Видна птица по полету (джен)

Роланде нравились птицы. Довольно банальное увлечение для того, кого стихийная магия поднимала в воздух раньше, чем он пошёл. В памяти сохранились обрывки воспоминаний, такие бледные, что иногда казалось, будто Роланда всё себе придумала: она почти в отчаянии, пытается бежать за улетающей птицей, из последних сил подпрыгивает... и взлетает. Правда, воспоминание не сохранило, как, пролетев от силы несколько футов, Роланда со всего маха влетела в толстую ветку неудачно подвернувшегося дерева — это картину уже дорисовывали родители. Расшибленный нос, огромная шишка на лбу — видимо, невысокая цена за полёт, раз родители могли вспомнить не менее десятка таких случаев с левитацией в прыжке.

А потом она стала постарше и перестала взлетать, сколько бы ни прыгала. И ощущение комка в груди из ярости, обиды, досады и чувства, что её обманули, запомнилось надолго. Папа как-то рассказывал, что птицам нужно быть очень легкими, чтобы они могли летать, и даже внутри некоторых костей у них воздух. У Роланды с того момента, видимо, какие-то маленькие косточки наполнены завистью.

Мама говорила, что примерно с того времени Роланда стала куда внимательнее наблюдать за птицами, подолгу рассматривая, как те плавают высоко в небе. Сама Роланда помнит только одну птицу. Она на какое-то время обосновалась недалеко от их дома. Только почему-то не летала. Позже пришла догадка, что, возможно, Роланда просто не заставала её за этим занятием. Но тогда о таком почему-то не думалось. Все разы, когда Роланда замечала за птицей что-то похожее на полёт, это было неправильное и грустное зрелище. Птица странно махала крыльями, иногда даже невысоко взлетала, но тут же опускалась на землю и шла по траве до своего дерева, где у неё было убежище. Будто она была только похожа на других птиц и могла лишь подражать им, не умея взлететь, или же почему-то сомневалась, стоит ли ей вообще это делать. Роланда даже первое время колебалась: птица ли это? Но потом решила понаблюдать ещё немного. И не заметила, как они почти подружились. Роланда звала её Птицей, иногда они вместе сидели, и каждый думал о своём. Роланда смотрела, как далеко в небе кружили почти неразличимые тени. А потом к дереву стала прилетать другая птица. Непохожая. Может, это была птица другого пола с отличающимся окрасом, а, может, и вовсе другого вида. Роланда была не рада новому соседству, её раздражало постоянное мельтешение где-то рядом. Она даже пыталась прогнать незваного чужака, но тот настойчиво прилетал, всё время крутился где-то поблизости и словно не замечал попыток Роланды его прогнать. Да и её саму. Спустя какое-то время Птица стала подпускать чужака ближе. И вот он уже приглаживает ей клювом перья. А потом он всё-таки улетел. И Птица улетела вместе с ним.

Роланда тогда целый день прождала у дерева, а под вечер всё-таки решилась пойти на крайние меры. Хорошенько разбежалась и подпрыгнула на сколько хватило сил. И не допрыгнула даже до нижней ветки дерева, до которой папа доставал, просто поднимая руку. Так она прыгала, пока ей не пришла мысль, что, наверное, стоит попробовать ещё махать руками. И она оторвалась от земли! За спиной хрустнуло. Роланда дернулась, обернулась назад: там стоял очень виноватый папа. С волшебной палочкой в руке. Роланду медленно опустило на землю. Ноги гудели, глаза щипало, горло перехватывало, так что Роланду хватило только на сиплое: “Я хотела сама”. И на ближайшие несколько дней это были все слова, с которыми она обратилась к папе. Она тогда убежала и долго выплакивала своё горе, пытаясь вытолкнуть всё то тяжелое, что засело внутри.

Больше папа так не делал. Роланда быстро его простила, тем более, что скоро на неё обрушился просто шквал впечатлений: папа принёс ей метлу. Это была подержанная метла, всё ещё в неплохом состоянии, хоть и не новая. Но это было неважно. Ведь Роланда снова ощутила, как сама поднимается в воздух! Хоть и почти сразу же свалилась в траву. Папа показал, как держаться на метле, как ухаживать за ней, как подрезать торчащие прутики, чтобы метла не взбрыкивала, папа показал, как летать. Это была её Стрела, её друг и её крылья. Роланда была счастлива. Но всё же иногда при взгляде на теперь куда ближе парящих птиц сквозь восхищение едва заметно проглядывала зависть. И Роланде становилось очень стыдно перед Стрелой.

Ещё ей было стыдно, когда она загадывала перед сном, чтобы ей хоть один раз приснилось, что она летает. Сама, без Стрелы. И, что самое обидное, ей ни разу такого не приснилось, хотя мама давно рассказывала про свои детские сны, что она летала. И папа рассказывал. Просыпаясь после очередного нелетучего сна, Роланда думала, завидовала ли Птица, сидя у дерева, тем, кто летал высоко и далеко? Чувствовала ли она себя птицей, до того как улетела, знала ли она это про себя?

Когда Роланде покупали комплект учебников для первого курса, она с удивлением уставилась на учебник по зельям. Почему ей не пришло это в голову раньше? Мама иногда пила зелье сна без сновидений, раз есть такое, то должно же быть и такое, чтобы наоборот? Чтобы приснилось то, чего хочешь? Роланда довольно вскинула голову и поняла, что папа уже расплатился и теперь смотрит на неё так, словно знает, о чём она думает. Смотрит будто даже с жалостью. Роланда рассердилась, закопала учебник поглубже в котёл, и решила, что больше не будет заниматься такими глупостями. А то это ещё хуже, чем подпрыгивать и махать руками.

И, отправляясь в школу, Роланда пообещала себе научиться летать на Стреле так, что птицы обзавидуются.

Впервые увидев громадину замка, Роланда ощутила что-то близкое к восторгу и ужасу одновременно. Хогвартс тянулся в небо каменными рёбрами-прутьями, словно огромная клетка. Теперь необходимость научиться первоклассно летать стала ещё более очевидной.

За несколько лет Роланда собрала, кажется, полную коллекцию всевозможных переломов, ссадин и ушибов. Зато к окончанию школы на вопрос “Что у тебя получается лучше всего?” у неё был практически однозначный ответ. “Летать”. Так что, когда уходящий преподаватель полётов предложил ей остаться и заменить его, она даже не раздумывала.

И теперь, оставаясь на поле после урока, облетая окрестности, она часто думала, что, наверное, сейчас уж может выдохнуть: теперь, когда, кажется, цель уже достигнута? Но ведь это, наверное, неправильно? Взрослая жизнь только началась, а у неё уже нет цели. Может, стоит найти новую?

Как искать новую цель, Роланда представляла себе смутно, так что решила начать с библиотеки. Теперь у неё и допуск был шире, вдруг в тех секциях, что недоступны ученикам, найдётся дельный совет?

Но библиотека всё та же, кажется, что ничего и не изменилось с того момента, как Роланда готовилась к экзаменам. Хотя девушку-библиотекаря она, кажется, до этого не видела. Тоже недавно начала работать? Или это просто Роланда не заметила? Хотя должна же она была запомнить человека, кто выдавал ей книги все эти годы? Вроде бы не эта девушка, но вдаваться в подробности память отказывалась. Роланда снова почувствовала что-то сродни неловкости: так случилось, что другие люди не то чтобы ей не нравились, но нормально пообщаться вне уроков или за пределами ежедневной рутины как-то не получалось. Да и сложно вести доверительные беседы с сокомандниками во время напряженного квиддичного матча, а тем более с теми, кто оставался внизу — они даже толком не видели друг друга, о каких симпатиях может идти речь? И в какой-то момент Роланда смирилась, что ей всё так же, как в детстве, больше нравится смотреть на птиц, чем общаться с людьми. Наверное, это нормально — искать общества себе подобных и испытывать к ним симпатию. С людьми вот получалось неуклюже: с успехом обгоняя в удачные дни ветер, за людьми Роланда как-то не поспевала. Только ей казалось, что она поняла, как с ними быть, они исчезали из её жизни. Роланда всё так же могла их увидеть, но пересечься не получалось.

Теперь в жизни Роланды, кроме полёта, появилась ещё одна константа — библиотека. Почти каждый день она приходила в поисках того знания, которое бы расширило её горизонт, раздвинуло рамки, которые она внезапно обнаружила, только когда они уже начали врезаться ей в тело. Обнаружила, но не осознала. Она всё ещё не поняла, что из себя представляют эти рамки, но у неё было на это время — в пространстве библиотеки, где всё словно замедлялось и почти замирало, в это было несложно поверить. У Роланды появился свой любимый стол у одного из стеллажей, чего не случилось за все годы обучения. С этого места лучше всего было видно, как за высоким стрельчатым окном пробегали облака, то скрывая, то снова выпуская на волю солнечный свет, в полосах которого медленно парили пылинки. Каждый раз, открывая дверь в библиотеку, Роланда знала, что почти наверняка увидит там склоненную голову библиотекаря. За это время Роланда успела выяснить, что зовут этого библиотечного духа Ирма Пинс, что она очень строго следит за тишиной и дисциплиной и что студенты её побаиваются, несмотря на то, что Ирма была едва ли старше самой Роланды. Но недостаток опыта в запугивании младшего поколения, появляющийся у преподавателей со стажем, Ирма компенсировала недружелюбной внешностью и резкими, но при этом удивительно бесшумными движениями сухопарого тела. Стараясь помалкивать в самой библиотеке, за её пределами дети с энтузиазмом бурчали на “стервятника Пинс” и с увлеченностью первооткрывателей обсуждали, зачем такой длинный крючковатый нос вообще может понадобиться человеку. Только спустя какое-то время Роланда заметила, что в этих обсуждениях почти никогда не участвуют первокурсники, что казалось странным: неужели эти, совсем недавно выпорхнувшие из родительского гнезда, дети, вряд ли привыкшие к сильно строгому обращению, не впечатлились нелюдимой манерой не-общения Ирмы? Но, пораздумав, Роланда, как ей показалось, раскрыла секрет. Вот и сейчас, когда она в очередной раз бродила между стеллажами в бесплодных поисках, это снова случилось. Нечасто, так редко, что каждый раз это вызывало удивление, Ирма что-то коротко и, видимо, очень ёмко объясняла первокурсникам. Только им. Говорила Ирма негромко, так что уже за несколько шагов от неё почти ничего не было слышно. Но то, что удавалось разобрать, вызывало противоречивые чувства. Таинственные возвышенные максимы, пройдя через её разум, медленно и тяжеловесно опускались на землю, где даже мелкие первокурсники могли без труда их поднять и усвоить. Роланде иногда казалось, что даже формулы чар, когда их произносит Ирма, теряют часть своего волшебства, при этом не переставая работать. Сухая польза и ни грана тайны? Может, некоторая недосказанность и сакральность необходимы для того, чтобы волшебство оставалось волшебным? А так Роланда почти слышала грохот свергаемых с заоблачных вершин знаний. Первокурсники каждый раз явно были впечатлены и благодарны за объяснения, но Роланду не покидало ощущение, что этим добрым делом Ирма скорее мстит мирозданию за то, что ей приходится пользоваться устным словом. Она так редко им пользовалась, словно нехотя, будто это и не была её родная речь, словно ей отпущено очень ограниченное количество слов на всю жизнь, и не то чтобы они ей сильно нужны, просто по случайно укоренившейся привычке она их теперь экономит. Может, она с возрастом и вовсе перестанет разговаривать “не по делу”? Оставит себе только запас на призывы к дисциплине — и всё.

Размышляя над этим односторонним знакомством, Роланда приходила к выводу, что, может, за этим человеком ей удастся поспеть настолько, что получится пересечься? — несмотря на множество различий между ними, друг к другу они были куда ближе, чем каждая из них к остальным людям.

* * *

Роланда провела последний урок полетов в этом семестре и с удовольствием смотрела, как галдящие студенты торопливо покидали квиддичное поле, на ходу обсуждая амбициозные планы на пасхальные каникулы, позабыв о приближающихся экзаменах. У неё тоже были планы: можно было, наконец, попробовать пролететь за Хогвартс-экспрессом, найти гнёзда тех необычных птиц, которых она видела… Неожиданное соображение выбило её из бодрого течения мыслей: а когда она их видела, тех птиц? Когда она последний раз наблюдала за птицами? Летала над лесом? Да хотя бы поднималась на метле, кроме как во время демонстрационных полётов во время уроков? Роланда пыталась припомнить последние несколько недель — чем она занималась в свободное от работы время? Но на ум приходили только тягучие минуты в библиотеке, когда она разглядывала разворот книги, похожий на силуэт крыльев, и ловила себя на том, что перелистнула уже несколько страниц, но не может вспомнить оттуда ни одной связной мысли, только обрывки абзацев. Хорошо, не может она вспомнить, чем занималась за пределами библиотеки, пускай. А что там-то было нового? Что она прочитала? На ум не приходило ни одной новой идеи из прочитанного или просто хотя бы содержания книг, прошедших через её руки за это время. Обида сменилась лёгкой паникой: не найти ничего нового, по пути потеряв и то, что у тебя было — это уже слишком. Роланда оттолкнулась от земли, в надежде полетать и развеяться, но не успела она пролететь и нескольких футов, как метла накренилась и чуть не сбросила её. Впервые за несколько лет. Роланда аккуратно опустилась, поставила свою Стрелу в сарай для мётел и аккуратно выбрала одну из школьных мётел. Взлетела с некоторой опаской, но метла спокойно поднялась, хоть и не так резво, как её собственная. По крайней мере без сюрпризов. В тот вечер Роланда летала до наступления сумерек, а после сидела на трибунах, пока не продрогла. В библиотеку она не пошла.

Спустя несколько дней Роланда немного отошла и смогла почти без тревоги взять Стрелу. Внимательно осмотрев её, Роланда вздохнула с облегчением: причина странного поведения метлы оказалась очень банальной, всего-то растрепались прутья. Немного подровнять — и всё будет отлично. Странно, что она сразу этого не заметила.

Пролетая на уже успокоившейся Стреле мимо окон библиотеки, Роланда подумала, что Ирма была очень земной. И всё, с чем она соприкасалась, так же тяжелело, становилось нелетучим, несвободным.

В ведении Ирмы были тысячи и тысячи книг. Часть из них была прикована цепями к стеллажам. И Роланда чувствовала, что с каждым днём звенья в её собственной цепи становятся всё тяжелее. Как сбрасывают такие цепи? Кажется, ничего похожего в просмотренных книгах не было.

* * *

После этого каждый день Роланда минимум час летала, проветривая голову и упорядочивая мысли в голове. И поняла, что теперь, когда снова стала взлетать, она куда чаще видит Ирму. На Астрономической Башне, на балконах замка, возле озера и даже на квиддичном поле, а ведь казалось, что та не покидала пределов библиотеки. Тогда как, получается, наоборот, это сама Роланда застыла на одном месте. И, снова наблюдая за Ирмой, она с всё возрастающим раздражением чувствовала, как расшатывается её уверенность в себе, в том, что она из себя представляет. Как если бы выяснилось, что крылья, которыми она так долго гордилась, не настоящие, а поделка, перья, которые держались только на приклеивающем заклинании. А потом рядом кто-то сказал: “Финита”, после чего крылья начали облетать, роняя перья, обнажая под ними что-то неизвестное, но очень уязвимое.

* * *

Каждый раз, когда где-то мелькала знакомая сухощавая фигура, даже если вокруг была тишь и метла спокойно висела в воздухе, у Роланды сбивалось дыхание, словно прямо в тот момент ветер бил в лицо и мешал спокойно дышать. Хотя твердые камни замка тоже не придавали устойчивости: как-то, столкнувшись с Ирмой в коридоре, Роланда, только уже оставшись одна, поняла, что кисти неимоверно ноют: словно она снова первогодка и только-только учится выходить из пике и с непривычки сжимает древко метлы до ломоты в запястьях.

Как мог такой статичный человек, как Ирма, вызывать эмоции, сходные с полётом на метле? Роланда каждый раз почти чувствовала покалывание в пальцах — вот ты рванул повыше и вцепился в древко. Кровь так гудела, словно ей тесно внутри. И каждый раз охватывала досада: ну зачем ей человек, если всё это ей может дать воздух и полёт? Они куда более предсказуемы, даже при внезапной смене направления ветра и с взбесившейся метлой с торчащими прутьями.

* * *

Перед окончанием пасхальных каникул Роланда решила встретить рассвет, чего уже очень давно не делала, чуть ли не с детства. Но, поднявшись с утра на Астрономическую башню, обнаружила, что не у неё одной были подобные планы. Ирма сидела там на колченогом табурете, но, кажется, вовсе не замечала, что одна из ножек вот-вот подломится. Тем не менее Ирма повернулась на звук шагов, кивнула Роланде и снова повернулась в сторону поднимающегося солнца. Роланда даже не успела кивнуть в ответ, а нарушать тишину голосом было как-то неловко. Так они вместе и смотрели, как солнце выкатывалось на небо: нахохлившаяся, но не делающая ничего, чтобы согреться, Ирма и не знающая, куда себя деть, Роланда. Становилось понятно, почему они стали видеться чаще и в самом замке, особенно в одном конкретном месте. Теперь Роланда часто видит Ирму входящей во владения Мадам Помфри, когда пробегает мимо Больничного крыла или заводит туда учеников. Ирма чихает. Помфри, даже не поворачиваясь, здоровается с ней: “Заходи, Ирма, сейчас достану”. И привычным движением протягивает ей с полки Перечное. Но Роланда ни разу не видела, чтобы Ирма чихала или кашляла в библиотеке. Наверняка, не позволяет себе нарушать тишину. И Роланда неодобрительно думает, что если бы Ирма была книгой, то несомненно не одобрила бы своего же обращения с собой. Но Ирма не книга. А потому Ирма сначала дрожит на Астрономической башне, а потом чихает и кашляет до новой порции Перечного. Сама Роланда очень естественно ощущала себя в своем теле, и, когда поняла, на каком положении тело у Ирмы, словно она в нем гостит, была очень удивлена. Это было настолько непривычно, что догадаться, в чём же дело, оказалось не так просто. Ведь когда целостность костей зависит от того, насколько хорошо ты ощущаешь и контролируешь каждую мышцу, смещая центр тяжести во время поворота, или того, насколько уверенно ты чувствуешь всю руку, выходя из пике, ты быстро понимаешь, что с телом вам нужно быть заодно, и лучше поскорее понять друг друга и договориться о взаимовыгодном сотрудничестве. Но зато этот малопонятный сам по себе вывод делает чуть более понятной всю Ирму.

* * *

Студенты вернулись с каникул, но Ирма с Роландой всё так же продолжают подниматься по утрам на Астрономическую башню, там встречают рассвет, а потом тихо расходятся по своим делам. Но теперь Роланда приходит немного заранее, чтобы развести на полу волшебный костерок и не без удовольствия поймать благодарный взгляд чуть позже приходящей Ирмы.

Утро после одной из допоздна затянувшихся тренировок становится особенно тяжелым: Роланда едва может разлепить глаза, не говоря уже о том, чтобы оторвать чугунную голову от подушки. Желания ковылять на Астрономическую башню в таком состоянии — никакого. И Роланда уже почти снова закрывает глаза, чтобы, уютно устроившись, заснуть, но тут на границе сна и бодрствования, как наяву, слышит где-то рядом жалобный чих и резко открывает глаза. Показалось. Но Роланда всё равно встаёт и, собрав все силы, отправляется на верхушку башни. Там она привычно разводит костерок и, зевая, дожидается Ирму. Они, как обычно, встречают вместе рассвет, но перед уходом Ирма нарушает их молчаливую традицию:

— Я рада, что тебе стало лучше. А то ты будто сама не своя была.

Роланда так удивлена, что не успевает ничего ответить и только смотрит вслед Ирме, машинально поправляя всклокоченные волосы. Что ж, было неловко, но приятно.

* * *

На улице становится всё теплее, и Роланда замечает, что теперь, когда она разучивает новые трюки или просто летает вокруг замка, Ирма почти каждый раз приходит на трибуны.

Сегодня один из таких тёплых дней и Роланда, поймав порыв ветра, взлетает так, что квиддичное поле слегка выгибается, словно земля рядом с Хогвартсом выгибает спину и потягивается. Озеро бликует. Роланда смеётся, она не гонится за ветром, не пытается его обогнать и уж точно не движется ему наперекор. Они летят вместе, в одном потоке. Внизу на трибунах её привлекают непривычные взмахи руки Ирмы. Заинтересованная, Роланда спускается ниже, чтобы обнаружить, что Ирма рисует. Рисует девушку на метле и поёт. Нет жесткой морщины между бровей, лицо почти безмятежное, и это настолько же удивительно, насколько воодушевляюще. Ирма поворачивается к ней, улыбается. А потом переводит взгляд на птиц, летящих куда-то в сторону от Хогвартса. И теперь, паря у трибуны, где сидит Ирма, и глядя вместе с ней на птиц, Роланда впервые не чувствует зависти.