Мой дурацкий день (джен)

Сухая земля взметывается вертикально вверх наподобие наших салютов с перченым детонатором и аккуратно укладывается обратно. Люблю, когда делают работу профессионально. Старикан в белой мантии, видно, крутой профи, смотрите-ка, ни одна песчинка в сторону не отлетела, все прилично: земля грохнулась и образовала милый маленький холмик.

Шоу на этом не кончается: старикан воздевает руки к небу... прикольно воздевает, у его хламиды рукава широченные, они скатились, чуть не сбив его шикарный колпак с черной лентой... водит над головой костлявыми руками, совершает какие-то диковинные пассы... нет, уржаться можно, а все вокруг стоят со скорбными, вытянутыми лицами. Их бы взбодрить как-нибудь... Взрыв-жабу небольшую кинуть или шнурки у всех заколдовать, чтобы завязались... эх, Фреду надо было прийти.

Мама всхлипывает все чаще; вцепилась в папу, а он и сам еле на ногах стоит... лицо такое жалкое, нос красный, губы трясутся... значит, что-то серьезное, душещипательное старикан говорит, надо послушать.

Продвигаюсь вперед, но это не помогает: я и на прежнем месте ничего не слышал, и теперь стою... наверное, лицо у меня, как у полного дебила: все тут проникаются речами, а я ничего понять не могу.

Мне отчасти простительно — я ж лягуха. Не прыгаю по болотам, в смысле, а то, что у меня, как у лягух, нет уха. Забавно, только что в голову эта шутка пришла... новая, про улитку без раковины уже не катит... надо Фреду рассказать, пусть поржет, сирый, а то в последнее время магазином страшно озабочен. Я ему говорю: женись, давай, на Верити или на Джонсон своей, всю кассу и налоги на них сплавим, сами будем делом заниматься. У нас серьезное дело, между прочим, никто кроме нас товары для магазина придумывать не будет. А он ржет: «Они дуры, что ли, за меня выходить? И вообще мы с тобой вроде неплохо по девочкам гуляем... я знаю, что ты задумал, подлец! Хочешь моих барышень себе прибрать, а меня окольцовываться отправить!» Ну не дебил, а? Мне его барышни даром не нужны, от своих деваться куда не знаю. К тому же у нас все общее, и барышни в том числе... они об этом не знают, конечно. Вот кроме Джонсон. Этой палец в рот не клади. Она как посмотрит своими черными, ведьминскими глазищами, и сразу на задние лапки встать хочется. Джонсон так и сказала однажды: «Вас, придурков, я различаю, так что не старайтесь. Попробуете только в таком духе прикольнуться — отрежу под корень». Эта может. Фред потом еще подлизывался к ней: легонько так приобнял и кокетливо вопросил: «Ангел наш, нас даже мать родная не отличает, где ж тебе, а?» А она его щелкнула по носу: «Я у вас на воротниках вышила «Джо» и «Фре». Фреляля и Джоляля, вот вы кто!», и потом расхохоталась, когда Фред ее на спину повалил и щекотать начал. Клевая девочка, в общем. Во Фреда влюблена как кошка, мне не досталась. Но за брателло я рад, знаю точно: влюбиться в нее не смогу. Мы как в глаза друг другу посмотрели, сразу поняли.

А старикан все вещает. И что ему не неймется? Вокруг уже в открытую рыдают, мама с папой друг друга подпирают, не знаю, кто кого держит. Рон совсем раскис — это он зря, конечно, ему с его веснушками и общим цветом лица утираться категорически запрещено, а он так и трет мордашку красными от холода лапищами. Забыл сказать: погодка для мая стоит мерзопакостная, от холода зуб на зуб не падает, да еще ветер. Старикан в своей хламиде — вылитое, трепещущееся привидение, какими их в маггловских мультиках рисуют. Нет, правильно, Фред сделал, что не пошел... смотаться по-тихому надо... Я озираюсь, стараясь делать это как можно непринужденнее, чувствую, на меня и так постоянно таращатся, и вдруг с удивлением понимаю, что вокруг меня пустота. Все стоят чуть в стороне, а я, как идиот, один. В чем дело, а? Толпа народу пришла, и все кучкой стоят, меня сторонятся. Я что, плохо выгляжу? От меня чем-то несет? Козлы...

Вскидываю подбородок и, насвистывая, иду к остальным, ввинчиваясь в толпу, как штопор в масло. Эти мои родственники, друзья, знакомые, еще бог знает кто, все в дурацких черных мантиях расступаются передо мной... а-а, у них чувство когнитивного диссонанса, как выражается Фред после пары-тройки стопок огневиски, они, снобы этакие, смущаются, что я не в черном, как они. Не идет мне траурный цвет, не ношу я его... и что, нельзя прийти в рабочей одежде? Отличный пурпуровый цвет. Тут вечеринка пингвинов, да, строгий дресс-код?

Я нахожу в толпе Ли, направляюсь к нему, нацепив на лицо самую обиженную свою улыбку.

— Дружбан, ну на хрена ты с ними заодно? — шепчу ему на ухо, предусмотрительно взяв под локоток и отведя в сторонку от шмыгающего, чудовищно толстого создания... тетушки, как бишь ее... неважно, главное, мне эта ее шляпка с перьями никогда не нравилась.

— Оделся, как в школе... А рожа чего перекошена? — я толкаю Ли в бок и ржу: — Умер кто?

Он странно на меня смотрит... долго смотрит, пока я справляюсь со своим идиотским смехом. На нас глазеют... ну, как на дерьмо собачье, как я сам для себя сразу определяю, обозлившись вдруг... и отходят в сторонку. Схватить того вон пучеглазого пингвина за шкирку, долбануть о землю... ага, гляделки-то заморгали-заморгали, ишь чесанул... по глазам моим читает, похоже...

— Ли, ну а ты чего вылупился? — сердито гляжу прямо в посеревшее лицо моего дружбана... укуренные они все, по ходу. Вон Ли сейчас, похоже, кондрашка хватит: смотрит на меня, как волк на овцу, хвост ему грызущую. Может, думает, я — галлюцинация? От травки всякое, конечно, интересное бывает, но чтоб такое... Для разминки пробую пощелкать пальцами перед его лицом, попеть пробую: «При-и-дурок Ли-и, это я».

— Джордж, идем, — мне в ладонь вкладывается чья-то маленькая ладошка, и она неожиданно сильно тянет меня, уводя от Ли, тянет куда-то через толпу, которая глазеет на меня вкупе со стариканом, а я гляжу им в ответ... я даже смотреть не стал на того, кто меня ведет, так рассердился. Нет, прибью Фреда, как до него доберусь! Ведь наверняка, гад, знал, что тут собрание обкурившихся психов и не сказал ничего, оставил меня им на съедение одного!

Меня уводят на какой-то холм, совсем даже далеко от всех... ну да, я же лишний. На холме раскинулось старое дерево, не знаю, как называется... кора вся в узлах и наростах... чем-то оно напоминает Шизоглаза, и это меня успокаивает... черт, настроение скачет, как у истеричной девицы, Фред таких мамзелями без шарниров называет... еще узнает, и обзывать начнет.

Я поворачиваюсь к Джинни — это она так вовремя выручила остальных, избавив их от моего присутствия. Какой-то неважный у нее вид... как и прочих, в общем-то, но меня ее бескровное лицо и застывший, настороженный взгляд, которым она буквально вперилась в меня... отражение, что ли, свое высматриваешь, крошка?.. несколько пугает, о чем я ей и сообщаю.

— Джордж, ты сам всех пугаешь, если честно, — отвечает она и отворачивается.

Ну здрасьте, пугаю я ее... и всех... как, интересно? Тем, что не принимаю участия в их сомнительных забавах, смахивающих на дешевую пьеску... вот точно, будто спектакль играют: таращатся на старикана, тот речи толкает, рыдают все... а вокруг шипит ветер и взметывает землю... и столько белых плит... Я с удивлением озираюсь. Тут до хрена их. Одни уже истертые, с трещинами, старые, как это дерево, другие новенькие, чистые и белые и выглядят, как пластиковые пакеты... у той девочки в канцелярской лавке такие продавались, Фред еще придумал тогда приколдовать им ножки, чтобы пакеты сами за хозяином вещи таскали.

Ветер обдувает мне лицо, и мне неприятно... вон у Джинни волосы облаком стоят. А-а, хотя ей все равно — уверен, помирает уже от холода, но все равно стоит, вся вперед подавшись, так и сверлит старикана взглядом.

— Джинни, слушай, не парься ты так. Тут представление просто... может, сейчас прикол такой новый: собираться в холодищу на кладбище и слушать всяких подозрительных старцев, — я говорю бодро, громко, чтобы она поняла, что уж я-то не проникся всем этим безумием. — Хватай Гарри, и валим отсюда. В следующий раз позовем с собой Фреда — у него всегда идеи классные в запасе есть насчет всяких там кислых рож и скучных речей. Мы им тут устроим, обещаю.

Джинни больно вцепляется, ну словно кошка, всеми своими десятью ногтями мне в запястье, тянет к себе и шепчет:

— Джордж... ну Джордж... ну пожалуйста...

Да-а, девочка, круто тебя обработали... всхлипывает, заикается... да что творится здесь, а?

Стараюсь успокоить:

— Джи, да ты не нервничай. Что ты? Из-за всего это кладбища так расстроилась, да? Джи, крошка, хочешь, я прямо сейчас за Фредом смотаюсь? По-быстрому, одна нога здесь, другая там. Захватим фейерверков, бахнем, разгоним эту толпу непуганых идиотов.

И у Джинни из глаз брызгают слезы. А на меня ступор нападает. Знаете, со мной такое всегда, когда девчонки рыдать начинают. У меня все мысли в голове живенько так испаряются, одна только изнутри стучится: я, что ли, обидел? Как, скажите на милость?

Остается только мямлить что-то невразумительно-извиняющееся, тихонько переходя в отступление на подходящее расстояние, откуда можно незаметно улизнуть.

И когда я совершаю эти дерганные, крабьи движения, ветер, гудящий у меня в голове утихает, и я наконец начинаю слышать, что бормочет шустрый старикан.

«...свет в наших сердцах...», «...спи с миром, пусть ничто не омрачит твой покой...».

Ох, черт, так они хоронят кого-то!.. Я останавливаюсь и вытягиваю шею, силясь рассмотреть, кто лежит в яме рядом с землей, столь здоровски уложенной стариканом. Конечно, у меня не выходит, не под тем углом стою. Подойти поближе... опять идти через эту толпу... нет, неохота. Да какая разница, кого хоронят? То есть, разница есть, конечно, это я лишнее что-то подумал... Так вот отчего они все такие печальные... А Фред ничего не сказал. Нет, что за человек, брательника на похороны отправляет, а сам, небось, развлекаться утопал!

Пожалуй, пойду. Тут я вправду... да, неловко получилось, то-то они все на меня таращатся... могли бы и сказать! Типа: охолонись, Уизли, мы тут серьезным делом занимаемся... Интересно, кого все же хоронят?

Робко оборачиваюсь через плечо, нахожу взглядом Джинни. Вроде успокоилась, не ревет. Спросить, может... нет, наверняка, снова заплачет. Даже странно: Джинни, девчонка — молодец, не плачет никогда, а тут вдруг ревет... Нет, не буду спрашивать.

А церемония, похоже, к концу подходит, вон старикан умолк, отошел в сторонку, ручки смиренно на животе сложил, ждет, значит, когда родные с покойником попрощаются. Мимо меня проходит Джинни, туда торопится; ступая тяжело, как старуха, спускается к остальным.

Толпа очень организованно выстраивается в цепочку, люди подходит к могиле, каждый кидает горсть земли. Я вижу Гарри... ну и нахмуренный же вид у него, сердитый даже, видно достало парня все... Перси в перекошенных очках... вот уж кому слезы не идут совершенно... Фред бы удивился, увидев, как меняются лица от слез... я вот Перси только по очкам и узнал. Дальше много знакомых... даже очень много... что-то я сейчас их различать начал, до этого, когда в толпе был, мне все одинаковыми черными пингвинами казались... маму к могиле папа тащит, она сама идти не может... ну и не тащи ее, подумаешь, не попрощается с покойником, кто он там ни есть...

— Здорово, Фордж.

А вот и брателло прибыл. Я не поворачиваю головы, просто краешком глаза вижу его рядом с собой. Ага, тоже переодеваться не стал, в пурпурной мантии стоит. Хорошо, значит, мы теперь с ним вдвоем идиотами кажемся.

— Фред, я тебя убью, — ухмыляюсь я. — Почему не сказал, что тут похороны затеваются?

— А я не знал, — быстро отвечает он, а у самого рожа плутовская, довольная... краешком глаза вижу.

— Ну да... — протягиваю я, и опять ржать охота. — Кого хоронят, ты тоже, конечно, не знаешь?

— Ну почему? Знаю! — хохочет Фред. — Ты послушай. — Он потягивает руку вперед... как, бывало, Снейп протягивал со своим фирменным шипением: «Пошли вон!», когда нас с уроков выгонял... и я начинаю слушать.

Ветер сипит: «Фредерик Фабиан Уизли», гудит толпа на кладбище: «Фред Уизли», плачет мама: «Фред».

Я киваю головой часто-часто и гляжу на Фреда краем глаза... он, дурак, всегда исчезает, если прямо на него смотреть, уж не знаю, где он такому фокусу научился (я не учил, честно!), а мне показывать не хочет.

Он перестает хохотать и поворачивается ко мне... мне кажется, ждет чего-то от меня... я не знаю, но лицо у него такое тоскливое...

Он шепчет:

— Отпустишь?

А я все киваю головой, молчу и лыблюсь в ответ. Ну, куда я его отпущу, а? Он всегда со мной.

— Фред, смотри, они плиту белую ставят... как пакет пластиковый у малышки Мэри, правда? — умоляюще говорю я, умолкаю снова... добавляю: — Ладно, идем отсюда, нам здесь нечего.

— Ну идем, — краем глаза вижу, что Фред улыбается, и на сердце сразу легчает.

Я поворачиваюсь на каблуке, ветер закручивает вокруг меня мантию, и в руке у меня рука Фреда.

А как мы исчезли, на кладбище хлынул дождь, хотя туч вроде не было, и ветер как-то осадкам не способствовал... так ушедшие прощаются.