Freiheit (джен)

Невозможно быть свободным от того, от чего убегаешь.

Ф.Ницше

Первое, что бросается в глаза в Ракушке, — чистота. Идеальная. Именно такая, к которой всегда стремилась Петуния Дурсль.

Пыли не осталось нигде: ни на многочисленных полках в гостиной, ни на маленьких фарфоровых статуэтках, привезенных Флёр, ни на книгах о проклятиях. Свежевыстиранные и выглаженные шторы. Прозрачное, как вода, стекло. Накрахмаленная, жесткая скатерть на столе в кухне. С окон сняты занавески — сушатся на заднем дворе.

Тихо журчащая вода почти заглушала фальшивый напев домовика.

Добби пришел к ним с Флёр почти сразу после свадьбы в Норе. Несмотря на то, что домовик с завидным упорством отказывался отвечать, Билл был уверен, что он здесь по просьбе Гарри — едва ли он слушался кого-то еще. Уже почти месяц, как Добби не переставал наводить порядок в их маленькой прекрасной Ракушке. Хотя Флёр была и рада помощи в непривычном для нее деле, она не переставала волноваться, что, увидев, как все идеально делает домовик, Билл откажется от своей беспомощной жены.

Глупенькая.

И сейчас Добби продолжал мыть тарелки — настолько чистые, что в них можно было увидеть свое отражение.

Билл, опершись плечом о косяк двери, задумчиво смотрел на маленькое существо в разных носках — розовом и желтом.

— Почему ты пришел, Добби?

Молчание. Такое же упрямое. Мать стояла перед ним и нервно теребила подол — руки дрожат. Он уходил.

— Хорошо, — Билл устало отстранился от двери и сел за стол. — Почему ты слушаешь Гарри Поттера? Насколько я знаю, ты же хотел быть свободным эльфом.

Вода перестала журчать. Щелчок — и все тарелки оказались на своих местах.

— Это было давно, сэр. Добби был глупым, сэр, — огромные уши нервно подрагивали. — Добби не хотел служить плохому хозяину Люциусу.

Глупость. Безумное сознание нашептывало глупые мысли: уйти, порвать связи. Ведь он уже не маленький.

— Ты хочешь служить кому-то, Добби?

Служить. Лишиться тепла родного дома, полного дешевых безделушек, пахнущего овощным супом и сладкими пирогами, чтобы работать. Работать и проклинать каждый день, никогда не признавая этого.

— Нет, сэр. Добби просто не хочет быть один, — он запнулся. — Когда Добби стал свободным, он остался один. Домовики в Хогвартсе не любили Добби. Только Гарри Поттер, сэр, относился хорошо к Добби.

Одиночество. Как песок, засыпающий древнюю ловушку в пирамиде — давящий, душащий. Крик о помощи не слышен в пустоте. Вокруг — серые, ничем не отличающиеся люди, улицы, здания… Пустая безликая комната. А дом был полон ярких красок.

— Это так страшно, сэр. Свобода — она такая пустая. А Гарри Поттер, сэр, принимал Добби. Добби хочет отплатить великому Гарри Поттеру за его доброту.

Свобода. Горечь бодроперцового — без малинового чая матери — песок, скрипящий между зубами, запах старых папирусов и дешевого мыла.

— Но ты ведь любишь быть свободным? Рон говорил, что ты гордишься этим.

Домовик резко вскинул голову; огромные зеленые глаза навыкате, кажется, стали еще больше.

— Добби любит, сэр, — он задумчиво посмотрел на свои цветные носки. — Добби любит решать сам, но не любит зависеть, сэр. А свободный домашний эльф зависит от чужих решений, сэр. Никто не возьмет на работу Добби, сэр. Только великий Альбус Дамблдор и великий Гарри Поттер принимали желание Добби быть свободным, сэр.

Решать. Думать, что ты независим, но дрожать каждый раз, когда сдаешь работу. Бояться резкого слова. Напряженно вглядываться в недоброе лицо гоблина — будет ли у тебя работа завтра?

— Добби — глупый эльф, — тихо добавил домовик.

Осознание. Вернуться, чтобы понять. Чтобы утонуть в водовороте ярких красок — всех оттенков рыжего, вдыхать полной грудью сладковатый запах выпечки, спотыкаться о разбросанные вещи, просыпаться от громких звонких голосов по утрам.

— Вы не поймете, сэр. Простите, что Добби вам мешает.

Билл понимал. Вечно хмурое небо вместо белого палящего солнца. Алые, как закат, стены вместо выцветших серых. Маленький традиционный домик вместо глиняной хижины. Холодное Северное море вместо обжигающего океана пустыни.

Белокурая вейла — не смуглая, чувственная арабка.

Но так и должно быть.

Эта жизнь куда счастливее, чем та, которую он по-юношески задорно называл «свободой».

Он понимал Добби.

Но на кухне уже было пусто.