"Помилостивей к слабостям пера..." (джен)

Вильям проснулся ближе к полудню — вчера допоздна засиделся при свечах, набрасывая линии нового сюжета и даже отдельные отрывки текста. Летнее солнце било в глаза. И почему-то ужасно чесался нос. Комар, что ли, укусил?

— Все королева Маб. Ее проказы… — счастливым шепотом произнес Вильям, с наслаждением почесывая кончик носа.

В голове промелькнул замечательный монолог Меркуцио об этой самой фее Маб, который сам собой родился ночью. Он станет отличной пружиной сюжета, этот монолог! Вот и нашлось недостающее звено, над которым Вильям бился более двух недель! Он все никак не мог подобрать достойного предлога для того, чтобы девушка, в которую влюбится Меркуцио, в итоге досталась бы его брату-близнецу Ромео.

Убивать Меркуцио ему совсем не хотелось. Все-таки это один из трех главных героев. Сначала Вильям даже хотел перенести действие пьесы из Италии в Китай или в Индию, где, как он слышал от знакомых купцов, разрешено многомужество — и женить на Джульетте сразу обоих. Но потом вспомнил о пуританах, чье влияние в обществе росло день ото дня, и решил не дразнить этих безумных фанатиков.

В итоге Вильям решил сделать Меркуцио счастливым, соединив его узами брака с королевой Маб, которая умчит его в свои владения. И даже придумал ту часть текста, где Меркуцио говорит брату о своей дальнейшей участи:

Я остаюсь навек в ее тенетах.

О королева Маб! Она сильней

Чем вся моя привязанность мирская

К своей семье, к Вероне, даже к жизни…

И на ее волшебной колеснице

Я улетаю в край, где правит Маб,

Где ждет меня бескрайнее блаженство...

Но когда он прочел эти строки Анне, та живо раскритиковала их.

— Что за вздор, Вильям? Я, конечно, понимаю, что для тебя Меркуцио — как второе «я», ну прямо как этот, как его… Ну, как ты это называл по-латыни…

— «Альтер эго», — машинально подсказал Вильям.

— Ага, вот это самое «эго». Но это же не значит, что ты должен передавать ему свои худшие привычки! Сам не брезгуешь набивать свою трубку этим поганым каннабисом — и Меркуцио своего таким же фантазером и любителем травки выставляешь. Женитьба на Маб, да? Нет никаких фей, все это выдумки простонародья! Жениться на Маб — означает сойти с ума. Вот, значит, какую судьбу ты готовишь своему любимцу?

Вильям тогда был разгневан и смущен одновременно. Анна в чем-то, безусловно, права… Нет, она никогда не заставит его отказаться от любимой трубки. Но над судьбой Меркуцио и вправду следовало задуматься посерьезней. Значит, приличным женщинам вроде Анны такой Меркуцио не понравится. Хм… Да и кивок в сторону суеверий, бытующих в народе — это тоже совсем не то, за что Вильяму хотелось бы выслушивать комплименты. В конце концов, все эти граундлинги ⁽¹⁾ не так уж сильно обогащают театр своими жалкими пенни — только и знают, что заплевывать обширное место перед сценой шелухой от орехов да удобрять его своей мочой. Убирай еще после них… А арендная плата за землю все растет, и возможно, в обозримом будущем театру придется переехать на территорию какого-нибудь другого землевладельца, более сговорчивого ⁽²⁾. Так что лучше потрафить вкусам публики почище, побогаче… Ладно, решено — упоминание о фее Маб промелькнет в пьесе всего разок, мимоходом. Привет любимому каннабису, кхе-кхе.

Но куда ж тогда девать Меркуцио? Может, сделать так, чтобы он благородно отказался от любимой ради брата? А Ромео и Джульетта будут жить долго и счастливо! Дамам с сидячих мест, чьи отцы и мужья могут себе позволить заплатить за табуреты в ложах, а то и за места прямо на сцене ⁽³⁾, такое наверняка понравится. Сделать, что ли, счастливыми всех трех заглавных героев? Да-да, заглавных — Вильям уже и название для будущей пьесы придумал: «Братья-соперники, или выбор Джульетты».

Или, может, отдать Джульетту Меркуцио, а Ромео пусть умрет — к примеру, на дуэли с тем же Меркуцио? Однако все существо Вильяма восставало против такого финала. Джульетта — это, конечно, хорошо, это большое счастье, любовь и все такое, но есть нечто, что выше любви — это счастье творчества… Кстати, может, сделать Меркуцио поэтом или драматургом? Нет, не пойдет. Он же дворянин, как-никак. Негоже дворянину зарабатывать себе на жизнь, пусть даже легким инструментом вроде пера… Хватит с него и монолога о Маб: этого вполне достаточно, чтобы показать, что Меркуцио — душа возвышенная и поэтическая.

Не желая вставать и целиком отдавшись на волю лени, Вильям, вольготно раскинувшись на постели, и так и этак крутил в голове свою задумку. На внешнем сходстве Ромео и Меркуцио были завязаны почти все основные пункты сюжета. Но закрутится этот танец двух братьев вокруг Джульетты далеко не сразу. Сначала Ромео должен влюбиться в какую-нибудь там… как бы ее назвать? Ну, пусть будет Розалина. Вильям широко улыбнулся, вспомнив Рози — ох и огонь девка! Как говорится, подальше от ушей Анны. Уж очень сурова его благоверная. Нет, он уважает и ценит Анну, но где же ей, даме в солидном возрасте за тридцать, равняться с семнадцатилетней резвушкой Рози! Некстати подумалось о том, как Анна, да и другие приличные женщины, отреагируют на имя Розалины — не усмотрят ли в нем намека на Рози из Саутворка⁽⁴⁾, известную на весь город? Ой, да пусть вопят сколько им влезет! Неужели в далекой Вероне не могло быть своей знаменитой красотки вроде Рози? Это даже придаст популярности пьесе! Да и граундлингам подачка будет… Не все же ему галереи да ложи радовать. Вильям ухмыльнулся в предвкушении.

Завтра Петров день. Почему-то вспомнилось о том, что Петр — ключник рая… В глубине души зрело и оформлялось неприятное ощущение. Кажется, он понял, почему ему так отчетливо привиделись ключи от райских врат в руке Петра. Нет-нет-нет, только не это! Вильяму не хотелось убивать Джульетту. И он решил откупиться от своей фантазии тем, что, вскочив с постели, быстро, словно его черти подгоняли, набросал разговор Джульетты с матерью и кормилицей. В уста кормилицы он вложил упоминание о том, что Джульетта родилась в Петров день.

Отложив перо, Вильям перевел дух. Ощущения того, что он откупился полностью, все равно не было. И он, смирившись, осторожно обдумал такой поворот сюжета, как смерть Джульетты. Разумеется, только после того, как зрители вдоволь насладятся ухаживаниями за ней Ромео и Меркуцио (а уж он, Вильям, постарается написать так, чтобы эти ухаживания растаскали на цитаты!) и тем, как Джульетта постоянно путает этих двух так похожих друг на друга молодых мужчин. Хотя… Если Джульетта умрет — это же будет драма! К чему там путаница, с какого боку? Опять потакать этим зрителям-за-пенни?

Впрочем, путаница — это не обязательно комедийные перипетии. Можно и трагические придумать: например, Ромео промахнулся балконом и угодил в комнату матери Джульетты. Или в комнату кормилицы. И тогда… А что тогда? Да ничего! Ублажат его там за милую душу — что кормилица, что сама высокородная госпожа! И опять получится комедия… Уф-ф-ф. Да что ж такое, а!

Вильям встал, умылся и начал одеваться. К часу дня обещали заглянуть братья Бёрбеджи — Ричард и Катберт⁽⁵⁾. Надо успеть привести себя в порядок, но главное — причесать растрепанные мысли. Ведь сегодня важный день: он впервые поведает компаньонам о своем новом детище и даже покажет наброски будущей пьесы.

Но дело даже не только в этом. Вильям задумал кое-что еще. Он признается Бёрбеджам, которых искренне уважает, что сделал им подарок. Написал роли специально для них. Не для одного только Ричарда — любимца публики, под которого давно пора написать не то что роль, но и целую пьесу. Но и для Катберта, который относительно недавно тоже выступал на сцене, но сейчас оставил актерское ремесло и взвалил на себя антрепренерскую деятельность в театре, который основал его отец.

Катберт был старше Ричарда на три года, однако эта небольшая разница в летах совершенно не ощущалась. Братья выглядели близнецами — настолько они были схожи внешне. Именно эта схожесть и натолкнула Вильяма на идею пьесы, в которой два брата-близнеца ухаживают за одной и той же девушкой. Он мечтал заинтересовать Катберта настолько, чтобы тот вновь вышел на сцену.

Вильям, конечно, понимал, что надо ведь кому-то и управлять таким сложным (и весьма прибыльным!) заведением, как театр. И все же ему было бесконечно жаль, что в лице Катберта английская сцена потеряла великий талант. Братья Бёрбеджи могли бы стать двойной звездой, но сейчас вся слава доставалась Ричарду, о Катберте же помнили разве что юристы да поставщики, с которыми тому приходилось обсуждать финансовые и прочие дела обширного театрального хозяйства. Это несправедливо! Катберт был не менее блистательным драматическим актером, чем его младший брат.

Вильям долго думал об этом, и наконец решил написать пьесу, в которой братья могли бы выступать вместе, обыгрывая свою невероятную фамильную схожесть. От такого предложения, по его мнению, Катберт просто не смог бы отказаться. Единственное на данный момент затруднение состояло в том, что пьеса, над которой Вильям работал ради этой идеи, никак не хотела превращаться в драму. Но об этом он пока не задумывался всерьез. Главное — уговорить Катберта, а остальное можно потом как-нибудь уладить.

И вот они втроем сидят за столом. Вильям растерян и даже подавлен. Его идея получила решительный отпор, причем не только со стороны Катберта. Ричард тоже был против!

— Вильям, актерское ремесло — это галеры. Тебе ли не знать? Ты ведь и сам был актером, — говорил Ричард задушевным, проникающим в самое сердце голосом, которым он брал в плен тысячи зрителей. — Безусловно, это еще и слава — если повезет. Впрочем, я ничуть не сомневаюсь, что Катберт заслужил славу в полной мере. Даже, возможно, больше, чем я! Но наше ремесло — это еще и тяжелый ежедневный труд, который не оставляет времени ни на какую другую работу. Понимаешь, к чему я клоню?

— Не совсем, — нахмурился Вильям. — Не думаю, что кто-то из нас троих боится тяжелой работы.

— Я не о работе как таковой, а о времени, которое она отнимает... Если Катберт вернется к актерской профессии, нам с ним не на кого будет оставить отцовское ремесло. Теперь понимаешь? Да мы все пропадем, если Катберт променяет конторку на сцену! Денежные дела кому попало не доверишь. Это тебе не актерское мастерство! Там еще можно следовать путем проб и ошибок. Сегодня, скажем, принял парнишку в труппу, а завтра увидел, что актера из него все-таки не получится — и выгнал взашей. Но с бумагами да расчетами должны работать только доверенные люди, к тому же опытные. Их нельзя менять как перчатки. А я, сам знаешь, Катберту в этих делах не помощник. Вроде родились в одной семье, учились у одних и тех же учителей, но Катберт спокойно жонглирует в уме числами с дробями, а для меня два на два перемножить — все равно что в Сити через Темзу вплавь добраться...

— Я понял, — тихо произнес Вильям. — Ты прав. И Катберт прав.

Вильям опустил голову. Его невостребованные добрые намерения осыпались, подобно осенним листьям. И тут Катберт добил его окончательно. Вновь заводить разговор о значимости работы антрепренера он после пламенной речи брата уже не стал, зато перевел тему беседы на будущую пьесу, которую Вильям представил им.

— Касательно пьесы выскажусь так, Вильям: задумка хорошая, но ты ее выруливаешь не туда. Оглянись вокруг — комедий сейчас и у конкурентов полно. Ты не скажешь ничего нового, если явишь публике еще одну смешную историю. Зато о трагической любви, смертях да о героях давно уже никто ничего крупного не писал и не ставил. Не ошибешься, если превратишь этот сюжет в трагедию. Народ к нам валом повалит!

Это были слова купца от искусства, а не актера. Тем жестче была их правота. Вильям вздохнул и спросил не без ехидства:

— И кого же мне убить?

— Прежде всего — Меркуцио, — уверенно ответил Катберт. — Он мешает. И вообще, не делай его главным героем. Его место — на заднем плане.

Вильям глянул в глаза Катберту и вдруг разглядел в их голубоватой льдистой мгле ответы на все свои невысказанные вопросы. Да, Катберт хотел бы вернуться на сцену. Да, он никогда этого не сделает. И понимает, что брат про себя радуется этому, потому что ни с кем не хочет делить свою власть над умами и душами лондонцев. Да, Катберт хотел бы сыграть Меркуцио. Для него это такой же важный персонаж, как и для самого Вильяма. Но Меркуцио, с его мечтами и фантазиями, должен умереть — и точка. Он должен отойти на задний план, а это иногда хуже, чем смерть. Слава драматурга иногда способна задушить славу актера, как это случилось с Вильямом. Конторка способна стать пыточным инструментом, как это случилось с Катбертом. Но Вильям исполнит свой долг перед театром. И Катберт тоже. А Меркуцио уйдет в никуда.

— Послушай, Вильям, Катберт дело говорит! У него нюх на вкусы публики, ты же знаешь… — в голосе Ричарда переливались нотки счастливого предвкушения новой роли. — О, идея! А что, если ты убьешь их всех? И Меркуцио, и Ромео, и Джульетту… Люди давно не видели хороших, крепких трагедий. Вот увидишь, такая пьеса прогремит, как выстрел из пушки!

Когда за окном совсем стемнело, Вильям зажег свечи. Заточил перо. Долил в чернильницу чернил. Он не торопился приступать к работе, хотя из глубины души уже рвались наружу, теснясь и толкаясь, стройные строки… Что удивительно (или совсем не удивительно?), для него больше не было проблемой примирить свой игривый, беззаботный настрой с необходимостью писать трагедию. Теперь эта необходимость давалась ему без труда. В голове сложился четкий план сюжета, прямолинейный до примитивности. Если совсем вкратце, то «они познали любовь и умерли». Что может быть проще и трагичней, в самом деле?

Название, конечно, придется поменять. «Любовь до гроба»? Нет. Банально. «Торжество смерти в Вероне»? Расплывчато как-то — сразу и не поймешь, о чем пьеса, кроме того, что где-то в Италии кто-то умер. «Жизнь и смерть двух несчастных влюбленных из Вероны»? Красиво, но по-старомодному витиевато. А публике подавай новизну. Кроме того, Катберт говорит, что чем короче название пьесы, тем лучше оно запоминается публике. И с той же целью советует включать в название имя хоть одного из героев. Ну что ж, тогда пусть будет просто «Ромео и Джульетта». Да, незатейливо, зато сразу видно, что про любовь.

Конечно, не того Вильяму хотелось, видит бог, совсем не того… Он вполне мог бы написать такую пьесу, где люди обнажали бы самые тонкие стороны своей души! Разумеется, это вышло бы в ущерб шутовским кривляньям (которые сейчас, к счастью, стремительно выходят из моды) и дешевому пафосу (который, видимо, не выйдет из моды никогда). И Вильям гордился бы этим! Но Катберту виднее. Если для того, чтобы их общий корабль под названием «театр» удержался на плаву в шумном житейском море, ему, Вильяму, придется спеленать свое воображение и заткнуть кляпом рот своему таланту — что ж, он готов пойти на это.

Хотелось бы, конечно, намекнуть зрителям (если не нынешним, то хотя бы будущим, которые станут смотреть эту пьесу после его смерти — и, возможно, будут иметь более тонкие вкусы), что эта пьеса — далеко не то, что он, Вильям, мог бы дать людям, прояви он свой талант по максимуму. Но как это сделать поэлегантнее? Словно в ответ на его раздумья, в голове сами собой стали складываться строчки. Вильям прикинул, где бы они лучше всего смотрелись, и решил, что самое место им — в конце пролога. Он обмакнул перо в чернильницу и размашисто вывел:

Помилостивей к слабостям пера —

Их сгладить постарается игра.

1) Публика в стоячем партере, где плата за вход составляла всего 1 пенни.

Вернуться к тексту

2) Так и случилось в итоге.

Вернуться к тексту

3) В театре времен Шекспира сидячие места для наиболее привилегированных зрителей располагались прямо на сцене.

Вернуться к тексту

4) Район, где во времена Шекспира располагалось большинство лондонских борделей. Театр располагался там же.

Вернуться к тексту

5) Сыновья известного актера и импресарио Джеймса Бёрбеджа, построившего первый в Англии театр под названием The Theatre. Ричард был известным актером — настоящей звездой английского театра елизаветинских времен. Его старший брат Катберт управлял театром и был антрепренером.

Вернуться к тексту