Какого цвета красная стена? (джен)

Глава первая, в которой рассказывается о том, как Станислав Федотович ловко и умело предотвратил предпринятую его подчиненным попытку протащить на борт корабля контрабанду, но спасовал перед угрозой применения оружия, запрещенного Всегалактической Мужской Конвенцией.

— Полина! — окликнул Станислав негромко, но со значением, краем глаза заметив крадущийся силуэт, как раз собиравшийся нырнуть в ведущий к каютам коридорчик.

Вообще-то никаких особых дел у капитана к корабельной медсестре не было. Как не было ничего подозрительного и в том, что та, нагулявшись по скучным и однообразным станционным уровням (две штуки), стандартным переходам (одиннадцать штук) и унылым магазинчикам (четыре с половиной, если считать и крохотный киоск «ВСЕМ-НУЖНИК-В-ЕЗДУ», притулившийся у самого шлюза), решила вернуться на корабль задолго до оговоренного капитаном срока окончания увольнительной. Теодор вон вообще не почтил Усеченную Квадры своим присутствием и остался в каюте — зачем париться, если на этом занюханном астероиде даже приличного бара нет?

Но вот сама манера возвращения Полины на родной «Мозгоед» — крадучись, втянув голову в плечи, на цыпочках и вообще стараясь привлекать к себе как можно меньше внимания — выглядела настолько подозрительно, что Котька, до этого мирно дрыхнувшая в углу диванчика, проснулась и заинтересованно вытянула шею (а вдруг Полина раздобыла что-то вкусненькое и сейчас самым наглым образом протащит это мимо нее, Котьки, даже не поделившись?!), а Ланс поднял голову от альбома, в котором рисовал нечто пушистое и шестиногое, и уставился на девушку во все глаза.

— Здравствуйте, Станислав Федотович! — Полина попыталась шмыгнуть в коридорчик, и капитану пришлось чуть повысить голос.

— Полина, подойди сюда.

— Зачем, Станислав Федотович?

Полина подходить не спешила, но хотя бы остановилась, замерев с обреченным видом напротив двери в санузел.

— Затем, что я тебя попросил.

Полина бросила быстрые затравленные взгляды влево-вправо, и Станислав испугался, что она воспользуется тактикой ухода от нежелательных разговоров, в свое время успешно апробированной рыжим навигатором, — нырнет за заветную дверцу, забаррикадируется там, и кранты. Выколупывай ее потом оттуда всем экипажем, упирая на совесть и естественные потребности. Но Полина оказалась то ли более деликатной, чем киборг, то ли менее сообразительной, и стратегическим преимуществом не воспользовалась.

— А можно я сначала в каюту, буквально на секундочку, а, Станислав Федотович? А потом сразу к вам!

Полина умильно сложила губки бантиком, расширила глаза чуть ли не вертикально и часто-часто заморгала, словно перед ней был вовсе не Станислав, а совсем другой капитан. Куда более кавайный и (временами) длинноволосый. Выглядела она при этом невиннее новорожденного утипуссера — ну какой изверг может подумать что-то плохое о человеке с такими огромными кристально честными глазами?!

Станислав мог.

— Полина, тебя капитан просит. Пока еще просит. Подойди сюда. Пожалуйста.

Полина понурилась и с видом безвинной страдалицы начала медленные маневры вроде бы приближения к капитанскому креслу. Но такими галсами, чтобы приближение это оказалось как можно более нескорым. Так, наверное, в Древнем Риме приближались к пока еще сытому и ленивому льву первые христианские мученицы, Станиславу даже послышался свист и улюлюканье зрителей на трибунах Колизея. Впрочем, не послышались — материализовавшаяся над голоплатформой Маша удобно развалилась в режиссерском кресле, еще раз присвистнула и вытащила откуда-то огромное ведерко попкорна.

— Ну вот она я, Станислав Федотович!

Полина, остановившаяся шагах в пяти (вот ведь чертовка! Столько времени и столько шагов убить на то, чтобы почти не приблизиться!), моргала невинно, сияла искренней улыбкой и светилась неподдельным энтузиазмом и горячим желанием во всем подчиняться своему обожаемому капитану. Впечатление несколько портили только руки, которые она все еще прятала за спиной.

— Полина, покажи руки.

— Ну Станислав Федотович!!! — заныла Полина, рук по-прежнему не показывая. — Ну зачем вы так сразу… ну я же все понимаю…

— Полина, у нас был договор: никакого зверья, пока ты не научишься удерживать его в пределах банки или клетки. Было такое?

— Ну Станислав Федотович! Это же нечестно! — Возмущение Полины на этот раз было неподдельным. — Как же я смогу научиться, если держать некого?!

— Полина! Я спрашиваю — был у нас с тобой такой договор: хотя бы до Хризантемы не превращать наш корабль в передвижной зверинец?

— Но Станислав Федотович!!!

— Был или не был?

— Ну… был…

— И ты на него согласилась?

— Так вы же мне выбора не оставили!

— Полина, я тебя спрашиваю — ты согласилась?

— Ну… согласилась… Но Станислав Федотович!!!

— Полина, покажи руки.

Полина душераздирающе вздохнула, но не встретила в лице аудитории ни малейшего сочувствия (капитан смотрел укоризненно, Ланс — обеспокоенно-озадаченно, Котька заинтересованно). И с несчастным видом вытащила из-за спины обе руки — сначала правую, совершенно пустую, а потом и левую.

Станислав сглотнул. И порадовался, что чашку со свежезаваренным чаем отставил на блюдце еще в начале разговора. Ему сейчас для полного удовольствия как раз не хватало бы пролить на колени крутой кипяток.

— Что это?!

— Правда же лапочка? — тоскливо протянула Полина, свободной ладошкой гладя алую лаковую кожу. — Марсианский эндемик, жутко редкий вид, между прочим! Занесен в Красную книгу трех галактик, даже не представляю, как его сюда занести могло… И вот… бедняжечка…

В правой руке она сжимала модельную туфельку на высокой тонкой шпильке — вызывающе остроносую, стильную и даже на вид ужасно дорогую. А левой продолжала ее гладить — ласкающим, почти чувственным движением, уже не всей ладонью, а осторожно, кончиками пальцев, — и капитану показалось, что он отчетливо слышит скрип натуральной кожи под этими пальцами.

В том, что кожа натуральная и снята с того самого несчастного эндемика, чью безвременную кончину как раз и оплакивает девушка, можно было не сомневаться: в таких вещах Полина не ошибалась, будучи дважды профессионалом — как женщина и как зоолог. Немного смущал цвет. Но, поразмыслив секунду-другую, капитан пришел к выводу, что он тоже натуральный и как раз таки и послужил причиной печальной судьбы вымирающего вида: попробуй тут не вымри, если для любого охотника ты словно сигнальный маяк!

— Совсем еще ведь кроха, — ворковала меж тем Полина, целуя туфельку в лаковый нос. — Маленький, одинокий… У него еще даже и зубки не прорезались, а эти гады…

В голосе самой Полины явственно прорезались близкие слезы. И Станислав слегка занервничал — как и любой сильный мужчина, он всегда пасовал перед женскими истериками, особенно если те были тихими и жалобными. И женщины это чувствовали. Вот и Полина…

— Станислав Федотович! — Всхлипывающая Полина посмотрела на капитана так умоляюще, что и самое твердокаменное мужское сердце бы не выдержало и растаяло. — Ну вы же хороший! А он такой маленький… такой одинокий… Вы же тогда пошутили, правда?.. Вы же не поступите так жестоко… Вы же не заставите меня… выбросить его… в мусоросжига-а-а-а!..

Теперь она уже рыдала в голос, отчаянно прижимая к груди алую туфельку обеими руками и напоминая Золушку, чей Прекрасный Принц оказался вампиром.

— Полина, успокойся и объясни толком — почему я должен выкидывать в мусоросжигатель… кх-м… это?

— Не должны, Станислав Федотович!!! — так яростно замотала головой Полина, что крупные слезы веером разлетелись вокруг, заставив Котьку зашипеть и нырнуть под диван. Ланс, тихо замерший у стола и с самого начала странного разговора обеспокоенно отслеживающий перепады эмоционального и физиологического состояния Полины, зачарованно моргнул и на долю секунды отвлекся от мониторинга, размышляя, чем и на чём такое можно было бы зарисовать. Фломастеры для этого не годились точно, даже альфианские.

— Никого! Просто вы же обещали, что если я только посмею… любую живность, так вы сразу… А это ведь тоже живность… ну, в какой-то мере… — Она стиснула туфельку обеими руками так, что кожа пискнула под побелевшими пальцами. — Станислав Федотович! Пожалуйста! Не надо его в мусоросжигатель! Я все что хотите для вас сделаю! Только разрешите мне его оставить!

— Да оставляй, конечно, если тебе это так важно… — Станислав вжался в спинку кресла, понимая, что с девушкой в таком состоянии и с острым предметом в руке лучше не спорить — еще поранится. Он никогда не понимал трепетного отношения женщин к отдельным предметам одежды и обуви (это же не оружие и даже не капитанская фуражка, в конце-то концов!), но признавал неизбежность наличия подобных слабостей у представительниц слабого пола и мирился с ними. А что еще оставалось делать? Ведь некоторые представительницы за подобную ерунду и убить могли!

За Полиной, правда, подобных пристрастий ранее никогда не замечалось, но она тоже женщина, хоть и зоолог. Мало ли…

— Спасибо-спасибо-спасибо! — взвизгнула Полина, в избытке чувств буквально расплющивая несчастную туфельку о свою грудь. Слезы ее мгновенно высохли. — Вы не пожалеете, Станислав Федотович! Я буду аккуратна! Я никогда и ничего! Спасибо-спасибо-спасибо!

И умчалась к себе в каюту.

Ланс, хмурясь, проводил ее встревоженным взглядом, а потом вопросительно посмотрел на капитана. Но Станислав не заметил, погруженный в невеселые размышления о том, когда и где (а главное — каким образом?) он умудрился заработать себе репутацию безжалостного тирана и самодура. Вроде бы властью сроду не злоупотреблял и никаких неразумных ограничений на команду не накладывал… Впрочем, даже если бы и накладывал, то команда в ответ не замедлила бы наложить на них нечто потяжелее и с прибором, м-м-мозгоеды!

Станислав на автомате взял со стола чашку и глотнул безнадежно остывший чай. Скривился и пошел заваривать новый. Ланс моргнул озадаченно, подумал около трети секунды и вернулся к рисованию, сочтя вопрос исчерпанным. Если капитан полагает ситуацию находящейся под контролем — то со стороны Ланса было бы неразумным предполагать нечто противоположное. Капитан наверняка знает лучше. На то он и капитан.

Станислав же вернулся с чашкой горячего сладкого и крепкого чая к изучению налоговой декларации и напрочь выкинул из головы странное поведение корабельной медсестры и ее внезапно вспыхнувшую страсть к красной обуви из натуральных эндемиков.

Как он наивно надеялся — навсегда.

* * *

Глава вторая, в которой пилот подозревает зоолога в срыве, капитан становится свидетелем не предназначенного для его глаз, после чего страдает душевно, малодушничает и сомневается, а доктор призывает видеть во всем хорошее и дает ехидные советы не совсем медицинского характера

— Дэн, тебе не кажется, что Полина ведет себя немножко… — начал Теодор, когда команда разбрелась по каютам и напарники остались в пультогостиной одни. Но закончить не смог, замялся, подбирая подходящее слово.

— Странно? — помог ему навигатор.

— Ну да! — облегченно выдохнул пилот.

— Нет.

— Но она купила клетку!

— И что?

— Ну как ты не понимаешь? Клетку!

— И?

— Ну это же словно бы алкоголик в завязке взял бы и купил себе роскошную пивную кружку! Словно сам себя провоцируя! Дэн, послушай… тебе не кажется, что Полина может… сорваться?

Навигатор оторвался от разбора трассы, обернулся к пилоту и секунды две рассматривал его с отсутствующим выражением лица. Новеньких такое обычно сильно раздражало, но Теодор знал — Дэн вовсе не пытается давить на психику или тянуть паузу, иначе заломил бы левую бровь или придал лицу типовое выражение номер три, оно куда сильнее выбешивает. А сейчас он просто анализирует варианты перед тем, как дать наиболее точный ответ.

— Думаю, — сказал Дэн наконец, и Теодору показалось, что голос его звучит не совсем обычно, как-то осторожно, что ли, — что в сложившейся ситуации ее поведение более чем адекватно. И свидетельствует как о стабильном состоянии психики, так и о здоровой предусмотрительности.

После чего вернулся к трассе. Шестая в ряду гасилка ему не очень нравилась, и Дэн все пытался понять, чем именно. Из разряда даже потенциально возможных дополнительных вариантов он ее исключил сразу, но очень хотелось разобраться — что же конкретно вызвало подозрения, ведь на первый взгляд все вроде бы было в полном порядке.

— Ну, тебе, наверное, виднее… — с сомнением протянул Теодор и пошел к холодильнику. За пивом.

* * *

— Ах ты ж мой бубочка! Ах ты ж мой пупсичек! Лапочка мой масенький, хорошенький… Уютненько тебе тут будет, удобненько, мамочка постаралась!

Иногда капитанский доступ оказывается лишним — например, когда дверь каюты приоткрыта и из нее доносятся крайне подозрительные звуки. Становящиеся еще более подозрительными оттого, что доносятся они из каюты Полины и через полчаса после старта корабля с Леразии, где всевозможная фауна так и лезет познакомиться поближе, только отмахиваться успевай.

Станислав осторожно отодвинул в сторону дверную панель и заглянул вовнутрь, заранее полный дурных предчувствий. У предчувствий оказались хорошие адвокаты — они оправдались по полной. Хотя и вовсе не так, как Станислав предполагал.

С одной стороны, никакого шипокрылого хвостожруна или крылозубой ядоплюйки в каюте Полины не обнаружилось, и это не могло не радовать. С другой же… Там вообще не обнаружилось ничего живого, кроме самой Полины и вездесущей Котьки, горбившей спину и топорщившей усы на краю койки. Котька нервно била себя хвостом по бокам и поводила головой из стороны в сторону, рассматривая окружающую обстановку с крайним сомнением — и тут Станислав был согласен с ней на все сто: отсутствие в каюте Полины даже намека на хотя бы леразийского хомячка было более чем подозрительным!

На этом фоне меркла даже выставленная на стол пустая клетка.

Клетка была новехонькой и какой-то… конфеточной, что ли. Станислав затруднился с подбором подходящего эпитета, которым можно было бы описать ее карамельную ненатуральность. Нарочито изящная, из сверкающей проволоки, с кучей совершенно нефункциональных башенок-выступов-украшений. Такие приобретают не для удобства домашнего любимца, а для того, чтобы перед друзьями не стыдно было похвастаться.

И клетка была совершенно пуста.

Если не считать навороченной кормушки (с дозатором и отдельными отсеками-хранилищами для пяти видов корма, один из которых предполагался быть живым до процесса поедания включительно), навороченной поилки (опять же с дозатором и пятью контейнерами для витаминов и биоактивных добавок), украшенного блестящими подвесочками и бантиками гамачка (вдруг предполагаемый питомец захочет в нем отдохнуть?), колеса для бега (вдруг питомец предпочитает более активный образ жизни?), домика (вдруг питомец захочет спрятаться?), зеркальца (вдруг питомец заскучает без общества себе подобных?), трех бубенчиков и одного колокольчика (вдруг питомец захандрит без возможности музицировать?).

И уже знакомой Станиславу алой туфельки.

Туфелька стояла в клетке не по центру, немного наискосок и почти упираясь носком в кормушку, но все равно выглядела центром композиции и сразу привлекала к себе внимание. И не только цветом — просто с первого же взгляда было понятно, что она тут не мебель, не антураж, а главное действующее лицо, ради которого все, собственно, и затеяно.

— Ну что ты, маленький, ну не капризничай, ну мамочка же так старалась, чтобы тебе тут было хорошо и вкусненько! — ворковала Полина, просунув палец между прутьями и ласково поглаживая алый острый нос (причем у Станислава возникло стойкое ощущение, что нос этот брезгливо морщится). — Ну посмотри, какие вкусные протеиновые червячки!

Станислав осторожно отступил в коридор, радуясь, что увлеченная своим новым любимцем Полина его так и не заметила. Аккуратно вернул дверную панель в первоначальное полуприкрытое положение и на цыпочках поспешил к себе в каюту, чтобы не услышать еще что-нибудь про аппетитных червячков или (упаси небеса!) про «ложечку за маму Полину, ложечку за папу Станислава Федотовича».

Оповещение о близящемся прыжке он малодушно решил сделать по комму.

* * *

— А чего ты хотел, Стасик? — Вениамин поболтал ложечкой в поллитровой чашке, с удовлетворением наблюдая, как без следа растворяется маленький шарик заварки, окрашивая кипяток в приятный глазу соломенный оттенок. — Простейший механизм переноса. Ты поставил девочку в невыносимые условия, вот ее психика и пытается приспособиться.

— Да какие невыносимые?! — шепотом взвыл Станислав, отлично понимая, что переборки на «Мозгоеде» тонкие и если он не хочет оповестить команду и пассажиров о сути их с Венькой тайного совещания в медотсеке, то даже самые громкие эмоции выражать следует предельно тихо. — Всего-то потерпеть до Хризантемы!

— Вот я и говорю, совершенно невыносимые условия. — Вениамин благостно улыбнулся, кивая сам себе, и отхлебнул чая. — Для нее невыносимые, Стасик! Для нее. У всех людей разные пороги терпимости к разным раздражителям, Стасик, ну что я тебе, как маленькому, такие простые вещи объяснять должен! Нельзя всех равнять под одну гребенку. Ты же был командиром, вспомни хотя бы новобранцев своих. То, что одному сломает всю жизнь, другой трижды съест за завтраком и не то что не подавится — не заметит даже! И при этом его может глубоко задеть какая-нибудь мелочь, от которой первый страдалец даже не чихнет. Все люди разные, Стасик, с разным жизненным опытом, и настроены они на разное. Это нормально.

— Скажи еще, что кормление обуви червяками — это тоже нормально!

— Стасик, скушай тортика, тебе это сейчас нужно, это я тебе как доктор советую. — Вениамин подвинул к Станиславу тарелку с двумя кусками творожного десерта, оставшегося от завтрака. — Там много глюкозы, а она для мозгов очень полезна. Ну и кальций, для нервов, тебе его явно не хватает.

— Ты мне еще успокоительный укольчик пропиши, — поморщился Станислав, но десерт тем не менее ложкой ковырнул, понимая: Венька не отвяжется.

— И пропишу, если будешь и дальше себя так вести. Ты пойми, Полиночка просто не может без своего зверья, ей оно жизненно необходимо для комфортного существования. Ну как Теодору его конопля и пиво, Дэну сгущенка, Лансу котики и фломастеры, Михалычу его железки, а тебе… ну, скажем, твоя фуражка. И погоди, не возражай! — остановил доктор уже вскинувшегося было возмутиться Станислава. — Я не говорю, что вы не сможете без них прожить. Сможете. Но глубоко внутри будете несчастны. А Полина просто не хочет быть несчастной — вот и нашла такой оригинальный выход.

Станислав вспомнил стенания пилота при малейшей попытке разлучить его со «светлым, темным и нефильтрованным», Михалыча с гаечным ключом наперевес над грудой грязных железяк, готового защищать их, словно львица свое потомство, и то, как его самого беспокоил прокушенный Верочкой козырек, — и вынужден был нехотя согласиться. Но тут же нашел новый аргумент.

— Но почему именно туфля?! Причем такая! У меня от нее просто мороз по коже…

И вот тут основания для беспокойства у Станислава действительно имелись довольно веские — ибо ранее он никогда не замечал за Полиной особой тяги к модным женским штучкам. Ее обувь была скорее практичной и удобной для преодоления пересеченной местности, а широкие штаны одобрил бы разве что дизайнер, испытывающий нездоровую тягу к карманам и старающийся пришпандорить их где только можно, а под шумок и там, где вообще-то вроде бы как и нельзя.

Карманы, разумеется, были не просто для красоты — в них лежали пакетики и баночки с кормами для животных — самыми разнообразными, поскольку ведь ну правда же, ну Станислав Федотович, ну ведь никогда же нельзя точно сказать, что именно нам может сегодня встретиться, и, может, оно будет очень голодным!

В платье и на каблуках Станислав видел Полину только один раз — когда они всей командой ходили смотреть на гонки. И тот раз кончился довольно плачевно как для платья, так и для туфель. Первому пришлось безжалостно оборвать подол по самую попку, чтобы не путался под ногами, а вторые отбросить, чтобы не мешали быстро бежать за пытавшимся удрать капитаном (пытавшимся незаметно, если уж на то пошло, но ты попробуй с таким экипажем хоть что-то сделать незаметно!), а потом и наносить удары ногами по наглому дексхантеру, наивно посчитавшему мирный транспортник легкой добычей…

Забывшись, Станислав сунул в рот полную ложку десерта — и вынужден был схватиться за чай, ибо протолкнуть в горло переслащенную до предела клейкую вязкость без запивки оказалось невозможным. Зато никаких сомнений в том, кто сегодня дежурил по кухне.

— Тут, Стасик, скорее не сама туфля важна, — Вениамин смотрел на давящегося сладкой дрянью капитана с удовлетворением врача, которому пусть и обманным путем, но удалось заставить пациента принять горькое лекарство, — тут важно то, из чего она изготовлена. Ты же сам говорил, что это какой-то чрезвычайно редкий исчезающий вид, вот Полину на нем и перемкнуло. А все остальное — результат простейшего переноса. Психика находящегося в стрессовой ситуации человека стремится вернуть его туда, где ему было комфортно, то есть в детство. А детки часто выдумывают себе вымышленных друзей или кормят любимых кукол. Ты же не переживаешь из-за того, что Ланс до сих пор спит в обнимку с шоаррской лисой, хотя вроде бы большой мальчик? Вот и тут то же самое. И тебе стоит радоваться, что Полина нашла социально приемлемую реализацию своей потребности. Туфелька из натуральной кожи — вариант просто идеальный. Или ты предпочел бы, чтобы бедная девочка положила в клетку мумифицированный череп Моси?

— Типун тебе на язык! — вздрогнул Станислав, представив в виденной им клетке последний привет от Полининого щурька, облезлый, сморщенный, с чудом уцелевшим клочком шерсти и вываленным меж оскаленных желтых зубов языком. Нервно передернул плечами и запил видение большим глотком крепкого чая. — Да, Венька, умеешь ты утешать… Это получается что — это она что-то вроде посмертного рая ему сделать пытается?

— Или домашнего алтаря-усыпальницы. Ну, а почему бы и нет? Хранят же некоторые люди прах любимой бабушки в красивой траурной урне на каминной полке. Или делают чучелко из любимого мопса. А в двадцатевековой Мексике, к примеру, было принято выкапывать черепа умерших родственников, разрисовывать их цветочками и ставить в буфет в качестве украшений. Во всем надо искать светлые стороны, Стасик.

— Да? И какие же светлые стороны ты усмотрел тут?

— Туфля хотя бы не воняет.

* * *

Глава третья, в которой навигатор отказывается вступать в игру, Полина занимается дизайном интерьера своей каюты, капитан нервничает, Ланс рисует, пилот обнаруживает сильно смутившую его деталь одежды, а доктор отказывается изменять своим убеждениям даже под давлением неоспоримых с точки зрения капитана фактов.

* * *

Шороха за спиной Дэн не услышал бы, даже если бы и хотел — в наушниках бушевала одна из любимых Теодором групп, в чьей композиции очень громкие звуки с трудно просчитываемой динамической регулярностью сменялись звуками, опасными для барабанных перепонок, не усиленных имплантатами. И навигатор как раз пытался выстроить логичный алгоритм их чередования и график амплитуды интенсивности. Шорох на их фоне затерялся бы точно. Впрочем, скорее всего, никакого шороха и не было.

А вот ощущение чужого взгляда в спину — было.

Уровень враждебности низкий. Уровень агрессии низкий. Уровень опасности… Хм… Уровень опасности при этом средний. Странно… Но не высокий. А значит, и немедленной реакции с переходом в боевой режим не требующий.

Дэн завершил пятимерную головоломку тремя быстрыми перестановками (может, и излишне быстрыми и даже грубоватыми, но ему было любопытно), сдвинул наушники на затылок и обернулся.

Посередине пультогостиной стоял кроссовок, очень похожий на потерянный Тедом вчера. Только красный. И смотрел на Дэна именно он — хотя вроде как и нечем ему было смотреть, кросс как кросс, ну разве что явно винтажный, еще со шнурками. Ни глаз, ни голокамер, даже скрытых: Дэн бы почувствовал. Обычный такой. В меру раздолбанный, с болтающимися белыми шнурками и вываленным до полу алым языком. Дэну он напомнил игривого щенка, припавшего на передние лапы и яростно виляющего куцым хвостиком. Роль хвостика — и не такого уж куцего! — как раз довольно удачно исполнял шнурок, закрутившийся на полу спиралькой. Фиксатор-пистончик на кончике шнурка тоже был белым, плоским и треугольным, еще больше усиливая сходство с хвостом, только уже не щенячьим, а, скажем, драконьим.

Дэн хмыкнул и повертел ложкой в банке сгущенки. Сгущенка в этот раз оказалась армейская и слегка просроченная, но навигатор любил такую — загустевшую и словно бы еще более сладкую, хотя анализаторы показывали стандартный уровень углеводов. Дэн накрутил тягучую массу на ложку наподобие кремового чупа-чупса и аккуратно отправил в рот. Краем глаза он наблюдал за странным кроссовком. Тот не шевелился. Но создавалось отчетливое ощущение, что он склонил отсутствующую голову набок и смотрел на навигатора с интересом и даже вроде бы нехорошим таким предвкушением.

— Даже не думай, — сказал Дэн жестко, подтвердив слова одним из своих фирменных взглядов и мысленно проецируя четкую картинку корабельного мусоросжигателя с приветливо приоткрытой дверцей. После чего отставил банку на пульт и вернулся к головоломке.

Когда тремя уровнями позже он снова оторвался от игры и оглядел пультогостиную, никакой неположенной обуви на полу более не было.

* * *

На следующий день, пролистывая альбом с рисунками Ланса, Станислав обнаружил там тщательно и очень реалистично прорисованную юаньскую беговую черепопашку. Только не в черно-желтую крапинку, как обычно у них бывает, а красную. Целиком.

Вздрогнув, Станислав отложил блокнот и не стал спрашивать у «котика», где тот это видел.

* * *

— Венька, ты знал, что Полина выкрасила каюту в красный цвет?!

Вениамин подхватил свою недопитую чашку очень вовремя — в следующий миг Станислав саданул кулаком по смотровому столу, на котором доктор привычно разместил все необходимое для «чайной церемонии по-медотсековски» — чтобы можно было прихлебывать чаек и таскать бутербродики, не отрываясь от комма с подборкой свежескачанных медицинских статей. Жалобно брякнула сахарница, ее поддержала тарелка, с которой свалились сразу два бутерброда — как и положено, колбасой вниз. Из-под стола выстрелила длинная кошачья лапа, и количество бутербродов на нем сократилось пропорционально увеличению количества довольных кошек под ним. Но остатки чая доктору спасти удалось.

— Вечно ты преувеличиваешь, Стасик, — умиротворяюще поправил он старого друга. — Нервничаешь, бегаешь… Лучше бы вот выпил со мною чайку и успокоился. Вовсе даже и не всю каюту, а всего лишь один маленький уголочек, подумаешь, проблема! Треть одной стены и совсем крохотный кусочек другой. Плеснуть тебе в чаек коньячку?

— Так ты что — знал?! — Станислав обессиленно рухнул на табуретку, вцепился обеими руками в волосы. — Все знали, да?! Один капитан как последний дурак!

— И вовсе незачем так волноваться, Стасик! Никто ничего не знал. А некоторые и до сих пор не знают. Ищи во всем светлую сторону: если ты и дурак, то далеко не последний, за тобой целая очередь.

— Но ты-то знал! — Станислав обвиняюще уставил на Вениамина указательный палец. — Знал. И не доложил.

— Так ведь не о чем докладывать-то, Стасик, — с обезоруживающей безмятежностью пожал плечами доктор. — Ну покрасила девочка два куска переборок в красный цвет. Уставом не запрещено. Может, ей просто оттенок нравится. Она же не таскает туда всех подряд, не заставляет позировать в обнаженном виде или восхищаться колоритом. Она вообще никому эту стенку не показывала. Тебе ведь не показывала, правда? И не говорила ничего никому, а чем она там у себя занимается, это ее личное…

— Никому ничего — а тебе, значит, сказала?! — снова попытался возмущенно привстать Станислав.

— И мне не сказала, Стасик, не надо так волноваться. Мне Маша намекнула, как врачу, — не вредно ли столько красного цвета там, где человек спит. Полагаю, Дэн тоже знает, но, как и всегда, предпочитает не вмешиваться. Так плеснуть тебе коньячку?

— Плесни, — вздохнул Станислав. — И можно даже без чайка.

— Вот и умница. Держи. — Вениамин протянул капитану уже наполненный граненый стаканчик. Не первый день зная друга, он отлично понимал, что сейчас Станислав предпочтет пить не из чашки, да и вообще не портить два благородных напитка смешиванием.

Станислав стаканчик взял, но пить не спешил, крутил в пальцах, катая темную жидкость по стенкам и разглядывая оставляемые на стекле маслянистые разводы. Спросил с тоской:

— Венька, что со мною не так? Почему у всех рейсы как рейсы, у одного меня вечно не пойми что?! То рожающие меракийцы, то пираты, то киборги, то елочки, то нервные пассажиры, то вот такая хрень. Я что, эти неприятности притягиваю, что ли?

— Да какие же сейчас-то неприятности, Стасик? — неподдельно изумился Вениамин и даже руками всплеснул, предусмотрительно отставив чашку подальше. — Вот когда нас работорговцы захватили, вот тогда да. Или когда Ржавый Волк по кораблю из пушек долбил, или когда за нами центавриане гонялись… Тогда неприятности были, кто спорит. А сейчас — ну какие же это неприятности, Стасик? Так, ерунда, пустяки и дело житейское! К тому же девочка хорошо справляется. Уже пошла стадия компенсации.

— А ты видел, что у нее там теперь в клетке вместо туфли?! — снова взвился Станислав, но уже не так яростно. Похоже, накал прошел, да и зажатый в руках стаканчик не способствовал особо активным проявлениям эмоций: еще расплескаешь.

— Видел, — расплылся в довольной улыбке Вениамин. — Я же и говорю, переходный этап от конкретного воплощаемого объекта через объективно близкие подобия к подобиям отдаленным и, наконец, к полной виртуализации, а там уже полшажочка и до окончательного признания всего этого играми разума. Я много чего на эту тему прочитал, Стасик, сам теперь лекцию читать могу. Игрушечные звери — это шаг вперед по сравнению с одушевлением чучела или мумии, а туфелька из натуральной кожи, по сути, именно таковой и являлась. Хотя игрушки, конечно, те еще… И где она только такую мышку нашла? Ты видел мышку, Стасик?

Стасик содрогнулся, но промолчал. Он видел — и теперь дорого бы дал, чтобы развидеть.

— Я поначалу было подумал, Стасик, что это студенческий муляж раковой опухоли прямой кишки, удачный такой муляжик, просто любо-дорого… — мечтательно причмокнул губами Вениамин, но тут же спохватился и чопорно уточнил: — Если бы не цвет, конечно. И если бы не глазки. — Вениамин с сомнением нахмурил светлые брови. — Как ты думаешь, Стасик, это ведь были глазки, да?

Глазки были белыми и треугольными. И было их три. И, наверное, это все-таки были именно глазки, ибо находились они на той части перекореженной игрушечной тушки, которую можно было с большей или меньшей вероятностью опознать как голову. Во всяком случае, хвост находился с противоположной. Если, конечно, это был хвост.

Станислав содрогнулся снова.

— Лисичка мне понравилась больше, милая такая и вполне даже реалистичненькая…

Станислав, как раз собиравшийся глотнуть коньяка, лязгнул зубами о край стаканчика. Игрушечную лисичку он тоже помнил — лисичка была шоаррская. Этакая симпатичная пушистая жабка размером с котенка, с раззявленной в вечной улыбке зубастой пастью и пятью пуговичными глазками — хорошо, хоть не белыми. Действительно, выглядела она весьма реалистично — если не считать цвета.

— Венька, ну вот ты мне скажи — где она их берет?! И главное — все красные чтобы! Ты хоть где-нибудь хоть раз видел красную шоаррскую лису?! Пусть даже игрушечную! Где она ее раздобыла? Или сама перекрасила? А главное — почему в красное?

— О, Стасик, как я рад, что ты задал этот вопрос! — расплылся в довольной улыбке Вениамин, уютно сплетая пальцы на выпуклом животике и явно готовясь к длинной лекции. — На этот счет у меня есть целая теория, основанная на тестовых вопросах «DEX-компани» про зеленую стену и на том, что на самом деле встреча с тем неудавшимся похитителем нанесла психике Полины куда большую травму, чем мы поначалу были склонны предположить, и потому перекраской отдельных предметов окружающего ее мира она пытается… Куда же ты, Стасик?!

* * *

— Во всем надо видеть светлую сторону, Стасик, — лучезарно улыбнулся Вениамин капитану, застав того в пультогостиной несколькими часами позже в одиночестве, мрачном расположении духа и над кружкой давно остывшего чая. Рядом с кружкой лежал альбом — и, судя по заполняющим его страницы рисункам, красный фломастер у Ланса должен был вот-вот кончиться.

— Да? И какие же светлые стороны ты видишь тут? — мрачно спросил Станислав, веером пропуская страницы альбома между пальцами так, чтобы алые звери всевозможных разновидностей замелькали в мультипликационном режиме.

Если учесть, что Ланс никогда не рисовал того, чего не видел, то следовало признать два неоспоримых факта: Котика, в отличие от прочих членов команды, Полина по-прежнему пускает к себе в каюту. И шкаф в этой каюте скоро будет забит красными плюшевыми монстрами под завязку.

— Как минимум две. — Вениамина не так просто было сбить с занятой позиции. — Во-первых, как я уже говорил, плюшевые игрушки — это явный шаг вперед. А во вторых, девочка ограничивает свою манию пределами своей каюты. Не выносит, так сказать, красный сор из избы.

Станислав представил пультогостиную, заваленную алыми шоаррскими лисами, но содрогнуться сильнее или прийти в более мрачное настроение уже просто не смог. Вздохнул только:

— Умеешь ты утешить, Венька…

* * *

Про алые кожаные стринги с ромашкой на причинном месте капитан мог бы и вообще не узнать, если бы вытащивший их из сушилки Теодор не впал в задумчивость, разглядывая находку и пытаясь в некотором смущении сообразить, какая из его девиц могла оставить подобное и когда? А главное — почему он сам не помнит ни на одной из своих подруг вот такого, не может быть, чтобы забыл! Такое, увидев хоть раз, забыть уже невозможно.

Вот тут-то к душу и вывернул подошедший с полотенцем и зубной щеткой Вениамин, своим доброжелательно-многозначительным «Кхм?» окончательно вогнав пилота в краску.

— Да не мое это, не надо на меня так смотреть! — Теодор двумя пальцами поднял стринги за тонкую веревочку. — Кто-то из пассажирок забыл, наверное, — попытался он отвести от себя подозрение, но потом все же добавил, хотя и тише: — Ну, или гостей…

— Хм… судя по объему стратегической зоны, стринги скорее мужские… — Вениамин с исследовательским интересом рассматривал огромную пластиковую ромашку, размещенную на действительно довольно-таки объемистом (и выпуклом) треугольничке алой кожи. Стринги выглядели мало подходящими не только для повседневной носки, но и даже для эротических игр — ромашка вызывающе торчала вперед и топорщилась всеми многочисленными лепестками, даже на вид чрезвычайно твердыми, острыми и царапучими. — А это что, действительно можно носить?

— Не знаю, не пробовал, — огрызнулся вконец смущенный Теодор.

— Хм… — Вениамин потянулся к белым треугольным лепесткам, чем-то привлекшим его внимание, но пощупать их не успел.

— Ой, Вениамин Игнатьевич, извините, это мое! — пискнула Полина, вклиниваясь между мужчинами и выхватывая из их рук предмет обсуждения. — Извините, Вениамин Игнатьевич! Спасибо, Тедди. Извините, Станислав Федотович!

Завладевшая трофеем Полина ужом проскользнула по коридору мимо капитана и нырнула в свою каюту, словно в спасительную норку. Две двери захлопнулись почти одновременно — Теодор от греха подальше решил, что ему тоже не очень-то нужны свидетели его пребывания в санузле. Вениамин остался стоять у закрытой двери, делая вид, что вовсе не замечает пристального капитанского взгляда.

— Шаг вперед, говоришь? — протянул Станислав, многозначительно поводя бровями.

Вениамин пожал плечами и ответил несколько невпопад:

— Ну, а что такого? Может, девочке просто понравился цветочек!

Сдаваться он не собирался.

* * *

Глава четвертая, в которой происходит кровавая драма за плотно закрытой дверью каюты; капитан сам не знает, чего он хочет, и к тому же неправильно истолковывает намеки; Ланс успешно осваивает передачу информации невербальным путем даже по киберсвязи, а Дэн жарит блинчики, кидается полотенцем и настаивает на необходимости дать Полине шанс.

* * *

Сдался Станислав.

На первой же станции гашения и сдался, где удалось обнаружить подходящий киоск…

— Что это, Станислав Федотович? — растерянно спросила кутающаяся в халатик Полина, ни свет ни заря открывшая дверь на деликатный, но настойчивый капитанский стук.

— Я думал, ты сразу угадаешь, это ведь ты у нас зоолог, — попытался Станислав неловкой шуткой прикрыть смущение, но вышло только хуже, и он разозлился. — Но больше чтобы никого, ты меня поняла?!

Полина расковыряла упаковочную бумагу и тихо ойкнула.

— Неужели настоящие хентавриканские мимимишки? Спасибо, Станислав Федотович… Вы самый лучший капитан в этой галактике…

Не до конца распакованная клеточка с двумя очаровательными большеглазыми пушистиками в мгновение ока была утянута внутрь каюты, и… дверь захлопнулась перед самым капитанским носом.

Станислав хмыкнул, почесал затылок.

Нет, он, конечно, не ждал, что Полина кинется ему на шею с громкими обрадованными воплями или там поцелуями (хотя… о последнем помечтать-то не запрещается, чисто по-отечески!). И не то чтобы она не обрадовалась совсем — обрадовалась, только вот… Если оценивать обычные Полинины восторги при виде нового зверья в районе десятки, то нынешняя радость с трудом дотягивала баллов до трех, не более. Впрочем, тут капитан, может быть, и сам был виноват: разбуди его самого кто за два часа до подъема, пусть даже и с самым приятным подарком, — и много ли искренней радости получил бы даритель в ответ?

— Станислав, ты сам не знаешь, чего хочешь! — буркнул капитан сам себе и отправился в каюту — досыпать.

* * *

Полузадушенный писк, полный боли и предсмертного ужаса, не услышал бы ни один человек. Но двое, мгновенно проснувшиеся на борту «Космического Мозгоеда», людьми не были.

«Опасность? Боевой режим?»

Запрос был намного короче, но в приблизительном переводе на интерлингву смысл имел именно такой. И ответ поступил практически мгновенно — хотя Дэн и протянул с ним лишнюю милисекунду, непозволительно долго для киборга.

«Нет».

«Дэн… можно спросить?»

«Да».

«Почему?»

«Уровень агрессии низкий. Уровень сытости — теперь — высокий. Уровень опасности для людей низкий. Нет причин вмешиваться».

«Дэн…»

Дэн вздохнул. К тому, что люди большую часть информации передают невербально, он уже давно привык. Но как умудряется делать это Ланс? Причем даже по киберсвязи! Вот и сейчас в короткое имя было вложено осуждение и разочарование ответом, который по сути никаким ответом вовсе и не являлся. Пришлось объяснить.

«Пусть она попробует. Вдруг получится приручить? Если у кого и получится, то только у нее».

«Он опасен».

«Мы тоже. Но… повторяю: если у кого и получится — только у нее. Только тут».

«Почему?»

«Потому».

Дэн не стал пояснять, и Лансу потребовалось несколько секунд, чтобы догадаться — ну или решить, что догадался правильно. И сформулировать в своей обычной манере.

«Потому, что они уже приручили нас?»

Дэн надеялся, что ему точно так же удалось передать по киберсвязи одобрительный смешок, как Лансу ранее — укоризненное осуждение. Добавлять про Микки он не стал, но, кажется, Ланс понял и это. Потому что больше ничего не спросил.

* * *

Спросонья сунуть ноги в тапочки у Станислава не получилось — бывший космодесантник самым позорным образом промахнулся. Попытка вслепую нашарить вожделенную обувку ногой тоже не увенчалась успехом, и он, позевывая, сел на койке, дабы суровым капитанским взором пригвоздить к месту своевольные шлепки. И замер, окончательно проснувшись и чуть не вывихнув челюсть, застрявшую на середине зевка.

Прикроватный коврик оказался сдвинут к ногам койки (хотя Станислав отлично помнил, что вчера вечером оставлял его точно у ее центральной части, как раз там, куда опускаются ноги у любого нормального человека, который в утреннем докофейном состоянии не хочет перегружать мозг решением сверхсложной задачи поиска тапочек. Тапочки стояли на этом сдвинутом коврике как ни в чем не бывало, словно так и положены.

Только вот теперь их было три.

Два хорошо знакомых и даже родных, удобных и растоптанных, но выглядящих не слишком презентабельно (давно надо бы новые купить, да все никак руки не доходят до поглядеть). Особенно по сравнению с третьим — возмутительно новым, ярко-красным, махровым и просто-таки вызывающе пушистым. Да еще и украшенным по краю верха треугольными белыми пуговками. Эти пуговки взбесили Станислава больше всего, ибо космодесантники бывшими не бывают, и при первом же беглом взгляде на это пушистое очаровательное безобразие в мозгу капитана словно тумблером щелкнули и картинка воспринялась однозначно: нагло раззявленная навстречу беззащитной капитанской ноге алая пасть, утыканная треугольными зубами, ослепительно белыми и наверняка очень острыми.

Капитан потряс головой, прогоняя неуместное наваждение и давя клокотавшее в груди рычание.

— М-м-мозгоеды!!!

Прорычать это слово, не содержащее ни единой «р», было сложно, но у капитана получилось. У него вообще очень многое получалось на удивление хорошо — стоило только вспомнить кого-нибудь из любимой команды, а особенно одного слишком умного и скрытного рыжего паршивца, без которого тут наверняка не обошлось. А судя по цвету — и без Полины, но поставить этот мерзкий тапок сюда она сама не смогла бы. Коллективное творчество, чтоб их! М-м-мозгоеды.

Кто кроме киборга смог бы не только открыть заблокированную дверь капитанской каюты, но еще и сделать это незаметно для обитателя? А потом в полной темноте прокрасться к койке, оттащить прикроватный коврик с его привычного места, водрузить на него это вопиющее недоразумение с белыми пуговками — причем тютелька в тютельку в ряд с капитанской обувкой! — и провернуть все это совершенно бесшумно, не потревожив чуткого капитанского сна?

Конечно, в последнее время количество киборгов на борту «Космическогго Мозгоеда» удвоилось, но заподозрить Ланса Станиславу и в голову бы не пришло: самый крупный из корабельных «котиков» перед капитаном благоговел чуть ли не панически и ни за что не позволил бы прочим втянуть себя в подобное безобразие. Нет, тут определенно мелькнул наглый рыжий навигаторский хвост!

Капитан брезгливо, двумя пальцами, поднял тапок за край подошвы. Повертел, разглядывая. Омерзительно новый, ни разу не надеванный, стелька такая же пушистая, как и все остальное. А еще тапок явно был начесан и чуть ли не искрился каждой отдельной ворсинкой, и это подтверждало коллективное авторство устроенного командой безобразия даже сильнее красного цвета. Ибо точно так же (ну разве что с поправкой на цвет) выглядел Лансов мейкун Сенечка, если не успевал вовремя удрать, издалека заметив, что Полиной вновь овладело хвосточесательное настроение и она подкрадывается к нему с невинным видом и щеткой в руках.

Капитан вздохнул. Перевел взгляд на собственные шлепки, удобные и растоптанные. Практически родные. Обтрепанные донельзя. И даже почти что с дыркой в районе левого большого пальца.

Намек был прозрачнее некуда.

А главное — был он совершенно справедлив. Хотя менее обидным от этого не становился ничуть. Команда, проявляя чудеса деликатности, пыталась донести до своего капитана тот неоспоримый факт, что подобная обувь позорит не только самого Станислава Федотовича, но и собственно ее, команду, у которой капитан одет в непонятно какие обноски, словно подобранные на новобобруйской помойке.

Ведь если подумать — действительно позорище. Перед заказчиками и пассажирами стыдно. Какое у них может быть уважение к капитану в таких тапочках? Да никакого. А ребята — вон какие тактичные да вежливые. Намекают только, другие давно бы уже все прямо в лицо высказали…

Капитан окончательно устыдился.

И пообещал сам себе, что купит новые тапки сразу же, как только увидит что-нибудь более или менее подходящее. Вот на первой же станции гашения и купит, лишь бы там был ларек «ВСЕ-В-ЕЗДУ», пусть даже и шоаррский.

А что шоаррский? Шоаррцы, между прочим, отлично работают! Любой из мозгоедов хоть сейчас подтвердит — покраска корабля под брачное «оперение» альбатросов им всем, можно сказать, жизнь спасла. Ну и что, что не совсем тривиальным способом, тут ведь важен результат, правда? Да и Дэна на Медузе тоже покрасили качественно — Казак с полуметра не опознал свое сбежавшее оборудование. А уж что про лису говорить — второй год с ними летает, и нет ей ни дна, ни покрышки. Тьфу, то есть сносу нет!

Сколько раз за это время ее топили в болоте, роняли с высоты, плющили флайером, крутили в стиралке — или даже расстреливали отнюдь не из электронных игрушечных лучевиков излишне нервные соседи, не вовремя оказавшиеся на пути «убега» или испытавшие на себе «лживый кусь»! И что? Да ничего! Бегает, как и раньше, только прочнее стала. И увертливее. Да что там говорить, если ей не нанесла особого вреда даже трепетная и нежная любовь Ланса. А трепетные и нежные обнимашки у малолетних киборгов пострашнее иной центрифуги!

Станислав еще раз вздохнул и решительно сунул ноги в старые шлепки. Команда оказалась или действительно на редкость деликатной — или же на точно такую же редкость недогадливой. Если бы красных пушистиков у капитанской койки стояло два, перед Станиславом в полный рост встала бы дилемма: обидеть славных ребят, проигнорировав неприятный подарок, или же надеть этот кошмарный ужас и страдать потом самому как морально, так и физически.

Но тапок был один, и капитан вовсе не собирался проверять, было ли это верхом тактичности или же простым недосмотром. Раз тапок один, думать тут нечего и никакой дилеммы нет и впомине — ему прямая дорога в утилизатор. И чем быстрее, тем лучше. Пока какой-нибудь наглый и слишком умный рыжий паршивец не опомнился и не решил осчастливить любимого капитана парным экземпляром…

Последняя мысль придала Станиславу прыти и бодрости, и каюту он покидал с почти неприличной поспешностью.

И чуть не споткнулся о Полину, чья соблазнительно выпяченная попка, обтянутая короткими пижамными шортиками, торчала из приоткрытой двери кладовки.

Из-за двери доносилось приглушенное причитание:

— Дося, Дося, кыть-кыть-кыть! Ну где же ты, зараза?! Дося, Дося…

Эти трагические и жалобные призывы звучали еще более трагически и жалобно оттого, что причитать Полина старалась шепотом. Станислав остановился в полушаге и многозначительно кашлянул. Попа подпрыгнула, в кладовке ойкнули, тут же что-то упало, а Полина вывинтилась из-за двери таким ловким движением, которому позавидовал бы любой акробат или даже космодесантник. И заморгала на Станислава огромными честными глазами, торопливо пряча руки за спиной.

— Кто у тебя опять сбежал? — спросил Станислав самым суровым капитанским голосом и подозрительно принюхался. — Одна из мимимишек? Или кто похуже?

Указательным перстом правой длани капитан при этом собирался укоризненно помахать перед носом нарушительницы ночного спокойствия и беззверного режима, для пущей наглядности и устыжения. Однако он совсем забыл, что именно в этой длани зажато красное пушистое безобразие. Поэтому получилось так, словно он ткнул несчастной девушке тапком в нос. Как нагадившему котенку.

И пусть тапок был совершенно новым и пока еще никем из корабельных котиков не оприходованным, но все равно выглядело это как-то не очень. Однако смутиться и отдернуть инструмент неуместного педагогического воздействия капитан не успел.

— Ой, Станислав Федотович! Вы его нашли! — радостно взвизгнула Полина и вцепилась в мохнатое безобразие хваткой, мертвости которой ничуть не мешал зажатый в правой ладошке свежеразмороженный куриный окорочок. — Это мое! Мой то есть! А я думала, он насовсем потерялся! Спасибо, Станислав Федотович!

Девушка выдрала тапок из рук вконец оторопевшего Станислава и опрометью бросилась к себе в каюту, прижимая добычу к груди с таким видом, словно была уверена — злобное начальство вот-вот опомнится и бросится отбирать. Капитан и правда опомнился.

И почти вовремя.

— Полина!!! — крикнул он вдогонку улепетывающей девушке страшным (но тихим по причине раннего времени) голосом. — Я тебя последний раз спрашиваю: кто такой Дося?! Щурек?!!

Полина обернулась уже в дверях каюты и радостно замотала головой.

— Не-не-не, Станислав Федотович! Ну где же я вам в нашем секторе щурька-то возьму? Это такая заюшка, марсианский эндемик, ну помните, я вам туфлю показывала?! И он совсем-совсем ручной! Правда-правда! Он ко мне всегда возвращается! Вот и сейчас!

Станислав подозрительно всмотрелся в Полинины руки — но в них не было ничего, кроме тапка и куриной ножки. «Следующий шаг — воображаемый зверь», — говорил Венька. «Отнесись помягче», — говорил Венька. «Просто не спорь, не доказывай, что зверя нет. Оно само потихоньку пройдет, рассосется, забудется», — говорил Венька. Венька тогда много еще чего говорил…

Станислав смущенно кашлянул, чувствуя себя злобным садистом-диктатором, поинтересовался виновато:

— А что этот твой… кхм… заюшка делает в нашей кладовке?

— Уже ничего, Станислав Федотович! — Полина сияла улыбкой чеширского кота — сама уже почти полностью в каюте, а улыбка все еще в коридоре, вкупе с честными-честными глазками, умильная такая улыбка, и ресничками хлоп-хлоп. — Я же его поймала! И вообще, он не щурек совсем, вы не бойтесь, Станислав Федотович. Он совсем-совсем не похож! И ласковый такой! И заблудиться совсем-совсем не может, и всегда возвращается, его к людям тянет! Вы не беспокойтесь, Станислав Федотович, он в вентиляцию не полезет, он ее совсем-совсем не любит! Он людей любит!

Дверь за девушкой захлопнулась. Зато открылась соседняя, и оттуда вразвалку вывалился Теодор, в трусах и с полотенцем на плече. Буркнул:

— Ну вы и орать, мертвого разбудите! — И утопал в сторону санузла.

— А что у нас сегодня на завтрак? — Из своей каюты выглянул Вениамин и хищно принюхался. — О, блинчики!

— И омлет. С гренками. Будет готов через семь с половиной минут, — негромко ответил из пультогостиной Дэн.

Уже взявшийся за ручку душа Теодор стопорнул на пороге, выглянул за угол и ехидно поинтересовался:

— Надеюсь, сахар ты клал только в блинчики? Ну хотя бы на этот раз! В виде исключения!

И с хохотом нырнул в душевую, уворачиваясь от метко брошенной кухонной тряпки. А Станислав понял, что стоит посреди коридора на глазах у всей давно (или недавно, но не суть!) проснувшейся команды в одних трусах и майке. И что этот наряд, вполне подходящий для безбашенного пилота, на уважаемом капитане выглядит как-то не то чтобы очень.

И пошел одеваться.

Попутно обдумывая вопрос — а не пора ли серьезно поговорить с Вениамином? Отработка отработкой, но должны же быть хоть какие-то границы! Ладно, туфелька или даже стринги (хотя Вениамин и утверждал, что они скорее мужские, но это можно оставить на совести доктора или его же близорукости), ладно разнообразные монстры из красного плюша, но тапок!

Мужской тапок размера этак сорок пятого! Он даже капитану был бы великоват. И почему опять этот цвет, ведь не для себя брала. Нет, наверное, все-таки стоит привлечь внимание Веньки к проблемам его ассистентки, он же врач, должен что-то сделать… найти решение, побеседовать, подобрать лекарство. Чтобы перестала тащить на борт весь этот яркий дамский (и не только дамский!) хлам и так с ним носиться.

Ну да.

Полина выпьет таблеточку, пройдет курс бесед, примет укольчик, если надо. И вылечится. И снова начнет носиться с разнообразным хламом, но на этот раз живым, мерзким, зубастым и ядовитым. И таскать его на борт в большом количестве.

Капитан подумал еще немножко — и малодушно отложил окончательное решение на потом. Нет уж! Ничего он не будет говорить Веньке, во всяком случае пока.

Нравится девушке захламлять свою каюту красными тапками и кормить выдуманного зверька настоящей курятиной — пусть себе захламляет и кормит. На здоровье!

Тапки, по крайней мере, не кусаются.

* * *

Глава пятая, в которой девушка счастлива, а все этим почему-то недовольны, к тому же у капитана возникает страшное подозрение по поводу пилота.

* * *

— Дэн, тебе не кажется, что Полина стала странной?

— Еще более странной, чем обычно?

— Ну… да.

— В чем именно ты видишь повышенную странность?

— Она улыбается! Все время!

— Она и раньше улыбалась. Люди вообще часто улыбаются.

— Но не так!

Обрывок разговора пилота с навигатором, услышанный Станиславом несколько дней назад, при выходе из душа, засел в памяти неприятной занозой. Полина действительно выглядела счастливой. Во всяком случае — в те редкие моменты, когда ее удавалось увидеть, потому что большую часть времени девушка проводила в своей каюте. Обязанности Венькиной помощницы она выполняла исправно и по кухне дежурила безропотно, и вообще стала гораздо спокойнее, выглядела довольной и счастливой. Но у Станислава почему-то никак не получалось убедить себя в том, что Венька был прав и кризис благополучно миновал, хотя он и называл себя старым маразматиком и параноиком, не переносящим вида радостных подчиненных — каждый раз, когда при взгляде на счастливую Полинину улыбку начинал сбоить капитанский тревожный радар.

Только вот предъявить этому радару было, по сути, нечего.

Полина выглядит слишком спокойной и довольной? Так что же в этом плохого, все растут, все изменяются. Не выходит гулять на станциях гашения? Ну так и остальные на них не каждый раз выходят размяться. Каждый раз после окончания работы или совместного обеда старается уйти к себе как можно быстрее, перестала смотреть кино вечерами и даже в общих посиделках почти не участвует (а если и остается на «поболтать», то в разговоры почти не вступает, сидит и молчит, думая о чем-то своем и улыбаясь загадочно)? Ну так сейчас днем в пультогостиной не протолкнуться, диванчик вечно занят кем-то из пассажиров, и к вечерним киносеансам они тоже пристрастились. Короче, ничего конкретного и тревожного.

Вот разве что эта ее улыбка…

Ребята были правы — Полина теперь улыбалась почти все время. Вернее, нет — она УЛЫБАЛАСЬ.

Вот и сейчас…

— Здравствуйте, Станислав Федотович. Спокойной вам ночи.

— Спокойной… то есть, э… Добрый вечер, вообще-то, рано ж еще, и семи часов нет!

— А. Ну да. Ну так я на всякий случай, Станислав Федотович. Заранее. Вдруг сегодня больше вас не увижу.

— Полина… а… ты хорошо себя чувствуешь?

Счастливое лицо, сияющая безмятежная улыбка. Тихая такая. Умиротворенная и очень-очень спокойная.

— Просто отлично, Станислав Федотович. Спасибо, что спросили, Станислав Федотович. Я очень ценю ваше ко мне отношение, вы лучший капитан галактики…

И голос под стать улыбке — вроде бы счастливый, но при этом какой-то словно бы уплывающий. Казалось бы, мелочь. Крошки… Но именно такими крошками и питается червячок сомнения.

— Полина… А ты разве не хочешь кино посмотреть? Ребята как раз выбирают.

— Спасибо, Станислав Федотович, что-то не хочется. Я лучше пораньше спать лягу, чтобы режим не нарушать.

Слова о режиме в устах любого из мозгоедов — это уже не жалкие крошки, это элитная кормосмесь класса «Премиум». Густо замешанная на дрожжах. Червячок мгновенно вспух до размеров крупного удава.

— Полина, а… как тебе мимимишки? Понравились?

Вопрос дурацкий, кто спорит, как мимимишки могут не понравиться? Но Станиславу хотелось ее как-то задержать, а то ведь сейчас нырнет в свою каюту — и снова до утра носа не высунет. Он не особо рассчитывал на информативность ответа — просто еще немного понаблюдать и окончательно удостовериться. Хоть в чем-нибудь. Да хотя бы в том, что он старый придурок, страдающий паранойей и не переносящий вида счастливых подчиненных.

— Мишки? Какие мишки?

Полина чуть замедлила шаги и попыталась свести бровки над переносицей, припоминая, но при этом продолжая улыбаться и уже положив на створку двери левую руку, до локтя затянутую перчаткой. Перчатка была одна, только на левой. И, разумеется, красная. Тонкое запястье охватывал браслетик из белых треугольных пластин.

Почему-то этот браслетик не нравился Станиславу особенно сильно. И даже не столько самому Станиславу, сколько его червячку, выросшему в приличную анаконду. Глупость, конечно. Ну подумаешь, любит девочка безвкусные пластиковые украшения, так что ж теперь, считать и это подозрительным?

— Мимимишки. Я тебе их принес, помнишь? Неделю назад. Тебе для них ничего не надо? Корма там какого…

— Ах, эти… — Затянутые алым пальчики небрежно шевельнулись, улыбка стала шире. — Все нормально, Станислав Федотович. Спасибо. Они сдохли. Так что все в порядке, Станислав Федотович, ничего не надо…

Скользнувшая на место дверь каюты скрыла Полину, но Станислав был уверен, что и за нею она продолжает улыбаться, довольно и безмятежно.

* * *

То, что дружба с космодесантником — тяжкий крест, Вениамин понял очень давно, еще будучи юным и беспечным интерном. Космодесантники не умеют делить время на рабочее и личное и искренне удивляются каждый раз, когда им намекают, что большая часть людей вообще-то живет иначе. К друзьям они относятся как к продолжению себя самих и уверены, что подорваться по первому писку комма в любое время для любого из них в радость. Преграды на своем пути они воспринимают с энтузиазмом барана, давно мечтавшего попробовать на рога новые ворота, и отдыхать предпочитают столь же активно. И бывшими не бывают, покуда живы, пенсия их не лечит.

А если заводят они вдруг речь о тихой рыбалке и мирном кормлении голубей в парке — поздно кричать «Караул!», прошляпил кризис, диагност хренов! И надо обзванивать всех старых друзей, поднимать контакты, искать возможности и предпринимать срочные меры, иначе дело не ограничится простой покупкой по пьяни космического корабля со всеми отсюда вытекающими…

— Венька, ты можешь как-то незаметно проверить человека на наркотики? Без его согласия? Так, чтобы он сам вообще не догадался?

Когда разбудивший тебя в час ночи старый друг задает такие вопросы, хочется получить от него хотя бы немножечко если уж не извинений, то объяснений. Но если этот старый друг еще и твой капитан, да к тому же бывший космодесантник, да к тому же пришел лично, словно не доверяя переговорам по комму…

— Могу, Стасик. Кого именно? Как срочно?

— Полину. Не то чтобы срочно, но…

— Хорошо, Стасик. — Вениамин подавил зевок. — Завтра же и проверю. На каннабиноиды, полагаю?

— Да?! — мгновенно насторожился Станислав. — Тебе тоже показалось? Ты тоже счел подозрительным?

— Что, Стасик? — Вениамин вздохнул и по старой привычке бывшего очкарика потер переносицу. — Что девочка стала ненормально нормальной? Заметил. Считаю ли я это подозрительным? Не особо. Все люди разные, всем свойственно меняться. Но когда на борту корабля имеется некий кустик, а капитан просит проверить на наркотики одного из членов экипажа — даже самый паршивый диагност способен сложить два и два. Я другого не понимаю, Стасик, — почему ты ко мне пришел, а не спросил ребят напрямую? Если не хотел обижать Полину подозрениями, то мог бы у Теда поинтересоваться, ненавязчиво так, словно бы между делом…

— Да?! — взорвался капитан яростно, но тихо, учитывая час ночи. — И как ты себе это представляешь?! «Тед, кстати, а твоя конопля — она в порядке? У нее все листики целы? А вы с Полиной их случайно не того?» Венька! Ну как я могу, ну сам подумай!

Вениамин философски пожал плечами.

— Стасик, ну раньше же как-то мог.

— Раньше я был уверен, что он ответит «Нет!», — отрубил Станислав. — И честно ответит! Потому и мог. А теперь… Венька, ну вот только представь, ну вот ответит он: «Да, Станислав Федотович». И что мне после этого с ними делать?! Как его прикажешь после такого отмазывать, если вдруг… то есть наказывать!

— О да, Стасик, это была бы проблема! — Вениамин стоически удержал улыбку, не дал ей прорваться ни в голос, ни на лицо, ну разве что только в глаза. — А сейчас ты что собираешься делать?

— В смысле «что»?

— Ну вот проведу я завтра тест — и он окажется положительным. И что ты будешь с этим делать? Капитанской волей выбросишь за борт без скафандров? Сдашь полиции? Сообщишь Роджеру, чтобы он приструнил Полину и набил морду Теду при первой же встрече? Отправишь драить полы до скончания века? Что именно, Стасик?

— Не знаю…

Станислав как-то сник и выглядел теперь таким несчастным и даже затравленным, что Вениамин на крохотную долю секунды устыдился: ну вот, довел человека, вчистую декомпенсировал, можно сказать. Но тут же взял себя в руки и подытожил:

— А ты подумай, Стасик. Заранее подумай.

— Хорошо. Я… подумаю.

* * *

Дэну нравились ночные вахты, когда он словно бы оставался один на один с бескрайним космосом и никто не лез под руку, не дурачился, не отвлекал от трассы. Впрочем, дневные вахты ему нравились тоже — в подначках друзей есть своя прелесть, если они обоюдны и не сопровождаются повышением уровня агрессии. Но ночью он вроде как стоит на страже (ну ладно, сидит!), пока все остальные спокойно спят, и это приятно.

А если и не спят, то крадутся к холодильнику тихо и осторожно, стараясь не отвлекать. И фольгой шуршат аккуратно. Дэну вовсе незачем было оборачиваться, чтобы знать, чем занята за его спиной Полина.

И как она выглядит.

— Полина, а ты похудела.

— Да?.. Ну и ладно…

Голос Полины звучал рассеянно, словно думала она о чем-то своем. Но думала не напряженно, скорее улыбчиво и расслабленно. Скрипнуло кресло — Дэн развернулся вместе с ним. В полумраке пультогостиной (после полуночи освещение работало в ночном режиме) глаза киборга полыхнули темно-красным — он присматривался. Полина молчала и улыбалась, мечтательно глядя мимо и покусывая шоколадку.

Дэн склонил голову набок и уточнил осторожно:

— Тебя разве это не радует?

Улыбка Полины приобрела слегка удивленный оттенок, глаза на миг сфокусировались, взгляд теперь был устремлен куда-то в район навигаторского плеча.

— А должно?

— Не знаю. Раньше радовало.

Полина задумалась и даже отложила надкушенную шоколадку. Потом разулыбалась снова. Кивнула.

— Ты прав. Радует. Спасибо, Дэнька, ты такой милый…

И пошла к выходу из пультогостиной. Недоеденный шоколадный батончик так и остался лежать на столе. Дэн посмотрел на него, потом на удаляющуюся спину в цветастом халатике — очень сильно обвисшем халатике…. И решил рискнуть, применив тяжелую артиллерию:

— Полина, тут Роджер звонил… тебя спрашивал.

— Ага, — вяло махнула рукой Полина, не обернувшись и даже не замедлив шага. — Передавайте ему привет.

Прошелестела дверь каюты, и все снова стихло. Корабль спал.

Дэн беззвучно и медленно развернулся обратно к пульту. Сгорбился в кресле, закусил костяшку указательного пальца. И уставился в вирт-окно взглядом, таким же невидящим, какой был у Полины минуту назад.

* * *

Глава шестая, в которой Дэн наносит доктору ночной визит и предлагает совершить совместное распитие алкогольных напитков, а доктор походя проводит реанимационно-психологические мероприятия и наконец выясняет, кто и кем был укушен.

* * *

Врач — профессия беспокойная. Вениамин это усвоил, еще будучи зеленым первокурсником, потом затвердил аспирантурой и окончательно дошлифовал годами больничной практики. Тебя могут сдернуть из дома без завтрака, вызвонить из душа, сорвать с любимой жены (что иногда бывает очень даже кстати), не дать дообедать или разбудить в половине пятого утра — вот как сейчас, например.

— Дэнечка? Что-то случилось?

Барской привычки встречать нежданных гостей в постели, разблокировав входную дверь голосовой командой, Вениамин так и не приобрел — опять же издержки профессии. Врача, как правило, не будят среди ночи лишь для того, чтобы пожелать ему приятных снов. Вопрос обычно заключается только в том, предстоит ли хватать чемоданчик и срочно куда-то бежать — или же работать придется на дому.

— Боюсь, что да, Вениамин Игнатьевич.

Судя по тому, что Дэн не хватал Вениамина за руку и никуда не тащил, не требовал немедленных действий и даже не говорил о критической ситуации, никто из команды или пассажиров пока еще не умер и не находится при смерти, иначе навигатор был бы куда более активен и целеустремлен. Но, исходя из того, что Дэн просто стоял у порога с понурым и обреченным видом, до жути напоминая выпровоженного тремя часами ранее Станислава, работать в эту ночь (вернее, раннее утро) доктору предстояло на дому. И, похоже, жилеткой.

Вениамин героически подавил невольный смешок (пополам с зевком) и посторонился.

— Хочешь поговорить об этом? Ну, тогда заходи.

Убирать постель доктор поленился (в наивно-оптимистической надежде — а вдруг разговор не затянется и будет еще шанс доспать? разбирай потом снова), просто накрыл скомканное одеяло покрывалом и первым уселся поверх, пример показывая.

— Садись, Дэнечка, в ногах правды нет.

Будь на месте доктора капитан, он бы обязательно добавил: «И говори по-быстрому, чего приперся!» А может быть, даже и еще грубее бы высказался. Ну так Стасику иначе и нельзя, должность обязывает. Стасик ведь по натуре человек мягкий и добрый, всех пожалеть норовит, а подчиненным только покажи слабину — вмиг на шею сядут. Вот и приходится бедолаге застегивать на все пуговицы маску грубого солдафона.

А доктору подобные доспехи без надобности, доктор может позволить себе удовольствие быть и мягким, и добрым. Он живых лягушек резал.

Дэн садиться не стал, замер у стола, напротив Вениамина. И доктор, еще раз вздохнув (на сей раз мысленно), приготовился выслушать нечто не слишком приятное. В отличие от вечно все принимающего слишком близко к сердцу капитана, навигатор не имел привычки ни преувеличивать опасность, ни излишне драматизировать ситуацию. И если он выглядел так, словно очень и очень не хотел говорить того, что сказать собирался, то вряд ли доктор сейчас услышит что-то, способное доставить удовольствие.

Внезапно Вениамина словно шкодливый бесенок толкнул под ребро. Ну или под язык, если быть точнее.

— Что, Дэнечка, тоже хочешь попросить меня сделать Полине анализ на наркотики? — спросил он с благожелательной улыбкой инквизитора, интересующегося у потенциальной ведьмы месторасположением ее метлы.

Дэн, как раз набиравший в грудь воздуха (то ли для длинной фразы, то ли просто для глубокого тяжелого вздоха), закаменел на полувдохе.

— А… — Голос его стал совершенно бесцветным. — Значит, вы все знаете. Значит, это была… проверка.

Абсолютно нейтральный голос. Нейтральное лицо — ну разве что очень бледное, словно замороженное, словно смотришь на него сквозь покрытое инеем стекло криокамеры. Мертвое такое. И с каждой секундой мертвеющее все больше. И глаза…

— Ничего я не знаю! — рявкнул Вениамин, нисколько не заботясь тем, что может кого-то разбудить. Реанимационные меры потому и называют экстренными, что делать их надо быстро и резко. — Ни про какую проверку! Ясно? Просто я диагност. Вот и тебя… продиагностировал. Ясно, я спрашиваю?!

— А. Ясно.

Дэн… не расслабился, нет, но словно бы чуть ожил. И глаза его больше не выглядели обжигающе ледяными, в них как будто подтаяло что-то.

— Вот то-то же! — ворчливо буркнул Вениамин, возвращаясь к своему обычному благодушию. — Ну, а раз ясно, тогда рассказывай. Как ты дошел до жизни такой, как уговорил Теодора распотрошить его обожаемую противозаконную, а главное — как и зачем вы, два великовозрастных обормота, накурили бедную девочку и заставили Стасика нервничать. От Теодора я еще мог такой глупости ожидать, но от тебя…

— Что? — Дэн моргнул. И ожил уже окончательно. — Да вы что, Вениамин Игнатьевич?! Да я что, по-вашему… Да вы меня совсем, что ли…

Глазки горят, губы дергаются, на скулах румянец — любо-дорого посмотреть, что обида животворящая с человеком делает! Настоящая искренняя обида с настоящим искренним человеком. А есть там у него процессор или нет — это уже дело десятое.

— А что должен думать бедный доктор, если ты пришел, но так ничего толком и не рассказываешь? И остается бедному доктору строить предположения одно ужаснее другого. И ладно бы только бедному доктору, но ведь и Стасик, между прочим, переживает! А ведь ему и так эта Тедова конопля хуже клистира…

— Конопля тут ни при чем. — Дэн погас так же быстро, как и вспыхнул. Но на недоразмороженный труп более не походил, в глазах осталось живое. Да и красные пятна на скулах таяли медленно. — Я… совершил ошибку, Вениамин Игнатьевич. Серьезную.

Так. Уже легче.

Конопля ни при чем, стало быть. Стасику не о чем волноваться. С остальным разберемся по ходу.

Судя по молчанию аварийной сирены, навигаторская ошибка лежит не в профессиональной сфере — корабль не попал в завис и не напоролся на неучтенную аномалию, выкинувшую его в иную галактику. И на борту опять-таки не завелся третий киборг, неучтенный и, конечно же, сорванный, да к тому же имеющий четкие планы по захвату вселенной. Ну или хотя бы одного маленького транспортника — иначе рыжий злился бы, а не тосковал.

А стало быть — что остается? Правильно. У навигатора опять сбойнула гипертрофированная совестливость. Это хорошо, это радует, это лечится. Тем более что мальчик сам пришел (Вениамин умилился), вовсе даже и не будучи капитаном послан во всех смыслах этого слова.

Стоит вот теперь, ждет. Голова поднята, плечи опущены, лицо — как у того спартанского мальчика, чьи потроха как раз в эту минуту выгрызает спрятанный под хитоном лисенок. И говорит так, словно проталкивает слова через горло с заметным усилием, бессвязно и торопливо, лишь бы вытолкнуть, а они при этом путаются, цепляясь друг за друга и сбиваясь в невнятные кучки.

— Я… очень надеюсь, что еще не поздно, Вениамин Игнатьевич… Да нет, я уверен, что еще не поздно! Понимаете, каннабиноиды были эндогенные, а я не сразу понял… Состояние некритическое, и, думаю, даже серьезного лечения не потребуется, к ним же нет быстрого привыкания… больше он ее вроде как ничем травить не стал, только эта штука для стимуляции их выработки, я не сразу понял… проверял постоянно, анализы чистые… ну, почти… но… Но все равно это была моя ошибка, понимаете? Было мало данных для точного прогноза… да что я! Данных было достаточно, просто прогноз… прогноз был неблагоприятен. Но я решил, что это просто мало данных, и… у меня ведь интуиция… — На этих словах Дэн горько усмехнулся, с издевкой выделив последнее слово. Продолжил безжалостно: — Мне всегда феноменально везло, Вениамин Игнатьевич, вот ведь ужас-то, правда? Я привык. Привык, что везет, привык, что как бы ни было паршиво, какой бы паскудной ни была жизнь, обязательно случится какое-нибудь чудо и все образуется. Как-нибудь, само собой… ведь как же иначе, правда? Вот и тут… думал, что это тоже… интуиция… Что все хорошо… ну, хотя бы будет…

Он замолчал, нахмурился, закусил губу. Глянул остро исподлобья и вдруг спросил:

— Вениамин Игнатьевич, у вас остался коньяк?

— Коньяк? — От изумления доктор проснулся окончательно. — Ну да, остался. А зачем тебе?

Дэн качнул головой.

— Не мне. Вам. — И поторопился добавить, пока искреннее недоумение на лице у доктора не сменилось чем похуже: — Тед в таких случаях предпочитает пиво, но мне кажется, что вы пиво не будете.

— Я и коньяк не буду! С утра-то пораньше, тоже мне, нашел алкоголика! — возмутился доктор, но тут же устыдился (нельзя же, в самом деле, быть таким эгоистом!). — Впрочем, если это надо тебе…

— Мне не надо.

— Ну вот и мне не надо! — ответствовал доктор с достоинством и еще немного возмущенно пофыркал носом, разглядывая вновь замолчавшего навигатора. А потом вздохнул и добавил примирительно: — Но ты предложил, спасибо. А я услышал. Так что можешь считать, что ритуал взаимного уважения соблюден и можно переходить к делу. Так что стряслось-то, Дэнечка?

— Он ее все-таки укусил, Вениамин Игнатьевич. И не один раз, похоже. За один раз так бы не подействовало.

— Так… — Вениамин подергал себя за мочку уха, пытаясь понять, действительно ли он проснулся? И не логичнее ли предположить, что все происходящее, начиная с визита Стасика, — всего лишь результат слишком плотного ужина. — А с этого места поподробнее. Кого — ее? Нет, я понимаю, что если у нас кто-то кого-то укусил — то, скорее всего, именно что Полину. Ведь Полину же, да?

Дэн обреченно кивнул.

— Полину.

— Ясно. С жертвой мы разобрались, Полина укушена, ясно, переходим ко второму вопросу. Кто у нас киса? Э-э-э, ну то есть, Дэнечка, кто такой тот самый он, который укусил бедную девочку?

— Да вимпус ее драгоценный, конечно же! Кто же еще-то?

* * *

Глава седьмая, в которой Вениамин читает лекцию о физиологии марсианских псевдоживых эндемиков с таким самодовольным видом, словно все знал с самого начала, Станислав ругается, а Полина спит.

* * *

— Вимпусы, Стасик, — это псевдоживые хищные оборотни-метаморфы, — тремя часами позже пересказывал капитану свежепрочитанную статью из справочника по ксенозоологии редких видов жутко довольный собою Вениамин. — Действительно марсианские эндемики, ужасно редкий вид, уже почти исчезнувший. В Красную книгу трех галактик занесен, между прочим! Потрясающие существа, Стасик, просто потрясающие, я был поражен! Могут притвориться кем угодно, вернее — чем угодно, ибо копируют только объекты неживой природы, причем копируют идеально, вплоть до полного молекулярного дублирования структур. Их даже таможенный сканер не берет! Ну разве что только если сканировать в момент трансформации. Но они эмпаты, Стасик, вот в чем прелесть! И трансформируются только тогда, когда не чувствуют обращенного на себя непосредственного внимания. Эмпатия же помогает им и выбирать объекты для воплощения, наиболее привлекательные с точки зрения потенциальных жертв. Они могут даже объем менять, и довольно существенно — не за счет массы, конечно, масса остается неизменной при любой трансформации, но вот за счет плотности — да ради бога! И единственное, что при всех перевоплощениях остается у вимпуса неизменным, — это цвет…

При этих словах взгляд доктора невольно устремился на стоявшую на смотровом столике клетку. В клетке, раскорячившись и упираясь длинным хвостом в кормушку, сидела маленькая шоаррская лиса. Игрушечная, пушистая, пятиглазая и с полной пастью острейших белых зубов, как и положено любой уважающей себя шоаррской лисе, пусть даже и игрушечной.

Только красная.

Капитан тоже посмотрел на клетку. Передернул плечами — наверное, хотел привычно уже содрогнуться, но не получилось.

Говорил Вениамин вполголоса — на одной из медотсековских коек спала Полина, по самую шею укрытая простыней. После дезинтоксикации и усиленной порции глюкозы и витаминов внутривенно личико ее выглядело хотя и осунувшимся, но куда более живым и здоровым, чем перекошенная и небритая физиономия того же Стасика, к примеру.

— Чем он ее?

— О, Стасик, это ужасно интересный вопрос! — разулыбался Вениамин и даже губами причмокнул от восхищения. — Гениальное изобретение эволюции псевдоживых хищников! Вимпусы чрезвычайно медлительны, для поедания жертвы им необходимо довольно продолжительное время. А жертва, понятное дело, вряд ли будет безропотно стоять и ждать, пока ее поедают, жертву нужно парализовать или одурманить. Вот вимпусы и впрыскивают добыче при первичном укусе особое вещество, хитрую такую биологически активную добавочку. Не наркотик в общепринятом понимании этого слова, скорее — универсальный стимулятор. Он снижает болевые ощущения от самого укуса и стимулирует выделение гормонов радости и удовольствия, в том числе и эндогенных каннабиноидов, причем последних в очень большом количестве. Так что про Полину можно было сказать, что ей после этого укуса не нужна стала дурь извне, хватало своей собственной, — и эта шутка впервые бы имела под собой полное научно-медицинское обоснование! Ведь это был ее собственный наркотик, вырабатываемый ее собственным организмом, здорово придумано, правда?

— И она теперь что — станет наркоманкой?

— Да с какой стати, Стасик?! — искренне возмутился Вениамин. — Не больше, чем ты! Эндогенные каннабиноиды, как и эндогенные же морфины, вырабатываются у всех без исключения и давно уже встроены в человеческий метаболизм! Они воздействуют на те же самые рецепторы, что и те вещества, которые, собственно, и принято называть наркотиками, только мягче. Более того — если бы этих веществ в наших организмах не вырабатывалось, то и наркотики на нас бы тоже не действовали — не было бы подходящих рецепторов, настроенных на их восприятие! Но они вырабатываются. И воспринимаются теми же самыми рецепторами, отсюда и сходство названий. И все же воздействие на организм наших естественных эндорфинов или эндогенных каннабиноидов существенно отличается от воздействия аналоговых средств, синтезированных и введенных извне. Это как сравнивать открывание дверного замка собственным ключом — и выбивание того же замка выстрелом из бластера. Второе, может быть, и быстрее и даже эффективнее, но первое куда менее травматично и разрушительно. Оно более мягкое, что ли, более естественное.

— Но это все равно наркотики?

— Да что ты прицепился к слову, Стасик! Любое лекарство по сути своей можно приравнять если не к наркотику, то к яду. Это как инсулин, в малых дозах он полезен и даже необходим, но при переизбытке, конечно же, может привести к инсулиновой коме. Ну так это про что угодно сказать можно! Любое лекарство при передозировке становится ядом. У Полины просто произошло перенасыщение, каннабиноиды имеют свойство еще и накапливаться, а вимпус впрыскивал ей свой стимулятор несколько раз. Вот бедную девочку совсем и перемкнуло. Продолжайся такой гормональный бум еще некоторое время — он неминуемо привел бы к сильнейшей депрессии и общему истощению организма. Но мы вовремя спохватились, это уже в прошлом, кровь я ей почистил, печень с почками поддержал, общеукрепляющий укольчик сделал. Так что теперь она просто спит, сил набирается. Уже к завтрашнему вечеру, думаю, будет в полном порядке. Хотя для гарантии я бы ее подзадержал у себя еще денечка на два, потестировал бы на всякий пожарный и чистку бы повторил.

Станислав мрачно сверлил взглядом сидящую в клетке красную шоаррскую лису, словно пытался воспрепятствовать той прямо посреди медотсека превратиться во что-нибудь другое. Лиса в ответ смотрела на Станислава невинными круглыми глазами. Всеми пятью.

— Оно… он не удерет?

— Теперь уже нет, Стасик, можешь не волноваться. Маша будет постоянно держать клетку под активным наблюдением, а пока вимпус чувствует обращенное на себя внимание — он прикидывается мертвым. Причем может так притворяться годами, без малейшего вреда для здоровья, пока наблюдение не исчезнет. Поэтому на них и нет такого уж бешеного спроса в зоопарках — зверики хоть и редкие, но совершенно незрелищные. Разве что для престижа — вот, мол, у нас даже вимпусы есть!

— Тогда нам крайне повезло, что Новоэдемский зоопарк заботится о собственном престиже и согласен избавить нас от этой пакости. Вот же придумали, паршивцы… умные да скрытные… М-м-мозгоеды!

— Можно сказать и так… — протянул Вениамин, покосился на капитана и добавил: — Только ты, Стасик, поаккуратнее с мальчиком. Он ведь и так переживает. Он ведь как лучше хотел.

— Переживает он… — буркнул Станислав и смущенно поскреб щетину на подбородке. — Ты-то хоть не переживай! Тоже мне, нашли деспота-тирана… Да не бойся, не собираюсь я его наказывать. Ну как я его могу наказать, пока не наказана основная виновница? А ее как прикажешь наказывать, когда…. Эх!

Станислав беспомощно махнул рукой. Но Вениамин ничуть не успокоился. Скорее даже наоборот.

— Понимаешь, Стасик, — начал он осторожно, — это тоже не лучший вариант. Ведь не наказан — значит и не прощен. А получить именно что прощение — это очень важно как и в качестве необходимого этапа формирования личности, так и для психологического комфорта личности, уже сформированной. Быть прощенным — важно даже для взрослого, а уж для ребенка особенно. На этом же успешно работали практически все религии, внедряя в сознание верующих образ бога как всепрощающего родителя, да что я тебе объясняю! Ты же был командиром и сам должен это все отлично понимать. Все мы, по сути, дети…

— Кто бы говорил про детей! — хмыкнул Станислав и просверлил Вениамина пронзительным взглядом. — Кто вчера под шумок спер последнюю конфетку из вазочки? А?! Вот то-то!

— Стасик! — возмущенно всплеснул руками Вениамин. — Ну откуда же я мог знать, что ты сам на нее нацелился!

* * *

Глава восьмая, в которой Полина оправдывается и оплакивает несчастную судьбу Доси, которая уже решена, капитан мечет громы и молнии и раздает наказания, но при этом не говорит навигатору ни единого грубого слова.

* * *

— Это было яйцо, Станислав Федотович, просто яйцо! Только красное. Оно даже не в зооотделе стояло! Я помнила про договор. Честно-честно! И в зоомагазины даже и не заглядывала! Я же понимаю… ну, что не удержусь, в смысле, ну или вообще, а вы же запретили… так вот и зачем заглядывать, расстраиваться только… А это была просто интерактивная быстроешка, ну из таких, в которых еду готовят прямо у тебя на глазах и можно даже выбрать, из чего именно. И там как раз они и стояли, упаковки с яйцами местных клуш. Все как одно зелененькие, как и полагается. А это — красное. Ну я его взяла, просто так взяла, безо всяких таких мыслей, Станислав Федотович, вы не подумайте… я действительно тогда ни о чем таком не думала. Я о туфлях думала. Видела как раз на витрине, ну и вот… Вспоминала, какие они офигенные, синие такие, со стразиками и на высоченных шпильках, сроду ведь такие не надену, и стоят ужасно дорого, но помечтать-то никто же не запрещает, правда? А оно, ну яйцо это… он, то есть. Досенька… Понимаете, Станислав Федотович, он проклюнулся у меня на руках, а я тогда как раз о туфлях думала, что вот как бы хотелось, ну и яйцо это в руках вертела… и тут — бац! В руках уже не яйцо вовсе, а туфелька. Такая, какой я ее представляла. Только красная и без стразиков. Ну я сразу и поняла, что это новорожденный вимпус, кто бы это еще и быть-то мог! Ну сами подумайте, красненький если?! Маленький совсем, беспомощный, даже ни единого зубика. Бубочка такая! Я его сразу Досей назвала, ну чтобы сразу вроде бы и в честь щурька, и в то же время вроде бы как бы и нет. Он такой хорошенький был, ну почти как Мося! А они его на омлет собирались, вы представляете?! Еще и возмущались, думали, это фокус такой, что я вроде как яйцо украла…. пришлось заплатить как за готовую порцию. Ну, а дальше вы знаете, Станислав Федотович… он ведь вроде как моим стал, ну я же за него вроде как заплатила же… ну вот и…

— И ты не придумала ничего лучше, чем притащить эту пакость на борт, тем самым поставив под угрозу жизнь и здоровье остальных членов экипажа?

— Ну, а что мне было делать, Станислав Федотович? Не бросать же Досеньку на верную гибель?! — спросила Полина так трагично, что любой другой на месте Станислава немедленно бы устыдился собственного жестокосердечия. Но Станислав за время совместных рейсов уже несколько попривык к Полининому обаянию, да и раньше нервы имел не чета многим. Полина вздохнула и возобновила прощупывание прочности капитанских оборонительных сооружений, на этот раз зайдя немного с другого фланга. — Станислав Федотович, ну он же маленький и слабый тогда совсем был, Дося-то! А маленьким и слабым надо помогать, это же правильно, правда? Мы же всегда помогаем, и Котьке вот, и Лансику… да и вообще! А он же совсем крохотный, он сам даже и питаться еще не умел! Он бы там не выжил, Станислав Федотович! Я надеялась выпустить его на какой-нибудь дикой планете. Попозже, когда он сам уже научится добывать себе пропитание. Я бы его научила, он бы сумел, он бы потом выжил…

— Ну да, ну да, выжил бы. Научившись питаться кусочками мирных и ничего не подозревающих поселенцев.

Полина слегка смутилась — но именно что слегка.

— Ну я бы постаралась подобрать совсем-совсем дикую планету, Станислав Федотович! И выпустила бы Досю на ней. Мы же бываем и на почти совсем-совсем диких. Ну, иногда… или, возможно, побывали бы… ну, когда-нибудь… в будущем.

Под суровым взглядом капитана девушка говорила все тише и медленней. Тот дождался, пока она замолчит окончательно, выдержал театральную паузу и спросил:

— Полина, а как быть с тем, что ты нарушила договор?

— Какой договор, Станислав Федотович? — захлопала глазами Полина с видом полнейшей невинности. — Ах, этот договор… Но так вы же мне сами разрешили! Я же вам его показала! И вы разрешили! Не договор, в смысле, а Досеньку показала! Ну когда вы меня с ним поймали… ой… ну то есть когда я на борт вернулась. Сразу же показала, все объяснила и спросила: можно ли оставить? А вы же очень добрый, Станислав Федотович, я в вас никогда не сомневалась, вы сказали, что можно!

При последних словах Полине, правда, хватило совести слегка покраснеть. Но — опять-таки! — только слегка.

— Полина, как ты думаешь, что я сейчас собираюсь сделать?

— Вы собираетесь его выкинуть… — Губы у девушки задрожали.

— Хотелось бы. Но не судьба. Завтра сдадим твоего драгоценного Досю в Новоэдемский зоопарк, ничего там с ним не случится, а вот с тобой…

— Вы собираетесь его выкинуть в этот ужасный зоопарк, где его никто никогда больше не будет любить! Бедный Дося! Он ведь такой нежный, такой ранимый, такой чувствительный! Его там замучают! И не будут кормить свеженьким! И гладить перед сном! И чесать ему пузичко! И…

Полина захлюпала носом, и Станислав понял, что воспитательную беседу пора сворачивать.

— А тебе — две недели нарядов по кухне. Бессменных. Одиночных. Ты меня поняла?

— Поняла… — Полина еще раз всхлипнула и вдруг спросила деловито и с надеждой: — Станислав Федотович, а можно четыре недели нарядов, но Досеньку все-таки оставить? Он ко мне уже совсем-совсем привык, и привязался даже, и не убегал почти, и…

— Три недели! — рявкнул Станислав. — И никаких Дось! Свободна.

Полина выскочила за дверь с такой прытью, словно Станислав неожиданно превратился в маньяка и покушался если не на ее жизнь, то на честь точно, если и не девичью, то зоологическую. И чуть не врезалась при этом в Дэна — тот стоял в полутемном коридоре напротив двери капитанской каюты, молчаливый, бледный, спокойный.

Похоже, он простоял здесь все время, с самого начала разговора Полины с капитаном, ожидая своей очереди на разнос. Готовый к наказанию, понимающий его справедливость — и все равно уверенный, что поступал правильно. Уж настолько-то капитан знал эту наглую рыжую морду, чтобы не заметить упрямо выпяченный вперед подбородок, плотно сжатые губы и чуть сдвинутые к переносице брови — сказать, что навигатор их нахмурил, было бы явным преувеличением, но чуть сдвинуты они все-таки были, и это говорило о многом. Особенно если учитывать его обычную невозмутимость.

Рыжий ждал. Смотрел в упор и ждал — окрика, приказа зайти, просто раздраженного приглашающего жеста. И разноса потом. Но сам ни малейших движений в сторону капитанской каюты не делал, просто стоял. Просто ждал. И смотрел на Станислава в упор — все время, пока дверная панель автоматически скользила на место. Забавно, но раньше Станислав не замечал, как же медленно она, оказывается, закрывается. Очень медленно.

Можно было вполне успеть сказать: «А тебя, Денис, мне ругать не за что. Ты ведь ничего не сделал. Просто ничего не сделал».

Станислав не стал ничего говорить. Он вообще притворился, что никакого навигатора в коридоре в упор не замечает. Но почему-то ему показалось, что рыжий все понял правильно — в последний миг маска непримиримого спокойствия треснула и сквозь нее пробилось что-то… что? Удивление? Растерянность? Обида?

Дверь захлопнулась, надежно отгораживая коридор и рыжего навигатора со всеми его заморочками. Станислав секунду-другую посверлил ее мрачным взглядом, хмыкнул и буркнул уже почти беззлобно:

— Мозгоеды!

* * *

Глава девятая, в которой рыжий навигатор молчит и осваивает метод собственного дуплицирования, капитан прячется в медотсеке, где страдает и наслаждается чувством вины, а доктор благодушествует и рассуждает о полезности тирании и самодурства.

В следующие два дня Станиславу начало казаться, что количество рыжих киборгов на корабле увеличилось как минимум раз в пять — Дэн был повсюду. Нет, он не то чтобы путался под ногами или демонстративно навязывал свое общество, нет — он просто как-то мягко и незаметно оказывался каждый раз неподалеку. Или в своем кресле. Или у кофеварки. Или у двери в грузовой отсек. Всегда. Где бы Станислав ни находился и куда бы ни шел. В любое время дня и ночи. Он словно бы вообще перестал спать — вставая ночью в санузел или попить воды, Станислав неизменно видел над спинкой навигаторского кресла рыжую макушку.

Больше всего Станислава раздражало то, что навигатор не пытался оправдаться и вообще не заговаривал первым. Словно бы ждал чего-то. Словно бы это Станислав был перед ним виноват, а вовсе даже и не наоборот. На капитана он даже и не смотрел — мимо смотрел, словно капитана и нет, словно он пустое место! Но при этом всегда словно бы случайно оказывался рядом, и спастись от его молчаливо ожидающего присутствия можно было разве что в санузле или собственной каюте — даже в грузовом отсеке не получалось отвязаться от непременной рыжей тени, что уж говорить про коридорчик и пультогостиную. Даже в машинном отделении, куда Станислав заглянул потолковать с Михалычем, капитан первым делом наткнулся не на механика, а на навигатора. Хотя, казалось бы, — чего ему там делать?

И счесть это случайными совпадениями мог бы разве что ну очень наивный человек, да и тому пришлось бы очень сильно постараться. «Космический Мозгоед», конечно, не круизный лайнер с кучей палуб, но все ж таки и не настолько мал, чтобы постоянно натыкаться на одного и того же члена экипажа — особенно когда идешь в противоположную сторону от того места, в котором только что с ним столкнулся буквально нос к носу!

— Стасик, ну ты совсем замордовал мальчика, — с мягкой укоризной попенял капитану Вениамин за чашечкой чая, когда друзьям удалось остаться вдвоем в медотсеке, недвусмысленно заперев дверь красным сенсором (но Станислав был уверен, что это временная мера и стоит только высунуть нос за дверь — в коридоре наверняка тут же обнаружится наглая рыжая морда, вроде бы совершенно случайно как раз в этот миг проходящая мимо).

— Я бы еще поспорил, кто кого замордовал! — хмыкнул Станислав. — Мне вон в коридор не выйти, по полдня в каюте отсиживаюсь.

— Помирился бы ты с ним, а?

— Я с ним не ссорился.

— Ну да, ну да… Только молчишь все время и смотришь мимо, словно он пустое место. А мальчик переживает.

— Переживает он… — начал привычно заводиться Станислав. — Это я переживать должен! Это он мне в душу плюнул, не я ему! Он вообще себя кем возомнил, что для него капитан — пустое место под фуражкой?! Все знал — и молчал! Это как называется, а?! Я ему вообще тут капитан или кто?!

— Ты, Стасик, конечно же, капитан! Только ты обиженный капитан. А обиженные редко способны рассуждать здраво, они только на одно и годятся — баржи-цистерны по ближнему космосу водить. С водой.

— С какой водой? — подозрительно нахмурился Станислав, сразу припомнив во всех смыслах дурно пахнущую историю с цистерной святой воды, которую так и не удалось доставить страждущим монахам, потому что в ней расплодились меракийцы.

— Той самой, Стасик, — благодушно улыбнулся Вениамин, довольный, что удалось хотя бы на время переключить внимание капитана на другое. — Которую на обиженных возят.

— Венька, ты меня не путай! Я не обижен! Вот еще, глупости это, с чего тебе вообще в голову взбрело? Просто… — Станислав вздохнул, с силой потер лицо руками, приводя мысли в порядок. Ну хотя бы в относительный. Сказал уже более спокойно (Венькина хитрость сработала): — Понимаешь, тут дело в другом. Проблема ведь не в Дэне — вернее, не только в нем. Проблема во мне самом. Он ничего не сообщил мне о своих подозрениях, потому что все еще не верит до конца. Вернее, даже не «не верит», а не доверяет. Чувствуешь разницу? То есть мне как человеку он, может быть, уже и верит, а вот как капитану — не очень. Не настолько, чтобы еще и доверять. Понимаешь, Венька? Он. Мне. Не доверяет. До сих пор… Так какой же из меня, к чертям собачьим, капитан, если мне даже киборги не доверяют?!

— Хороший капитан, Стасик, — убежденно возразил Вениамин, разливая по чашкам только что вскипевший чай и пододвигая Станиславу сахарницу. — Очень хороший! Плохой бы о таком вообще не задумывался. И, конечно же, ты обижен — и любой бы на твоем месте реагировал бы точно так же. Ну сам подумай, что может быть обиднее, чем если тебе не доверяют! Ты, понимаешь, к человеку со всей душой — а он тебе в душу плюнул. А тем более что и не человек даже вовсе, а и вообще киборг!

— Да при чем тут это, Венька?! — возмутился Станислав снова, и на этот раз куда искренней. — Киборг он, понимаешь… Знаем мы таких киборгов! Как глупость какую задурить — так он человек, а как отвечать — так какие с процессора взятки! М-м-мозгоеды они, а не киборги! Переживает он… Вот и пусть переживает! В следующий раз трижды подумает, прежде чем такую глупость совершить.

— И совершит другую, Стасик. Это нормально — глупости совершать. Главное, чтобы такие, которые исправить можно, а то ведь… Ну вот, к примеру, возьмет он сейчас и запорет трассу, потому что все время на тебя оглядывается.

— Ну ты и сказанул, Венька! — Станислав даже не возмутился, хмыкнул только — настолько смехотворным показалось ему предположение Вениамина. — Запорет он, как же… Это Дэн-то? Кто угодно, только не Дэн!

— Хорошо, согласен, — тут же покладисто пошел на попятную Вениамин, размешивая сахар ложечкой в поллитровой чашке и с удовольствием грея о нее ладонь (в медотсеке было прохладно), — Дэн трассу ни в жизнь не запорет, это я действительно погорячился. Но мальчика все равно жалко, мальчик-то хороший.

— А меня не жалко?!

—И тебя жалко, Стасик. Мне всех жалко. Я же врач, мне вас потом чинить, ежели вдруг что. Лучше я вас заранее... пожалею.

Станислав покрутил в пальцах пустую чашку (и когда выпить успел? Вроде бы только что полная была! Причем кипятком…), посопел. Наконец проворчал уже спокойнее:

— И что мне теперь, расцеловать его, что ли, за все его выкрутасы?!

— Думаю, расцеловывать — это лишнее, это тебя неправильно понять могут. Ты его лучше заставь Полине по кухне помогать… Или нет, готовить он любит, для него это вовсе не наказанием будет… Ты его лучше полы мыть заставь, вот! Или хотя бы обругай, как ту же Полину обругал, он и успокоится.

— Да в том-то и дело, что не за что мне его наказывать! Даже отругать толком — и то не за что. Нет, ну ты сам подумай — за что? За то, что не наябедничал на товарища? Не заложил подругу капитану? То есть за недоносительство ругать, да? Так получается?! Тебе самому не противно? Вот и выходит, что вроде как и не за что его наказывать. И не только формально, но даже и по-человечески. Он ведь ничего плохого не сделал, понимаешь, Венька? Действительно ничего.

— А это неважно, Стасик! Ты ведь его сейчас куда сильнее наказываешь — именно тем, что не обругал даже. Словно он даже ругани не достоин.

— Да не за что мне его ругать, говорю же! Полину было за что и ругать, и наказывать, она договор нарушила и меня обманула, как болвана последнего… Правда, тут сам виноват, надо было бдить внимательнее… Но и ты тоже хорош! «Воображаемый зверик, девочка хорошо справляется»! Тоже мне диагност — живое от неживого отличить не сумел! Так что если тут кого и ругать — так это нас с тобою, дураков старых. А его-то за что? Поначалу он точно так же ничего не знал, как и мы, а потом… просто ничего не сделал. В этом и проблема: просто ничего не сделал. И все. Ни плохого, ни хорошего. Так ведь и не обязан был! За что тут ругать-то? За что наказывать? За то, что не настучал на товарища? За то, что мне не доверяет? Так за это, скорей, меня самого наказывать надо, как не справившегося с обязанностями.

— А ты поругай просто так, Стасик! — Вениамина не так-то легко было сбить с той метафорической лошади, в метафорическом седле которой он обосновался с уютом и комфортом, как обосновывался всегда и везде, всем своим видом показывая: я здесь надолго. — Ни за что, примитивным капитанским произволом. Капитан ты, в конце концов, или кто? Вот и рявкни по-капитански. Прояви характер и самодурство, имеешь право. И всем сразу будет счастье. А то ведь и Тед переживает, тоже считает себя виноватым, я вот тоже мучаюсь, кусок в горло не лезет. — Доктор с аппетитом откусил сразу половину бутерброда с сыром и колбасой, прожевал не без удовольствия и подытожил: — Ну куда это, скажи мне, Стасик, годится?

— Тед? — неприятно удивился Станислав. — А он-то тут при каких делах? Тоже знал, что ли?

— Да нет, он не знал. Просто… — Вениамин с огорчением отложил недоеденный бутерброд, понимая, что в ближайшие минуты ему могут понадобиться обе руки — например, подхватить то, что будет падать со стола, если капитан его ненароком опрокинет. — Стасик, ты только не нервничай, пожалуйста, но Дэнечка… он очень на тебя похож. Стасик, не злись, но это правда! Может, он просто тебя неосознанно копирует, ну выбрал себе образцом, как отца-командира… Стасик, ну не надо так на меня смотреть! Понимаешь, он ведь тоже первым делом именно на Теда подумал, когда сделал анализ Полининой слюны и обнаружил… ну, то, что он там обнаружил. Думал, Тед ее так утешал, ну после твоего введения беззверного режима… И, понимаешь, Стасик… Он ведь тоже постеснялся спросить напрямую.

— М-мозгоеды!

* * *

Глава десятая, в которой происходит серьезный разговор о проблемах доверия и преимуществе целевого использования того или иного корабельного оборудования над нецелевым его же использованием, а также о том, почему даже батьку бить лучше коллективом.

— Станислав Федотович, чего вы от меня хотите?

После памятного разговора с Венькой Станислав так ни на что и не решился, но кое в чем самодурство все-таки проявил, хотя бы и только по отношению к самому себе. Самым решительным образом назначив себе недельный срок, по истечении которого и собирался начать самодурствовать уже над отдельно взятыми членами команды. О том, как именно он будет это делать, Станислав предпочитал пока не размышлять (как и о том, что его решимость как-то очень уже подозрительно смахивает на малодушное оттягивание неприятного события), полностью согласный с подходом к подобным вопросам той героини древней классики, чьим рефреном было: «Об этом я подумаю завтра!» Ну или, в случае Станислава, —через семь дней. Ладно, ладно, уже через шесть. Или даже пять. В конце концов, зачем заранее думать о том, о чем, вполне возможно, думать вовсе и не понадобится? За семь дней может случиться многое. Главное — подождать.

Дэн выдержал три дня.

А утром четвертого постучал в капитанскую каюту за час до подъема. И с тоскливой обреченностью замер на пороге, так и не решившись войти.

— Хотите, чтобы я осознал? Ну так я осознал.

— Ну и что же ты осознал? — Настроение у капитана было паршивым — как и у любого человека, которого разбудили ни свет ни заря и при этом еще и не сунули тут же под нос добрую хорошую чашку доброго хорошего (а главное — крепкого!) кофе.

— Что виноват. Что облажался по полной. Что скрыл от капитана важную информацию. Что… поставил под угрозу жизнь и здоровье члена экипажа.

Судя по последней формулировке, рыжий отлично знал не только суть разноса, устроенного капитаном Полине, но и то, какими словами это было сделано. То ли дверная панель оказалась слишком тонкой, то ли Маша поделилась записью, хотя капитан и просил ее не писать его каюту. Но что значат просьбы всего лишь начальства по сравнению с настоящей дружбой? М-мозгоеды!

Станислав хмыкнул, потер лоб. Голова болела и упрямо отказывалась соображать.

— Осознал, значит. Ну-ну. И что я должен тебе на это сказать? Что типа молодец, что такой… осознательный? Ну, говорю. Молодец. Полегчало?

— Нет.

Дэн ответил сразу, не задумавшись ни на миг. Но это ничего не значило, при его-то скорости обработки информации! Голова болела, и очень хотелось кофе, но идти в пультогостиную и устраиваться там на кофепитие сейчас, когда рыжий наконец-то решился поговорить, было бы как-то… неправильно. Еще более неправильно, чем даже посылать к кофеварке его самого. Если бы Дэн хотел поговорить при всех — не стал бы будить капитана за час до подъема. Не хотел он при всех, это и невыспавшемуся понятно.

Станислав вздохнул и посторонился.

— Ну, а раз не полегчало, то нечего стоять в дверях, заходи и располагайся. Будем разбираться почему. Это надолго. Только подожди две минуты, я за кофе схожу.

— Все мы хороши, — ворчливо начал Станислав десятью минутами и одной чашкой кофе позже, ставя на столик поднос с еще двумя исходящими ароматным паром кружками. В центре подноса своеобразным бело-голубым символом перемирия торчала вскрытая банка сгущенки с воткнутыми в нее двумя ложками. — Все что-то подозревали, что-то замечали, чего-то опасались, но уговаривали и самих себя и друг друга, что все в порядке. Вон даже Веньк… э-э-э, Вениамин Игнатьевич — и тот прошляпил, а уж мог бы, кажется, живое от неживого отличить… Так что тут ты ничем не лучше и не хуже любого из нас, и если я кого и должен обвинять, то самого себя. С этим, надеюсь, вопросов нет?

— Нет. — Дэн упрямо нагнул голову и сжал губы. Он так и не сел на узкую койку и кружку свою не взял, хотя Станислав и пододвинул поднос так, чтобы ему даже стоя было удобнее.

— То есть... есть. Вопросы. Я… Я не прошляпил. И я… не просто подозревал, я знал. Пусть и не с самого начала, но… довольно рано понял, кто это. Просканировал, убедился. Нарыл информации. Узнал, насколько они бывают опасны. Но… все равно промолчал.

Станислав медленно выпустил воздух из груди, стараясь, чтобы это не выглядело тяжелым вздохом. Похоже, Венька прав: дело тут действительно пахнет «постстепянским синдромом» и отмахнуться, сказав, что все это ерунда, не удастся — рыжий слишком себя накрутил.

Обычно Станиславу нравилось, что чувство ответственности у навигатора гипертрофировано — это как раз удачно компенсировало практически полное отсутствие этой самой ответственности у пилота, в паре они вообще работали идеально. Но иногда, в самых тяжелых случаях, Дэна словно бы откатывало в прошлое и он замыкался, придавленный чувством вины (чаще всего — видимой только ему одному). И если и не начинал изображать идеального кибера (слава богу, от подобного Тед и Полина его быстро отучили), то выглядел и вел себя так, что у Станислава буквально руки чесались как следует треснуть по рыжей башке — может, хоть тогда перемкнувшие контакты встанут на место.

— Садись! — Станислав хлопнул по койке жестом скорее приказным, чем приглашающим. — И давай по порядку. Почему ты не предупредил меня, если знал, что эти твари так опасны? Или хотя бы Вениамина Игнатьевича, если… хм… если.

«Если меня самого полагаешь доверия недостойным» так и осталось невысказанным.

Но Дэн, кажется, понял. Во всяком случае, больше спорить не стал, сел на край койки, глядя прямо перед собой. Он даже сидеть умудрялся по стойке смирно и говорил очень тихо.

— Опасны обычно только взрослые особи. А этот был совсем маленьким. У него поначалу даже зубов не было, только потом прорезались. Полина его хорошо кормила, вот и прорезались так быстро. Обычно они намного медленнее растут. Уровень агрессии был низким, очень низкий. Все время. Вот я и подумал — вдруг Полине удастся его приручить? Еще никому этого не удавалось. Но если у кого и может получиться, то только у нее. И я… решил рискнуть. Рискнул. Не своей жизнью. Не должен был этого делать. Был не прав. Осознал, вы не думайте…

— Ничего себе низкий уровень! — Кофе был очень крепким, горчил безбожно, но хотя бы голова перестала разваливаться на куски. — А кусал он ее из любви, что ли?!

Дэн понуро кивнул.

— Да, Станислав Федотович. В том-то и дело. Он хотел ей только добра, я это чувствовал. Ни малейшей агрессии в ее сторону, только обожание и желание быть… нужным. Полезным. Правильным… Он хотел, чтобы Полине было хорошо. Он ее любил. Как умел. И хотел для нее как лучше. С его точки зрения он ее не травил, а делал счастливой. Вот это-то меня и обмануло. Я не сразу сообразил, что у всех разные представления о том, как именно — лучше…

— Понятно… — Станислав вздохнул, рассматривая затейливые узоры кофейной гущи на дне опустевшей кружки. Узоры категорически не желали складываться ни во что осмысленное. — Ты сам-то хоть понял, в чем была твоя ошибка?

Дэн напрягся и ответил чуть замедленно, но по-прежнему четко:

— Да, Станислав Федотович. Я переоценил свои силы и знания. Ошибся с определением уровня опасности. Не справился со своей основной функцией. Я… я вас подвел, и вы… Вы имеете полное право… — Он сглотнул, сжал губы, каменея еще больше, хотя и казалось, что больше уже просто некуда. И наконец выдавил: — Вы имеете полное право перестать мне доверять.

Так вот чего ты на самом деле боишься…

Венька, зараза! Ну почему несомая этим ехидным провокатором откровенная чушь то и дело норовит оказаться вовсе не чушью?!

— Ни черта ты не понял! Дэн, твоя основная ошибка в том, что ты балбес. И, как и полагается настоящему балбесу, попытался справиться со всем в одиночку. Никому ничего не сказав. Надеюсь, теперь до тебя дошло, что так делать нельзя.

Станислав с сожалением поставил пустую кружку на поднос. Посмотрел на часы — до общего подъема оставалось двадцать пять минут.

— Можешь считать, что по загривку от капитана ты получил. Разрешаю тебе помогать Полине по кухне и рассказывать всем, как я был страшен в гневе.

Дэн выждал паузу, потом уточнил:

— Это все?

— Ну, а что мне тебя теперь на самом деле бить прикажешь, что ли? — Станислав хмыкнул, в красках представив себе эту картину. — Обойдешься. Мне руку свою жалко!

Дэн шутки не принял, сидел не шелохнувшись, уставившись в стенку. Прямой, напряженный и с абсолютно бесстрастным лицом. Он всегда каменел тем больше, чем сильнее переживал, не выпуская наружу даже намека на малейшие эмоции. И Станислав в который уже раз удивился, как навигатору удается при всем при этом выглядеть затравленным и несчастным?

«В некотором смысле он еще совсем ребенок, — говорил Венька. — Ребенку важно получить прощение. А не наказан — значит, не прощен».

— Дэн, слушай… — Станислав смущенно хмыкнул, меняя тон. — Если тебе это так уж надо для душевного спокойствия, давай я лучше в качестве воспитательного орудия веник использую.

Дэн отмер, чуть шевельнувшись. Моргнул. Спросил деловито:

— Тогда, может быть, лучше швабру? У нее ручка прочнее, а у меня очень высокий болевой порог, так что…

— А это уж как тебе будет самому угодно, провинившееся ценное оборудование! — перебил его Станислав, окончательно развеселившись. — Сейчас пойдешь в кладовку, возьмешь инструмент… хоть веник, хоть швабру, хоть оба их вместе или по отдельности в каждую руку! И будешь драить полы! На всем корабле! Всю неделю! Понял?

Дэн моргнул снова. Плечи его ощутимо расслабились, и даже на лицо потихоньку начало возвращаться хоть и нейтральное, но все-таки живое выражение. Посторонний бы не заметил разницы, только вот Станислав этого рыжего паршивца знал как облупленного.

— Приступить немедленно?

— Валяй!

— Спасибо, Станислав Федотович.

Покидал капитанскую каюту навигатор куда более бодрым шагом, чем заходил в нее. Да и вообще выглядел намного живее, чем в последние дни. Даже, кажется, слегка улыбался — хотя это Станиславу могло и показаться.

— А Полине он и так помогал, — тут же наябедничала Маша.

— Мозгоеды! — фыркнул капитан удовлетворенно и зачерпнул из так и не тронутой банки полную ложку сгущенки.

Глава одиннадцатая, завершающая и слишком короткая, чтобы считаться полноценной главой.

Когда три месяца, две крупных неприятности и с пару дюжин мелких, шестнадцать планет и двадцать восемь прыжков спустя на «Космический Мозгоед» официальным курьером был торжественно доставлен и вручен Полине почетный диплом от Новоэдемского филиала университета ксенопсихологии «за выдающиеся заслуги перед мировым научным сообществом, выразившиеся в выработке условных рефлексов у вида, ранее признаваемого абсолютно не поддающимся приручению и дрессировке» (благодаря чему Новоэдемский зоопарк мог теперь похвастать единственным в галактике вимпусом, мало того что откликающимся на кличку Дося, так еще и согласным метаморфировать на глазах восхищенных зрителей — если, конечно, зрители действительно искренне им восхищены), — капитан только хмыкнул.

Диплом же был торжественно повешен на стенку в тренажерном зале. Увидев его там как раз между благодарностью "За оказанную помощь" от галаполиции и почетной грамотой, полученной Лансом в конкурсе "Рисуем котиков!", Станислав хмыкнул еще раз. Но свое коронное "М-м-мозгоеды!" если и произнес, то исключительно молча.