Занавесь зеркала (джен)

— По ту сторону есть приоткрытые двери,

Сквозь которые многие рвутся домой.

Там, внутри — их реальность, в нее они верят,

Пока вдруг не увидят стекло за спиной…

…— Это он? Твой стишок?

Черный агат, мечта алхимика. Черные агатовые глаза смотрят в лицо неотрывно. Неужели нашел? Неужели сейчас все будет кончено? Закончатся скитания, закончится крикливо-бездумное, жгуче-яркое веселье празднества, прекратятся видения?

Его давно посещают видения. Ночь меняется. Превращается в гротескную сказку. Золоченые орешки и обернутые в фольгу яблоки на рождественской елке мерцают и переливаются сами собой. Дети просят того, чего не бывает на свете. Он не знает, что такое их вожделенные «конструкторы», «айпады», «Барби» и «компьютеры». Он сам удивляется, рассматривая предметы, выходящие из магического мешка. Мешок знает лучше, мешку известны все слова, существующие и несуществующие, так уж он заколдован; но это марево — «компьютеры», «айпады», «смартфоны» — и дети, дети, жаждущие подарков, — оно сводит с ума. Он не знает, явь это, сон или бред. Он широко улыбается, просит рассказать стишок и ждет. Ждет того самого, кто спросит…

— Дедушка, почему ты такой грустный? Может, давай теперь ты расскажешь стишок?

— Занавесь зеркала, отразить не давай

Их оставленный здесь нарисованный рай.

И не перебирай, и не перевирай…

Когда-то и он умел веселиться, но сейчас мысли заняты другим. Он имитирует веселье. И знает: ребенок не помнит ничего о зеркале, но Холодная и Яркая задаст нужный вопрос.

— По ту сторону есть приоткрытые двери,

Сквозь которые многие рвутся домой.

…Его звали Николас. Он был чародеем.

Не из тех плебеев, что наводят порчу на скот и вызывают засуху. Из благородных: Кодекс уединения, Кодекс тайн, общение только с себе подобными и отстраненность от возни людей с их бедами и радостями.

Он прожил долгую жизнь. И знал, что смерть — это не конец. Тезка Николас Фламель говорил что-то подобное — «это всего лишь очередное приключение для высокоорганизованного разума». Тезка Фламель любил бросаться трескучими фразами; он, Николас, любил молчание. Он молча смотрел в зеркало и ждал, пока за ним придет Холодная и Яркая и позовет за собой.

Однажды утром он увидел ее.

Холодная и Яркая стояла вдалеке и наблюдала, не приближаясь.

Она молчала. Черные косы порошил мелкий снег.

Утро резвилось со снежными хлопьями, заставляя их гоняться друг за другом и складываться в белого дракона с раздвоенным хвостом. Вечером был Сочельник.

Лейден славил рождение Христа гуляниями. Фургоны купцов и телеги крестьян пестрели тряпичными бантами. Детишки из богатых семей тайком от родителей таскали с елок орешки и цукаты. В доме бургомистра играли музыканты. Добрый бургомистр открыл дверь и пригласил всех в переднюю — слабость, не иначе, хлебнул лишнего, завтра пожалеет…

И Николас вошел.

Густое, плотное тепло можно было потрогать руками. Оно текло, как мед, заливаясь за воротник. У него был привкус имбиря и пряников. И оно отражалось в зеркале.

Роскошное зеркало висело на стене. Не такое большое, как у Николаса, но и не волшебное. Он знал это точно. Оно было обычным, пусть и обрамленным в роскошную раму. Украшало гостиную, отражало начищенный пол, лепнину на потолке и пляс огоньков на кончиках десятков свечей. Горожане тыкали в него пальцами и переглядывались.

Николас поймал свое отражение. А затем увидел рядом Холодную и Яркую.

Она протянула руку и властно позвала его к себе.

Позабыв, что перед ним не его зеркало, Николас сделал шаг. Но не успел.

Оборванный мальчишка подскочил к зеркалу и рванул на себя. Крепление вылетело из стены. Голодранец повалился на спину, не удержав тяжелую бронзовую раму. Сверкающее стекло протяжно зазвенело… и раскололось.

Унося с собой Николаса и отделяя его от Холодной и Яркой кривой трещиной меж двух осколков.

Голодранец удовольствовался и этим. Он схватил один осколок и был таков.

Бургомистр уже звал на помощь.

И Николас побежал.

Мелькали ветхие ботинки мальчишки. Выцветшее синее пятно куртки исчезало за спинами и вновь появлялось. Высверками билось в зеркале расколотое отражение жизни.

Мальчишку нужно было догнать. Догнать и отобрать кусок зеркала. Иначе Холодная и Яркая больше не смогла бы найти Николаса. Он застрял бы между миром мертвых и миром живых.

Но мальчишку было жалко. Нищий, оборванец… увидел блестящее стеклышко, позарился…

Нужно ему что-нибудь подарить. Это же Сочельник. В Сочельник даже чародеи снисходили до людей.

Тут Николас усомнился, а точно ли перед ним мальчишка? Все дети нищих одинаковы. Их девочки не рядятся в красивые платья, а надевают на себя любые обноски.

Он задержался, позволив мысли на миг завладеть разумом. Задержался — и понял, что воришка пропал.

Нужно было его найти. Немедленно. До исхода ночи. Чтобы не остаться заточенным в одном-единственном осколке жизни — том, который Николас успел увидеть в трескающемся зеркале.

И Николас начал искать.

Ночь смеялась над ним. Ночь менялась. Ночь водила за нос, то заметая снегом, то морося мелким дождем; то хохоча метелями, то чавкая жирной грязью.

Город смеялся тоже. Город не отставал: выстраивал парады богатых домов и заманивал в трущобы, расширял и сужал улицы, пускал по ним повозки, телеги, дымящие железные коробки…

И смеялись дети. Николас обходил дом за домом, вглядываясь в лица и ожидая увидеть в глазах высверк зеркала.

В том осколке осталась Холодная и Яркая. Она подала бы знак.

Подаст знак.

— Точно так же и там они смотрят на мир,

Гладят пальцами фальшь отраженных квартир,

Вылетают в эфир, стекла — ориентир…

Слова льются сами. Николас всего лишь хочет напомнить о зеркале. Он не знает, откуда берутся эти слова — они звучат сродни названиям небывалых игрушек, непонятным «смартфонам» и «айпадам». Они одной крови, и кровь эта — густой медовый сон… или бред… или явь…

Блеск черного агата пропадает на мгновение. Потом появляется снова. Ребенок моргает и открывает глаза. В зрачках отражаются цветные орешки и яблочки, переливающиеся цукаты и миниатюрные зайцы. И он сам, Николас, сокращенно — Клаус. Его седая борода, фальшивая радость и поистрепавшийся праздничный костюм.

Когда костюм успел поистрепаться? Ночь еще не закончилась…

— Зеркало, — задумчиво говорит ребенок. — Ты хочешь посмотреть в зеркало? Пойдем.

И он тянет Николаса к зеркалу на стене. Оно абсолютно целое. Будто некий чародей успел подлатать его и вернуть бургомистру. Хотя здесь — не дом бургомистра, здесь тесно и затхло, и музыканты играют иначе, и визгливые голоса тянут незнакомую песню.

Из бронзовой рамы терпеливо смотрит Холодная и Яркая.

И Николас делает шаг.