Жить заново (гет)

— Завтрак готов, — раздается оклик Наташи.

Бывшие Мстители, а ныне просто разрозненная группа людей со способностями, превышающими среднестатистические (которые, к слову, ничерта им не помогли), подтягиваются на кухню. Сейчас, конечно же, начнут ворчать (особенно мохнатое недоразумение по имени Ракета, «свалившееся» на их головы аж из космоса), и причина тому есть — кулинария никогда не была сильной стороной Романофф.

В лучшие времена она заказала бы пиццу, но сейчас, когда половина планеты просто перестала существовать, временно и торговля, и производство, и сфера услуг приостановились; конечно, рано или поздно жизнь наладится, но пока приходится обходиться тем, что есть.

Все в сборе, не хватает только одного; но он и не появится. Наташа берет тарелку, идет по коридору и стучится в закрытую дверь. Ответа, как она и ожидала, нет.

— Стив, я могу войти?

В ответ только бесцветное и равнодушное:

— Входи.

Стив Роджерс сидит напротив окна и смотрит в одну точку. Наташа подает ему тарелку и, ловя взгляд Стива, почему-то впервые чувствует неловкость из-за того, что содержимое тарелки выглядит совсем не аппетитно. Хотя, конечно, его глубинная апатия ничего общего со скудностью рациона не имеет.

— Спасибо, я не голоден.

И так третий день подряд. Он почти ничего не ест и ни с кем не разговаривает. И причина этому одна — Баки. Наташа не знает, были ли между Барнсом и Роджерсом только дружеские, или более глубинные, интимные отношения — злые языки много что болтают. Одно она (да и все остальные) знает точно: то, что Баки был для Стива самым родным и близким человеком, намного ближе, чем, к примеру, она, Наташа. Романофф, если так разобраться, для Кэпа вообще никто — напарник, частично подчиненный; но все это было в рамках Щ.И.Т.а, а сейчас его более не существует. Но она по-прежнему считает Роджерса товарищем, значит, должна поддержать. Как сможет.

— Если не будешь есть, быстро протянешь ноги, — Наташа старается говорить не грубо, но твердо.

— Правда?

Да, в адрес того, чей жизненный запас сил в разы превышает среднестатистический, это прозвучало неубедительно.

— Ладно, не быстро. Но ты же понимаешь, что даже твое тело рано или поздно ослабеет, если ты перестанешь питаться.

Стив то ли послушал Наташу, то ли просто взял себя в руки. Ел, к слову, так же апатично, безразлично к тому, что именно кладет в рот, не чувствуя вкуса пищи. Смотреть на него было грустно, но Наташа подумала, что так уже лучше, чем ничего.

* * *

Смерть Баки буквально сломила Стива. Конечно, как мог, он держался достойно — не устраивал истерик, не крушил все подряд в приступах бессильной ярости и не напивался до беспамятства (хотя, быть может, и напился бы, если бы алкоголь оказывал на него действие). Но в остальном он был словно безжизненная оболочка, тень себя прошлого; казалось, будто бы он — все его чувства, эмоции, чаяния — растворились вместе с тем роковым щелчком, только вот тело почему-то осталось, словно забыв рассыпаться в прах.

— Стив, нам надо попытаться связаться со Старком. А также с Бартоном. Хотя бы узнать, живы они или нет, — говорила Наташа всего пару часов спустя после трагедии. — Сейчас абсолютно любая помощь пригодится. Стив, ты почему молчишь?

Те немногие, кто остался в живых — Брюс Беннер, Окойе, даже Тор, — пристально смотрели на Роджерса, ожидая его указаний. А он бездействовал. Молчал, смотря в одну точку, а именно на пушку и горстку пепла — то, что осталось от Баки. Наташа попыталась отвести его в сторону.

— Возьми себя в руки, Стив! — она трясла его за плечо, пытаясь привести в «чувства». — Ты Капитан Америка или кто? Ты лидер, ты командир, они смотрят на тебя, а ты застыл, как овощ!..

— Оставь его. Он потерял больше тебя.

Таких слов от сурового Тора она не ожидала, но не могла и не признать, что тот был прав. Наташа не могла потерять дорогого и близкого человека хотя бы потому, что она никогда и ни к кому не привязывалась. Да, ее захлестывала горечь поражения, и она, определенно, была расстроена из-за смерти Сокола, Вижна и Алой Ведьмы, с которыми общалась в прошлом. Но отсутствие близких привязанностей — ее главная сила.

Уже дважды за последние пять лет она позволяла себе заиграться в любовь... Первым был Клинт Бартон. На какой-то момент Наташе даже показалось, что Клинт — ее награда за годы беспощадных жизненных ударов, свалившихся на ее голову; ее тихая гавань, где она может расслабиться и побыть собой. Но, как оказалось, эта «гавань» уже была занята другой, а ей только и оставалось, что еще раз убедиться в том, что любовь — это слабость. Был еще и второй — Брюс Беннер, но эта привязанность и вовсе казалась сейчас Наташе какой-то иллюзорной, надуманной.

— Нат, давай поговорим, — несмело начал Беннер на следующее утро после битвы.

— Не стоит, Брюс. Лучше помоги привести вещи в порядок.

— То есть мы больше не...

— Нет. Прошлое должно оставаться в прошлом.

Так одной фразой Романофф обрубила все концы и, как ни странно, даже не жалела об этом. «Ничего хорошего из этой привязанности не вышло бы, — говорила она мысленно сама себе. — В лучшем случае, он бы меня бросил, как Клинт. А в худшем... в худшем, потеряла бы его рано или поздно и стала бы такой же, как Стив Роджерс».

Отчасти Наташа злилась на слабость Стива, хоть и понимала, что могла бы быть на его месте... Негласно Черная Вдова взяла на себя некоторую инициативу, что, к слову, больших успехов не принесло — Фьюри, с которым она пыталась связаться, не отвечал на звонки, да и Тони Старк не выходил на связь. С Клинтом тоже были проблемы, так что все, что на данный момент ей оставалось — следить за новостями по радио и телевидению, да присматривать за Стивом.

* * *

— Может, прогуляешься? Три дня на улице не был...

Роджерсу по-прежнему все равно; если она скажет — пойдет на улицу. Если принесет тарелку и попросит поесть — что-то съест. Если сообщит, что связалась с Клинтом — кивнет. Наташе кажется, что у нее словно появился в доме ребенок. Это и успокаивает, и раздражает одновременно: Наташа привыкла к совершенно другому Стиву, а нянчиться с кем-то — не ее профиль. С другой стороны, они с Роджерсом почти два года были напарниками, сражались с террористами бок о бок, и не раз он выручал ее из жестоких переделок. Наверное, теперь ее очередь. «Неужели я к нему привязалась? — спрашивает сама себя Наташа. — Нет, умеренная забота о напарнике — это еще не любовь!»

Через какое-то время Тор и Ракета покидают Землю, отправившись в просторы космоса. «Оно и к лучшему», — думает Наташа (хотя бы потому, что Реактивный енот изрядно ее раздражал своим бесконечным ворчанием). Потом Окойе уходит, чтобы служить Шури, новой королеве Ваканды. В пустующем доме, где они временно обосновались, становится просторней, поскольку остаются всего трое — Стив, Брюс и Наташа. И тут появляется ощущение дискомфорта; Наташа не любит число три, потому что третий всегда является как бы является лишним...

Беннер, кажется, разделяет ее суждение. Проходя мимо скамейки, на которой Наташа сидит со Стивом — наконец-то уговорила Роджерса выйти на прогулку! — он смотрит так многозначительно, с таким скорбным укором в глазах, словно ему известная какая-то страшная тайна, связывающая Романофф и Роджерса, которую он насилу скрывает. У Наташи его ревность ничего, кроме раздражения, не вызывает.

— Скажи, ты теряла близких? — вдруг спрашивает Роджерс ни с того ни с сего.

— Мужа, друзей, родителей, возлюбленных, напарников — много кого.

Ее тон кажется черствым и равнодушным, но это не так; Наташа просто не любит ворошить прошлое. Важнее то, что есть здесь и сейчас — в частности, Стив, который пытается пережить смерть лучшего друга.

Она берет его за руку, но не как для рукопожатия, а переплетая его и свои пальцы, удивляясь тому, насколько холодны его руки. Знак поддержки — но еще не любви! — как бы без слов говорит ему «Ты справишься!»

Он справится, Наташа уверена, — все как-то справляются.

* * *

Она заходит в его комнату вечером. Ей не спится, ему, как выяснилось, тоже. Наташа застает Стива за чтением какой-то старинного вида книги в потертом переплете. На секунду она улыбается — его старомодность вызывает странное успокоенное умиление.

Стив поднимает на нее взгляд, но ничего не говорит. Романофф первая нарушает молчание:

— Расскажи мне.

— О чем? — Роджерс вопросительно приподнимает брови.

— О чем хочешь. О своем детстве, к примеру...

— О Баки?

— Да, о нем тоже.

Говорят, каждому человеку надо иногда дать возможность выговориться. Наташе, кажется, это удалось — Стив начинает рассказ; она слушает, понимая, что, если он ответно попросит ее поведать о своей жизни, она ответит отказом.

Романофф продвигается ближе к его кровати. На секунду ею овладевает азартное желание — соблазнить доблестного Капитана Америку, наконец-то лишить его девственности — в конце-концов, один раз живем!.. Но она останавливается; скольких мужчин она соблазнила за все эти годы? Даже точного количества не вспомнит, не то чтобы имена... И кто стал от этого счастливей?

Наташа останавливается, продолжая просто внимательно слушать его рассказ. Каждый шпион — хороший психолог; она вслушивается, пытаясь понять, каков он, хотя еще пару месяцев назад сказала бы, что знает Стива Роджерса как облупленного.

Усталость последних дней все же берет свое, и они засыпают рядом, но не как любовники, а как... напарники? «Это же не любовь», — шепчет себе Наташа, засыпая.

* * *

Романофф кажется, что Роджерс наконец-то восстал из пепла, поскольку теперь она видит в его глазах хоть какие-то искорки жизни. «Молодец, — думает Наташа, — справился». А через пару дней утром обнаруживает, что Беннер покинул их общее жилище.

— Почему он ушел? — спрашивает Роджерс.

— А сам не понимаешь? — жестче, чем планировала, отвечает Наташа. — Решил, что мы с тобой стали любовниками.

— Любовниками? Я не одобряю подобные отношения.

Теперь она узнает прежнего Капитана Америку, который всегда твердо отстаивал то, во что верил, пусть даже эти нелепые пуританские принципы почти столетней давности. Отчего-то это вызывает улыбку.

— Тебе, Стив, нужна скромная девушка, верящая в Бога, ценящая семью и материнство, желательно, домохозяйка. Она будет для тебя идеальной женой.

— А кто нужен тебе?

Неожиданный вопрос вызывает лишь раздражение. Наташа разворачивается, желая уйти, но Стив продолжает:

— Почему ты боишься признаться самой себе в том, что твоему сердцу не чужда любовь?

— Потому что любовь — это слабость, — жестче, чем планировала, отвечает Наташа.

— Я уверен в обратном, — утверждает Стив. — Сама посуди: когда рушится мир, кто как не те, кого мы любим, способны заставить нас жить заново?

Наташа могла бы со злостью бросить ему, что «любовь», которую он сейчас воспевает, не помогла ему, когда он, словно овощ, безвылазно лежал в спальне, оплакивая смерть Баки...

Но она молчит. Сознание упорно подкидывает картины из прошлого: то, о чем мечтала не знаменитая Черная вдова, а Наташа Романова, простая советская школьница. Она вспоминает, как отчаянно хотела любить, как желала однажды подарить жизнь, и как ее лишили этой возможности. Вспоминает также, как болезненно сжалось на миг ее сердце, когда она впервые оказалась дома у Бартона среди его семьи.

И тут же мысленно повторно воспроизводит последнюю реплику Стива. «Когда рушится мир, кто как не те, кого мы любим, способны заставить нас жить заново...» Если он имел в виду роковой щелчок Таноса, выходит, что «жить заново» его «заставила» именно она, Наташа. Запоздало она понимает истинный смысл, значение его слов. Это было... признание в любви?

* * *

Время давно за полночь, а Наташе не спится; горькие раздумья терзают ее. Преступница, шпион, наемный убийца — все это ее роли, но каждая их них остались в прошлом. А кто она теперь, в этом новом, искалеченном безумным титаном мире? Теперь ей тоже придётся учиться заново жить?

Раньше она была уверена, что нужна Стиву Роджерсу, а теперь понимает, что они оба нужны друг другу. Будто бы прочтя ее мысли, Стив тихо приоткрывает дверь. Садится рядом, обнимает ее поникшие плечи. «Это не любовь», — мысленно говорит Наташа и тут же понимает, что лжет себе самой. Привычный мир разрушен, но это ли не старт для нового мира? В конце-концов, режимы действительно рушатся каждый день...

Наташа и Стив долго-долго сидят вдвоем в тишине, а потом засыпают на одной кровати. Завтра их ждет совершенно новый день.