Камешек (джен)

Он всегда просыпался от одного и того же: тихого стука. Старые плюй-камешки катились по полу, гул в ушах нарастал, взрываясь болью в висках, и Рабастан открывал глаза.

Старая ведьма была тут как тут. Улыбалась бессмысленно, нянча в пальцах очередной камешек. И вновь он катился по полу с невыносимым, невыносимым грохотом, от которого хотелось выть и биться головой о стены.

Стук. Покатился.

Стук. Покатился.

Как же болит голова...

* * *

Как он оказался здесь впервые, Рабастан не помнил — просто очнулся вот так же, от невыносимого мерного звука катающихся по деревянному полу камней.

Во рту было пусто и сухо, будто язык вот-вот потрескается и рассыплется в песок. Кое-как разлепив глаза, он огляделся.

Из полутьмы, нахально раскорячившись, выступал колченогий стол, смутно виднелись книжные полки. Что-то знакомое отчетливо царапнуло память.

Снейпы. Это их развалюха, точно, вспомнил он, хотя был там от силы пару раз.

Стук.

Рабастан приподнялся на локте, вглядываясь во тьму. Мучительно прострелило висок, прежде чем он смог сфокусироваться.

В паре шагов от него, нелепо подогнув ноги, сидела на полу женщина и катала перед собой... мячик? Да, кажется.

Волосы с проседью спадали ей на лицо, но она не поднимала головы, неотрывно следя за... мячиком? Видимо, он интересовал ее гораздо больше, чем Рабастан.

Неожиданно быстрым, стремительным движением женщина подхватила свою игрушку и, легонько размахнувшись, снова бросила вниз.

Камешек (Рабастан теперь точно был уверен, что это камешек) покатился по половице.

Женщина рассмеялась — звук вышел неожиданно живым, смех рассыпался по углам лачуги, замер в самых темных ее уголках и затих.

Да это мать Снейпа, запоздало сообразил Рабастан. До него должно было дойти в первую же секунду — кто еще мог оказаться с ним в этом доме?

Да и видел он ее в последний раз именно такой, не совсем... нормальной.

Впрочем, ему было некогда предаваться воспоминаниям о встречах со Снейпами. Все его мысли занимало пересохшее горло. Как будто ему в глотку сунули безоар, хорошенько присыпав песком сверху.

Он задыхался. Волнами накатывала мучительная, тошная слабость.

Снейп. Наверняка Снейп притащил его сюда.

И бросил со своей мамашей. Сволочь.

Он хотел позвать его, но вместо этого вышел только жалкий писк:

— Пить...

Впрочем, усилие пропало зря: миссис Снейп все так же продолжала играть с... мячиком? Камешком? И ей было абсолютно плевать, хочет Рабастан пить, есть или сдохнуть.

Временами она снова начинала смеяться, и тогда по спине ползли паршивые мурашки, будто эта чокнутая была кем-то вроде дементора.

Сил пошевелиться и хотя бы уползти от нее — не было.

Палочки, чтобы заткнуть ведьму, — не было.

Ничего у него не было. Оставалось только слушать.

Стук. Камешек падал вниз и катился по полу. Стук. Тихий смех. Стук... камешек падал, а Рабастану казалось, будто это его роняют с высоты и он каждый раз прикладывается головой об пол.

Время растягивалось в липкую резиновую ленту, и вскоре ему и впрямь уже хотелось размозжить голову об пол. Свою или старухину. Прямо так, как вонючий маггл, руками.

Вот только сил не было совсем.

Впрочем, мало-помалу, капля за каплей, силы к нему возвращались. Он отсчитывал время по стуку старого плюй-камешка и пару сотен камешков спустя смог доползти до стола.

Еще тысячу — и он, пошатываясь, встал на ноги.

Но тут темнота хлынула ему в глаза, и он вновь упал.

* * *

Как он оказался здесь впервые, Рабастан не помнил — просто очнулся вот так же, от невыносимого мерного звука катающихся по деревянному полу камешков. Плюй-камешков.

Их катала безумная миссис Снейп — и смеялась, смеялась, смеялась, потому что Снейп, не мистер Снейп, а просто Снейп, бросил ее — и Рабастана тоже — в своей темной, вонючей развалюхе. Потому что...

Иногда ему казалось, что он попал под какие-то чудовищные чары.

Что все происходящее с ним творится много-много дней и повторяется, словно записано на испорченной граммофонной пластинке.

Через два камешка скрипнет половица (он почему-то был в этом уверен, как будто слышал раньше сотни раз), и старая ведьма рассмеется.

Затаив дыхание, Рабастан прислушался.

Половица скрипнула, и Эйлин Снейп рассмеялась. Мамашу Снейпа звали Эйлин. Он вспомнил.

* * *

Десять тысяч камешков спустя (бесчисленное множество оборотов его испорченной грампластинки) Рабастан смог встать на ноги.

Выхода не было.

Палочки не было.

Ничего у него не было, кроме Эйлин, безжалостно отсчитывающей его время в темноте. А может быть, и не его вовсе?

Стук. Покатился.

Стук. Покатился.

Как же болит голова.

С каждым кругом грампластинки Рабастан соображал все яснее.

Первое — его прокляли. Он заперт в доме Северуса Снейпа с его безумной матерью. Это второе. Третье — выхода из дома нет.

До окон или дверей было не добраться. Дом будто чуял, чего он хочет: ноги мгновенно сковывало вязкой слабостью, и он падал в изнеможении, не пройдя и пары шагов до порога, и в конце концов оставил попытки сбежать.

Временами Рабастану казалось, что он давно сошёл с ума, что тьма оживает, тянется к нему длинными липкими щупальцами. Ему совсем не верилось, что где-то за этими стенами существует настоящий мир.

Он так давно не слышал человеческого голоса — право, даже в Азкабане, с дементорами, было не так тоскливо.

— Эйлин, пожалуйста, — просил он иногда, совсем отчаявшись. — Скажи хоть что-нибудь, проклятая ты ведьма.

Старухе было всё равно. Она все так же бессмысленно забавлялась с камешком да тихонько и безумно смеялась.

Иногда он даже сомневался, что она настоящая. Может быть, бред воспалённого рассудка или еще одно порождение тьмы, оставленное здесь, чтобы его мучить. Дрожь омерзения пробирала при одном виде ее этой скрюченной фигуры, бессмысленной улыбки. Впрочем, такой ли бессмысленной? Не она ли была его тюремщиком? Кукловодом, отсчитывающим секунды?

Возможно, если не станет Эйлин, его кошмар сразу закончится.

Однако он все же оставался слишком слабым, чтобы убить ее быстро. Времени оставалось в обрез — прежде чем он снова потеряет сознание и окажется в темном углу гостиной.

Поэтому он был расчётлив. Он копил силы. Он должен выбраться.

* * *

Ненадежная память подсказывала, что он уже пытался выбраться много раз.

Стук.

Вот он пробует выбить окна.

Стук.

Вот душит Эйлин. А она улыбается безучастно, ей плевать на то, как он ее ненавидит, как давно мечтал сомкнуть пальцы на ее горле. Эйлин плевать. И камешек из ее пальцев выпадает на пол точно в срок.

Стук.

Вот на коленях просит у нее пощады.

«Пожалуйста... Выпусти меня. Я больше не могу. Пожалуйста!»

Она смотрит сквозь него, будто Рабастана и не существует.

А камешки падают и падают, точно в гигантских песочных часах, и спустя точно отмеренное их количество часы переворачивает невидимой рукой и все начинается заново. Пластинка уходит на новый оборот.

Как он оказался здесь впервые, Рабастан не помнил — просто снова очнулся так же, от невыносимого мерного звука катающихся по деревянному полу камеш...

* * *

Он — точно муха, очутившаяся в паутине. Точно муха, уставшая биться с липкой сетью. Трепыхаться еще можно — но есть ли смысл?

Он перепробовал все способы.

Убить Эйлин — пытался, об угрозах и говорить нечего.

Уничтожить ее камешки — пытался.

Договориться с ней по-хорошему? Сотни раз.

Даже в грехах своих, смешно сказать, каялся, прощения просил.

Смысла не было.

Ни в чем не было.

Ему оставалось только самому взять плюй-камешек и окончательно сойти с ума.

Взять его в руку. Ощутить тяжесть в ладони — и отпустить без сожаления, как монетку в фонтан. Краткое полумгновение полета — стук.

Камешек покатился по полу.

Эйлин подняла голову.

Рабастан не услышал привычного стука.

Песочные часы замерли.

Сердце пустилось вскачь, как у вспугнутого зайца. Неужели он что-то сделал правильно?

Плюй-камешки... Эйлин... Ответ был где-то близко. Что-то испортилось, что-то случилось в тот день, когда Рабастан видел ее в последний раз. Это...

И вдруг — в голове будто струна лопнула с оглушительным звоном — он вспомнил.

В тот день... да, он пришел за Снейпом к нему домой. Парень замешкался — Рабастану стоило его поторопить. Времени оставалось мало, он так и сказал... они должны были куда-то поспеть вовремя, но Снейп лепетал, что не может. Не может оставить свою мать одну, ей-де плохо в последние дни.

Рабастан сначала не поверил, но заглянул в гостиную — действительно, она выглядела совсем рехнувшейся. Сидела на полу и катала старый плюй-камешек.

И из-за этого Снейп вздумал опаздывать, не подчиняясь Темному лорду?

«Найми сиделку, — хохотнул Рабастан, выталкивая этого примерного сыночка за порог, — только не меня. Я не хочу играть с твоей мамашей в плюй-камни».

Старуха осталась одна, а потом... что же было потом?

Потом Снейп сказал, что его мать умерла.

* * *

«Найми сиделку, только не меня, — повторил Рабастан одними губами. — Не хочу играть в плюй-камни».

Эйлин мертва — значит, он тоже? И теперь все, что ему осталось, — разделить с безумной ее последние часы, повторяющиеся снова и снова. Бесконечно.

Она умирала одна, потому что Рабастан увел ее сына прочь. Неужели это — самое страшное его преступление?

Даже в аду места не заслужил, подумал он почти равнодушно.

Стук.

Камешек покатился.

Рабастан выбросил вперед руку и поймал его.

Стук.

Камешек покатился обратно.

Эйлин улыбнулась и поймала его.

Стук.

Стук.

Стук.

Одиночества больше не существовало.