Уйти от судьбы? (джен)

Царь-батюшка Дормидонт Прокопович с утра был не в духе. Сидел, кашку жиденькую хлебал, на сырники да на колбаску мрачно косился — запретил голштинский доктор Шрайбикус жареное да жирное есть, всё про царёв хабитус талдычил: «он есть отшень велик, йа!». Дормидонт Прокопович толком про хабитус не понял, но нянька его старая попросту сказала:

— Раскушался ты изрядно, Дормидонтушка, в двери скоро не пролезешь, так что на кашки да на капустные щи переходи, милок!

Вот теперь царь и мучился — а тут ещё сынок младшенький, детинушка неразумная. В голове ветер, пользы от него никакой, а пристроить куда-нибудь надо — чай, не простой человек.

— Жениться не надумал ещё? — вкрадчиво спросил царь у младшего сына.

— Не надумал, батюшка, — улыбнулся Иван-царевич, а сам колбаску с блюда ухватил, охламон.

— А зря, — покачал головой царь-батюшка, — самое время. Четверть века почти прожил, не шутка. Старшие братья вон к тому времени уж свадьбы сыграли, по старому обычаю. Всё честь по чести.

В Тридевятом царстве издавна царевичи женились, как деды-прадеды завещали. Выйдут на двор, возьмут лук в руки, да и пустят стрелу по воле ветра — куда прилетит, там и жену ищут. Летали стрелы обычно в сторону гостевого терема, где подходящие невесты дожидались. Хорошо всем было, удобно. И сам Дормидонт так жену сыскал — из Алемандии как раз посольство с принцессой прибыло, и сыновья его старшие — Семён на свейской принцессе женился, Кузьма на боярской дочери: шибко уж боярин Оглотков богат был, а всех наследников — одна дочь Дорофея. А теперь вот и младшенького оженить пора.

— И на ком же мне жениться прикажете? — осторожно спросил Иван. — Знаете же, что я хотел съездить мир повидать.

— Вот и повидаешь, — покивал батюшка, — дангутская земля как раз через полмира от нас.

— Как дангутская? — оторопел царевич. — Я в Алемандию хотел…

— Нечего тебе в Алемандии делать, — сурово ответил царь, — народ там дурной насквозь. Нет уж — женишься да консортом в Дангутское царство поедешь. У царицы Туракины одна дочка, вот ей зять позарез и нужен. Да со стороны, чтобы своя-то знать вся не перелаялась. Так что готовься — приедут послы завтра, отдохнут, да потом стрелу и пустишь.

— Кошмар, — пробормотал царевич. Он от покойной маменьки кой-каких алемандских слов нахватался — то «кошмар» сказанет, то «шарман», то «пардон» — тьфу ты, пропасть. А ещё «скандал» — этому слову Жоржетта Людовиковна весь дворец выучила, скандалить она была великая мастерица.

— Кому кошмар, а кому честным пирком да за свадебку, — царь доел ненавистную кашку и встал из-за стола. — Иди, обалдуй, к свадьбе готовься.

* * *

Вышел из дворца Иван-царевич, на ненавистный гостевой терем покосился, плюнуть хотел — да сдержался, маменька покойная бы дурных манер не одобрила. Повернулся к выходу со двора — да с размаху в кого-то здоровенного, как медведь, врезался.

— Куда твоя смотреть, мангус дурной? — услышал он шипящее. — У-у, башка без мозги!

Поднял Иван голову — на него чёрные глаза-щёлочки со злостью уставились — прямо с плоской, как блин, изжелта-смуглой физиономии.

Дангутское посольство, как видно, раньше времени добралось.

— Прости, батыр, — извинился Иван, — задумался я.

— Батыр? — рявкнул дангут. — Ах ты, собака! Кара-чулмус, барса-кельмес! — и дальше что-то уж вовсе непонятное, но ругательное точно.

— Не гневайтесь, царевна, — выплыл откуда-то из-за иванова плеча боярин Алтын-Нащокин, — царевич Иван не хотел вас обидеть.

И глазами Ивану страшные знаки давай подавать — винись, мол, пока не поздно!

— Царевна? — упавшим голосом переспросил Иван. Больше всего та царевна на Никиту-кожемяку с Посада походила — что статью, что запахом.

— Царевна Туракина, — важно кивнул боярин, — невеста ваша наречённая.

— Макабр, — брякнул Иван, да и был таков.

До вечера он в лесу возле речки Смородины отсиживался — с лешим в шахматы играл да про судьбу свою невесёлую рассказывал. Леший только охал да головой крутил — всё удивлялся.

— И пошто тебе, Ваня, экое-то невезенье? — спросил он. — У них, дангутов, я слышал, ни лесов, ни речек, степь да пустыня, как там жить-то можно?

— У них ещё и горы есть, — ответил Иван, — а жить везде можно, коли привыкнуть. Вот только не по сердцу это мне.

— Да как же, — Леший посмотрел на своего ферзя, которого Иван вот-вот мог взять, и горестно вздохнул, — как же без лесу-то? Я бы зачах там в одночасье.

— Живут же дангуты, не чахнут, — Иван вспомнил невесту и подумал — лучше бы чахли, что ли. Царевна Туракина была выше его на голову и шире раза в три.

— Так ты же не дангут, — Леший покосился на Ивана и уверенно сказал: — Не, не дангут. Ладно, Ваня, не печалься. Утро вечера мудренее — глядишь, и тебе судьба улыбнётся.

Иван только кивнул — на улыбки судьбы он не надеялся.

А зря, как потом оказалось.

* * *

Испытание на полдень назначили — как издавна заведено было. Дали Ивану в руки лук — старинный ещё, прадедовский, тугой — еле натянешь. Натянул Иван тетиву, стрелу белопёрую в руки взял да и выстрелил, не глядя особо — всё равно дангуты стрелу ухватят, чтоб им всем и барса-кельмес, и кара-чулмус повстречались. Вот только стрела в небо понеслась — да там и пропала.

— Это что ещё? — начал было царь-батюшка, но Иван не стал дожидаться — а в ноги ему поклонился и сказал:

— Пойду свою наречённую искать, батюшка! Не судьба мне здесь женатому быть, видимо!

Да и был таков — пока опомнились, его и след простыл.

Мешок дорожный Иван ещё с утра собрал — исподнее, портянки, пару рубашек, нож хороший, кремень с огнивом, полотенце, нянькой расшитое. Да положил ещё самобранку — не скатерть, правда, салфетку только — кувшин воды, краюха хлеба, шмат сала да яблоко на ней появлялись — но в дороге и то за счастье будет.

И пошёл Иван куда глаза глядят.

— Спасибо тебе, дяденька Леший, — благодарно сказал он. — Я бы и так ушёл, да твоя помощь как раз кстати пришлась.

* * *

По лесу ходить привычка нужна, конечно, но Иван как раз привычный был. И то сказать, в сплошь лесном Тридевятом царстве мало кто сызмальства к лесу не был приучен. Так что пробирался Иван спокойно по людским тропкам, на звериные не сворачивая — с кабанами или с медведем объясняться не хотелось, пока под вечер к берегу реки не вышел.

Река Смородина вбирала в себя без счету малых рек да речушек, вот и эта речка из таких была. Маленькая, сонно-дремотная, берега осокой да камышом поросли, над водой стрекозы летают... Решил Иван умыться, выбрал место почище, к воде наклонился и обомлел.

На листе кувшинки сидела здоровенная лягушка, у лапок которой лежала его злополучная стрела. Та самая, жениховская, с опереньем белым.

— Твою мать! — выдохнул Иван.

— А вот тёщеньку свою ты бы не вспоминал, никвак появится! — строго сказала лягушка. — Ну что, женишок, знаквомиться будем?

— Ты кто? — изумлённо спросил Иван.

— Ну ква, — обиделась лягушка, — судьба твоя, кто ж ещё.

— Хреновая у меня судьба, — мрачно сказал Иван, — в каком бы варианте она не предстала.

— У тебя хоть кварианты были, — не менее мрачно ответила лягушка, — а мне и их не перепало. Квакой бес тебя под руку толкнул, а?

— Да откуда я знал, что стрела к тебе прилетит? — возмутился Иван. — Я вообще не глядя стрелял!

— Тебя не Иваном зовут? — поинтересовалась лягушка.

— Иваном, — ответил тот.

— Иван-дурак, — покачала головой лягушка. — Вот свезло.

— Иван-царевич, — поправил её жених.

— А в твоём и моём случае без разницы, — лягушка посмотрела на Ивана и скомандовала: — Ну, что уставился? Бери стрелу, бери меня и поворачивай домой.

— А ты не много на себя берёшь? — возмутился Иван. — Нужна ты мне больно. Сидела здесь до меня — и дальше сиди, а стрелу на память оставь. Будешь потом внукам хвастаться — мол, меня царевич сватал, а я ему отказала!

Он повернулся и пошел прочь от берега.

— Ещё каждая жаба мне указывать будет, — сердито проворчал он. — Мало мне царя-батюшки.

* * *

Спал Иван беспокойно — а проснувшись, первым делом увидел глядящую на него лягушку.

— Сгинь-пропади! — посоветовал ей Иван.

— Квак же, — сварливо ответила лягушка, — размечтался. Ты от меня теперь не избавишься, разве что вот Кащей меня украдёт.

— Пусть крадёт, — согласился разозлившийся Иван, — или, лучше всего, я ему тебя сам отдам. Из рук в руки.

— Точно отдашь? — прошелестел рядом бесплотный голос.

Яркий летний день словно померк, звуки стихли — а скандальная лягушка, сидевшая рядом со стрелой (как дотащила-то её до полянки, где Иван устроил ночлег), посерела. Была зелёная, как огурец малосольный, а стала ровно туман над речкой. Плюнул Иван (жалко дурную лягушку стало, чего уж там), да и сказал:

— А с чего ради? Что моё, то моё. Хоть лягушка, хоть избушка. Чего добром-то разбрасываться?

— Ну-ну, — прошуршало рядом. И сразу краски со звуками вернулись — ветерок траву качнул, кузнечики запрыгали, птичьи голоса в отдалении перекличку устроили — видать, заметили кого.

Достал Иван из мешка полотенце расшитое и лягушку поманил:

— Забирайся, что ли, как там тебя. Пошли отсюда.

Лягушка прыгнула на полотенце, устроилась поудобнее и на стрелу лапкой указала:

— Забирай! Нечего её в лесу оставлять, мало ли квому попасть может. А ты далеко собрался-то, женишок?

— Во дворец, — вздохнул Иван, — куда ещё-то. Отбегался.

— А квуда хотел? — говорила лягушка чисто, вот только на звуке "К" подквакивала.

— Мир посмотреть, — сумрачно сказал Иван.

— Ну и пойдем, — согласилась лягушка. — Во дворец-то всегда успеем. Я, может, тоже хочу мир повидать — а то всё река да болото.

— Точно? — повеселел Иван. — И замуж прямо сейчас не рвёшься?

— Не рвусь, не бойся, — утешила его лягушка. — Квак говорится, мы не слишком хорошо знаквомы.

— Ну, так давай знакомиться, — Иван подобрал стрелу, замотал в одну из запасных рубашек, увязал дорожный мешок и забросил за плечи. Лягушка с полотенца ему на плечо прыгнула и за воротник уцепилась.

— Давай, — согласилась она. — А квак меня звать — сам решай.

— Квак? — хмыкнул Иван. — Ну быть тебе тогда Квасилисой. Квасилисой Премудрой. Или попросту — Квасей.

— Квак? — возмутилась лягушка.

— Квася, — сказал Иван. — А что — хорошее имя, знаковое, можно сказать. Тут тебе целая история выйдет. Как у аглицкого пииты Шекспира.

— Не знаю такого, — удивилась лягушка.

— Расскажу как-нибудь, — пообещал Иван и отправился вперёд. По узкой лесной тропинке, вдоль берега Смородины, в сторону алемандской границы. Лягушка сидела на его плече и с интересом озиралась по сторонам.

И впереди у них был целый мир.