О вы, джентльмены Англии... (гет)

— Вот и ваша комната, сэр. Не хоромы, но светлая, и окна в сад выходят. Камин я не топила, мы-то привычные, но если вам зябко, то можно и разжечь. А на ночь я еще одно одеяло принесу, — в хлопотливой скороговорке хозяйки не было заискивания, а тревожная заботливость. Так суетятся вокруг только-только оправившегося от опасной болезни. — Вам отдохнуть нужно. В тишине, в спокойствии...

Внизу раздались грохот перевернутого стула, дребезжание опрокинутого таза, быстрый топот и радостный вопль: «Попался! Теперь ты водишь!»

— Ох! Вот вы у меня сейчас получите, безобразники! — материнский окрик был привычно громким и грозным, поэтому никого не испугал. Беготня продолжалась. Хозяйка смутилась:

— Если мои озорники вам досаждать будут, то вы с ними не церемоньтесь.

— Ну, что вы… дети и должны бегать… это замечательно, детский шум.

Миссис Прюэтт благодарно улыбнулась. Улыбка у нее была славная, так улыбаются люди, никогда и никому не желающие зла. Вся ее жизнь, простая и ясная, с заботами о близких, с радостями, принимаемые с благодарностью, а невзгоды — с тихим смирением, отразилась в этой смущенной улыбке.

— Ну, пойду, скажу дочке, чтобы с чаем вам поторопилась… а вы отдыхайте, сэр.

Постоялец огляделся. Пол в комнате был тщательно выскоблен. На выцветших от солнца и времени обоях — ни паутинки. Постельное белье с густым запахом ромашки, видно, что его долго хранили в сундуке и достали специально для гостя. На столе тоже специально для него были разложены перья, старательно отмытая старая чернильница, несколько листов промокательной бумаги из школьной тетради…

Когда-то он верил в бессмертие написанного слова… а теперь смотрел на чернильницу, перо, бумагу с тем чувством неизбывной тоски и утраты, так смотрят на лекарства, бессильные перед смертью любимого человека.

Стук в дверь отвлек от горьких размышлений.

Девушка, что вошла в комнату с тяжело нагруженным подносом в руках, была хорошенькой. Профессор Флитвик ценил точные определения и строго этого требовал от своих студентов. «Красивая» звучало расплывчато и неопределенно, «миловидная» — немного снисходительно, для «очаровательной» девушке не доставало малой толики кокетства, для «прелестной» — изящества и утонченности. Она была хорошенькой: с рыжими кудряшками, что выбивались из-под косынки; с крупноватыми, но чистенькими, белыми ладонями; с улыбающимися пухлыми губами; с ямочками на обрызганных веснушками щеках. С возрастом она, верно, как и ее мать, станет по-домашнему уютной толстушкой, волосы припорошит сединой, как пеплом, но рыжинки будут вспыхивать от солнечного луча, от капель дождя, от звонкого, искреннего смеха.

— Вы быстро управились, милая фройляйн.

Девушка смешливо фыркнула от непривычного обращения:

— Зовите меня Молли, сэр.

— Вы быстро управились, милая Молли, — улыбнулся Флитвик.

— А я, как только мама повела вас смотреть комнату, сразу принялась жарить гренки. Вы ведь с дороги, а в поездах всегда так есть хочется.

— Вы опытная путешественница, Молли.

Молли рассмеялась:

— Куда уж мне. Всего-то два раза и была в Лондоне. Первый раз с папой еще совсем маленькой, помню, было ужасно весело. А в зоопарке — слон, ну просто ужас, какой огромный! — «ужасно» Молли произносила с каким-то радостным удивлением и восторгом от того, что в Лондоне «ужасно» многолюдно, а ехать на империале омнибуса просто «ужасно» здорово, — А этой весной мы с Тильди поехали покупать материю ей на подвенечное платье. Тильди хотела такое платье, как в журнале… так у нас в магазине кошелек пропал, до вокзала-то пешком дошли, а что дальше делать? Поезд вот-вот отойдет, а у нас ни пенни… хоть плачь…хорошо, что Артура встретили, он в тот день в Лондоне был, а у него денег тоже впритык, еле-еле на два билета до Хогсмитта хватило, что бы нам с Тильди доехать, а сам потом на попутках домой добирался…

— Этот великодушный юноша ваш друг, Молли?

— Вот еще! — Молли вспыхнула и решительно встряхнула рыжими кудряшками, — скажете тоже. Просто в школе за одной партой сидели… и вообще…

Молоденькие девушки совсем не умеют хранить секреты, тем более, такие секреты.

— Вы не думайте, сэр, я ему все до последнего пенни вернула в тот же вечер! Вот еще! — Молли торопилась прекратить столь опасный разговор и поспешила сменить тему:

— Тетушка говорила, что вы знаменитый ученый, и книги ваши такие умные-умные, просто…

…Его ужасно умные книги сгодились лишь на то, чтобы несколько страшных, горьких минут корежиться в огне на площади. Костры на Опернплацце, огромные, яркие, вздымались в небо, а вокруг искрами разлетались опаленные страницы, летели и гасли в тяжелой, душной темноте…

С чуткой деликатностью, на которую способны только очень искренние и добрые люди, Молли почувствовала невысказанную горечь гостя. Она с той же бережностью, что и ее мать, но решительнее дотронулась до его руки, возвращая Флитвика к покою уютной комнаты старого дома в тихой английской деревушке.

За дверью слышалось обиженное сопение:

— Молли, а Фабиан дразнится!

— Ох, уж эта детвора. Вы отдыхайте, сэр, — Молли зарделась, — они хорошие, шумные только…

— Они «ужасно» хорошие, Молли, — Флитвик улыбнулся девушке, а она уже со строгим лицом спешила к братьям.

— Фаб, уши надеру! А ты, не ябедничай!