Тенёта Исповедника (джен)

Анна бежала. Бежала по растрескавшемуся, норовящему уйти из-под ног асфальту старой парковой дорожки. Тонкие каблуки туфель, словно нарочно, то и дело застревали в трещинах, но разуться молодая женщина не решалась — босая, она точно никуда не убежит.

Тяжёлый топот преследователя неумолимо приближался. И неудивительно — ему не требовалось сражаться с собственной обувью. Ребристые подошвы тяжёлых ботинок при каждом шаге с хрустом крошили покрытие парковой дорожки, Анне не надо было напрягать воображение, чтобы это представить.

Место, в котором она оказалась в надежде оторваться от преследователя, вполне заслуженно пользовалось дурной славой. Старые деревья, полвека назад исковерканные дыханием Излома, сумрачное марево которого опоясало город, не только не умерли, как можно было ожидать, но, наоборот, густо разрослись, превратив некогда ухоженный городской парк в жуткую даже на вид непролазную чащобу. Только по дорожкам, если повезёт, можно было пройти относительно безопасно. И только днём. Смельчаки, которые на свой страх и риск пытались пройти через парк на закате или срезать путь через заросли, минуя немногочисленные дорожки, исчезали без следа. Только один, последний, сумел выйти. Абсолютно седой, с кровавой коркой на пол-лица и рваными ранами по всему телу, лишившийся правой руки до локтя и, по словам очевидцев, совершенно безумный, он вышел из парка два дня спустя, успев прохрипеть случайным свидетелям его появления несколько слов об Исповеднике и гигантской паутине в глубине парка, перед тем как забиться в агонии. Парк, задолго до того приобрётший нехорошую славу, после этого случая получил и название — Тенёта Исповедника...

Выяснять, кто такой Исповедник, и о какой паутине говорил несчастный, никто не решился — слишком много разных тварей породил и продолжал порождать Излом. Впрочем, некоторые считали, что дело обстоит наоборот — не Излом порождает тварей, выплёвывая их на улицы города, а город постепенно погружается в Излом.

Но сейчас Анне было не до экскурсов в историю. На очередном повороте всегда считавшаяся безопасной дорожка вдруг вспухла под ногами, как назревший гнойник, отчего она оступилась и с испуганным криком завалилась на разросшийся кустарник, некогда бывший живой изгородью. Новый, полный ужаса вопль раздался, когда гибкие плети ветвей обвились вокруг тела и отбросили её прочь, после чего крепко переплелись, намертво преграждая путь обратно на дорожку.

Тихонько всхлипывая от страха, Анна с трудом встала на четвереньки... да так и осталась — ватные ноги отказывались держать, а костюм... какая разница, что там с костюмом, если ей отсюда теперь не выйти? Едва успев об этом подумать, она тихо завыла, не в силах справиться с подступившим отчаянием. Не выйти. На дорожке был шанс. Призрачный, но он был. Здесь — нет. Потому что оставшийся за живой изгородью преследователь, в отличие от загадочного Исповедника, был человеком. Излом коверкал не только деревья. Жители города, все, не только люди, тоже подвергались его воздействию.

Но дыхание Излома — не радиация, его мишенью становились не только тела людей и не только их души. Оно пропитало воздух, стены домов, вместе с водой текло по трубам, невесомой пылью оседало на любой поверхности, постепенно превращая всё большие территории в городе в населённые невиданными прежде тварями смертельные ловушки. Тварями, что прежде были людьми... И Тенёта Исповедника в их негласном списке стояли на почётном втором месте. Первое занимало кладбище за чертой города. Именно там всё началось пятьдесят три года назад. Рискнувших сунуться на кладбище смельчаками не называли. Их уничтожали на месте, стоило им выйти из-за проржавевшей ограды — расстреливали, обезглавливали и сжигали. То, что до Излома казалось немыслимым варварством и средневековым мракобесием, теперь стало залогом выживания. Так же поступали и с чужаками, которым не повезло выйти из Излома на территории кладбища.

Чужаки. Пришельцы из того, старого мира, в котором остались автомобили, телевидение и интернет. Мужчины и иногда — очень редко — женщины с мёртвыми глазами и хищными повадками. Излом притягивал их, как пламя свечи притягивает бабочек, переплавляя в своем горниле и выплёвывая на улицы города. Именно такой чужак открыл охоту на Анну этим вечером, загнав прямиком в Тенёта. Причём, как оказалось, в самом прямом смысле — тускло мерцающие в сумраке под деревьями серебристые нити складывались в легко узнаваемый узор паутины.

Затянутый в проклёпанную чёрную кожу чужак мощным прыжком перемахнул через преградившую Анне путь к спасению кустарниковую изгородь и торжествующе ухмыльнулся:

— А вот и я, куколка! — продемонстрировав в хищном оскале крупноватые, но вполне человеческие клыки.

В следующий миг за спиной Анны раздалось ритмичное сухое пощёлкивание, и крошечную полянку накрыла тень.

— Эт-то что за хрень?! — чужак попятился, выбрасывая перед собой руку.

Щелчок раздался ещё, на этот раз металлический, и в руке мужчины быстро, точно змеиное жало, возникло лезвие ножа.

Анна шарахнулась в сторону, пытаясь одновременно оглянуться на Исповедника — а кто ещё мог тут появиться, кроме хозяина этих мест? — и не выпустить из поля зрения вооружённого и от страха ставшего ещё более опасным и непредсказуемым чужака. Но приятный, вполне человеческий, совершенно не похожий на рычание чужака, голос, раздавшийся откуда-то сверху из-за спины, заставил её испуганно застыть:

— Не надо, дитя. Пока не стоит.

— Что ты, черт побери, за тварь? — чужак теперь походил на попавшего а капкан зверя, а в ещё минуту назад светившихся мрачным предвкушением глазах плескался неприкрытый страх.

— Дитя, — снова заговорил невидимый Исповедник, — встань.

И добавил:

— Прошу тебя.

Анна вскочила на ноги раньше, чем он успел договорить. В груди затеплилась робкая надежда на спасение... Но оборачиваться всё равно не рискнула — судя по лицу чужака, Исповедник был кем угодно, но не обычным человеком. А страх перед возможной мучительной смертью надёжно похоронил любопытство на задворках сознания.

— Иди вперед, — голос по-прежнему был мягкий, но не услышать приказные нотки было невозможно.

Она послушно зашагала вперед, прямо на живую изгородь, которая тут же пришла в движение. Чужак вскинул руку с зажатым в ней ножом и бросился на неё:

— Так ты это подстроила! С-су-ууука...

Что-то внезапно мелькнуло перед лицом, и чужак, обливаясь кровью, рухнул на землю. Испуганно вскрикнув, Анна отскочила в сторону... и оказалась лицом к лицу с Исповедником. Увиденное заставило её судорожно зажать ладонью рот, сдерживая новый вопль ужаса.

Исповедник навис над ней с выражением бесконечного терпения на лице, которое могло бы принадлежать мужчине лет шестидесяти. Яркие голубые глаза с тонкими лучиками смешливых морщинок, тонкие сухие губы, сложенные в благожелательной улыбке, не открывающей, впрочем, зубов, что как-то незаметно придало ей "инквизиторский" оттенок, и ореол необычно остриженных белоснежных волос. Невероятно мускулистые плечи и верхняя часть торса были, как и лицо, вполне человеческими, но тело ниже грудной клетки и руки ниже локтей... не руки — огромные покрытые шипами лапы! — принадлежали гигантскому насекомому. Всмотревшись в густеющем сумраке в руки... конечности Исповедника, аккуратно прижатые к туловищу и сложенные в карикатурно-жутком подобии молитвенного жеста, Анна вспомнила иллюстрацию из какой-то книги родителей, сохранившейся после Излома, а вместе с ней и название насекомого, чудовищным подобием которого был Исповедник.

Богомол.

Существо не двигалось, то ли давая себя рассмотреть, то ли... Улыбка его медленно таяла, уголки таких человеческих губ постепенно опускались вниз, а благожелательность — искренняя ли? — незаметно обращалась печалью.

Анна тряхнула головой. Страх незаметно пропал, сменившись отупелым безразличием. Наверное, то же самое чувствует мышь, слишком долго находившаяся в мягких лапах поймавшего её кота...

— Иди с миром, дитя, — услышала она. — Иди. Тенёта пропустят тебя.

Заторможенно кивнув, Анна повернулась к кустам, образовавшим довольно широкий проход... но тут же обернулась обратно.

— А он? — указывая на чужака.

Исповедник одобрительно улыбнулся:

— Я не ошибся в тебе, дитя. У тебя чистая душа. Чистая и добрая.

Но тут же холодно припечатал:

— А у него — нет! Он мой.

— А...

— Нет, дитя. Будь он чист, Излом не призвал бы его, — чудовищное существо совершенно человеческим жестом печально покачало головой. — К тому же чистые душой не охотятся на себе подобных. Иди же и знай, что, пока твоя душа будет сохранять чистоту, этот путь для тебя всегда будет открыт — Тенёта не причинят тебе вреда.

Анна благодарно кивнула. Возвращаться сюда она не собиралась, но... всякое бывает. Вышла на дорожку и, нервно облизав губы, снова встретилась взглядом с Исповедником, не решаясь вслух произнести то, о чём сумела догадаться за время беседы. Но тот понял.

— Да, дитя. Ты все поняла правильно — раньше я был человеком. Но большего я тебе не скажу.

Резкий рывок — и хрипящий чужак забился в жёстком захвате Исповедника, а сам хозяин Тенёт развернулся к Анне спиной, унося жертву куда-то вглубь зарослей.

Анна тряхнула головой, проясняя мысли, и быстро, едва не срываясь на бег, направилась к себе домой, старательно гоня последнее воспоминание об Исповеднике — чуть светящийся в сумерках ореол белых волос вокруг тёмного пятна гладко выбритой кожи... как раз на макушке.

Потому что некоторых вещей лучше не помнить.