Под кожей (гет)

Между устремлённых в небо игольчатых строений, охваченных пожаром. Посреди заброшенной вертолётной площадки. Едва проглядывая среди чёрных едких клубов дыма, виднелись две затянутые в серебристые комбинезоны фигуры.

Одинаково худые и стройные, но фигура слева пошире в плечах и повыше. Тусклое солнце, пробивавшееся сквозь тучи и облака гари, освещало их головы — белокурую и лазорево-серую.

— Пообещай мне! — белокурая девушка сжала руку юноши, требовательно глядя ему в глаза.

— Обещаю… — пробормотал тот. — Обещаю, что никогда не забуду. Что всегда буду ждать, искать и помнить, даже если на это уйдёт вся жизнь.

Его волосы окончательно утратили лазоревый оттенок, становясь серыми, будто седыми.

— Не так! — она завладела и его второй рукой, прижав обе к сердцу. — Не это. Пообещай!

— Не могу.

— Можешь!

Её лицо, перепачканное грязью и гарью, прочертили светлые дорожки слёз. Но голубые глаза сияли непреклонно. И Тед — так звали юношу — не смог противиться этому сиянию. Он только опустил голову, медля, как будто в его силах было остановить время.

Какая ирония! Если бы только эта дурацкая пружина не сломалась…

— Поцелуй меня, — потребовала девушка, притягивая Теда к себе. — Поцелуй меня. И запомни.

* * *

Маслянистая гарь, казалось, всё ещё царапала нёбо. Воздух засасывало в лёгкие с шумом, почти с хрипом. И только безмятежная, круглая луна, светившая в окно сквозь ситцевые занавески, решительно отвергала реальность привидевшегося.

Кошмарный сон. Просто сон.

Гибкая тень с посеребренными луной волосами выскользнула из постели и, не зажигая освещения, подошла к окну, рывком распахивая ставни.

Год прошёл. Год с той проклятой экспедиции. Цифры «2265» горели перед глазами и никак не желали гаснуть. Что стоило установить хроноворот на десять лет раньше или позже? Но нет. Они попали в самую гущу войны, отбиваясь от своих и чужих. Их обстреливали, травили, пытались взять в плен и несколько раз ранили. Но всё это не имело значения. Куда хуже было то, чего они вначале не заметили. Да что «вначале» — вообще не заметили, пока не стало слишком поздно. Микротрещина на пружине хроноворота.

Когда вместо родного две тысячи двадцатого перед их глазами снова возникли поля сражений, стажёры Невыразимого отдела Тед Люпин и Виктуар Уизли впервые поняли: что-то не так. Вдобавок, на этот раз они не смогли определить страну, в которой оказались. Заклинание направления, сбитое какими-то защитными заклятиями враждующих сторон, заставляло палочку беспорядочно кружиться на ладони. Они попробовали осуществить временной прыжок ещё раз — и чуть не порвали пружину до конца. С тем же результатом — две тысячи двести шестьдесят пятый, война, неизвестная местность. Стало ясно: двоих хроноворот больше не выдержит. Но был маленький шанс, что удастся отправить в прошлое кого-то одного.

Чтобы второй потом смог рассказать всё невыразимцам, а те придумали, как найти и достать из эпицентра военных действий маленькую блёстку жизни, заплутавшую во времени.

Хроноворот сработал правильно. Вот только с экспедиции прошёл год, а невыразимцы так никого и не нашли. Ещё немного — и они прекратят поиски. «Пропавшие без вести», не живые и не мёртвые… Тед и Виктуар знали, на что шли, записываясь в группу исследователей времени. Они готовы были умереть вместе. Но не подумали о том, что, возможно, придётся жить по отдельности.

Светловолосая девушка отошла от окна и села перед зеркалом. Провела рукой по волосам. Погладила еле заметный шрам над верхней губой. Потом медленно наклонилась к зеркалу — и поцеловала изображение.

— Я так по тебе скучаю, — еле слышно пробормотал Тед Люпин.

* * *

— Дочка… — Флёр Уизли слабо улыбнулась и вновь откинулась на подушки. — Проходи, садись!

Она похлопала по кровати рядом с собой.

Кроме едва заметной бледности, ничто в облике Флёр не свидетельствовало о снедавшей её болезни. И если раньше Тед удивлялся, как миссис Уизли удавалось скрывать своё состояние от родных целых восемь лет, то теперь понимал это слишком хорошо. Даже рукопожатие Флёр осталось крепким, а маленькая ладонь с неправдоподобно тонкими и длинными пальцами — пусть исхудавшей, но сильной.

Целый день Флёр вихрем носилась по дому, бегала по магазинам и болтала по телефону с оживлением туберкулёзного больного в ремиссии. И это бравурное, суетливое веселье, призванное залатать тишину по углам дома, угнетало куда больше, чем короткие пятнадцать минут, когда трижды в день болезнь пыталась взять своё.

Каждые восемь часов перед приёмом лекарства наступал период, когда жизнь Флёр Уизли висела на волоске — и тогда только одно могло дать ей силы смотреть в лицо приблизившейся вплотную смерти: присутствие старшей дочери. В семь утра, в три и в одиннадцать пополудни вращение бессчетных шестерёнок прекращалось, солнечные зайчики в серебристых волосах гасли, мир замирал, затаив дыхание, а Флёр ложилась на кровать, брала дочь за руку и шептала:

— Виктуар, помоги мне победить.

Фраза никогда не менялась, будто нехитрый каламбур служил своеобразной магической формулой, которой миссис Уизли раз за разом заклинала судьбу. И Тед никак не мог побороть суеверное чувство тревоги: вдруг однажды «волшебство» раскусит подлог и не сработает?

— Расскажи мне что-нибудь, — попросила (а скорее потребовала) Флёр. — О своей работе. Или о том, что сейчас происходит в мире. Я что-то совсем отстала от новостей…

Она кокетливо усмехнулась. Нет, скорее уж Тед, мечущийся между домом и Невыразимым отделом, отстал от жизни. И ведь не ответить нельзя. И эта ладонь в его руке, эти пальцы, вцепившиеся мёртвой хваткой.

* * *

После периода спонтанной смены внешности у детей-метаморфов начинается этап «зеркала»: они копируют каждого, с кем соприкоснутся кожей. Все проходят это, но у Теда процесс затянулся. Возможно, потому, что он толком не понимал, кто же он на самом деле. Хрупкое ощущение собственного «я» сметалось каждый раз, стоило ему задеть голой рукой знакомого, родственника, друга, просто случайного прохожего. И Тед возненавидел прикосновения. Они как будто уничтожали, убивали его. Растворяли в кислоте. Распыляли на мельчайшие частицы. Поглощали с хрустом, словно неведомые зубастые чудовища.

Смешной мальчик, что вечно ходит в перчатках… Нелепый юноша, что даже летом надевает старомодный костюм-тройку. «Девственник? Да он не просто девственник, он даже ни с кем не целовался! Руки никому не пожал. Просто псих какой-то». Стадия зеркала давно прошла, но неприязнь к тактильному контакту осталась. В школе за его спиной часто посмеивались, но дома он не рассказывал об этом никому. Даже тогда, когда лёгкое раздражение от присутствия других людей начало перерастать в приступы паники. Жаловаться казалось стыдным. Даже бабушке. Особенно бабушке. Крёстному Тед попробовал было признаться, но тот только сказал, что всё будет нормально, если завести друзей. Друзей? Друзья — тоже люди. Ну, или хотя бы животные.

Он нашёл выход сам — или ему так показалось. Вещи. Они были надёжными и безопасными, они не имели над ним власти, скорее уж он, Тед, имел власть над ними. Книги, прежде всего. Но не только. На третьем курсе он увлёкся столярным делом. Острое лезвие очерчивало изгибы, отщепляло стружку за стружкой, щепку за щепкой — и из морской пены опилок вставала новая Афродита: шкатулка, резной экран, затейливая вязь по краю каминной полки. Тед думал, что, окончив школу, станет столяром.

А потом, когда он был на шестом курсе, умерла его бабушка. Скоропостижно и нелепо, возвращаясь на метле от своей двоюродной кузины в Девоншире. Мерлин знает, что потянуло осторожную и чопорную Андромеду позабыть о камине и аппарации, доверив свои немолодые кости игре промозглого ветра.

Тело доставили в морг при Мунго, Теда, как единственного родственника, пригласили на опознание. И это событие изменило его навсегда. Ему было жаль бабушку, но… она выглядела такой спокойной! И Тед неожиданно понял, что здесь может обрести покой и сам. Покой совершенно иного рода. Великолепие скупой обстановки этого храма молчания отдавалось в голове торжественным колокольным звоном, заставляя едва не парить над землёй.

Так Тед Люпин в одночасье решил стать патологоанатомом.

Ему импонировало, как это отпугивает людей, и он даже не был чужд своеобразного позёрства, заведя себе медальон с вытянутой мордой волка-падальщика Анубиса, болтавшийся в расстегнутом вороте рубашки. Тех, кто ошибочно полагал, будто Тед, как его отец, был оборотнем, он с удовольствием развлекал страшилками о том, какова на вкус печень трупа: страх — лучший охранник от смеха. Но это была просто глупая причуда, которую позволительно списать разве что на возраст. По-настоящему важное вершилось в одиночестве, в круге белого безжалостного света, когда его нож снова танцевал, искусно прочерчивая границы. Заставляя истину выступать из бесстрастной колоды покинутого жизнью тела.

Тед был всего на третьем курсе Медицинской академии при Мунго, когда начал работать в Аврорате — и никто, ни одна душа не воспротивилась этому. Он действительно был гением и спокойно осознавал это, не мучимый ложной скромностью. Даже умей он оживлять и допрашивать трупы, ему и то не удалось бы собрать столько информации, сколько они рассказывали ему сами в таинственном молчании комнаты с белым кафелем на стенах.

Если такие, как он, вообще могли быть счастливы, Тед назвал бы это счастьем. Но потом всё изменилось.

* * *

— Расскажи что-нибудь.

Теду было бы легче, окажись Флёр Уизли такой, как сказала Виктуар:

— Она очень больна. И ей необходима моя помощь. Пообещай, что сделаешь это!

Ах, если бы он мог отказаться! Если бы мог остаться в будущем, а в прошлое послать Виктуар… Но это означало остаться там навсегда: у метаморфов нет постоянной биологической метки, по которой авроры могут отследить человека. А главное… он внезапно испугался, что Виктуар может пострадать. Сломанный хроноворот — что если он разлетится на куски во время следующего прыжка?

Это почему-то показалось ему более пугающим, чем мысль, что он оставляет свою девушку посреди поля боя. Виктуар сказала, что у них был единственный выход, — и Тед поверил. А теперь каждая минута, проведённая в коттедже «Ракушка» в личине Виктуар буквально убивала его.

Он ожидал, что будет помогать слабой и почти немощной женщине — возможно, немного напоминавшей его бабушку незадолго до смерти. Но Флёр была не такой. Она была сильной, вздорной, властной… и красивой. Непростительно живой и потому опасной. Она смущала его даже тем, как дышала: дыхание казалось нервным и порывистым, будто сдерживаемым. Кружева и шёлк опадали на груди неотвратимо, но словно бы всё время немного по-новому: так каждая морская волна отличается от предыдущей.

Шёлковая ночная рубашка и пенюар… Мерлин, кто в наше время каждый день носит шёлковое бельё с кружевами? Это так старомодно, и стереотипно, и… пошло! Виктуар надевала что-то практичное и бесшовное, серо-стальное, словно доспехи валькирии. И оно смотрелось на ней великолепно. На ней всё смотрелось великолепно.

Тед вздохнул, с трудом отвлекаясь от мысли, что сейчас это бельё, эта кожа, это дыхание принадлежали ему самому. Долгие годы он мог укрываться в собственном теле от внешнего мира, но сейчас даже в такой мелочи ему было отказано. На работе он хорошо переносил жизнь в чужой шкуре, но здесь, «дома», всё выбивало его из колеи.

Он перевёл взгляд на миссис Уизли — и снова отвёл глаза. Мерлин. За что? За что он так близко к… этому? Рука, вцепившаяся в его руку, как будто оставляла несмываемый след. Тед отвёл глаза, глядя в окно.

— Ничего особенного, — он сухо пожал плечами. — Ежедневная работа. И никаких новостей…

В последнюю фразу горечь всё же просочилась. Ну и ладно. Флёр снова сжала его руку.

— Дочка… Виктуар, посмотри на меня!

Вечность бы не видел. Но вряд ли это будет естественно. Тед, превозмогая себя, всё же заглянул ей в лицо снова. Глаза Флёр были странной, прозрачной голубизны, будто весеннее небо, вглядываясь в которое рано или поздно начинаешь видеть темноту, словно пронзая взглядом слои атмосферы на пути к чернильной пустоте космоса. И они смотрели на него с ласковой безжалостностью.

— Отпусти его.

— Что? — не понял Тед.

— Отпусти, — повторила Флёр, гладя костяшки его пальцев. — Ты слишком молода, чтобы всю жизнь хранить верность призраку. Я знаю, он много для тебя значил, но… Эдвард Люпин не вернётся. Просто признай это.

Тед редко сердился. Он мог ощущать раздражение или вязкую неприязнь, тяжёлую липкую ненависть… однако вспыльчивым его назвать было трудно. Кроме Виктуар никто и не подозревал, что у него вообще есть эмоции.

Но сейчас он вскочил на ноги и попытался вырваться из хватки миссис Уизли. Она не отпустила.

— Кроме меня никто тебе не скажет, — светлые глаза Флёр горели лихорадочным огнём, зрачки расширились. — Мне больно смотреть, как ты себя изводишь. Жизнь принадлежит живым, Виктуар. Уж я-то знаю.

Интересно, что бы она сказала, узнай, что это её дочь осталась в будущем? Во рту Теда стало горько и сухо. Что вообще можно ответить на такое?

* * *

Каждое утро Флёр начиналось с трёх вещей. Зеркала. Думосброса. И страха.

Страх приходил первым. Липкий, дурманящий ужас пробуждал её за час до приёма лекарств.

Флёр поднималась с постели, умывалась — и только потом смотрела в зеркало. В ответ глядела худая и встревоженная женщина. Глаза — слишком большие, губы — слишком тонкие, вокруг глаз — сетка едва намеченных морщин. Флёр с силой проводила рукой по лицу — и улыбалась. Зеркало вновь отражало юную и прекрасную вейлу.

Следующим шагом был думосброс. Нырнуть. Абсорбировать воспоминания. Вынырнуть. Заново сделать копию, не забыв добавить произошедшее в предыдущий день.

Когда болезнь заявила о себе в первый раз, Флёр читала, забравшись с ногами на диван. И задремала — или так ей показалось. Проснулась она внезапно, точно разбуженная чьим-то голосом. Но нет, дома было пусто: Билл на работе, Виктуар в школе, Доминик — с бабушкой и дедушкой. Флёр встала, решив пойти на кухню и выпить воды — но тотчас едва не упала. Правая нога неловко подогнулась в колене. «Перележала», — подумала Флёр и принялась растирать икру, готовая вот-вот поморщиться от забегавших «мурашек». Ничего не произошло.

Ватная бесчувственность всё не уходила, но вначале Флёр не испугалась. «Что за глупость?» — вот и всё, что пронеслось в голове. Только спустя почти полчаса она поняла, что произошло что-то странное. Аппарировала в Мунго — и хорошо перенесла аппарацию, кстати: несмотря на очевидное, Флёр тогда и в голову не могло прийти, что она не сможет управлять своим телом. Сейчас она уже не была так самоуверенна, но презирала себя не за тогдашнее легкомыслие, а за теперешнюю осторожность.

В Мунго поставили диагноз «нервная имплозия». Звучало по-магловски — волшебники не дают заболеваниям глупых вычурных имён. Но оказалось, таким болеют только маги. Вирус заставлял группы нервных клеток исчезать, словно их и не было.

— Хорошая новость — лекарство восстанавливает нервы почти мгновенно, — сказал врач. — Плохая — это не поможет локализовать болезнь.

— Что вы имеете в виду? — нахмурилась Флёр.

Благодаря зелью, чувствительность ноге вернулась, и Флёр уже успела подумать, что ничего серьёзного, в сущности, не случилось. Врач вздохнул, снимая с переносицы очки в чёрной роговой оправе и крутя их в руках с беспомощностью, не вязавшейся с его профессией.

— Болезнь не нападает на одни и те же нервы дважды, — наконец, промолвил он. — Но… в теле много нервов. Порой она останавливается, но иногда… не уходит, пока не переберёт их все.

— Ну и ладно, — пожала плечами Флёр. — Всё ведь можно восстановить.

Врач посмотрел на неё едва ли не с ненавистью. Как она поняла потом, с досадой: жгучей досадой на человеческую глупость и легкомыслие.

— Можно восстановить? Конечно, можно. Через пять минут. Пустяк для руки или ноги. Но вы проживёте пять минут без дыхания? Без сердцебиения?

— Выпить лекарство заранее? — снова пожала плечами Флёр. — Чтобы зелье уже было в организме, когда понадобится.

— Не всё так просто, миссис Уизли, — покачал головой врач и повторил: — Не всё так просто. Зелье токсично. Конечно, чтобы замедлить течение болезни, вам надо будет пить его регулярно. Но в организме лекарство видоизменяется. И никогда, никогда предыдущая доза не должна встречаться с новой. При правильной дозировке, зелье выводится ровно за восемь часов. Но надо подождать хотя бы ещё пятнадцать минут, прежде чем принимать новую порцию. В эти пятнадцать минут болезнь может найти себе новую цель.

Всё это было смутно, слишком смутно. Флёр понимала, что доктор хочет донести до неё, будто ситуация серьёзна, но не чувствовала ничего — ни страха, ни тревоги. «Что за глупость?» — продолжало крутиться в мыслях.

— Хорошо, — кивнула она. — Я возьму лекарство. И буду принимать каждые восемь часов.

Колдомедик продолжал смотреть на неё сочувственно и внимательно. И тогда Флёр поняла.

— Ни слова моей семье, — коротко приказала она. — Ни единого намёка. У вас же есть понятие врачебной тайны, верно?

— Да, но…

— Я разберусь сама, — прервала она его. — В любом случае, вас это уже не касается. Если я узнаю…

— Совершенно не обязательно мне угрожать, миссис Уизли, — обиделся доктор. — Я вас понял. Могу только посоветовать, — он на секунду замешкался, — два заклинания. Одно дублирует дыхательную активность, другое сердцебиение. Я вам их запишу, но лучше, чтобы вы несколько раз пришли сюда и потренировались под присмотром колдомедиков.

— Хорошо, доктор Стил, так и сделаю.

Флёр обворожительно улыбнулась. Эта улыбка всегда заставляла мужчин улыбаться в ответ. Но доктор Стил только смерил её печальным взглядом. И вот тогда Флёр Уизли впервые ощутила страх.

* * *

В голову Теду пришла старая семейная история. Виктуар всегда ей гордилась.

— А Билл? — выдохнул он. — Ты тоже могла бы бросить… отца и найти другого? Чтобы избежать проблем?

Он рассчитывал выбить Флёр из колеи, поймать хотя бы лёгкую тень вины. Но она только еле заметно улыбнулась: одними уголками губ, с непередаваемым выражением превосходства на бледном лице. Помотала головой.

— Твой отец не был «проблемой», Вики. Пара шрамов — что они меняли? Сильный, успешный… красивый. С любимой работой. Наше будущее не было обречено из-за этого. Но, — она посмотрела прямо перед собой, и светлые глаза сверкнули холодным блеском, — если бы фаза луны была иной, и Билл превратился в оборотня… Я не стала бы спорить с судьбой.

Во рту Теда снова пересохло.

— Кто-то бы сказал, что ликантропия мужа — не приговор.

Флёр снова усмехнулась:

— «Кто-то»? — она приподняла тонкую бровь. — Твой мальчик-волк, ты хочешь сказать. И что вышло в результате? Ещё один повод тебе о нём забыть. Чего стоит мужчина, история семьи которого основана на том, что женщина должна жертвовать всем? Его бабушка, его мать… Хочешь стать следующей?

— Он никогда не заставлял меня ничем жертвовать… — полумёртвым голосом прошептал Тед.

Но перед внутренним взором снова всплыла картина: заброшенная вертолётная площадка, чёрный маслянистый дым. Неужели Виктуар сделала именно это? Заморочила ему голову и выпихнула в безопасное место? «Даже не спросив, не подумав, как я к этому отнесусь…»

Миссис Уизли была права. Пожалуй, кроме одного: желание женщины распорядиться его судьбой — пусть даже из любви — не вызвало у Теда ничего, кроме глухой злости.

Он посмотрел на Флёр: самодовольный блеск в глазах, на губах всё ещё играет улыбка. Миссис Уизли была твёрдо уверена, что знает, как правильно. А ещё она была уверена, что такие вещи передаются по наследству. В этот миг Теду захотелось найти Виктуар так сильно, как никогда раньше. Не прислушиваясь к рекомендациям невыразимцев, твёрдо запретивших ему вмешиваться, нет — самому. Выследить, как волк выслеживает добычу.

Что потом? Он сам до конца не знал, но глаза ему застила кровавая пелена. «Она не должна была так со мной поступать».

— Никто не имеет права решать за другого, — прошептал Тед. — Это… неуважение. Люди — не марионетки.

Флёр потупила взгляд, теребя кружевную оторочку пенюара и продолжая улыбаться. Теда уж тошнило от этой постоянной полуухмылки.

— Ты правда так думаешь? — она провела кончиком языка по нижней губе, быстро и нервно. — Неужели? Тогда почему всё время проводишь на работе, среди тех, кто легко поддаётся твоему обаянию?

— На работе всё не так уж гладко, — пробормотал Тед, вцепившись в первую же возможность перевести разговор на нейтральную тему. — Многие за исчезновение Эдварда винят меня.

Даже крёстный Гарри. Он знал семейство Уизли со всеми чадами и домочадцами. И Виктуар симпатизировал. Раньше. Теперь же они столкнулись в коридоре Аврората — и от холодного взгляда, которым одарил его Гарри, Теду стало не по себе.

— Поговорят и забудут, — пожала плечами Флёр. — Давно?

— Месяцев девять, может больше, — вздохнул Тед, чувствуя приступ парадоксального желания выговориться. — Вначале мне было не до них, так что…

— Понимаю, — быстро кивнула Флёр, прерывая его на полуфразе, как будто внезапно заскучав. Или как будто вспомнила о важной встрече и пыталась закруглить разговор. Бросила взгляд на циферблат. — Пятнадцать минут прошли, и я всё ещё жива. Да здравствует новый день!

Она улыбнулась: ослепительно, молодо и беззаботно, будто не отравляла Теда только что тоской и сомнениями. Он словно проснулся. Действительно, что это он придумал: делиться с миссис Уизли переживаниями! Так можно проболтаться, а Виктуар не простит, если его раскусят…

Хотел встать, но Флёр его остановила.

— Ну, что загрустила? — провела тыльной стороной ладони по лицу, большим пальцем легонько нажала ему на нос, как иногда делают с совсем маленькими детьми. — Всё будет хорошо. А теперь поцелуй мамочку.

Тед потянулся к ней, собираясь по-девичьи «клюнуть» Флёр в щёку — и наконец-то убраться из спальни прочь.

Он коснулся её кожи — и в тот же миг Флёр сделала неуловимое движение головой, поймав его губы своими. Он ответил. Все раздражение, боль, разочарование, которые причиняла ему эта хрупкая женщина каждым словом и взглядом… Отомстить. Разбить насмешливую невозмутимость, стереть ухмылку, затаившуюся по углам рта, показать…

Что, к дракклам, он делает?!

Тед отодвинул Флёр от себя, крепко держа её за плечи.

— Что ты творишь?!

Она медленно провела пальцем по нижней губе.

— Ты думал, я не догадаюсь? — прошипела в ответ. — Липкий, жалкий, похотливый взгляд, который ты безуспешно пытался скрыть. Каждый мужчина на этой земле, от моего первого вздоха и до могилы… Нравится? — она рывком села на подушках: так, что тонкая ткань рубашки ещё яснее очертила грудь. Тед не смог отвести глаза. Флёр хрипло рассмеялась. — Нравится. Тебе всегда были по душе мертвецы…

Она вдруг резко оборвала свой смех.

— Подделка… Вот ты кто. А я не имею дело с подделками. Хватит уже притворяться! — она с размаху ударила его по щеке.

Жар пощёчины смешался с всё ещё горевшим на губах поцелуем. Как он мог? А как она могла? Очертания лица и тела Теда размылись — и в следующую секунду перед Флёр стоял Билл Уизли.

— Если ты всё поняла сразу, то почему ждала целый год?! — закричал он. — Или тебе нравилось?

Она ударила снова: теперь по другой щеке.

— Хватит прятаться! Стань собой. Ну же! — она опять занесла руку. — Хочу поглядеть в твои глаза, дракклов…

На этот раз он поймал её ладонь. На Флёр Уизли смотрел Тед Люпин. Он едва сдерживался, чтобы не сжимать, сжимать эту тонкую руку, пока не сломает. Но Флёр это, похоже, не пугало.

— Иди и верни мою дочь! — коротко приказала она, толкнув его в грудь. — И чтобы без неё не возвращался.

* * *

Оставшись в одиночестве, Флёр снова добавила воспоминания в думосброс.

Когда болезнь добралась до нейронов, отвечавших за память, ей пришлось признаться. Мелкие чудачества: тут забытый список покупок, там — вновь прорезавшийся французский акцент… Но Билл сразу понял, что здесь что-то не так.

— Всё будет хорошо, Билл.

Она улыбнулась, но он не улыбнулся в ответ. На глаза Флёр навернулись слёзы.

— Ты… бросишь меня?

— Что ты говоришь? — Билл возмущённо выдохнул и провёл рукой по волосам, вцепляясь в них так, что едва не вырывал с корнем. — Ты не бросила меня, когда…

— И это всё? — прервала она. — Ты… остаёшься со мной из… чувства долга?!

— Нет, я не…

Она не стала слушать. В его глазах была вина и страх, но куда хуже оказалось то, чего там не было: восхищения. Удовольствия от того, что они вместе, желания. Всё пропало, когда он узнал о болезни. Как будто их общее будущее отдалилось и подёрнулось дымкой, перестав быть реальным.

Иногда Флёр казалось, что её прошлое становится таким же. Воспоминания, слитые в думосброс и впитанные обратно после того, как болезнь стирала их из мозга, были не такими, как прежде. Они были больше похожи… на сны. Флёр казалось, что мир вокруг стремительно меняется, но она не могла быть уверена, что это не плод её воображения.

Поэтому Флёр медлила, подмечая мелочи и собирая улики, когда дочь вернулась из экспедиции другой. А когда почти уверилась, то всё никак не решалась провести финальную проверку, потому что… Потому что этот мальчик не смотрел на неё, как на умирающую. Он с трудом её выносил, почти ненавидел, но видел в ней женщину, а не диагноз.

Флёр выудила последнее воспоминание. Поколебалась, но всё же слила его не в думосброс, а в отдельную колбу. «Пригодится, если…»

— А, к дракклам, — почему-то почти весело пробормотала Флёр.

И испепелила колбу вместе с содержимым. Нет, это воспоминание ей не понадобится. Пусть мальчишка найдёт её дочь, а остальное неважно.