Дивертисмент (гет)

Звяк, говорят ножницы. Светлая прядь скользит по плечу и почти ощутимо тяжело падает на пол. Лаванда без сожаления провожает ее взглядом. Вот так всегда: полжизни ходишь ь с крысиными хвостиками и мечтаешь о хороших волосах, а потом, когда они отрастают, не знаешь, как избавиться. То есть знаешь. Она снова лязгает ножницами и бросает взгляд в зеркало, оценивая оставшиеся на голове клочки и островки.

— За маму!

За их еженедельное чаепитие и в пятый раз сказанное: «А вот Мариэтта у миссис Эджкомб носит косой пробор и длинную челочку — очень мило! А Элоиза у миссис Миджен недавно подстриглась, и ей через неделю сделали предложение! Может, и ты…». Все как всегда: Мерлин знает, почему Лаванда сорвалась именно сегодня. В пустой квартире голос звучит хрипло и грубо, говорить вслух — полная глупость, ну и пусть. Она откладывает ножницы и берется за маггловскую бритву.

— За папу!

За шкафчик в ванной, где хранится барахло, брошенное при побеге в новую жизнь папочкой-магглом и заботливо сбереженное мамочкой-ведьмой! Иногда Лаванде кажется, что вся мамина жизнь — ожидание. Папа вернется, и мама предъявит ему выстиранные и починенные Репаро носки, аккуратно свернутые подтяжки, отглаженный носовой платок и флакон одеколона «Арлингтон» под сохраняющими чарами. А вот бритвенный прибор уже нет. Лаванде не совестно, хотя, по сути, она его просто украла.

Лезвие скользит по виску, кожа на нем становится гладкой и голой, именно такой, как нужно. Лаванда готова поспорить, что мама самолично попытается отрастить ей волосы в следующую же встречу. Ну что же, щиты удавались ей еще во времена Армии Дамблдора на пятом курсе. Потом мама, конечно, скажет, что если уж Лаванда мнит себя взрослой, то не должна обижаться по пустякам. Потому что своим демонстративным поступком она, разумеется, наносит родной матери душевную рану и причиняет боль. Наверно, думает Лаванда, старательно споласкивая бритву, в следующий раз стоит просто пропустить еженедельный визит. А пока…

— За сукиного сына Кармайкла!

Она проводит рукой по темени. Завтра или послезавтра, когда полезет щетина, придется повторить. А вот Кармайклу с его залысинами уже ничего не поможет, и это всего в тридцать с небольшим! Что он там бормотал насчет молодой, чистокровной, хорошо воспитанной ведьмы, способной родить ему наследника? «Ты же понимаешь, дорогая, что с тобой у нас несерьезно?» Интересно, откуда Лаванде об этом знать, она же не легилимент? Затылок — самое трудное, приходится действовать почти на ощупь, второе зеркало слишком мало, чтобы рассмотреть в нем все как следует. Ну-ка!

— За Гермиону, мать ее, Грейнджер, то есть Поттер, и гребаный Департамент Разумных Существ!

Лаванда и есть такое существо. Весьма разумное. Образцовый экземпляр, пример для подражания. Она полностью интегрирована в послевоенную действительность — именно так говорилось в интервью, которое Грейнджер давала для «Ежедневного Пророка». Интересно, понравится ли ей лысое разумное существо, или без вьющихся светлых локонов интеграция окажется неполной? Достаточно ли будет, если Лаванда повторит все умные маггловские слова, которые выучила? Вообще-то Грейнджер даже не начальник Департамента, она заместитель и возглавляет Бюро распределения домашних эльфов, но Лаванда не может избавиться от мысли, что «подопечный» в ее речах подразумевает «поднадзорный» — пусть с благими намерениями. Вот и мама…

Лаванда любуется на себя в зеркало: на гладко выбритую, отражающую блики свечей голову, изящное розовое левое ухо и несуразный ошметок плоти на месте правого, впалые щеки и узловатые шрамы на щеке и шее. Правильно она решила — никаких заклятий, только маггловская бритва. По крайней мере, будет что вспомнить. Она проводит по голове мокрой рукой — и вскидывается, когда в комнате, треща, вспыхивает камин.

— Лав-Лав, ты дома?

Лаванда, стыдясь, убирает палочку в чехол. Парвати поймет. Если уж Парвати не поймет, значит, пора ложиться и помирать.

Потрясенное: «О-о-о!!!» примиряет ее с действительностью. Парвати всплескивает руками, складывая ладони в жесте почти молитвенном.

— Ты такая красивая, Лаванда! — говорит она убежденно. — Но Лилавати с тебя не слезет, имей в виду. Потребует такую же прическу, а мы с Санджаем не позволим, так что жди скандала. Не боишься?

Лилавати, названной отчасти в честь Лаванды, пусть та и не настоящая крестная, уже пять лет, и соображает она на редкость быстро. Лаванда достает припасенную заранее книжку-раскраску, показывает зеркалу язык — все-таки со взрослостью у нее проблемы, чего уж, — и вслед за Парвати идет к камину.

* * *

Аврорат утром — тот еще муравейник. Приема посетителей, если не случилось ничего чрезвычайного, пока нет, утренний развод не начался, даже начальство пребывает где-то у себя в кабинетах. Весь списочный состав, от старших авроров и ниже, зависает в дежурке, лениво готовясь к предстоящей дневной смене или завершая ночную. Пахнет кофе, гул голосов звучит почти мирно, и даже записки-самолетики не носятся, закладывая виражи, а спокойно маневрируют между столами. Лаванда идет по проходу между столами. Секунду спустя ее замечают сидящие с краю. Еще через секунду раздается свист. Головы поворачиваются в ее сторону, и наступившее молчание прерывает только чей-то нервный кашель, в котором наполовину тонет восторженное:

— Вау!

— Браун, выходи за меня! — выкрикивает кто-то из угла.

Лаванда уже открывает рот, чтобы отбрить нахала, но тут за у нее спиной стучат каблуки, и на плечо уверенно ложится рука.

— Волки не выходят за кроликов, Джек Рэббит, — говорит Алисия Спиннет, старший Стиратель памяти. Конечно, Лаванда знает Алисию по школе, как и многих здесь, но до сегодняшнего дня перемолвилась с ней едва ли парой слов, пусть даже Стиратели часто работают совместно с Сектором борьбы с неправомерным использованием магии, где служит сама Лаванда. Она наконец-то приходит в себя, улыбается как можно шире и обнимает Алисию за пояс. Молчание длится еще пару секунд — а потом все, как по команде, делают вид, будто ничего не случилось.

— Спасибо, — говорит Лаванда, убирая руку.

Алисия хлопает ее по плечу.

— Своих не бросаем, — усмехается она. — Классная прическа, хочу такую же.

Наверно, стоило прийти пораньше, думает Лаванда. Кто-то старательно на нее не смотрит, кто-то подмигивает, кто-то глазеет открыто. К счастью, дверь недалеко, и за ней никого нет. Лаванда не жалеет, но, оставшись в одиночестве, передергивает плечами — отряхивается от чужих взглядов, как собака, которую окатили водой. Как волк.

В их кабинете тихо, чисто, пахнет пергаментом и чернилами и немного цветами. С некоторых пор ей не нравятся растительные запахи, но Лаванда ничего не говорит — потому что раньше любила духи, особенно цветочные. К счастью, Джимми обходится без, Роза… пахнет розой, как ни смешно, а Лаванда — так уж получилось — здесь старшая во всех смыслах, и эти двое смотрят на нее снизу вверх.

Ее учили быть удобной, послушной и дисциплинированной всю жизнь, до самой Битвы за Хогвартс: даже удивительно, что она может так хорошо командовать другими, пусть этих других всего двое. И злиться тоже. Поначалу Лаванда поверить не могла, что способна просто наорать на кого-то, и даже плакала у Парвати на кухне, а та мрачно смотрела на нее, а потом встала, раздувая ноздри и уперев руки в бока, и обозвала дурой. Вот тогда-то Лаванда и взорвалась! Выкрикнула Парвати в лицо все, что следовало сказать не здесь и не ей, и опомнилась только после Агуаменти Максима.

Придурок Рэббит вообще не стоит того, чтобы обращать на него внимание, и именно потому жест Алисии так… трогает, что ли? Лаванда еще раз поднимает и опускает плечи и садится за стол, радуясь, что приучила свой сектор к порядку: видела она, что творится у других в кабинетах!

Она протягивает руку, берет верхнюю папку из стопки на углу стола. День начинается.

* * *

Через несколько часов количество бумаг убывает наполовину, а взгляды, которые бросает на нее пришедшая позже, но почти не опоздавшая Роза, становятся такими пристальными, что назавтра, похоже, следует ожидать еще одной обритой головы. Джимми более сдержан, хоть и гриффиндорец. Он молчит, три пера вразнобой скрипят по пергаменту с перерывом на ланч: мирный, размеренный рабочий день близится к концу, Магическая Британия может не только спать, но и бодрствовать спокойно, пока…

Карта вышеупомянутой Британии на стене вспыхивает и гаснет — и в самом ее центре наливается красным жирная точка: тревога! Точка расплывается, бледнеет, превращается в подобие увеличительного стекла, и Джимми, самый глазастый, читает вслух:

— Дерби, графство Дербишир, — прибавляя от себя: — Кто бы мог подумать?

— Паб «Ноев ковчег»? — хмуря брови, подхватывает Роза, чистокровная.

— Посмотрим, что там за твари, — усмехается Джимми, магглорожденный.

Все трое внимательно всматриваются в возникшее изображение и аппарируют с места.

* * *

Дело привычное, почти рутинное — наверняка какой-то волшебник решил заглянуть в маггловский паб, напился и начал колдовать. Разумеется, взрослый совершеннолетний маг может пойти куда угодно, и каждое колдовство никто не отслеживает: министерские датчики работают по площадям. Всегда остается вероятность их ложного срабатывания или какого-нибудь недоразумения: наилучший выход, по правде говоря. И, не в последнюю очередь, тревогу могут поднять маггловские полицейские. С некоторых пор специальные приборы, адаптированные для магглов и способные вызвать авроров на место происшествия, придаются…

…И используются.

У входа в паб толпится подвыпившая публика. Сами двери оцеплены, кто-то по громкой связи снова и снова предлагает посторонним разойтись и не мешать. Лаванда с некоторым трудом проталкивается сквозь толпу, размахивая удостоверением — Протеевы чары на нем позволяют увидеть именно то, что требуется в данный момент.

— Мисс, отойдите... — начинает было толстяк в форме. Приходится ткнуть карточкой ему в лицо.

— Инспектор Браун, — чеканит она. — Агентство по борьбе с серьезной организованной преступностью. Нам поступил вызов…

— А-а-а, — тянет толстяк, отступая в сторону. Плохо, думает Лаванда. Обычно местные власти не спешат уступать поле деятельности спецам из SOCA.

Она оглядывается: Роза и Джимми следуют за ней шаг в шаг.

В пабе почти пусто, если не считать полиции и нескольких тел, застывших тут и там в характерных позах.

— Петрификус, — шепчет за спиной Роза.

— Вызывай Стирателей, — бросает ей Лаванда и снова прибегает к магической силе удостоверения.

— Проблемы, сержант?

Полицейский оборачивается, окидывая ее взглядом: немолодой, жилистый, явно опытный — с такими иметь дело труднее всего.

— Драка, агент…

— Браун.

Он кивает.

— Какая-то заезжая банда, судя по всему. Возможно, байкеры, но мотоциклов никто не видел. Начали задирать местных, видимо, что-то подлили в пиво, — он указывает на пострадавших. — Наши попробовали им навтыкать, но у тех, похоже, еще и шокеры были. Так что за показаниями придется в больницу, скорую мы уже вызвали…

Сержант оборачивается к подчиненному, который что-то шепчет ему на ухо, и недовольно дергает ртом.

— Есть один в сознании, но…

— Но? — повторяет Лаванда.

— Он того… слегка крышей поехавший. Прошу прощенья, — спохватывается он и снова переходит на официальный тон: — Пациент психиатрической лечебницы в прошлом, сейчас работает там же санитаром. Не думаю, что…

— Целлер, Пикс, — говорит Лаванда. — Проверьте пострадавших и ждите здесь. Подкрепление вызвали?

— Так точно, — откликается Роза. Лаванде не хочется оставлять их одних, но доверить первичный опрос единственного свидетеля она никому не может.

— Там, — указывает кто-то из полицейских в сторону мужского сортира. В нос Лаванде ударяет вонь мочи, дерьма, какого-то ядреного освежителя воздуха. И крови. Запах заставляет ее сделать еще несколько шагов. На испятнанном плиточном полу, уткнувшись лицом в колени, сидит человек. Сначала Лаванда видит только его волосы — спутанную шевелюру цвета ржавчины. Она втягивает носом воздух, нащупывая в этом коктейле знакомую ноту, но человек вскидывает голову. Лицо его известно ей ничуть не хуже, чем запах.

С заплеванного пола в коридоре маггловского паба, неловко опираясь на левую руку и стараясь не потревожить правую, на Лаванду смотрит Рональд Уизли. Через секунду он узнает ее.

* * *

Ей хватает нескольких вздохов, чтобы переварить увиденное. Палочки при Рональде Уизли нет, но это ровно ни о чем не говорит — в том числе и о том, что это не он наложил Петрификус на выпивох, предварительно внушив им мысль о вломившейся в паб банде. Разве что рука… не сам же он себя поранил, тем более будучи правшой?

— Покажи, — требует она. Уизли не реагирует — даже смотрит теперь мимо, в стену. Лаванда снова тянет носом. Она никому не признается, что способна различать заклятья по запаху, может быть, потому, что иногда ошибается, но здесь ошибки быть не может: тянет горелым.

— Флагранте?

Он молчит, а время идет: чем дольше она будет ждать, тем труднее потом удалять воспоминания. Если ему охота прикидываться городским сумасшедшим — на здоровье, а у нее работа.

— Ты рассказываешь мне, что здесь произошло, я тебя прикрываю. Без веритасерума и прочего. Вот, держи пока.

Пузырек с настойкой бадьяна заклят на неразбиваемость, не то зелье вытекло бы на пол. Уизли даже не пытается ловить его, но вдруг, будто проснувшись или опомнившись, подбирает, зубами выдергивает пробку и поливает раненую руку.

— Семь или восемь, — говорит он хрипло. — Сопляки. С метками.

И добавляет, пока она таращится на него:

— Ненастоящими. И не на руке — на шее сзади.

— Что они использовали, кроме Флагранте и Петрификуса? Непростительные?

— Не было. Таранталлегра. Риктумсемпра…. Не помню.

— А ты?

Он поднимает пустые ладони с растопыренными пальцами.

— Стихийная. И табуретка. То есть наоборот.

С секунду она соображает, что это за заклятье такое, потом прикусывает губу.

— Приметы, хоть что-нибудь? Кроме меток?

— Бритые, — говорит он, — как ты, — и снова утыкается лицом в колени.

* * *

—Ну что? — без особого интереса спрашивает сержант. Лаванда бросает взгляд в угол — на Розу и Джимми, на стоящих рядом с ними Стирателей: Трумэна и — сюрприз, сюрприз! — Алисию. Пускать их к Уизли никак нельзя.

— Почти ничего не помнит, — говорит она вслух. — Утверждает, что бил их табуреткой.

— Ай да Робби, — сухо усмехается сержант. — Смит, отведешь парня домой? С родителями живет, — снова обращается он к Лаванде, — тоже больные на голову, из дурки не вылезают.

— Подождите.

Лаванда отходит к своим, кивает — ее понимают без слов. На минуту все вокруг застывают, как на неподвижной маггловской фотографии, потом отмирают. Жертвы Петрификуса копошатся на полу, удивленно озираясь. Ничего необычного. Просто потасовка в пабе.

— Благодарю за бдительность, сержант, — говорит Лаванда. — Но, кажется, нам здесь ловить нечего. Дело целиком по вашей части.

* * *

Как быть дальше, она понятия не имеет.

В комнате темно, свет с некоторых пор стал лишним. На столе выдыхается сливочное пиво и сохнет сэндвич с сыром (второй, с мясом, давно съеден). Прежде ей не приходилось совершать должностных преступлений? хотя это и преступлением-то не назовешь.

Рапорт написан, сведения о группе юнцов с поддельными татуировками Морсмордре отправлены по инстанции для передачи в оперативный отдел — обычные показания, полученные от пострадавших магглов. Имя Рональда Уизли, как она и обещала, не упоминается: собственно, о нем в магическом мире предпочитают молчать вот уже десять лет.

Без полутора месяцев десять, напоминает себе Лаванда. Свадьбу назначили на сентябрь, через неделю после дня рождения невесты.

Волчья память хранит звуки и запахи, а не слова и цвета: Лаванде до сих пор чудится дух палых листьев, поздних осенних цинний и безвременника, и вскопанной земли. Огромный шатер в саду позади дома Уизли полощется на ветру, мяукают скрипки, мягко выдыхают валторны, звенят на грани слуха защитные заклятья, сливаясь в единый фон, задник, на котором остро выделяются ароматы жареного мяса, зеленого горошка и пирога с патокой. Трех главных действующих лиц сегодняшнего представления: жениха, невесты и одного на двоих шафера.

Парвати недовольно фыркает, в который раз высказывая всем и каждому свое ценное мнение о планах Грейнджер обойтись без подружек, посаженного отца и прочих жизненно необходимых свадебных атрибутов. Не то чтобы Лаванда думала иначе, но она изо всех сил старается не злиться: во-первых, потому, что ей в самом деле плевать на Рональда Уизли, а во-вторых — из-за слуха, что именно Грейнджер обеспечила ей место в аврорате, и не по результатам испытаний, а по квоте, которую сама же и ввела.

— У него вообще хоть кнат остался после всего этого? — громким шепотом осведомляется Парвати. Свадебный шатер сверху донизу опутан какой-то золотистой мишурой, украшен огромными букетами в цветастых вазах, на столах выставлено дорогущее испанское и австралийское вино, и им уже разминается не кто-нибудь, а фронтмен «Вещих сестричек» Майрон Вогтейл.

— Уж не знаю, у кого из них снесло крышу, у Грейнджер или у твоего Уизли, — заключает Парвати. Для Лаванды ответ очевиден — с таким лицом переминается у алтаря давно-уже-не-ее Уизли, такие взгляды бросает на занавес, откуда вот-вот должна появиться невеста в платье от самой Глорианы Таттинг. Когда-то Лаванда мечтала о таком, сейчас предел ее мечтаний — темно-красная аврорская мантия.

Обряд назначен на пятнадцать ноль-ноль, часы бьют три, проходит пять минут, и еще пять, и еще, и кто-то требует, чтобы «их поторопили» — но, будто в ответ, вместо традиционного марша слышится рычание мотоцикла. Лаванда кашляет: удушливый дым забивает ноздри, Джинни Уизли бросается к выходу, отдергивая шелковую ткань, и почти сразу же влетает обратно. Джинни не подружка невесты, просто гостья на свадьбе в собственном доме, но само собой подразумевается, что Гарри сегодня — ее пара. Подразумевалось, думает Лаванда. Не зря говорили, что между ними давно ничего нет.

— Гарри ее увез, — сообщает Джинни очень спокойно. Лаванда поднимает руки, чтобы заткнуть уши, но все молчат, а потом, словно зачарованные, поворачиваются к алтарю, то есть, к стоящему возле него Рональду Уизли.

— Волнуется, — говорит он таким же неживым тоном. — Проветрится и вернется.

— Рон, — окликает Молли Уизли, сидящая в первом ряду, но он повторяет:

— Вернется.

Кто-то выскальзывает наружу, приподняв край шатра, кто-то шепчется, оглядываясь. Невилл — он сидит по другую сторону — вытирает лоб платком, хотя вовсе не жарко. Парвати прижимается к Лаванде, вцепившись ей в руку.

— Ждем? — спрашивает она беззвучно.

Они ждут — вся Армия Дамблдора. Лаванде неловко до тошноты, она боится поднять глаза, а когда все-таки поднимает, оказывается, что в шатре нет уже ни мистера и миссис Уизли, ни большинства гостей. Но Рон и Джинни еще здесь — к счастью, оба сидят на передней скамье спиной к оставшимся.

Парвати нервно раздувает ноздри, толкает Падму, переглядывается с Шеймусом и Дином, но молчит. Первым не выдерживает Невилл — или, скорее, принимает решение по праву командира.

— Пошли.

Снаружи их встречает свежий влажный запах ранней осени и уже изрядно выветрившийся — угощения. Столы и впрямь ломятся от блюд и выпивки, и между ними бродит, что-то бормоча полушепотом, миссис Уизли.

— Испортится, — слышит Лаванда. — Куда же столько?..

Парвати выступает вперед:

— Миссис Уизли, позвольте, мы поможем? У меня отлично получаются консервирующие чары — мама всегда говорила…

— Спасибо, дорогая, — рассеянно кивает та.

Они расходятся, накрывая чарами один стол за другим. Лаванда зависает над блюдом ростбифа, но сейчас ей даже мяса не хочется. Нетронутым остается почти все — кроме нескольких бутылок. За столиком у самых кустов крыжовника, рискуя вот-вот переместиться под эти кусты, пирует состав «Вещих сестричек», а с ними Джордж Уизли и Ли Джордан. Никто их не трогает.

— Чем еще помочь, миссис Уизли? — спрашивает Невилл. — Может, стоит убрать все в кладовую?

Миссис Уизли непонимающе смотрит на него, сдвинув брови, и вдруг в отчаянии всплескивает руками:

— Мерлин милостивый, а подарки? Как же подарки? Где нам взять столько сов?

— Мы могли бы… — снова начинает Невилл, но она не слушает.

— Пора бы им уже вернуться, — голос миссис Уизли звенит, как надтреснутое стекло, и Лаванде больше всего на свете хочется, чтобы все это оказалось одним гигантским недоразумением. Она почти заставляет себя поверить, что Гарри и Гермиона вот-вот появятся и все исправят. — Надеюсь, по дороге ничего не случилось…

— Мама! — Джинни не то всхлипывает, не то смеется.

Она стоит в проеме шатра, белый полог спадает на голову, покрывает плечи, и волосы от этого кажутся еще ярче.

— Никто не вернется.— Джинни машет палочкой, вызывая Темпус: от обыденности этого движения становится еще хуже. — Они, наверно, и поженились уже.

Лаванде ужасно хочется провалиться сквозь землю.

— Как — поженились? — бормочет миссис Уизли. — Гарри и Гермиона? Почему? А как же Рон? И свадьба?

— Потому что кое-кто ей раньше не предлагал, — Джинни улыбается и, подбирая подол новой мантии, шагает в траву. — А потом предложил. Наверно, из-за свадебного платья, они все немного зачарованные. А кое-кто еще все проморгал. Так что возвращать ничего не нужно, — она снова улыбается, легко и ослепительно.

— А ты? — спрашивает миссис Уизли без всякого выражения. — Ты знала?

— Думала, обойдется как-нибудь, — Джинни пожимает плечами. — У нас есть какой-нибудь ящик? Уменьшим подарки, упакуем и отправим на Гриммо.

* * *

Рон так и не появляется. Они действительно складывают подарки, вызывают службу доставки, помогают убрать столы и стулья — и молчат.

Парвати, и та открывает рот, только выйдя из камина. Вид у нее не просто усталый — измотанный, даже хуже, чем на недобром их седьмом году в Выручай-комнате.

— Карма, — говорит она. — Представь, оказывается, этот болван грохнул на свадьбу всю премию! Да еще занял у Гарри! Ни за что! — говорит она убежденно. — Давай поклянемся, если вдруг соберемся замуж, ничего подобного не устраивать!

Лаванда машинально соглашается — уж ей-то пышная свадьба точно не грозит.

* * *

Парвати нарушает клятву через два года: фамилия ее будущего мужа занесена в Список священных скольких-то там индийских семейств, у него полно родни, и свадьбу закатывают по всем правилам. Парвати путается в словах, рассказывая о предстоящей церемонии, Лаванда всеми силами старается избежать если не участия, то хотя бы близкого знакомства с женихом, но потом поддается на уговоры и не жалеет: Санджай оказывается нормальным. К шрамам и всему, что к ним прилагается, он относится куда проще, чем большинство их старых знакомых.

Но в ту ночь, вернувшись из Норы, они засиживаются допоздна, снова и снова заваривают чай и засыпают уже под утро. Ни Рона, ни Джинни Лаванда больше не видит: по слухам, оба уехали из дома, но неизвестно даже, вместе или по отдельности. Со временем выясняется, что Джинни по-прежнему играет в квиддич, но не за британскую, а за румынскую команду. С Гарри Лаванда сталкивается только в аврорате: когда она заканчивает учебу и приходит на службу, тот уже командует Отрядом особого назначения. Молодую миссис Поттер она встречает всякий раз, когда приходит в Департамент Разумных Существ.

О Роне никто из них не говорит: даже на ежегодных празднествах в честь победы над Волдемортом поименно перечисляют погибших, затем поздравляют живых, упоминая Гарри, Гермиону, Невилла — и Уизли, всех сразу.