О вы, джентльмены Англии... (гет)

— Вот и ваша комната, сэр. Не хоромы, но светлая, и окна в сад выходят. Камин я не топила, мы-то привычные, но если вам зябко, то можно и разжечь. А на ночь я еще одно одеяло принесу, — в хлопотливой скороговорке хозяйки не было заискивания, а тревожная заботливость. Так суетятся вокруг только-только оправившегося от опасной болезни. — Вам отдохнуть нужно. В тишине, в спокойствии...

Внизу раздались грохот перевернутого стула, дребезжание опрокинутого таза, быстрый топот и радостный вопль: «Попался! Теперь ты водишь!»

— Ох! Вот вы у меня сейчас получите, безобразники! — материнский окрик был привычно громким и грозным, поэтому никого не испугал. Беготня продолжалась. Хозяйка смутилась:

— Если мои озорники вам досаждать будут, то вы с ними не церемоньтесь.

— Ну, что вы… дети и должны бегать… это замечательно, детский шум.

Миссис Прюэтт благодарно улыбнулась. Улыбка у нее была славная, так улыбаются люди, никогда и никому не желающие зла. Вся ее жизнь, простая и ясная, с заботами о близких, с радостями, принимаемые с благодарностью, а невзгоды — с тихим смирением, отразилась в этой смущенной улыбке.

— Ну, пойду, скажу дочке, чтобы с чаем вам поторопилась… а вы отдыхайте, сэр.

Постоялец огляделся. Пол в комнате был тщательно выскоблен. На выцветших от солнца и времени обоях — ни паутинки. Постельное белье с густым запахом ромашки, видно, что его долго хранили в сундуке и достали специально для гостя. На столе тоже специально для него были разложены перья, старательно отмытая старая чернильница, несколько листов промокательной бумаги из школьной тетради…

Когда-то он верил в бессмертие написанного слова… а теперь смотрел на чернильницу, перо, бумагу с тем чувством неизбывной тоски и утраты, так смотрят на лекарства, бессильные перед смертью любимого человека.

Стук в дверь отвлек от горьких размышлений.

Девушка, что вошла в комнату с тяжело нагруженным подносом в руках, была хорошенькой. Профессор Флитвик ценил точные определения и строго этого требовал от своих студентов. «Красивая» звучало расплывчато и неопределенно, «миловидная» — немного снисходительно, для «очаровательной» девушке не доставало малой толики кокетства, для «прелестной» — изящества и утонченности. Она была хорошенькой: с рыжими кудряшками, что выбивались из-под косынки; с крупноватыми, но чистенькими, белыми ладонями; с улыбающимися пухлыми губами; с ямочками на обрызганных веснушками щеках. С возрастом она, верно, как и ее мать, станет по-домашнему уютной толстушкой, волосы припорошит сединой, как пеплом, но рыжинки будут вспыхивать от солнечного луча, от капель дождя, от звонкого, искреннего смеха.

— Вы быстро управились, милая фройляйн.

Девушка смешливо фыркнула от непривычного обращения:

— Зовите меня Молли, сэр.

— Вы быстро управились, милая Молли, — улыбнулся Флитвик.

— А я, как только мама повела вас смотреть комнату, сразу принялась жарить гренки. Вы ведь с дороги, а в поездах всегда так есть хочется.

— Вы опытная путешественница, Молли.

Молли рассмеялась:

— Куда уж мне. Всего-то два раза и была в Лондоне. Первый раз с папой еще совсем маленькой, помню, было ужасно весело. А в зоопарке — слон, ну просто ужас, какой огромный! — «ужасно» Молли произносила с каким-то радостным удивлением и восторгом от того, что в Лондоне «ужасно» многолюдно, а ехать на империале омнибуса просто «ужасно» здорово, — А этой весной мы с Тильди поехали покупать материю ей на подвенечное платье. Тильди хотела такое платье, как в журнале… так у нас в магазине кошелек пропал, до вокзала-то пешком дошли, а что дальше делать? Поезд вот-вот отойдет, а у нас ни пенни… хоть плачь…хорошо, что Артура встретили, он в тот день в Лондоне был, а у него денег тоже впритык, еле-еле на два билета до Хогсмитта хватило, что бы нам с Тильди доехать, а сам потом на попутках домой добирался…

— Этот великодушный юноша ваш друг, Молли?

— Вот еще! — Молли вспыхнула и решительно встряхнула рыжими кудряшками, — скажете тоже. Просто в школе за одной партой сидели… и вообще…

Молоденькие девушки совсем не умеют хранить секреты, тем более, такие секреты.

— Вы не думайте, сэр, я ему все до последнего пенни вернула в тот же вечер! Вот еще! — Молли торопилась прекратить столь опасный разговор и поспешила сменить тему:

— Тетушка говорила, что вы знаменитый ученый, и книги ваши такие умные-умные, просто…

…Его ужасно умные книги сгодились лишь на то, чтобы несколько страшных, горьких минут корежиться в огне на площади. Костры на Опернплацце, огромные, яркие, вздымались в небо, а вокруг искрами разлетались опаленные страницы, летели и гасли в тяжелой, душной темноте…

С чуткой деликатностью, на которую способны только очень искренние и добрые люди, Молли почувствовала невысказанную горечь гостя. Она с той же бережностью, что и ее мать, но решительнее дотронулась до его руки, возвращая Флитвика к покою уютной комнаты старого дома в тихой английской деревушке.

За дверью слышалось обиженное сопение:

— Молли, а Фабиан дразнится!

— Ох, уж эта детвора. Вы отдыхайте, сэр, — Молли зарделась, — они хорошие, шумные только…

— Они «ужасно» хорошие, Молли, — Флитвик улыбнулся девушке, а она уже со строгим лицом спешила к братьям.

— Фаб, уши надеру! А ты, не ябедничай!

Жизнь профессора в шумном семействе Прюэттов очень быстро упорядочилась. Он обедал вместе со всеми, затем просматривал газеты. Миссис Прюэтт пыталась усадить близнецов за домашнее задание, удавалось это только старшей сестре. Минут двадцать мальчики, испачкав перья в чернилах и поставив несколько клякс, наблюдали из-за учебника за Флитвиком, стоило только ему перевернуть страницу газеты, тут же раздавалось радостное:

— Мам, профессор…

— …собирается прогуляться.

— Мы его проводим. Что бы…

— …он не заблудился.

Эта уловка всегда срабатывала. И даже Молли не возражала. Выйдя за калитку, Фабиан и Гидеон с мальчишеской честностью выполняли взятые на себя обязанности провожатых. Вскоре Флитвик уже знал и самый короткий путь к кондитерской, и самую длинную дорогу к школе. О каждом встречном у мальчиков было свое мнение, и по тому, как быстро после приветствий на их рожицах опять появлялись лукавые улыбки, Флитвик безошибочно мог определить истинную значимость нового знакомого. Так после представления его строгой, немного суховатой на эмоции даме, заместителю директора школы, близнецы пытались быть благонравными добрых пять минут и до поворота за угол, а вот почтения к самому директору у них хватило на пяток шагов.

Часто прогулки заканчивались у мастерской того самого Артура Уизли. Высокий, рыжий он позволял мальчишкам возиться со всевозможным хламом и щедро одаривал их разными подшипниками и шестеренками. Авторитет его был непререкаемым, что, впрочем, не мешало близнецам относиться к нему с некоторой снисходительностью младших братьев к поклоннику старшей сестры, а еще немного ревновать его к помощнику, замкнутому подростку-сверстнику Северусу Снейпу. Мальчишки обменивались косыми взглядами: близнецы обосновывали свои права тем, что Артур почти их родственник, а Снейп всячески демонстрировал, что он незаменимый помощник Уизли. Артур с веселым дружелюбием вмиг пресекал возможные стычки, находил мальчишкам увлекательное занятие, и недовольное бурчание переходило в дружное сопение над скоплением механической дребедени — бесценного сокровища в глазах ребят.

Мальчишку Снейпа Флитвику довелось видеть не раз, когда он вместе с матерью, изнеможенной, неряшливой женщиной, тащили на себе из кабака «Кабанья башка» в ветошь пьяного главу семейства. Забулдыга едва переставлял ноги и еле ворочал языком, что не мешало ему поливать площадной бранью жену и сына. Если же родные приходили за ним слишком рано, когда дешевый алкоголь уже подчинил скудный разум пьяницы, но еще не лишил его сил, начиналась безобразная драка. Прохожие смотрели на это с холодным, брезгливым равнодушием. Когда профессор впервые стал свидетелем подобной сцены: Снейп вцепился в волосы жене, ударил ее наотмашь по лицу, замахнулся до следующего удара, а она с безучастной покорностью не вырывалась, лишь нелепо согнулась, пытаясь прикрыть живот руками,— Флитвик бросился было на помощь. Но его опередил мальчишка — громко нелепо взвизгнув, он вцепился в отца, оттаскивал его от матери, принимая на себя предназначенные ей удары. Когда пьяница вдруг с неожиданной силой отшвырнул сына от себя, Северус схватил случайно подвернувшийся камень… подоспевший констебль едва успел удержать его. Служебное рвение констебля Фаджа проявлялось в недовольстве местными бедняками и подчеркнутому недоверию к приезжим. На Флитвика Фадж посмотрел с плохо скрываемой неприязнью: эта отвратительная сцена была ему неприятна, но то, что посторонний, чужак, стал ее свидетелем, раздражало и злило констебля еще больше. И прежде чем направится в полицейский участок, Фадж с особой тщательностью проверил документы Флитвика. Теперь при каждой встрече Фадж внимательно оглядывал профессора, недоверчиво хмыкал вслед, иногда шел за ним некоторое время, бормоча вполголоса про «подозрительных иностранцев, и кто знает, что у них на уме».

Докучливое внимание Фаджа прекратилось после того, как однажды во время прогулки возле профессора затормозил автомобиль владельца большого поместья. Люциус Малфой — сын местного помещика, вышел из машины, представился, немного рисуясь, извинился за навязчивость. Его немецкий был безупречен. Молодой человек от имени своей матушки пригласил профессора-иностранца посетить Малфой-мэнор. Это было сказано уже на английском для подоспевшего констебля. Хотя дом Прюэттов находился на соседней улочке, Малфой настоял на предложении подвезти. Его блестящий роскошный Aston Martin нередко стоял перед калиткой этого скромного дома. И профессор Флитвик мог поклясться, что звонкое моллино «Вот еще!» тогда звучало вовсе иначе, чем когда у заборчика палисадника был прислонен велосипед Артура Уизли.

Визит в поместье Флитвик решил не откладывать. Узнав, куда собирается постоялец, миссис Прюэтт попеняла, что не успеет накрахмалить его сорочку. А Молли, фыркнув при упоминании о Малфоях, сама, несмотря на его протесты, почистила ему башмаки.

Барский дом массивно возвышался в конце длинной аллеи. Заново отстроенный в пору царствования Карла ІІ, он утвердился на старом фундаменте в помпезной роскоши Реставрации, под кичливой ее позолотой спрятал следы прежних суровых событий, а время покрыло чванство трехсотлетней благородной патиной.

Вслед за встретившим его в дверях дворецким Флитвик шел через анфиладу комнат. У входа в небольшой кабинет с эркером его ждал Люциус. Дверь была приоткрыта, слышалась музыка. Они вошли. Флитвик подумал, что ничто так не соответствует особняку, а в то же время подходит этой маленькой гостиной, как легкая, нежная Песня без слов Мендельсона. Миссис Малфой поднялась от рояля и протянула руку гостю. Флитвик с поклоном поцеловал ее. Красота миссис Малфой была изысканной, но будто облетевшей, так осыпается пыльца на крыльях бабочки под грубыми пальцами. Все в комнате словно подчеркивало увядание хозяйки: приспущенные шторы, опавшие лепестки возле вазы, акварели с почти неразличимыми красками.

Миссис Малфой поблагодарила за визит и заговорила о Новалисе. Ее суждения о немецких романтиках были точны и остроумны. Флитвик поймал себя на мысли, что в молодости она, вероятно, была радостной и озорной, а теперь ее легкая шутливость над пассажами Шлегеля — лишь отблески былой веселости. О современной немецкой литературе они не говорили.

В комнату вошел хозяин дома. Полковник Малфой высокого роста, но былая армейская выправка уже проигрывала подступившей тучности. Черты его породисто грубы. Казалось, природе наскучило раз за разом повторять одни и те же лица нескольких поколений Малфоев: она начерно вытесала полковнику крупный, мясистый нос, узкую щель рта, выпуклые надбровья фамильных портретов.

— Вы оставили родину, когда у вас наконец-то появился лидер, способный каленым железом выжечь коммунистическую заразу? Этот парень наведет порядок в Германии! — хозяин не ждал ответа, наскоро подал руку гостю для пожатия, он энергично шагал по комнате. Передвигал стулья, которые не мешали ему, но стояли несимметрично у тонконогого столика, раздвинул шторы, походя, переставил несколько безделушек на камине и рояле — все полковник проделал автоматически, по привычке, не замечая, что эти перестановки, как бы незначительны они не были, разрушали хрупкую гармонию этого маленького мирка.

— Боюсь, что цена за такой порядок будет кровавой.

— Ах, оставьте! Кровь — самый надежный фундамент. А прочее, все эти идеи… гнилое интеллигентское слюнтяйство, — полковник передернул плечами:

— А, может быть, вы коммунист…или еврей?

— Ни тот и ни другой, но…

Появившийся в дверях дворецкий сообщил, что полковника просят к телефону.

Как только за полковником закрылась дверь, миссис Малфой сразу же поднялась, вновь положила незаконченное рукоделие в кресло, подвинула вазу с середины столика вбок, поправила рамку с фотографией, задернула портьеры. Было что-то детское в том наивном упрямстве, с которым она отстаивала эти мелочи — единственное, в чем она могла перечить мужу.

— Мама, не утомляйся.

Флитвик поймал встревоженный взгляд Люциуса, ему стало неловко за свою проницательность, он подошел к роялю:

— Вы германофил, мистер Малфой?

— С чего вы так решили?

Флитвик указал на ноты.

— Я преклоняюсь перед Шубертом и не интересуюсь национал-социализмом.

— Не интересуетесь? — переспросил Флитвик, словно не расслышав в первый раз.

— ДА! Именно так! — с неожиданной злостью выдохнул Люциус.

— Кажется, ваш батюшка придерживается противоположных взглядов?

Желая прекратить этот разговор, Люциус взял несколько аккордов:

— Окажите честь? — при всей подчеркнутой вежливости вопрос прозвучал вызовом.

Флитвик поклонился в ответ. Они сыграли шубертовскую фантазию в четыре руки, и никто из них ни разу не взглянул в ноты.

Визит подходил к концу. Миссис Малфой решила проводить гостя, а Люциус вызвался довезти его домой. Выйдя за порог своей маленькой гостиной, миссис Малфой чуть вздрогнула, сын взял ее за руку и не отпускал до крыльца, там ему пришлось оставить мать, чтобы пойти за машиной, он несколько раз оглянулся на нее, а когда из дома вышел полковник, Люциус заметно заторопился. Прощание было коротким: миссис Малфой протянула руку, полковник ограничился коротким кивком (в руках он держал несколько писем и небольшую книжицу). Флитвик ответил тем же. Машина уже стояла у крыльца.

— Когда ты вернешься, Люциус? — обратилась миссис Малфой к сыну.

— Я задержусь, мама, сегодня в Хогсмитте танцы, будет весело.

Миссис Малфой встревожилась:

— Но ведь ты же не забыл, что завтра…

— …день рождения милой Цисси, — улыбнулся Люциус, — за последние двадцать лет, я ни разу не забыл о нем.

— А букет?

— Я успею, мама, — тот заметно смутился.

— Ну, где же помнить о букете для молодой леди, когда вовсю ухлестываешь за дочкой ветеринара, — процедил полковник, раздражение прорвалось неожиданно, Малфой уже и не хотел сдерживаться, — достойное поведении, не так ли, сын мой? Не удивительно, что чернь забывает свое место!

Люциус резко нажал на газ.

Сидя в машине, Флитвик все пытался понять, что же удивило его в поведении старшего Малфоя больше, чем обсуждение семейных разногласий при постороннем. Почему-то вспомнил о книжке в руке полковника.

* * *

Какой бы изматывающей не была предыдущая ночь, доктор Сметвик спал чутко, поэтому негромкое, но настойчивое дребезжание телефона сразу прогнало короткий сон. Сметвик тихонько чертыхнулся и уже собирался подняться, но верная Помфри уже взяла трубку:

— Приемная доктора Сметвика. Да, констебль. Не кричите, я прекрасно слышу вас. Мертв? Боюсь, что в таком случае доктор Сметвик уже не сможет помочь. Хорошо, я обязательно передам доктору, когда… — медсестра бросила быстрый взгляд на кушетку, — доктор вернется с вызова. До свидания, Фадж.

Сметвик блаженно откинулся на подушку:

— Помфри, вы мой ангел-хранитель.

От его будничной, но искренней благодарности, медсестра всегда смущалась и пряталась в профессиональной заботливости:

— Отдохните, доктор. Это подождет.

* * *

Девчушка тщательно расправила оборки на новом платье, еще раз посмотрела на свое отражение в запыленном стекле, старательно копируя чей-то жест, вспушила волосы, заглянула внутрь мастерской и тихонько позвала:

— Сев…

Из гаража вышел Артур Уизли:

— Привет, Лили. Северус сегодня не работает. Миссис Снейп нездорова, вот он с ней остался.

— А-а-а, — разочарованно протянула девочка, но долго расстраиваться она не умела, — а ты чего вчера на танцы не пришел?

— Занят был, — буркнул механик, — некогда мне. А таких малявок, как ты, вообще на танцы не пускают.

— А меня с собой Молли взяла — победно объявила егоза. — Обещала танцевать научить. Она здоровски танцует! А как они вчера с дядей Патриком отплясывали! Просто, ух!

— Так Молли, что ли, с дядей на танцульки пришла? — как-то уж очень безразлично спросил Артур.

— Ну, не с Малфоем же, — девчонка фыркнула от такой нелепости, — он-то воображает, что все от него без ума. Только Молли он не нравиться. Вот ни капельки. Она сама сказала...

— Что сказала? — быстро перебил юноша, нервно вытирая вдруг вспотевшие руки промасленной ветошью.

— А то и сказала. Что если ей выбирать: гулять с Малфоем или драить полы в кабаке старого Аба, то в "Кабаньей башке" было бы чище, чем в церкви на Пасху!

— Так прямо и сказала? — улыбнулся Артур.

— Слово в слово, — важно подтвердила девчонка.

Артур беззаботно рассмеялся:

— Хочешь покататься?

Девчушка даже запрыгала от нетерпения.

Механик выкатил из сарая собранный из разномастных составляющий мотоцикл, подхватил маленькую пассажирку и усадил ее в коляску.

— Куда желаете, юная леди? — шутливо спросил Уизли.

Юная леди вытерла нос ладонью, а ладонь об подол платья:

— А давай сначала мимо школы, потом на площадь, и чтобы все-все видели, — предложила она, немного смущаясь масштабностью своих запросов.

— Не торопитесь, Уизли, — констебль Фадж появился из-за угла мастерской. Лицо констебля побагровело от быстрой ходьбы, он явно спешил по дороге сюда, но, несколько отдышавшись, каждым движением теперь демонстрировал солидную деловитость наделенной властью персоны:

— К тебе имеются кой-какие вопросы. Где ты был и чем занимался нынешней ночью?

Артур процедил сквозь зубы:

— Это никого не касается, Фадж

— Констебль Фадж, не забывай этого, мальчишка! А касается или не касается — это мне решать, — с официального тона полицейский тут же сорвался на привычную грубость, — сегодня ночью убили полковника Малфоя в его кабинете, голову проломили кочергой. А ты на него давно уже зуб точил из-за папаши своего, труса парши…

Быстрый короткий удар в челюсть сбил Фаджа с ног, чертыхаясь, он поднялся, сплюнул кровь. Уизли стоял перед ним, сжав кулаки, смотрел на констебля со страшным спокойствием человека, решившего идти до конца.

— Теперь-то тебе не отвертеться, щенок, нападение при исполнении, — вдруг с неожиданной ловкостью Фадж ухватился за руку Артура, цепкий взгляд сразу же впился в измазанные йодом пальцы, — а костяшки ты уж не этой ли ночью-то содрал?

* * *

Весть об убийстве старшего Малфоя и аресте Уизли мгновенно облетела деревушку. О полковнике не жалели, но в виновность Уизли все поверили сразу. Местные кумушки судачили о нем, его семье, о своей давней уверенности, что «к этому-то все и шло», и «яблоко от яблоньки…» Мужчины в кои веки соглашались в этом с женами, матерями и тещами.

В «Кабаньей башке» только и разговоров было, что о страшной смерти полковника: «голова, что тыква — вдребезги, все кругом в кровище, сейф — нараспашку, пустой» — слышалось за липкими от пива столиками. Местный пропойца переходил от посетителя к посетителю, поддакивал, добавлял с осведомленным видом известные ему или придуманные им детали, угощался за чужой счет. Когда Флитвик подошел к стойке, тот бойко подсел к нему, многозначительно посмотрел на бутылки за спиной трактирщика, затем обратился к профессору, человеку заезжему и не в курсе деревенских родословных и местных происшествий:

— Вот так, значится, по папашиной дорожке-то Артур пошел, евонный папаша еще тот колодник был, и ежели знать хотите…

Трактирщик резко плюнул на стойку, протер замызганной тряпкой, поднял на болтуна тяжелый взгляд:

— Вот что, парень, проваливай отсюда, не люблю сплетников. И лгунов не люблю.

— А кто врет-то? Да все в деревне знают, что Артуров папаша в тюрьме сидел. И за трусость сидел, от фронта на нарах отсиживался. Другие, вон, кровь проливали…

— На интендантском складе, что ли, твой брат кровь-то проливал? Как после войны, той проклятой, вернулся — весь в медалях, а морда — в три дня не обгадишь.

— Ты брата моего не трожь!

— А ты язык придержи! Тим Уизли трусом не был! А на фронт не пошел, так ему с немецким работягой делить было нечего. Вот, что думал, то открыто и сказал. Наши-то парни тоже не больно-таки в герои рвались, только плетью обуха не перешибешь… как бараны, под «Правь, Британия» на эту бойню и поперлись… скопом да под барабан геройствовать проще будет, чем один против всех. А Тим уперся и ни в какую: все народы — братья, а тех, кто их между собой стравливает да на крови жиреет, гнать надо сообща, вместе, и с французами, и с русскими, да и немцев с собой позвать на дело-то такое... Его судили, а полковник-то покойный такую речь двинул о покушении на основы, еще о своем праве тут карать и миловать со времен Вильгельма-Ублюдка приплел. А судейские только поддакивали и головами кивали, что болванчики заведенные. Тима — в тюрьму… его Мэри наши бабы только что в спину не плевали. А Артур как подрос, все в синяках ходил. Дня не было без драки. Все ему отцом в глаза тыкали. А он за Тима — горой. Когда Тим из тюрьмы совсем больным вернулся, его на работу никто не брал, и какой из него работник, все кашлял, а потом — и с кровью. Артур школу бросил, работать пошел. Ну, а как Тим помер, так всякие «добрые люди» советовали им с матерью убраться с наших мест, мол, по той памяти, что по Тиму осталась… Так Артур как отрезал: «Уизли стыдиться нечего!» Упрямый, шельмец — с неожиданной и уважительной мягкостью сказал трактирщик, — весь в отца!

* * *

Гнилое яблоко с чавканьем ударило в правое плечо. Мэри Уизли лишь покрепче перехватила тяжелую сумку с картошкой и упрямо выпрямила спину. Еще одно яблоко разбилось рядом об мостовую.

— Питер, ах, ты паршивец! — тут же за сердитым окриком раздался звон подзатыльника и обиженный рев мальца:

— Ты чего дерешься, Прюэтт? Это же Уи… — закончить он не успел, а схлопотал еще одну затрещину, сразу ретировался.

Молли поспешила к миссис Уизли:

— Давайте я вас провожу, донести сумку помогу и по дому, если надо…

Девушка уверенно шла рядом. На каждый возмущенный взгляд и злобный шепоток встречных кумушек, она резко встряхивала головой, словно сбрасывала прицепившуюся к волосам липкую паутину. Так они и дошли до калитки. Несколько минут молчали. Непривычно вдруг присмиревшая Молли в неловкой тишине теребила кончик косынки. Миссис Уизли протянула ладонь за своей сумкой:

— Спасибо. Ты добрая девушка, Молли… только не нужно приходить сюда… не нужно… я-то знаю, каково это.

От прежней неуверенности не осталась и следа, Молли решительно посмотрела в глаза соседки:

— Артур вернется, обязательно вернется! А они... они все мизинца его не стоят! А я буду приходить к вам, каждый день буду!

Доктор Сметвик выспался, с удовольствием потянулся, быстро встал с кушетки и направился к умывальнику, профессионально долго тщательно мылил руки, ополоснул лицо холодной водой. Помфри подала ему белоснежное полотенце…

…Тут же вспомнилось, как мальчишка Снейп лихорадочно рылся в тряпье, что бы найти что-нибудь почище, наконец, протянул доктору сероватый кусок застиранной фланели. Подросток не спал всю ночь, его руки дрожали, в мутных от усталости глазах стояли слезы, которые он пытался сдерживать, изо всех сил давил в горле всхлипы.

— Все позади, Северус. Успели вовремя, теперь твоя мама поправится…

— А ребенок?

Сметвик внимательно посмотрел на подростка, он не любил лгать, а сейчас это было бесполезно.

— Ребенка не будет…

На бледных, с грязными разводами от слез щеках выступили багровые пятна, кадык дернулся:

— Ненавижу!

— Северус, не нужно, твоя мама…

— Это он виноват! Это из-за него! Мама сама бы никогда…

Мальчишка с ненавистью кинулся к отцу, Артур едва успел удержать его, Сев бился в руках друга, пытался вырваться и разревелся.

Тобиас Снейп сидел на колченогом табурете, мерно раскачивался, медленно, тяжело трезвея. Происходящее доходило до его сознания, пьяное оцепенение сменялось растерянностью, беспомощной и жалкой. Трудно было представить, что несколько часов назад в алкогольном кураже он с кулаками бросался на доктора, и только сильный удар Уизли заставил его присмиреть.

Доктор Сметвик поднялся наверх проведать больную. Миссис Снейпс спала, вздрогнула во сне, но дыхание ее было ровным. Сметвик дотронулся до холодной шеи, проверил пульс. На прикроватной тумбочке стоял пустой пузырек. Врач завернул его в носовой платок, Сметвик не был брезглив и не был трусом — медицина не терпит слабости — но пузырек вызывал нестерпимое омерзение, доктор поскорее спрятал платок в карман. Спустился вниз. На продавленном диване рядом сидели Артур и Северус. Мальчишка устало всхлипывал. Юноша приобнял его за плечи, старался утешить. Сметвик подошел к ним:

— Вы все сделали правильно, Артур, теперь позаботьтесь о мальчике… и не нужно, чтобы другие знали, что здесь произошло этой ночью.

По дороге домой Сметвик выбросил пузырек в речку…

… Доктор еще раз брызнул в лицо водой:

— Я бодр и свеж, дорогая Помфри! Так что же произошло в нашем богоспасаемом захолустье?

— Убили полковника Малфоя, подозревают, что это Уизли, Фадж его уже арестовал.

Сметвик громко и зло выругался.

Флитвик понимал всю несвоевременность и неуместную навязчивость своего визита. Он был недавним и случайным знакомым осиротевшего семейства. Профессор и полковник во время их единственного разговора взаимно не понравились друг другу. Смерть старшего Малфоя ужаснула Флитвика жестокостью убийства, испугала как всякое насилие, произошедшее поблизости, когда невольно представляешь себя его жертвой, но искренне печалиться о погибшем он не мог, как и, наверное, большинство обывателей деревушки. С визитом можно и следовало повременить, если бы не притихшие близнецы, прячущая слезы Молли, и миссис Прюэтт, вдруг снявшая привычный передник, в воскресной шляпке отправилась навестить миссис Уизли. Вернувшись, она обняла детей, прижала к себе дочь в стойкой убежденности честного и доброго человека в обязательной победе добра и справедливости.

Флитвик пережил многое: разочарование, предательства, крушение прежней жизни — когда вослед за, казалось бы, незначительными, сразу и незаметными трещинками в таких незыблемых правилах, в неизменном жизненном укладе вдруг со страшной беспощадной силой все обрушилось, погребая под собой принципы, привязанности. Он, раздавленный действительностью, смог лишь отползти в сторону. Профессор смирился, принял с внутренней болью, но без борьбы и поражение, и свою уверенность в неизбежности этого поражения. Могли ли он что-то сделать тогда? Флитвик не раз задавал себе этот вопрос, но не находил или не мог принять ответ.

К особняку Малфоев Флитвик подошел встревоженным не столько произошедшей здесь трагедией, а тем, что многое в ней было для него непонятно: поспешные выводы местного полицейского, принятые многими как очевидные, он отверг именно из-за их навязчивой очевидности. Молчаливый дворецкий провел профессора в уже знакомую маленькую гостиную.

Миссис Малфой, совершенно растерявшаяся, перебирала пальцами бахрому легкой бледно-сиреневой шали. Рядом с вдовой на диванчике восседала монументальная особа, уже облаченная в траур. Гостья часто подносила тонкий платочек к сухим глазам, шумно вздыхала, с навязчивым, покровительственным сочувствием поглядывая на хозяйку дома.

Посреди комнаты, широко расставив ноги и заложив ладонь за борт полицейского мундира, разглагольствовал Фадж. Невысокая, коренастая фигура была одновременно неприятно карикатурна и наивно величественна в откровенном самолюбовании. Констебля распирало от гордости и осознания своей значимости, и в тоже время в его обращении к хозяевам поместья явственно чувствовалось лакейское восхищение тем, что столь знатные персоны слушают его, что он сам оказывает им поддержку, а они принимают его помощь.

— Не сомневайтесь, леди, преступник понесет заслуженную кару. Этот Уизли уже давно — паршивая овца, теперь-то ему не отвертеться…

— У вас есть конкретные доказательства его вины, какие-либо улики, указывающее на него? — остановил напыщенную тираду констебля Флитвик.

Фадж, прерванный в момент своего триумфа, раздраженно процедил:

— У него был повод. И почему он отказывается сообщить, где был ночью? Это подозрительно!

— Этак можно каждого подозревать, — Флитвик пошел ва-банк, — вот и мистер Малфой вряд ли сможет поминутно отчитаться за тот вечер.

Миссис Малфой с тревогой взглянула на сына. Он серый от вдруг выступившей бледности не сводил взгляд с профессора.

— Что за вздор! — взорвался было в праведном негодовании Фадж.

Тишина в гостиной, нервное молчание Люциуса подтверждали невысказанное подозрение профессора.

— Все же, господин Малфой, где вы были во время трагедии?

Юная девушка, хрупкая блондинка, стоявшая у окна и до того не принимавшая никакого участия в разговоре, резко повернулась, обвела взглядом всех присутствующих в комнате и со спокойной решительностью произнесла:

— Люциус был у меня.

— В полночь? — уточнил Флитвик.

— И до утра.

— Нарцисса, боже мой, что ты говоришь? — простонала дородная гостья. — Твоя репутация… боже… твоя репутация…

— Полно, мама. Свет не рухнет от того, что мистер Малфой провел несколько часов со мной в моей комнате.

— Вы готовы подтвердить это под присягой? — обратился к девушке Флитвик.

Нарцисса ответила сразу же, без колебаний:

— Разумеется.

— Возможно, нам стоит объясниться спокойно, не тревожа дам. — Предложил Флитвик.

Люциус затравленно кивнул головой, покорно оставил гостиную, направился в кабинет отца. Профессор и констебль пошли за ним.

Кабинет был мрачен сам по себе, без оглядки на произошедшую здесь трагедию. Плотные портьеры закрывали окно без единого просвета. В полутемной комнате ошарашенный Фадж несколько раз запнулся о ковер, наткнулся на кресло, прежде чем Малфой включил лампу на столе. Резкий электрический свет отразился в стеклах книжного шкафа, в золоченых переплетах плотно стоящих и, видимо, редко читаемых книг. Приоткрытая дверца сейфа металлическим блеском выделялась на фоне темных дубовых панелей. Профессор прошелся по комнате. Стараясь не пропустить ни единой мелочи, внимательно осмотрел стол, бросил быстрый взгляд в темную пустоту сейфа, остановился у камина, разглядывая толстый слой свежего пепла:

— Что было в сейфе?

— Бумаги, документы, я не рассматривал…

— Рейхсмарки?

— Отец пошел на это не ради денег, — Люциус не хотел защитить отца, а только внести полную ясность. Флитвик понимающе кивнул.

— Я все сжег. Как вы догадались?

Профессор подошел к столу. Возле чернильницы переплетом вверх лежала небольшая книжка в затертой мягкой обложке. Школьный англо-немецкий словарь.

— Полковник был слишком англичанином, чтобы снизойти к изучению немецкого… для этого у него должны были быть очень веские причины.

Фадж, не понимая и не принимая происходящего, растерянно переводил взгляд с хозяина дома на Флитвика:

— Мистер Малфой, да что же это? О чем говорит этот проклятый иностранец?! Да как он смеет!

Люциус тяжело оперся на отцовский стол, тишина кабинета давила ему на плечи, заставляя все ниже склонять голову, безвольно сутулить спину. Судорожно сглотнув, Малфой вдруг резко выпрямился и открыто взглянул в глаза Флитвику.

— Я вернулся до полуночи. Отец еще не ложился, был здесь. Я хотел быстро пройти к себе, но он заметил меня и велел зайти в кабинет. Мы не ладили в последнее время, а в ту ночь он был особенно взвинчен и резок. Говорил, что чернь зарвалась, что только твердая рука спасет Британию, что нам необходим союз с Германией и лидер, который не побоится испачкаться в еврейской крови. Я не мог вставить ни слова, но отец видел, что я не согласен с ним. Это окончательно вывело его из себя. Он упрекал меня в мягкотелости… с каждым словом его оскорбления становились все отвратительнее. Я не сдержался… я ударил его… отец замахнулся… его лицо налилось кровью… он рванул ворот сорочки, задыхаясь, потом он упал…он разбил голову о край стола… я не мог пошевелиться, только смотрел, как из раны на его голове течет кровь… я не помог ему… я хотел, но… нет! не хотел, я почему-то сразу понял, что все кончено… я выгреб все из сейфа и бросил в камин… бумаги горели, а отец лежал рядом, мертвый… а потом я ушел к себе в спальню и, не раздеваясь, заснул. Утром дворецкий обнаружил тело отца. Теперь вы все знаете. Я струсил. Но поверьте, профессор, я не позволил бы, чтобы пострадал невинный. Вы помогли мне признаться. Спасибо.

Люциус замолчал, но тишина в комнате стала другой, не гнетущей, а просто тишиной. Только Фадж нелепо шевелил губами, как выброшенная на берег рыба.

Резкая трель телефонного аппарата прервала затянувшуюся паузу. Малфой, помедлив, поднял трубку:

— Малфой-мэнор. Слушаю. Здравствуйте, доктор. Благодарю вас, я передам маме ваши соболезнования. Да, это все объясняет. Да, отец часто жаловался на повышенное давление, вам несколько раз пришлось навестить нас по этому поводу. Да, Фадж здесь, будет лучше, если вы скажете ему сами.

Люциус передал трубку констеблю, тот, все еще растерянный от происходящего, отрешенно слушал Сметвика, только к концу разговора смог выдавить:

— Вы абсолютно уверены, доктор, что причина смерти полковника — инсульт?

Получив утвердительный ответ, Фадж положил трубку и медленно направился к двери. Флитвик остановил его:

— Надеюсь, теперь, когда все выяснилось, вы, как представитель закона, приложите все усилия, чтобы восстановить честное имя Артура Уизли.

— Да, конечно. — Буркнул констебль, собрав остатки выдержки. На этом его силы закончились: сутулясь, шаркая подошвами, он ушел.

Мисс Блэк стояла у окна, повторяла пальцем рисунок дождевых дорожек. Когда рядом в стекле отразилось лицо Люциуса, она не обернулась.

— Цисси… Нарцисса… почему ты соврала?

Она пожала плечами:

— Ты дурак, Люциус.

Малфой обхватил ее за плечи, повернул к себе, долго всматривался в лицо подруги детских игр и будто впервые видел упрямый подбородок, решительный разлет бровей, серые чуть прищуренные от волнения глаза.

— Дурак, — легко вдруг согласился он, — но, если ты согласишься стать моей женой, я буду самым счастливым дураком Англии.

* * *

Дождь сменила мелкая, промозглая изморось. Молли озябла, ее пальцы замерзли, она уже несколько раз перекладывала зонт из руки в руку, грея по очереди ладони в кармане старенького жакета. Неподалеку от нее переминался с ноги на ногу мальчишка Снейп. Они ждали уже давно. Каждый раз, когда дверь полицейского участка со скрипом открывалась, Молли и Северус замирали в надежде, а потом опять принимались молча ждать, не показывая друг другу усталости и разочарования. Над крыльцом зажегся фонарь, из участка вышел Фадж, недовольно зыркнул на девушку и подростка, за ним следом — Артур Уизли. Северус подался было вперед, но остановился. А Молли отбросила зонтик и со всех ног бросилась к Артуру, крепко обняла его и смотрела долгим взглядом, словно все еще не веря, что он рядом, прижалась к нему всем телом и заплакала, тихо, без всхлипов, только слезы текли по лицу. Артур обнял и поцеловал ее. Молли решительно вытерла щеки ладонями и заторопилась:

— Ох, Артур, пойдем… тебя дома миссис Уизли ждет, профессор Флитвик сказал, что тебя обязательно выпустят сегодня, мама пирог передала…он уже и остыл, наверное, ты же голодный, точно голодный, ведь с утра ничего не ел…

Они шли, взявшись за руки. Снейп неловко потоптался у участка и отправился в другую сторону, Молли вдруг резко обернулась и окликнула его:

— Сев, учти, я дважды пирог греть не буду... идем с нами.

_____________________________________