Ольга Эдельберта

Ретрорецензия.
"Моцарт и Сальери". 1962. Телефильм-опера по мотивам одноименной трагедии А.С. Пушкина на музыку А. А. Римского-Корсакова.
Да, тогда такие ставили. Самый известный - "Пиковая дама", тоже очень рекомендую. Роли исполняют драматические актеры, озвучивают известные оперные певцы. В "Моцарте и Сальери" партию Моцарта исполняет Лемешев, Сальери - Пирогов, но звук, к сожалению, сохранился очень плохо.
Для драматических актеров играть в такой постановке - сверхсложная задача. Из-за необходимости имитировать пение из работы выпадает мимика нижней части лица, да что там - почти вся мимика. Играть приходится глазами.
Сальери - Б. Глебов. Моцарт - И. Смоктуновский.
Примечательно, что пятнадцатью годами позже в чисто драматической постановке "Маленьких трагедий" Смоктуновский сыграет уже Сальери. В том, более позднем фильме прочтение трагедии - обычное, общепринятое: Моцарт-Золотухин - нервный, изломанный, скрывающий предполагаемую глубину под подчеркнуто нарочитой легкостью. ("Счастье, говорит он, есть ловкость ума и рук: все неловкие души за несчастных всегда известны. Это ничего, что много мук приносят изломанные и лживые жесты."). Сальери-Смоктуновский - классический, образцово-показательный завистник: косой ускользающий взгляд, уголки губ подергиваются от уколов постоянно уязвленного самолюбия, все высокие речи лживы.
В постановке 1962-го года все не так. Сальери-Глебов: резкие черты, крючковатый нос, злодейские брови. И мучительно-напряженный взгляд человека, решающего неотступную, неподъемную, нерешаемую задачу. Человеку,чье существо целиком принадлежит музыке, чувствующему гармонию с невозможной, подчиняющей остротой, не знающему и не принимающему иного смысла жизни, кроме творчества, достался аналитический, познающий разум, властно требующий своего: понять. Алгеброй гармонию поверить.
Как страшно он смотрит, когда произносит: "Звуки умертвив, музыку я разъял, как труп." Взгляд безумного патологоанатома, убившего и вскрывающего любимую женщину, чтобы узнать, что у нее внутри.
И да, ему казалось, что он понял. Совместил теорию с творчеством, вскрыл источники гармонии, постиг внутренние закономерности, обрел умение их использовать. Ему так казалось. Пока он не встретил Моцарта.
Нет, этот Сальери - не завистник. Разве способен завистник так восторженно говорить о творчестве того, кому он завидует? Когда Сальери-Глебов говорит о музыке Моцарта, думает о Моцарте, смотрит на его портрет - резкие черты смягчаются, в лице, в глазах проступает благоговение, даже нежность. Он называет себя завистником - как дает себе пощечину; оскорбляет, чтобы остановить. "Ты завидуешь, Сальери, просто завидуешь. Все на деле так низко, так просто. Хватит думать об этом!" Но это не помогает. Он знает, что все непросто.
Пастернак в эссе о Верлене писал: "Кем надо быть, чтоб представить себе большого и победившего художника медиумической крошкой, испорченным ребенком, который не ведает, что творит!" Поэт, по мнению Пастернака, всегда четко знает, что он делает, как и зачем. Я бы не стала так уж безоговорочно верить Пастернаку - даже в отношении поэтов, хотя слово - наиболее ясный, интеллектуально читаемый и поддающийся анализу инструмент творчества. С музыкой все обстоит намного сложнее. (И, Боже вас упаси, никогда, никогда не задумывайтесь о том, что представляют собой актеры!)
Моцарт в исполнении Смоктуновского - это именно медиумическая крошка. Ангельское лицо, прекрасные распахнутые детские глаза, выражающие только детские чувства: удивление, упрек, огорчение. Лишенные глубины, непроницаемые глаза ребенка, идиота или ангела.
Жадно и напряженно всматривается Сальери в это лицо. Жадно и напряженно слушает трогательный лепет. Он все пытается заметить, уловить ниточку, основание, которое связывает этого человека - и ту музыку.
Достанься этому Сальери Моцарт-Золотухин, - быть может, беды бы не произошло. Он бы все заметил, все понял - есенинское начало, трагедию и расплату творца, "кровью чувств ласкать чужие души".
Но ему достался Моцарт, не дающий ответов.
Он решает убить потому, что не может с этим смириться. С тем, что человек, его верность, упорство, глубина постижения, его любовь и личность не значат для музыки ничего. Она - в высших своих проявлениях - вообще не от человека.
Во второй сцене все меняется. Больше нет пытливости во взгляде Сальери. Он пришел убить чудо - и вполне осознает это.
Но меняется и Моцарт.
Вдруг, ненароком, искоса - глубокий, проницательный взгляд, полный печали и понимания.
Моцарт играет - и светится мягким непостижимым светом. Откуда этот свет? Что перед нами - медиум, ничего не значащая кукла, проводник для того отдаленного света, которому нет дела до человека, - или приоткрылась душа, способная так понимать, так печалиться и так прощать? И поэтому способная на такую музыку.
"...и не был убийцею создатель Ватикана."
Сальери так и не узнал, кем или чем вынесен ему приговор.
Да и мы тоже.