Памяти моей сестры (джен)

Знаете, я не могу роптать на судьбу. Бог наградил меня приличным мужем, замечательным сыном и неплохой жизнью. Но вместе с тем он взвалил на меня непосильную ношу: сына моей непутёвой сестры, мальчика Гарри, которого я полюбила бы, как своего, если бы не его "особенность".

* * *

Мы были совершенно нормальными детьми: я и Лили, я имею в виду. Ну да, она была младше, поэтому родители её любили и баловали больше, чем меня, но я старалась относиться к этому с пониманием, хоть и не без ревности. Она была красива, и у неё получалось всё, что бы она ни попробовала; у неё всегда было много друзей; родители всё надеялись, что она станет актрисой, — видимо, это всё её и погубило.

Будучи подростком, она часто стала отпрашиваться в какой-то молодёжный авангардный театр; мама с папой были счастливы до безумия и отпускали её, не задавая лишних вопросов. Я тоже была за неё рада, конечно: мы все предполагали это началом её звёздной карьеры, а кому не захочется иметь в своей семье настоящую знаменитость? Однако на самом деле это был путь в никуда. Кто знает, может быть, они и правда вначале пытались что-то поставить, где-то засветиться и пробить себе путь наверх, но к тому моменту, когда первая эйфория спала и мы увидели, что Лили возвращается со встреч своего театра гораздо более уставшей, измученной и потрёпанной, чем обычно, мы забили тревогу, и выяснилось, что эта компания подростков в основном пьёт и курит травку. Боюсь представить, сколько из них успело воспользоваться моей бедной Лили! Знаю только, что она быстро понравилась их главному... Поттер его фамилия, а имя даже вспоминать не хочу и надеюсь, что он хотя бы в этом вёл себя по-мужски и не давал мою девочку никому в обиду!

Дальше всё закрутилось очень быстро. Лили становилась неуправляемой, родители совершенно не знали, что с ней делать; а я была вся в предсвадебных хлопотах — Вернон мне сделал предложение. В какой-то момент Лили притащила на семейный ужин с моим тогда ещё женихом этого своего Поттера... ох, что они там учинили! Я так боялась, что Вернон решит, что мы все тут сумасшедшие и отзовёт помолвку... к счастью, он оказался порядочным человеком, и очень любящим, и пообещал вытащить меня из этого бардака. Собственно, это и стало последней каплей — в тот же вечер мои родители отказались считать Лили своей дочерью, а я наговорила ей столько нехороших слов, что до сих пор стыдно. Ведь она моя сестра, и что бы она ни натворила в жизни, я её очень люблю.

Лили собрала вещи и ушла, хлопнув дверью. Впрочем, "собрала вещи" — это сильно сказано, она просто покидала в сумку одежды на первое время и отчалила. Наверное, она думала, что родители попереживают с неделю, а потом найдут её, попросят прощения и позовут обратно. Однако вернуться ей было не суждено.

Целых два года мы не слышали от неё никаких вестей, и только когда нас пригласили на опознание, мы узнали, что у Лили есть сын. С фамилией этого негодяя Поттера.

* * *

В морге я не проронила ни слезинки. Мама мне потом говорила, мол, как же так, это же твоя сестра, а во мне будто что-то надорвалось. Я спокойно подтвердила: да, эти двое, погибшие в автомобильной аварии — моя сестра и её бойфренд; к счастью, оба они не были изувечены до неузнаваемости. Только когда я вернулась домой и Вернон отметил мою неестественную бледность, я разрыдалась. Моя дорогая сестра мертва, мертва, и из-за чего? Из-за того, что придурок Поттер был пьян в стельку, когда вёл машину! Врачи сказали, что в его крови обнаружили алкоголь и наркотические вещества. Ох, если бы он был жив, как бы я ему надавала!

Но они оба мертвы, и ничего не изменишь. Я месяц отходила в трауре, а потом перед нами встал вопрос: к счастью, ребёнок не пострадал, но кто возьмёт на себя ответственность за него? Родители тут же сказали, что ноги поттеровского отродья не будет в их доме, и, хоть это сын их дочери, они от неё отказались, и ребёнок им не нужен. Скрепя сердце, я пошла умолять мужа принять это последнее напоминание о моей сестре... он, конечно, был против, он всё ещё не забыл ей и её дружку ту выходку, но мне правда хотелось хоть как-то помочь бедному ребёнку! Врачи сказали, что, несмотря ни на что, он совершенно здоров, как будто его мать вовсе и не употребляла алкоголь и наркотики во время беременности. Я надеюсь, что Лили хотя бы на это хватило мозгов, правда.

А ещё я очень надеялась, что ребёнок хоть немного будет на неё похож.

Но от матери у него были только глаза.

* * *

Первые годы всё было очень хорошо. Бизнес Вернона шёл в гору, мальчики хорошо развивались, дружили и вместе играли. Мы старались к ним обоим относиться одинаково, и обоих считали своими. Конечно, Дадли мы всё-таки любили больше, но я надеялась, что не настолько, чтобы Гарри мог что-то заподозрить и расстроиться. Но всё рухнуло в один момент: когда им было примерно по пять лет и они уже научились что-то понимать, противная соседка миссис Фигг сказала им, что Гарри что-то на нас совсем и не похож. Неужели он приёмный? Дадлик попытался было его защитить, но эту стерву так просто не проведёшь. На следующий день уже все соседские дети дразнили Поттера тем, что он приёмный. В тот раз, впрочем, мне удалось их обоих убедить в том, что всё хорошо, но мальчик сразу стал заметно более нервным, стал плохо питаться, отощал. И когда мы их отправили в школу, взял свои документы и прочёл фамилию, а потом спросил у меня: "Мама, почему вы — Дурсли, и Дадли — Дурсль, а я Поттер?" Что я должна была ему ответить? Мне пришлось рассказать правду...

С тех пор он больше ни разу не назвал меня мамой.

* * *

А потом начался кошмар.

Гарри отказывался есть, рвал одежду, которую мы ему давали и ходил в этом рванье, разбил себе где-то лоб и не сказал, — от этого у него остался шрам на лбу, — дразнил Дадлика, ругал нас последними словами (и где он только их услышал?), в общем, хулиганил, как только мог. Мы водили его к психологу; милая женщина сказала, что он просто хочет подтверждения нашей любви, что мы терпим его не потому, что он послушен и хорошо себя ведёт, а на самом деле. Видит Бог, мы пытались дать ему эту любовь! Но он продолжал и продолжал хулиганить, и в конце концов Вернон вспылил, схватил его за шкирку (какое счастье, что не ударил!) и бросил в чулан под лестницей со словами: "Раз так, то теперь ты живёшь здесь!" Муж запретил мне баловать Гарри и давать ему новую одежду; мы думали, что за пару дней он там перебесится и остынет. Конечно, так не вышло. Неожиданно для нас Гарри принял такое положение вещей как нормальное, перенёс в чулан все свои вещи, которые не считались их общими с Дадли и стал тише воды ниже травы. Мы пришли в замешательство и на следующий день хотели было предложить ему вернуться в комнату, но он крикнул: "Нет! Вы мне не родные, и вы меня ненавидите!!" — закрылся в чулане и не вышел даже на ужин. Дадли стучался к нему весь день в надежде вытащить поиграть, но в итоге Вернон сказал ему, мол, не трогай, он странный, а я проплакала всю ночь, пока мои мужчины (старший, младший и приёмный) спали и не могли заметить.

* * *

Год от года Гарри становился всё нелюдимей; один его вид раздражал Вернона, а Дадлик успел забыть, как они раньше дружили и дразнил его вместе со своими друзьями. Школьные психологи советовали мне присмотреться к мальчику, а я.. что? Что я могла сделать? В девять лет, после очередной странной выходки, я отвела его к психиатру.

Шизофрения. Пограничное состояние.

Мне сказали это так спокойно, с таким равнодушным взглядом, словно такие диагнозы каждый день ставят десятку детей.

Шизофрения! Сколько мыслей пронеслось у меня в голове, сколько различных гипотез, как так могло выйти с моим Гарри, как так могло случиться?! Я не могу винить в этом Лили... но не винить тоже не могу. Мне кажется, в этом был виноват её образ жизни во время беременности и после. Господи помилуй, в моей семье растёт шизофреник!

Психиатр прописала нам таблетки, чтобы удержать мальчика в подобии нормы. Я давала ему их с едой и говорила, что это для него особенные, волшебные витамины. Он сразу стал тише и спокойнее, хоть и отказался покидать свой чулан.

Слишком поздно я обнаружила, что на самом деле он выплёвывал таблетки в горшок с фикусом.

* * *

Мы очень старались не допустить распространения сплетен о том, что у нас живёт племянник-шизофреник. Это бы ужасно сказалось на бизнесе Вернона! Мы постарались ограничить его общение со сверстниками (впрочем, любимым его занятием было сидеть в чулане и ныть о том, как мы его ненавидим); соседям сказали, что мальчик очень слаб и не может больше подолгу гулять. Характер его портился с каждым днём.

На одиннадцатый день рождения Дадли мы вывезли их в зоопарк, в порядке исключения взяв Гарри с собой: всё же праздник, как-никак; он потом часами ходил и рассказывал о том, как исчезло стекло в террариуме и огромная змея уползла в Бразилию, напугав Дадли до полусмерти. Очень странная фантазия, очень. Да и не могла змея далеко уползти — работники зоопарка её бы быстро поймали.

А летом у него случилось ухудшение и он начал приносить в дом разнообразные листья и утверждать, что это письма из какого-то Хогвартса, адресованные ему. Моё сердце разрывалось от боли, когда я пыталась объяснить мальчишке, что это просто листочки, что на них нет адреса и даже конвертов у них нет, а он кричал и приносил очередное "письмо." В какой-то момент он завалил ими коврик у двери и довольный, сидел сверху, делая вид, что читает их. После этого мои нервы не выдержали и я отвела его к врачу. Врач посоветовала сменить обстановку, поэтому мы, для начала, заставили его переехать из чулана в комнату на втором этаже, а после съездили за город. Ух, какая гроза была тогда! Дадли дрожал от страха, прижимаясь ко мне, а в Гарри словно вселился бес, он прыгал по дому и зловеще хохотал.

Конечно, пришлось перейти к решительным мерам. Мы подыскали для Гарри специализированную школу-клинику для "особенных" детей (с отклонениями в развитии). Нас встретил очаровательный лаборант, двухметровый парень с сильными руками, всё показал и уверил, что с ребёнком здесь будут обращаться чрезвычайно хорошо, да и среди других детей ему будет лучше, чем в одиночестве. Гарри сразу же прицепился к парню и стал на нас жаловаться, перечислять все наши грехи. О, если бы это были хотя бы существующие грехи! Но, именем Лили, я сдерживалась. Позже худощавая женщина-психиатр нам объяснила, что это нормально, многие психически нездоровые люди считают, что с ними обращаются гораздо хуже, чем на самом деле, и что никто в клинике не примет рассказы мальчика за чистую монету. Я пообщалась с педагогическим коллективом и была приятно удивлена их профессионализмом и обходительностью. А вот дети... Мальчик с отсутствующим выражением лица, смотрящий в стену невидящим взглядом, девочка с ярко выраженной гиперактивностью (беспрерывно задающая самой себе вопросы и на них же отвечающая), и другие. Меня, конечно, очень тревожило то, что они работают по принципу интерната, но мне объяснили, что круглосуточное профессиональное наблюдение — то, что таким детям совершенно необходимо.

И всё-таки, 31го августа, после того как мы отвезли Гарри в его новый дом, я проплакала всю дорогу обратно.

* * *

Нам присылали еженедельные отчёты. Вернон их стоически игнорировал, я перечитывала вечерами. Они писали, что Гарри расслабился, стал лучше есть, почти сразу дал всем преподавателям и детям вымышленные имена (и то, что это хороший знак, было написано тоже), и даже неплохо учится.

Я так надеялась, что год в этой клинике Гарри поможет настолько, что мы сможем перевести его в обычную школу, но, видимо, это было слишком оптимистично. На каникулы мы не стали его забирать, поскольку казалось, что ему там хорошо и спокойно, но летом весь персонал уходил в отпуск, и он вернулся к нам домой. Первые два дня он вёл себя прилично, а потом словно с цепи сорвался: хулиганил, испражнялся на полу в чулане и говорил, что это оттого, что мы не отпускаем его сову полетать (какую сову, как он вообще до этого додумался?!), громко разговаривал сам с собой. Вернон из-за этого стал нервным, начал срываться на меня и детей. Мне пришлось отправить Гарри в деревню к подруге, чтобы он побыл на природе и пообщался со сверстниками. Я хотела было поехать и сама с Дадликом, но Вернону нужна была моя поддержка, а Дадлик ни в какую не хотел ехать с кузеном без меня. Впрочем, подруга говорит, что Гарри вёл себя довольно прилично; правда, баловался, словно ему пять лет, а не двенадцать, но что поделать.

Оттуда — снова в клинику, и снова у меня болит сердце о том, что я не принимаю участие в судьбе своего племянника. Но что я могла?

* * *

Следующим летом мы старались не трогать Гарри без лишней нужды — с его проблемами в развитии, да ещё и подростковый всплеск гормонов... поэтому подарки на день рождения мы подписали именами его товарищей по клинике. Правда, не настоящими, а теми, которыми он сам их называл. Это произвело невероятный эффект: целую неделю Гарри ходил с улыбкой, не безобразничал и даже пытался помочь мне по дому (добровольно!). Неужели мне можно любить его только так, исподтишка?

А потом приехала сестра моего мужа, Мардж, и всё полетело прахом.

Она никогда не умела держать себя в руках. Вот нисколечко. Честное слово, если бы я познакомилась с ней до свадьбы, я бы ещё десять раз подумала, принимать ли предложение Вернона. А если бы у них ещё была жива матушка, моя свекровь... в общем, я, конечно, легко отделалась. Но эта корова приехала к нам на целую неделю, напивалась и обижала бедного Гарри! А он ведь не виноват в том, что болен! И что родители у него... такие... И за Лили, честное слово, я бы сама её порвала на тряпки, только я очень боюсь собак, а у неё эти... бульдоги.

В общем, Гарри сорвался. Он кричал о том, что его родители — великие люди, что они погибли героически, а не в автокатастрофе, что он гордится ими... Вернон отволок его в чулан и запер, Мардж остолбенела от неожиданности и только моргала и икала, а я убежала к себе в комнату и плакала. Дадли пришёл ко мне, но он был слишком мал, чтобы понимать мои чувства, он просто решил, что Гарри меня обидел и обещал побить. Я попросила его этого не делать, но, кажется, недостаточно убедительно. На следующий день у Гарри случился первый приступ агрессии, и Дадли его всё-таки стукнул. Мы срочно отвезли племянника в психиатрическую лечебницу, где его пришлось оставить, поскольку он вёл себя буйно. Я написала в школу-клинику с вопросами, и за две недели до начала учёбы мне пришёл ответ: буйных детей не принимаем.

Кажется, в тот вечер в моём сердце умерла надежда.

* * *

Гарри выписали из психиатрической больницы, но выдали рецепты на сильнодействующие лекарства. Ошибок прошлого я больше не повторяла и внимательно следила, чтобы Гарри их принимал, но и он стал вялым, апатичным и почти не разговаривал.

Со временем он перенёс свои вещи обратно в чулан, часто там запирался, но хотя бы не делал вид, что там всё ещё живёт сова: кажется, в его воображении она поселилась в "совятне". Вернон его игнорировал, Дадли старался не пересекаться даже на кухне (а поесть он любит), а я всеми силами пыталась поддерживать Гарри, пусть и в его иллюзиях.

Первого сентября он сказал мне, что уезжает в школу и заперся в чулане. Ближе к ночи он оттуда выбрался, назвал меня "профессор Макгонагалл", и попросился выходить гулять иногда. Мне было страшно его отпускать, поэтому я запретила, о чём не раз пожалела: он достал откуда-то старую и драную занавеску (потом я поняла, что она у него уже давно), закутывался в неё и убегал гулять во внутренний двор, воображая, будто его никто не видит. Чрезвычайно забавное зрелище, только мне было совершенно не смешно. Я делала вид, что не знаю об этом, и вообще всячески подыгрывала.

Приступы бреда у него становились всё продолжительнее, а сами фантазии — всё бессвязнее. Он пытался пророчествовать, говорил, что его хотят убить, что у него болит шрам и что он — избранный. Периодически он злобно хохотал и уверял, что может разговаривать со змеями. Часто обращался к своим "школьным друзьям". Я могла только надеяться, что это временное явление и что он не сильно страдает где-то там, внутри...

* * *

Следующие два года состояние Гарри непрерывно ухудшалось, хоть и очень медленно. Летом он "возвращался" домой, а осенью "уезжал" в школу. Хотя на самом деле он едва выходил из чулана, и только называл нас выдуманными именами.

Дадлик подрос и немного поумнел. Он стал относиться к кузену не с ревностью и обидой, а с сочувствием, и даже пытался мне как-то помочь во время приступов, за что огребал от Гарри немилосердно. Незадолго до своего пятнадцатого дня рождения Гарри вырвался на улицу поздним вечером, устроил истерику, выл и кусался, когда Дадли вёл его домой, но зато, когда увидел меня, лицо его прояснилось и он как будто понял, что я не желаю ему зла... впрочем, скоро он снова впал в своё обычное состояние, ушёл в свой воображаемый мир, и я никак больше не могла до него достучаться.

* * *

Знаете, я не могу роптать на судьбу. Бог наградил меня любящим мужем, отличным сыном и жизнью в счастье и довольстве. Но вместе с тем в чулане под лестницей лежит сын моей любимой сестры и непрерывно бредит о своём волшебном мире; а я не могу ни вытащить его оттуда, ни помочь ему с тем, что происходит внутри. Я знаю, что в его фантазиях идёт война, и что она для него реальнее, чем мы; я слышу его крики и стоны, когда ему снятся дурные сны. Иногда мне кажется, будет лучше, если однажды утром он не проснётся...

Но ради памяти моей сестры я буду заботиться о нём столько, сколько потребуется.