Какого цвета красная стена? (джен)

Глава первая, в которой рассказывается о том, как Станислав Федотович ловко и умело предотвратил предпринятую его подчиненным попытку протащить на борт корабля контрабанду, но спасовал перед угрозой применения оружия, запрещенного Всегалактической Мужской Конвенцией.

— Полина! — окликнул Станислав негромко, но со значением, краем глаза заметив крадущийся силуэт, как раз собиравшийся нырнуть в ведущий к каютам коридорчик.

Вообще-то никаких особых дел у капитана к корабельной медсестре не было. Как не было ничего подозрительного и в том, что та, нагулявшись по скучным и однообразным станционным уровням (две штуки), стандартным переходам (одиннадцать штук) и унылым магазинчикам (четыре с половиной, если считать и крохотный киоск «ВСЕМ-НУЖНИК-В-ЕЗДУ», притулившийся у самого шлюза), решила вернуться на корабль задолго до оговоренного капитаном срока окончания увольнительной. Теодор вон вообще не почтил Усеченную Квадры своим присутствием и остался в каюте — зачем париться, если на этом занюханном астероиде даже приличного бара нет?

Но вот сама манера возвращения Полины на родной «Мозгоед» — крадучись, втянув голову в плечи, на цыпочках и вообще стараясь привлекать к себе как можно меньше внимания — выглядела настолько подозрительно, что Котька, до этого мирно дрыхнувшая в углу диванчика, проснулась и заинтересованно вытянула шею (а вдруг Полина раздобыла что-то вкусненькое и сейчас самым наглым образом протащит это мимо нее, Котьки, даже не поделившись?!), а Ланс поднял голову от альбома, в котором рисовал нечто пушистое и шестиногое, и уставился на девушку во все глаза.

— Здравствуйте, Станислав Федотович! — Полина попыталась шмыгнуть в коридорчик, и капитану пришлось чуть повысить голос.

— Полина, подойди сюда.

— Зачем, Станислав Федотович?

Полина подходить не спешила, но хотя бы остановилась, замерев с обреченным видом напротив двери в санузел.

— Затем, что я тебя попросил.

Полина бросила быстрые затравленные взгляды влево-вправо, и Станислав испугался, что она воспользуется тактикой ухода от нежелательных разговоров, в свое время успешно апробированной рыжим навигатором, — нырнет за заветную дверцу, забаррикадируется там, и кранты. Выколупывай ее потом оттуда всем экипажем, упирая на совесть и естественные потребности. Но Полина оказалась то ли более деликатной, чем киборг, то ли менее сообразительной, и стратегическим преимуществом не воспользовалась.

— А можно я сначала в каюту, буквально на секундочку, а, Станислав Федотович? А потом сразу к вам!

Полина умильно сложила губки бантиком, расширила глаза чуть ли не вертикально и часто-часто заморгала, словно перед ней был вовсе не Станислав, а совсем другой капитан. Куда более кавайный и (временами) длинноволосый. Выглядела она при этом невиннее новорожденного утипуссера — ну какой изверг может подумать что-то плохое о человеке с такими огромными кристально честными глазами?!

Станислав мог.

— Полина, тебя капитан просит. Пока еще просит. Подойди сюда. Пожалуйста.

Полина понурилась и с видом безвинной страдалицы начала медленные маневры вроде бы приближения к капитанскому креслу. Но такими галсами, чтобы приближение это оказалось как можно более нескорым. Так, наверное, в Древнем Риме приближались к пока еще сытому и ленивому льву первые христианские мученицы, Станиславу даже послышался свист и улюлюканье зрителей на трибунах Колизея. Впрочем, не послышались — материализовавшаяся над голоплатформой Маша удобно развалилась в режиссерском кресле, еще раз присвистнула и вытащила откуда-то огромное ведерко попкорна.

— Ну вот она я, Станислав Федотович!

Полина, остановившаяся шагах в пяти (вот ведь чертовка! Столько времени и столько шагов убить на то, чтобы почти не приблизиться!), моргала невинно, сияла искренней улыбкой и светилась неподдельным энтузиазмом и горячим желанием во всем подчиняться своему обожаемому капитану. Впечатление несколько портили только руки, которые она все еще прятала за спиной.

— Полина, покажи руки.

— Ну Станислав Федотович!!! — заныла Полина, рук по-прежнему не показывая. — Ну зачем вы так сразу… ну я же все понимаю…

— Полина, у нас был договор: никакого зверья, пока ты не научишься удерживать его в пределах банки или клетки. Было такое?

— Ну Станислав Федотович! Это же нечестно! — Возмущение Полины на этот раз было неподдельным. — Как же я смогу научиться, если держать некого?!

— Полина! Я спрашиваю — был у нас с тобой такой договор: хотя бы до Хризантемы не превращать наш корабль в передвижной зверинец?

— Но Станислав Федотович!!!

— Был или не был?

— Ну… был…

— И ты на него согласилась?

— Так вы же мне выбора не оставили!

— Полина, я тебя спрашиваю — ты согласилась?

— Ну… согласилась… Но Станислав Федотович!!!

— Полина, покажи руки.

Полина душераздирающе вздохнула, но не встретила в лице аудитории ни малейшего сочувствия (капитан смотрел укоризненно, Ланс — обеспокоенно-озадаченно, Котька заинтересованно). И с несчастным видом вытащила из-за спины обе руки — сначала правую, совершенно пустую, а потом и левую.

Станислав сглотнул. И порадовался, что чашку со свежезаваренным чаем отставил на блюдце еще в начале разговора. Ему сейчас для полного удовольствия как раз не хватало бы пролить на колени крутой кипяток.

— Что это?!

— Правда же лапочка? — тоскливо протянула Полина, свободной ладошкой гладя алую лаковую кожу. — Марсианский эндемик, жутко редкий вид, между прочим! Занесен в Красную книгу трех галактик, даже не представляю, как его сюда занести могло… И вот… бедняжечка…

В правой руке она сжимала модельную туфельку на высокой тонкой шпильке — вызывающе остроносую, стильную и даже на вид ужасно дорогую. А левой продолжала ее гладить — ласкающим, почти чувственным движением, уже не всей ладонью, а осторожно, кончиками пальцев, — и капитану показалось, что он отчетливо слышит скрип натуральной кожи под этими пальцами.

В том, что кожа натуральная и снята с того самого несчастного эндемика, чью безвременную кончину как раз и оплакивает девушка, можно было не сомневаться: в таких вещах Полина не ошибалась, будучи дважды профессионалом — как женщина и как зоолог. Немного смущал цвет. Но, поразмыслив секунду-другую, капитан пришел к выводу, что он тоже натуральный и как раз таки и послужил причиной печальной судьбы вымирающего вида: попробуй тут не вымри, если для любого охотника ты словно сигнальный маяк!

— Совсем еще ведь кроха, — ворковала меж тем Полина, целуя туфельку в лаковый нос. — Маленький, одинокий… У него еще даже и зубки не прорезались, а эти гады…

В голосе самой Полины явственно прорезались близкие слезы. И Станислав слегка занервничал — как и любой сильный мужчина, он всегда пасовал перед женскими истериками, особенно если те были тихими и жалобными. И женщины это чувствовали. Вот и Полина…

— Станислав Федотович! — Всхлипывающая Полина посмотрела на капитана так умоляюще, что и самое твердокаменное мужское сердце бы не выдержало и растаяло. — Ну вы же хороший! А он такой маленький… такой одинокий… Вы же тогда пошутили, правда?.. Вы же не поступите так жестоко… Вы же не заставите меня… выбросить его… в мусоросжига-а-а-а!..

Теперь она уже рыдала в голос, отчаянно прижимая к груди алую туфельку обеими руками и напоминая Золушку, чей Прекрасный Принц оказался вампиром.

— Полина, успокойся и объясни толком — почему я должен выкидывать в мусоросжигатель… кх-м… это?

— Не должны, Станислав Федотович!!! — так яростно замотала головой Полина, что крупные слезы веером разлетелись вокруг, заставив Котьку зашипеть и нырнуть под диван. Ланс, тихо замерший у стола и с самого начала странного разговора обеспокоенно отслеживающий перепады эмоционального и физиологического состояния Полины, зачарованно моргнул и на долю секунды отвлекся от мониторинга, размышляя, чем и на чём такое можно было бы зарисовать. Фломастеры для этого не годились точно, даже альфианские.

— Никого! Просто вы же обещали, что если я только посмею… любую живность, так вы сразу… А это ведь тоже живность… ну, в какой-то мере… — Она стиснула туфельку обеими руками так, что кожа пискнула под побелевшими пальцами. — Станислав Федотович! Пожалуйста! Не надо его в мусоросжигатель! Я все что хотите для вас сделаю! Только разрешите мне его оставить!

— Да оставляй, конечно, если тебе это так важно… — Станислав вжался в спинку кресла, понимая, что с девушкой в таком состоянии и с острым предметом в руке лучше не спорить — еще поранится. Он никогда не понимал трепетного отношения женщин к отдельным предметам одежды и обуви (это же не оружие и даже не капитанская фуражка, в конце-то концов!), но признавал неизбежность наличия подобных слабостей у представительниц слабого пола и мирился с ними. А что еще оставалось делать? Ведь некоторые представительницы за подобную ерунду и убить могли!

За Полиной, правда, подобных пристрастий ранее никогда не замечалось, но она тоже женщина, хоть и зоолог. Мало ли…

— Спасибо-спасибо-спасибо! — взвизгнула Полина, в избытке чувств буквально расплющивая несчастную туфельку о свою грудь. Слезы ее мгновенно высохли. — Вы не пожалеете, Станислав Федотович! Я буду аккуратна! Я никогда и ничего! Спасибо-спасибо-спасибо!

И умчалась к себе в каюту.

Ланс, хмурясь, проводил ее встревоженным взглядом, а потом вопросительно посмотрел на капитана. Но Станислав не заметил, погруженный в невеселые размышления о том, когда и где (а главное — каким образом?) он умудрился заработать себе репутацию безжалостного тирана и самодура. Вроде бы властью сроду не злоупотреблял и никаких неразумных ограничений на команду не накладывал… Впрочем, даже если бы и накладывал, то команда в ответ не замедлила бы наложить на них нечто потяжелее и с прибором, м-м-мозгоеды!

Станислав на автомате взял со стола чашку и глотнул безнадежно остывший чай. Скривился и пошел заваривать новый. Ланс моргнул озадаченно, подумал около трети секунды и вернулся к рисованию, сочтя вопрос исчерпанным. Если капитан полагает ситуацию находящейся под контролем — то со стороны Ланса было бы неразумным предполагать нечто противоположное. Капитан наверняка знает лучше. На то он и капитан.

Станислав же вернулся с чашкой горячего сладкого и крепкого чая к изучению налоговой декларации и напрочь выкинул из головы странное поведение корабельной медсестры и ее внезапно вспыхнувшую страсть к красной обуви из натуральных эндемиков.

Как он наивно надеялся — навсегда.

* * *