Смятения Души и Тела (гет)

* * *

Вокруг — лишь волглая тишь, роса лежала густым покрывалом на траве, на мантиях, на волосах… Тяжелые мокрые сети защитного купола растягивались над полем, и отрывистые голоса магов плыли темными реками средь слоистого тумана… Травами пахло так, что голову вело, и земля уходила из-под ног. Страх продирал до костей, а в самой глубине ликующей крови уже кипело это неуемное ощущение таинственности, предчувствие открывающейся тайны.

Они запеленывали пространство вокруг огромным магическим полотном, оно ходило, как живое, по нему прокатывались волны упругой дрожи.

И тут волшебник в черной мантии выпустил поток пламени в купол.

Колдунья, одетая в красную мантию, бликующую атласными складками, направила на противника луч проклятья — тот увернулся, ответив ей. Гермиона, сжавшись, закрыла глаза и слушала, как вибрировали и упруго пели тросы заклятий, как сизая равнина ночи вздрагивала и искрилась.

Ветер обжигал и шкурил лица сражающихся, они кружили в смертельном танце; ведьма захохотала, и тут же бледные саламандры огня облизали мантию мужчины, он взмыл над землей черным дымом — Гермиона восхищенно выдохнула. Колдун в черном парил, точно птица.

— Запрещенный прием! — раздался глубокий голос из-под алого капюшона.

Странный, ритмичный, глуховатый, похожий на далекий паровозный гудок, рев раскачивал травы и бился о защитный купол, кровавое свечение стало исходить от ведьмы — маг продолжал свой медленный полет в ледяном воздушном океане; торжественно прекрасная, озаренная собственной магией, женщина словно растворилась в воздухе.

— Мне жарко! — скинув мантию, крикнула колдунья, заклятьем сорвала плащ с противника, ее темные глаза сверкали решимостью, граничащей с фанатизмом.

Гермионе было душно от жгучего света. Она вздрогнула — Снейп. Профессор смотрел на женщину, чью спину укрывали буйные черные кудри, и шептал напевно и насмешливо:

— Белла…

Гермионе бы хотелось думать, что между ними ничего нет. Но просто друзья не смотрят так друг на друга.

— Ты не пойдешь сражаться, слышишь меня? — профессор Снейп прожег Лестрейндж строгим, так хорошо знакомым всем студентам, взглядом.

— Нет, Северус, — насмешливо ответила она ему, — я лучший боец из нас двоих, именно я должна занять ведущую позицию.

Он возразил ей с улыбкой:

— Ты слабее меня, Белла, о чем прекрасно знаешь.

Беллатрикс попробовала атаковать, прорвавшись сквозь его защиту, найдя щель в обороне. Но на Снейпа укол никак не подействовал, он лишь двинул локтём сверху вниз по её плечу, когда у Лестрейндж недостаточно быстро получилось увернуться.

Он набросился на неё, широченные дуги заклятий, выписываемые им с небывалой легкостью, разрезали воздух лучами, хлеставшими Беллатрикс, вынуждали её отступать. Перехватив очередной его удар, она пригнулась, выпустив режущее.

Если профессор Снейп все-таки Пожиратель…

Если Лестрейндж так близко с ним общается…

Если…

Гермиона больше не слышала, что за заклятья произносят волшебники, различала лишь непрекращающиеся мельтешения всполохов, она видела только то, как по голым рукам Беллы стекали кровавые ручейки, как Снейп ожесточенно и страстно выпускал в нее проклятия.

Из тьмы взмывали и рассыпались созвездиями огней древние, смертоносные слова.

Потом все затихло, смолкло — они лежали в тени, залечивая раны друг друга. И глаза Пожирательницы как-то бессмысленно глядели в пустоту.

У Гарри последнее время были точно такие же рассеянные глаза, в которых отражался свой, наверняка тоже бессмысленный, перечень страхов. Из-за постоянного предчувствия надвигающейся беды что-либо еще осознавать было некогда.

Страх и тревога утомляли, и больше всего теперь хотелось спать, а не плакать, как бывало в детсве, но на это совсем не оставалось времени. Гарри пропадал у директора, изучая более глубокие аспекты магии, Рон вместе с добровольцами помогал пострадавшим, сама же Гермиона работала в лазарете и училась-училась-училась, чтобы вечерами замертво падать на кровать. А еще… она наблюдала — подглядывание за чужими жизнями словно давало ей толчок вперед, вдыхало в нее частичку чего-то, чему Гермиона не могла найти названия.

И пока дети, истекая кровь, пытались вырвать у Волдеморта победу, Снейп…

— Ты должен был приготовить зелье… Повелитель приказал, — холодно сказала Беллатрикс, но ее руки сжали ткань платья, пальцы изогнулись в мольбе, крике, все тело будто сжалось.

— Только из-за Лорда я это делаю. Если я перестану, то…

— Я знаю, — тонкие пальцы гордо выпрямились.

Гермиона гневно вскинула брови. Как он мог! Он, профессор!

Гермиона пригляделась. Пожиратели стояли, будто отражая кусок туманно-синего неба — мягкая младенческая синева; молочный привкус во рту: у ее мамы тоже были черные волосы, отражавшие Вселенную. Кудри Лестрейндж развеваются на ветру, соединяясь с грубым сумбуром ветвей. Снейп, кивнув, развернулся в сторону школы.

— Ты кое-что забыл… — окликнул его низкий властный голос.

— Что же?

— Я долго думала после той ночи. И решила… Вот, это твое. Тебе можно…

Долгий поцелуй, до крови, до боли оглушил Гермиону, не хуже «Ступефая», она впитывала в себя эту картину, чувство ужаса смешивалось с еще одним, странным и постыдным, от того особенно сладким.

— Ты больше не плачешь, когда тебя целуют? — хрипло выдыхает Снейп.

— Не плачу… Лишь истекаю кровью — смотри.

Глаза Беллатрикс загораются лихорадочным огнем, она царапает ногтями нежную кожу шеи и хохочет, хохочет, хохочет…

 — Сумасшедшая… — он обнимает ее ладони.

И Гермионе тоже очень хочется, чтобы ей однажды кто-нибудь также горячо сказал:

— Сумасшедшая…

* * *

Гарри возвращался с тренировки, как всегда позже остальных, весь в грязи и в довольно отвратном настроении. Дождь лил безжалостно, только упрямство заставляло его продолжать гонять над полем, злость на самого себя подстегивала особо сильно. Ругаясь под нос, он шел, пиная грязь. Расплескав черную лужу в очередной раз, он столкнулся с кем-то, резко ударив неизвестного встречного плечом. Подняв глаза, Гарри увидел, как какая-то фигура, сшибленная с ног, силится встать из мокрой травы.

― Смотреть надо, куда идешь! — прорычал он зло, подавая руку.

― Вам того же, ― ответили ему с раздражением, но даже раздражение не могло скрыть нежный и глубокий тембр женского голоса.

Незнакомка встала, игнорируя его протянутую руку, и, отряхнув длиннополое пальто, украшенное мехом, уставилась на него в упор. У нее были блестящие темно-карие глаза, смотревшие немного рассерженно и вместе с тем как-то отстраненно, словно она думала о чем-то своем, очень сокровенном. Остальная часть её лица была спрятана расписным шарфом. Но глаза… Красивые, влажные, они были ему смутно знакомы. Что-то екнуло у Гарри в животе, как будто он только что совершил головокружительный трюк в воздухе. Кто она? Прошла на территорию спокойно — значит, есть разрешение от одного из педагогов. Но… Знает ли он ее? Вот если бы откинуть капюшон, стянуть пониже шарф… Он бы…

— Кто вы? — спросил Гарри, отряхивая края кофейного, очень дорогого пальто.

— Глупый мальчишка… — незнакомка ухмыльнулась, прищурив глаза, и пошла в сторону замка, ускоряя шаг.

― Эй, а как вас зовут?! — она быстро шла к школе, не оглядываясь. Гарри вдруг захотелось крикнуть ей вдогонку, что он вовсе не глупый! Это детское желание удивило даже его самого. Поправив съехавший шарф, он глубоко вдохнул. Эти духи… Духи будто тоже были ему знакомы. Определенно, что-то творилось. Ему было жарко и холодно одновременно.

И… Он никак не мог вспомнить, чьи это были глаза.

* * *

— Они продолжают сражаться, — говорила МакГонагалл, — в городе темно, на улицах опасно. Право, вам лучше бы здесь провести ночь… — этот шотландский акцент особо проявлял себя в минуты волнения. — Пожалуйста! Или хоть подождите директора! Северус, ты же понимаешь, выходить в город вам с Гермионой вдвоем ― опасно. Она так молода, а Поппи не может покинуть лазарет. Может быть, мистер Малфой мог бы помочь…

— Драко ничуть не лучше меня! — с ребяческим раздражением воскликнула Гермиона.

— Опасно, — эхом ответил Снейп, перебивая её. — Я бы не хотел никуда идти с мисс Грейнджер… Но еще опаснее брать с собой младшего Малфоя. Его знания в колдомедицине высоки, но он ― трус. Если же мы сейчас не трансгрессируем в штаб, то травмированным уже никто не сможет помочь ― раны загноятся, заражения крови не избежать.

Ему было совершенно все равно, с кем идти, он всего навсего попросил помощника, Минерва же раздувала из этого целую трагедию… Грейнджер — худая, веснушчатая девчушка, старательная и по-гриффиндорски смелая, его вполне устраивала.

— Я знаю, — горестно сжала руки МакГонагалл, — но все-таки вам не стоит… не стоит… не стоит… не стоит… Без директора… Может быть, Северус, ты справишься сам?

— Профессор! Я хочу! Поймите, хочу помогать!

Ее глаза, обрамленные длинными, но блеклыми ресницами, смотрели на него с вызовом, в котором таилась мольба.

— Гермиона, в вас может попасть заклятье! Одно дело ― перевязывать раненых в лазарете…

Высокая фигура МакГонагалл отбрасывала дребезжащую, стонущую тень. Сдержать собственную мимику она могла, но над своей тенью была бессильна — и та плакала, изгибаясь, заламывая руки.

— Я справлюсь, профессор!

Конечно, справится, куда уж Малфою. Стоит, сжав руки в замок, не то защищается, не то просит, над верхней губой выступили капельки пота от волнения. Юный, персиковый пушок будто светится в темноте. Девочка… Северус вдруг вспомнил, как сияла в приглушенном свете настольной лампы кожа Лили тем же розовато-персиковым отливом… много лет назад.

— Профессор! Профессор Снейп, прошу вас, возьмите меня с собой! Ведь там Рон, понимаете? Он тоже ранен, он ждет меня, ему же страшно, профессор… — ее голос понизился до шепота, а нижняя губа мелко тряслась сдерживаемой дрожью. — Я умею ухаживать за ранеными, я прекрасно делаю перевязки, куда лучше, чем Малфой!

— Мисс Грейнджер, мне абсолютно безразлично, кто отправится со мной. Если вы готовы пойти против своего декана — жду вас через десять минут у выхода из школы, со всем необходимым.

И через десять минут она стояла у ворот, неловко переминаясь с мыска на пятку.

— Парную трансгрессию нормально переносите? — Снейп устало сжал переносицу двумя пальцами.

Гермиона потупилась неуверенно, опустив глаза в обрамлении русых ресних.

— Только вот не надо говорить мне, что не знаете, как правильно аппарировать!

— Я умею!

— Ни черта вы не умеете…

Она, правда, ничего не смыслила в этом. Точнее имела представление, но лишь теоретически. Книжные знания на войне ― пустота. В ее голове так много букв, но так мало опыта…

— Да, профессор! Я ни черта не знаю! Покажите мне! — Гермиона раскраснелась еще сильнее, румянец неровными яркими пятнами ложился на ее лицо. В этот момент, испуганная собственной наглостью, натянутая как струна, в глазах Северуса Снейпа гриффиндоская заучка на секунду стала красивой. Красивой детско-женской смелостью.

— Обнимите меня, — его голос набатом раздается в девичьей голове.

«Мерлин, он ведь обнимает эту… Эту… Лестрейндж…» — мысли несутся в голове, но тело действует быстрее. Руки обхватывают его, крепко, доверчиво.

«Какие же они еще дети…» — его ладони уверенно ложатся на хрупкие лопатки.

В душной воронке аппарации Северусу мерещатся детские, яркие веснушки и блеклые ресницы, отбрасывающие тень на раскрасневшуюся кожу.

* * *

Гермиона, ухаживая за больными, тихо плакала от жалости и совершенно не геройского страха, и теперь, как бывало и раньше, не хотела явиться перед профессором с зарёванными глазами: Снейп же сразу заметил и особенно нежный цвет щёк, и черты лица припухшие, расплывчатые, младенческие.

— Профессор, я закончила с перевязкой, — нос у нее, видимо, заложило после рыданий, поэтому дышала она, приоткрыв рот, но не жаловалась.

Северус опять сжал переносицу по старой закостенелой привычке. Что ему делать? Раненые, да еще и эта девчонка с опухшим, красным носом строит из себя героиню. Глупая, думает, что он не заметит эту яркую кайму вокруг воспаленных губ, эти мокрые, свалявшиеся ресницы… Девочка… У него конвульсивно сжалось сердце: в ней не было ничего примечательного, кроме идиотской, отчаянной смелости, почему же тогда ему так приятно на нее смотреть… Это все эта нежная розовость, девичья невидная красота. Проклятая молодость!

— Мисс Грейнджер, отдохните и возьмите у меня капли… Медик со свисающими соплями выглядит непристойно, — в своей обычной манере сказал он.

Гермиона покраснела вновь — несуразно, пятнами, свела брови.

— Непристойно, профессор, приводить на территорию школы врага! — прошептала она, сверкнув глазами.

Снейп замер, не мигая глядя в ее лицо. Дрянь! Девчонка…

— Что вы видели, Грейнджер?

— Я видела все! — она была слишком обижена его словами, чтобы думать о страхе.

— Что для вас ― все? — под тяжелым взглядом смелость её вдруг испаряется, нижняя губа нервно поджимается.

— Вы сражались… У вас был тренировочный бой… Я видела, как вы взлетели… Видела, как…

— Как что? — его глаза были закрыты, а голос уставший и сонный.

— Вы сказали, что готовите зелье для Волдеморта… А потом… — Гермиона набрала побольше воздуха, но последнюю фразу смогла произнести лишь писклявым шепотом. — Вы ее поцеловали…

— Ну, ничего страшного, на мой взгляд, вы не увидели, — Снейп улыбнулся, обнажив кривые зубы.

— Нет, увидела!

Профессор вскинул бровь и подошел вплотную к ученице.

— Я увидела… Что вы любите ее, — она закрыла глаза, ладонью наружу приложила руку к щеке, засмеялась надломленным смехом.

У Северуса похолодели ладони, пот выступил на лбу. Эта девчонка видела… Видела, что он любит. Страшно замерло его сердце при мысли, что главная его слабость, его сумасшествие известны кому-то.

Из темноты окна бил в лицо сильный мягкий ветер, а огни неслись куда-то в сторону: Снейп схватил ее руку своей липкой ладонью, склонился к ее невыразительным губам. Детская кожа пахла уксусом и спиртом. Он пробормотал:

— Вам показалось. Такого нельзя увидеть.

— Но я видела, — нежно коснулось детское дыхание его лица.

Он молча смотрел в ее глаза.

Гермиона опять приложила руку ладонью наружу к горячей от наглости щеке.

— Вы так ласково сказали ей: «Сумасшедшая». Вы любите ее.

— Сумасшедшая… — повторил Северус с тоской и болью, отчего сердце Гермионы на миг замерло, а потом понеслось, яростно ударяясь о грудную клетку. — Это вы, Грейнджер, сумасшедшая!

— Я… — она захлебнулась воздухом, столкнувшись с этим его взглядом, этим голосом.

«Мерлин… Сумасшедшая… Почему это так звучит…»

— Вы, Грейнджер, вы! Запомните, наглая девчонка, Беллатрикс на территории Хогвартса с разрешения директора, профессору Дамблдору известно обо всем. Но я требую, чтобы никто из ваших друзей-идиотов не знал о том, что вы увидели. Никто! Вам понятно?

— Об этом никто не узнает. Но…

— Что?

— Научите меня, профессор! Научите меня, как быть нужной на войне. Книги не могут мне в этом помочь.

Северус посмотрел на маленькую женщину, в которой все было бледно и невзрачно, кроме веснушек, которые светились на ее коже россыпью звезд, и склонил голову в знак согласия.

* * *

Из всех его женщин она была единственной, кто, как и он, дай ей волю, укладывалась бы с первыми розоватыми лучами над небосклоном и с ними же вставала. Что оказалось неудобно: Северус не любил делить с кем бы то ни было свои рассветные часы, полные пряного аромата свободы. Эта утренняя энергия, легкая и пружинистая, спасала его долгими беспросветными днями, когда глаза должны быть остры и свежи, и кончики пальцев чутки, чтобы уловить любое движение, малейшее колебание. И голова… голова, больная и измученная, должна соображать отлично, иначе… Об этом «иначе» Снейпу думать не нравилось, так как мысли эти радости не приносили. Чашка крепкого кофе, приторно сладкого, такого, чтобы зубы сводило, сопутствовала ему каждое утро, ему не столько нравился вкус, сколько запах, который нес за собой ощущение уверенности и спокойствия.

Ради этих драгоценных рассветных часов он частенько бросал Беллу поздней ночью.

Он шел по парку, окружающему менор, не торопясь, продлевая последние минуты одиночества, которое он так любил, которое так тяготило его.

— Спишь?! — проскрипел он шутливо, завидев Рудольфуса. — А я к твоей жене пришел.

Тот встрепенулся, зыркнул белками глаз и недоверчиво растянул в темноте губы:

— Белла еще утром ушла на задание… И должно быть, спит в какой-то таверне в окружении малолеток.

— Ах, ну тогда не к ней…

Спит в окружении малолеток… Это он виноват, он…

Но думать не хотелось, потому он прервал поток мыслей очередным ментальным барьером.

Вот она, потайная комната менора, о которой знали только сами Малфои, да еще вот и они. Бесшумное краткое заклятие.

Никакого задания у Беллы не было.

Не было никакой таверны.

Никаких малолеток!

И разбудить ее он собирался немедленно.

Белла спала, как обычно — разметавшись по постели, тяжело дыша, запутавшись в простынях. Сбросив с плеч мантию, на ходу стянув рубашку, он повесил их на стул, аккуратно снял ботинки, поставив их ровно, рухнул рядом с ней на кровать, еще в брюках — пуговицы застряли в петлицах.

Белла проснулась, и они завозились одновременно, пытаясь высвободиться из простыни, из одежды, шипя друг другу в лицо:

— …ты обещал, бессовестный, обещал, ты же обещал мне не бросать…

— …и сдержу обещание!

— …ну, что ты, как впервые, набросился! погоди… постой минутку…

— …уже стою, не чувствуешь?

— …как тут не почувствовать… Обними меня… Господи, я еле сбежала сегодня… К тебе сбежала… ну же…

-… женщина, дай же мне хотя бы…

— …кто ж тебе не дает… глупый… я твоя… — твоя-я-я-я… тво-о… о-о-о-о… я-я-я…

Она, распятая им, то стонала, извиваясь и крича, то замирала бездыханно. Кожа ее мраморно светилась в темноте. Северусу все казалось, что она серьезно и даже безнадежно больна, тем не менее, Белла продолжала свой отчаянный бег на короткую дистанцию, соревнуясь с судьбой до последнего, до финишной черты.

Хотя, может, это он ее убил, проклял… Он… Нет, думать нельзя! Нельзя думать, когда ее руки напористо и исступленно ласкают его, когда длинные черные ресницы бросают дребезжащие тени, когда ее полные, красивые губы призывно открыты.

Можно только отвечать ей с той же всепоглощающей страстью, можно сцеловывать с ее ресниц ярость и боль, впиваться в губы и обладать, обладать, обладать. Губы открыты, дышат тяжелой, густой сладостью. Он уже забыл ее, а теперь вспомнил, и этот тягучий аромат ее дыхания встрепенул в нем что-то забытое и родное, такое, что сердце скрутило внутри узлом.

— Ты… Ты… — она распахнула огромные вишнево-карие глаза и захлебнулась словами.

Ее не высказанный вопрос стоял в воздухе напряженным гулом.

— Да, я поцеловал тебя.

— Зачем? Опять…

— Потому что мне хотелось тебя целовать…

— В прошлый раз ты сказал, что любишь меня… Это было много лет назад…

— Сумасшедшая…

Ее глаза заблестели, и Белла, вдохнув глубже, уступила теплому и нежному нажиму слез. И он целовал ее слезы, ловил их соленую горечь, ласкал ее отяжелевшие веки. Облегчение от первых слез было недолгим, потому, едва она позволила им литься, они хлынули обильно и немилосердно, мешая дышать и видеть, перерастая в истерику.

-… не м-могу больше, не могу-у-у… никто не должен целовать меня… слишком больно… больно…

В судорогах тумана женских слез и стонов, он брел наощупь, руками и губами успокаивая ее тело, стараясь затушить боль. Белла попыталась откашляться, но это вызвало лишь новую конвульсию плача. Северус сожалел уже, что уступил искушению поцеловать ее, но не мог вернуть время назад.

Ее глаза вдруг вспыхнули какой-то особенной злобой, и теперь уже она распяла его своим белеющим телом.

И ее черные кудри то взмывали вверх в своем чарующем бесстыдстве, то опускались вниз, сначала медленно и плавно, затем все быстрее, то увеличивая, то сокращая размах взлета и падения, они хлестали оголенные спину, грудь, живот, лица. Но вот замерли на головокружительной высоте, балансируя… и вдруг сорвались и помчались, ускоряя и ускоряя темп, путаясь в этой гонке, пока Белла не застонала, не забилась, не вздрогнула освобожденно, и — не затихла, в изнеможении рухнув Северусу на грудь…

— Мне слишком больно, когда меня целуют в губы. Особенно, когда это делаешь ты.

— Скажи мне, когда я смогу целовать тебя, не вызывая слез.

* * *

Темно-карие… какие они … чудесные, красивые… даже когда она сердится…

Гарри казалось: в воздухе витает еле уловимый аромат, сводивший с ума. Он прикрыл глаза и тут же увидел мысленным взором стройную фигуру.

«Как вас зовут? — он бежал, спотыкаясь, тянул к ней руки. — Прошу вас, скажите свое имя!

— Имя? Мальчик, тебе известно мое имя, — ее глаза смеялись над ним.

— Нет! Я вас не знаю!

— Тогда пусть… Пусть я буду для тебя прекрасной незнакомкой, — ее ладонь, нежная, мягкая провела по его щеке, очертила скулу.

Гарри замер, а в следующую секунду прижался к ней и поцеловал кончик ее мизинца. Незнакомка ответила ему блеском глаз, и легким движением огладила его губы.

— Глупый, красивый мальчик».

Гарри сидел посреди гостиной, пальцы упрямо ласкали ткань мантии, и было трудно дышать. Раньше ничего подобного с ним не случалось. Он и подумать не мог, что это так… так ужасно и так сладко. Он не знал, какое у нее лицо, не знал ее имени, сколько ей лет. Только ее глаза и нежные руки… Как умудрился он так вляпаться… так влипнуть? Гарри понятия не имел. Просто резко, с неба на него свалилось это желание. Не то похоть, не то влюбленность. Ему просто хотелось быть рядом с ней каждую минуту ― и если бы только это… Ему хотелось раздеть ее и до одурения, до изнеможения целовать в голые плечи… Ему хотелось зарыться носом в ее волосы… Содрать это дурацкое покрывало с лица… ему хотелось… еще много чего, в чем было неловко признаваться даже себе.

* * *

«Эта картина, возникающая шестикратно в продолжение сна, среди струистых, преломляемых сновидением воспоминаний. Профессор держит ее за руку. Его ладонь холодная, липкая, но чувства отвращения не возникает. Его лицо близко-близко, она видит тяжелые капли пота, выступившие от напряжения, видит каждую морщинку. И его голос…

— Сумасшедшая…»

Гермиона просыпается от тянущего ощущения внизу живота. Ей страшно признаться самой себе… Ей хочется… Хочется… Она и сама точно не может сказать, чего ей хочется. Все эти желания, еще неизведанные, смутно знакомые на уровне инстинктов.

Профессор? Нет-нет! Он старый, страшный… Он любит Беллатрикс. Девочке Гермионе нравится вовсе не он, а его голос. Ее взволновала подсмотренная исподтишка картина. На радужке запечатлелись их сплетенные руки, губы, разметавшиеся волосы. Гермиона закрывает глаза и тянет руки вперед, у ее избранника нет лица, только голос…

— Гермиона, — она дергается от этого голоса, заматывается в одеяло.

— Гарри, это ты?

Друг стоит в дверях, в ночи его кожа светится синевой, а в черных волосах танцуют звезды.

— Гермиона… — он вдруг упал перед ней, зарылся лицом в колени. — Гермиона, мне кажется, я заболел.

Она тронула рукой его лоб, обняла за плечи.

— Нет, тебе кажется. Ты здоров, Гарри.

— Гермиона, она снится мне каждую ночь! Она мерещится мне в каждом углу замка. Я… не понимаю, что происходит.

— Это та незнакомка, да? Гарри, успокойся, ты ведь не видел даже ее лица.

— Да… Но ее глаза! Она вся… — он вдруг схватил подругу за локоть, и провел ладонь по всей руке. — Вот у тебя локти острые, а кожа сухая, потому что работаешь в лазарете. А у нее… У нее мягкие руки, нежные, ласковые. Такие руки могли быть у моей мамы, Гермиона! У нее маленькая кисть с длинными пальцами. Такие руки бывают только на картинах! И ее глаза! Большие, карие… И ресницы длинные-длинные, черные… Она…

Гарри застонал, обняв ноги подруги, зашептал что-то глупое, юношеское.

Девочка продолжала смотреть на свои ладони. Сухая кожа, раздражение на костяшках — вчера обмывала раненого раствором, не надев перчатки. Ногти короткие, тонкие. На такие руки наверняка неприятно смотреть. Ей вдруг захотелось их спрятать куда подальше от чужих глаз. Таких рук никто не должен видеть!

Гарри вдруг вскочил, подбежав к окну, прижался лицом к холодному стеклу. Замер на мгновение, а потом стал лихорадочно, дрожащими руками хвататься за ручку, чтобы открыть.

— Там она, смотри, Гермиона! Там она!

Девочка, ступая босыми ногами по холодному полу, зябко поежилась. Там, за окном, вдалеке… Она точно знает, что это за женщина.

Кисель в коленках от страха — кажется, течет к щиколоткам, ноги начинают дрожать. Она растягивает губы до нестерпимой боли в лице — и чувствует эту боль. Нужно же что-то сказать.

— Гарри, это слишком далеко. Может быть, просто кто-то из учителей возвращается…

Нет, это она! — лихорадочный блеск заставляет его глаза светиться еще ярче.

Гарри хватает Гермиону за руку и тянет к двери.

— Пойдем, пожалуйста!

Она испуганно замотала головой, одновременно натягивая туфли.

И Гарри потащил ее по темным коридорам, на ходу накрывая мантией-невидимкой, под которой они вдвоем умещались с огромным трудом.

— Сейчас… Ты должна ее увидеть.

— Гарри…

Они ловят ее тень у лестницы в подземелья. Гарри загнанно дышит — Гермиона будто вовсе не дышит от страха.

— Гарри! Перестань! Нам нельзя идти дальше, — он только затыкает ее рот ладонью.

Платье незнакомки шелестит вниз по ступеням. Она подходит к дверям, ведущим в покои Снейпа, и те поддаются ей спокойно, будто хозяйке.

Восемнадцатилетние мальчик и девочка стоят на пороге, испуганно всматриваясь в луч света.

Ему хочется хоть глазком посмотреть на нее. Ему страшно увидеть свою богиню рядом с этим… Снейпом.

Гермионе хочется умчаться, скрыться. Она знает, что их ждет за дверью.

— Гарри! Нам нельзя туда! Гарри!

— Гермиона… Я понятия не имею, зачем мне это нужно. Но я должен увидеть ее.

Поттер тянется к двери, обмирая от удовольствия и страха.

Дверь. Это та самая, за которой больше нет масок.

Гермиона с напряжением вслушивается в тишину, и неожиданно ей чудятся какие-то звуки — низкие, протяжные, обрывающиеся на высоте и ухающие в бездну.

Там. За дверью.

Нет, это уже слишком. Туда нельзя.

В замешательстве она прислонилась к двери плечом — и она распахнулась, и теперь голоса слышны громче, откровенней; Гарри втаскивает подругу внутрь.

— Гарри… Не надо… — беззвучно открывает рот девушка.

Однако его голова отказывается соображать, он только сильно потеет и дрожит. В висках гудит, словно ударили чем-то тяжелым по темени. В ушах начинается нестерпимый звон, почти заглушающий низкие и высокие стоны, сплетающиеся в один поток.

Он хочет развернуться, чтобы поскорее уйти, но вместо этого идет на теплящийся в темноте желтоватый дрожащий свет.

Дверь в спальню приоткрыта. Разумеется, это спальня.

Гермиона идет рядом, ноги дрожат, а сердце пытается выломать кости, отчего все тело пронзает страшной, тянущей болью.

Там, за порогом, извиваются в вечном танце тени. Там, в дрожащем свете свечей нет имен, нет званий и сторон…

Вначале они не могли ничего рассмотреть, все расплывалось как в тумане. Потом глаза выхватывают отдельные детали, упорно не желающие складываться в цельную картинку.

Он видит черную лавину волос, и по ней словно волны бегут, запястья, крепко зажатые мужскими руками, круглые бедра, вздымающуюся грудь… И лицо. Сначала он никак не может соединить все детали в одно. Вот тонкий нос, пухлые, развратно приоткрытые губы… Черные брови…

Его точно прошивает молнией. Беллатрикс. Ноги не держат — он опирается на стену. Все внутри кричит, что ее нужно убить, а тело сводит сладкой судорогой.

Гермиона смотрит на худые мужские бедра, на длинные ноги с острыми пятками. В таком свете его лицо смотрится еще более старым…

Они стонут… И этот звук выворачивает внутренности. Все это неправильно. Такое нельзя видеть.

Нужно немедленно уходить.

Гарри колотит с головы до ног — но он не может двинуться с места. Он смотрит. Продолжает смотреть.

Неожиданно Беллатрикс резко переворачивается, меняя позу, — и волосы хлещут ее по лицу. Склонив голову и упершись рукою в его бедро, она приподнимается…

Гарри задыхается, желтый свет разъедает глаза.

Он дергается, падая в руки подруги, даже не сразу понимает, что сбежал от ЕЕ разведенных ног, от ЕЕ прерывистого дыхания, не помнит, как оказался опять в комнате Гермионы. Гарри по-прежнему колотит…

— Скажи, что мне все это приснилось… Скажи, что это была не Лестрейндж.

Гермиона молчит, пряча за спиной шершавые ладони.

Поттер опять зажмуривается так сильно, что ломит в висках.

У нее…

… Оказывается, у нее… У нее совсем нет волос там…

Она такая красивая, теплая… И ласковая… Наверное…

Она жестокая, чокнутая. Она убийца!

Она женщина… У нее красивый голос…

Перед его глазами только ее распятое Снейпом тело…

Ему гадко…

Ему так приятно, что хочется кричать. Он представляет, что она услышит его стон, и придет, и увидит, и посмотрит своими сказочными глазами…

И он… Убьет ее! Или поцелует…

Что-то в животе лопается с такой силой, что Гарри безвольно падает на диван, крепко сжимая губы, а потом вдруг ему сразу мучительно хочется спать — и он укладывается на постель Гермионы, подтягивая колени к носу.

Девушка смотрит на это все молча, не понимая еще, каким образом все это могло произойти в ее жизни. И как это на ней отразится.