Архитектура (джен)

Её тело сожгли вместе со всеми остальными. Не так важно, что, в отличие от большинства, она вряд ли заразилась песчанкой, — в могилах сейчас уже не хоронили почти никого, и всё из-за огромного количества смертей, нехватки рук и того, что мёртвые тела, дожидающиеся своей очереди на погребение, — лишний риск антисанитарии и возникновения уже других эпидемий, пусть песчанка и не остаётся в мёртвых телах, обитая исключительно в живой плоти. Наверное, они с Андреем могли бы добиться того, чтоб тело Евы похоронили на кладбище, как подобает, — всё-таки, и сама она, и тем более, они с архитектором были далеко не последними людьми в городе… Да что там! Они могли бы вообще предотвратить всё… если б не ринулись вместо этого отбивать Еву у одонгов на болотах. Но кто ж знал. А теперь они опоздали даже для того, чтоб успеть забрать тело. Наверное, Андрей должен был возненавидеть Бакалавра — в том числе именно из-за его распоряжения трупы чаще всего сжигали, а не закапывали в землю под присмотром Ласки, — но он только стоял с безразличным выражением лица, наблюдая за тем, как огонь пожирает свежую порцию тел.

Теперь пламя уже уменьшилось, и догорать таким образом костёр мог долго. За этим процессом наблюдали специальные люди — исполнители, в чьи обязанности входило следить в том числе и за тем, чтоб прах, оставшийся от всех умерших, был потом похоронен, а им троим здесь делать было уже нечего — стоило утащить отсюда пьяного, как это с ним обычно и бывало, Петра, и уйти заниматься своими делами. Евы больше не было. Стоило наконец принять этот факт, чтобы двигаться дальше, а не стоять на месте, как Пётр, пялящийся в бутылочное горлышко.

— Птицы слетаются к мраморному гнезду, — только и сказал, он, глядя на языки пламени.

— Пойдём с нами, — заявил Бакалавру Андрей. — Надо помянуть. Для тебя всё сегодня бесплатно, конечно.

Андрей называл Еву своей женщиной — и Бакалавр не совсем понимал, отчего. В некотором смысле и сам он смог бы назвать Еву своей, но что-то подсказывало, что в таком контексте она далеко не только его. Ещё Андрея вот, например. Но, наверное, такая его убеждённость и стала той причиной, по которой именно он решил принять на себя роль формального лидера их небольшой компании в данный момент. Или так случилось просто потому, что, владея кабаком, он попросту привык распоряжаться.

— Некогда, — отрезал Бакалавр, будучи, впрочем, не до конца уверенным. — Тем более, если инквизитор застанет меня пьяным…

— Вряд ли тебе что-то за это будет, если учесть, что твирин помогает бороться с песчанкой, — Андрей хмыкнул. — Вон брат подтвердит.

Пётр только молча кивнул, продолжая смотреть в бутылку.

— Здорово, но если я не буду контролировать ситуацию, — Бакалавр начал распаляться, — если я не буду следить за тем, чтоб не появились новые очаги, если я вместо того, чтоб идти по следу вакцины…

— Если ты посидишь с нами немного, — отрезал Андрей, — ничего кардинально не изменится. Или Ева так и не стала для тебя чем-то большим, чем обычный житель этого грёбаного города? Зачем ты тогда вообще пришёл на эти импровизированные похороны?!

— Уж точно не затем, чтобы нахлестаться там твирином, — бросил Бакалавр, глядя на Петра.

— Ну извини, — он только пожал плечами, — но у меня, окромя твирина, не так уж и много всего, — Пётр ухмыльнулся. — Я тоже считал, что для похорон лучше подходит вино, но не успел им вовремя запастись, — с этими словами он отхлебнул из бутылки, после чего закашлялся — возможно, капля пойла попала не в то горло.

— Вы сошли с ума! — буркнул про себя Бакалавр, но прекратил противиться тому, чтоб пойти вместе с ними. Тем более, насколько он успел узнать за неполную неделю в этом проклятом городишке, Пётр довольно редко появлялся у брата.

Кабак Андрея располагался на берегу Горхона, невдалеке от «Верб», до которых сейчас мог добраться разве что Бакалавр и исполнители — сегодня песчанка бесчинствовала в том районе. Несмотря на общую обстановку, это место и сейчас было почти заполнено, и девушки из степи всё так же кружились в своём неприличном танце, а народ, сгрудившийся вместе с завсегдатаями заведения, веселился, пил, пытаясь забыть то, что происходит снаружи, сосредоточившись на алкоголе, заполнявшем нутро. В этом месте у Андрея был свой собственный закуток, остававшийся по умолчанию свободным, дожидаясь его, словно верный пёс, дежурящий у крыльца в ожидании давно пропавшего хозяина. Туда их компания и отправилась, по пути прихватив у бармена бутылку и гранёные стаканы. Андрей разлил твирин и тяжело вздохнул.

— Ну что, не чокаясь...

— А может, лучше даже наоборот, — Пётр издал смешок.

— Пить за мёртвого, как за живого? — с недоумением спросил Бакалавр?

— Ну почему… — он снова рассмеялся, — можно пить из-за смерти Евы, а можно — за жизнь Собора.

— Что? — Бакалавр не понял.

— Собор проклят, — возразил брату Андрей. — И теперь на всех нас будет висеть проклятье.

— Он не проклят, — ответил тот, — просто он не был до недавнего времени Собором. А теперь обрёл — ах-хах-ха! — живую душу… Можно радоваться, не так ли?

— Это так не работает, — отрезал Бакалавр. — Мы почти ничего не знаем про душу — и даже не можем сказать, есть она вообще или нет, — но про то, что смерть не одухотворяет место, я могу тебе сказать почти наверняка.

— Может, ты просто не так творил? — ухмыльнулся Пётр.

— Я проводил много экспериментов, когда жил в столице, — ровным голосом пояснил Бакалавр. — Я оживлял тела после смерти — правда, совсем ненадолго, — я изучал, как бороться с нашей смертностью…

— И с нашей природой? — перебил его Андрей.

— Если ты считаешь её частью своей природы, — отрезал Бакалавр. — Но лично моё убеждение — в том, что без неё можно обойтись. И даже случай вашего Симона Каина говорит об этом… — он немного замялся. — Ну, говорил. До недавнего времени…

— И ты думаешь, что Симон добился этого благодаря секретам науки?! — Пётр рассмеялся.

— Я считаю, что наука может многого добиться благодаря нему!

— Он же уже умер, — удивился Андрей. — Или твоя танаталогия сможет многое получить от его смерти?

— От тела бессмертного человека?! — воскликнул Бакалавр. — Да над ним можно произвести столько исследований, столько экспериментов — чтобы понять, чем же именно он отличается от тебя или меня! Чтобы он всё ещё послужил науке.

— Вряд ли ты сможешь описать что-то по его поводу научным языком, — смущённо произнёс Пётр.

— А даже если и сможешь, это не будет наукой, — закончил Андрей.

— Зря вы так самоуверенны. — Бакалавр выпил жидкость на дне стакана и налил себе новую порцию. — В конце концов, в данном контексте мы с вами очень похожи, — он улыбнулся.

— В чём именно? — спросил Пётр. — Мы не режем людей, не расчленяем их скальпелями на составляющие, чтобы на основе полученных из этого данных собрать потом тело обратно, добавив одно, убрав другое. Мы не расширяем границы твоего познания. По крайней мере, не так, как ты думаешь, — Пётр снова рассмеялся, прервав смех только на то, чтобы отхлебнуть прямо из горла.

— Почему? — удивился Бакалавр. — Я изучаю тела и строение человека, смотрю на то, как можно влиять на его болезни, на старость, на смерть, победить которую окончательно — и есть то, что я могу посчитать своим главным достижением, как только приближусь к этому вплотную! — воскликнул он. — Пусть не я, пусть кто-то из моих последователей наконец найдёт то, что отделяет нашу сущность от бессмертия, — но это будет и мой вклад тоже. И главный и единственный способ, которым этого можно добиться, — это опыты, систематизированный набор опытов, каждый из которых сужает область поиска и задач, которые нужно решить для финальной цели!

— И?

— Что?! Вы же по сути занимаетесь почти тем же! — воскликнул он, глядя на Андрея. — Вы тоже строили сначала лестницы в небо или лестницы наоборот — как там вы это называете, — и всё ради того, чтобы построить Многогранник, всё было опытами, и с помощью экспериментальных данных вы могли получить информацию, по которой построили то, что считается невозможным! Не так?!

— Ну…

— И даже ваше высшее творение — Многогранник — это эксперимент над городом как таковым! — на этот раз рассмеялся уже сам Бакалавр. — Вы соорудили его, и он стал символом утопии, построенной в отдельно взятом городе в отдельно взятом государстве! То, что можно считать чудом — и сочли бы во всём остальном мире, если б увидели, — вы смогли обернуть в такую форму исключительно с помощью своих познаний и таланта! А сколько про него ходит слухов даже здесь! — Бакалавр прокашлялся. — Вот так. Просто я экспериментирую с телами — а вы — с городом, с его обликом и нутром.

— Это не совсем так, — мрачно ухмыльнулся Пётр.

— А как?!

— Это не опыты, которые мы ставим над городом.

— Ты понял, что я хотел сказать.

— Да, — нетрезво подтвердил Пётр, — но наша утопия — это не то. Это совершенно противоположное. Это творчество.

— Что?

— Это совсем не опыты, что мы проводим ради изучения города, — пояснил он. — Мы не изучим его никогда: его существование ненаучно, оно невозможно, — Пётр снова рассмеялся, но потом продолжил. — Мы принимаем его таким, какой он есть, Мы становимся частью него, — говорил он почти шёпотом, — и мы помогаем ему создать свой облик, вкладываем туда душу. Как в Многогранник. Буквально. — Он сделал небольшую паузу. — Мы всегда пытались сотворить большее, чем мы сами, больше, чем можно понять нашим ограниченным умом или наукой, и — вот оно.

— Да ну! — отмахнулся Бакалавр. — Чем же этот Многогранник отличается от прежних творений, кроме того, что он получился, а ваши лестницы наоборот и Дом Дом — не до конца? И что только знания, полученные на основе их создания, помогли вам воздвигнуть свой шедевр? — Он уставился на Петра, который в это время расправлялся с очередной порцией твирина.

— В том, что в каждую из тех построек мы вкладывали часть себя, — пояснил он, — но не душу. Не живую человеческую душу. — Пётр очередной раз хлебнул из горла, пролив часть пойла на себя.

— Не понимаю, что ты хочешь мне сказать, — мрачно сообщил ему Бакалавр.

— Неважно, — отмахнулся вместо него помрачневший Андрей.

— Или важно, — произнёс в свою очередь Пётр. — Или очень важно, — он замолк почти, наверное, на минуту. — Не удивлюсь, если смысл моей жизни состоит в том, чтобы строить лестницы. Или пути, — он издал смешок. — Давать им душу. Это происходит тогда, когда здания становятся объёмными, когда всё напоминает тебе о том, что ты когда-то помнил, но безнадёжно забыл, — он снова замолчал, на этот раз всего на несколько секунд. — Если из меня больше никогда не выйдет толк, — закончил он, — то останется Многогранник, — пауза, — Собор… Я об этом.

Бакалавр в ответ только хмыкнул.