Это мог быть я (гет)

Я смотрел на Гермиону, которая медленно шла по проходу между скамьями, держа под руку своего отца, и не мог оторвать от нее глаз. Сегодня она была особенно красива. Очаровательное белоснежное платье со скромным вырезом и открытыми плечами подчеркивало ее женственность. Могла возникнуть мысль, что в платье не было ничего особенного, никаких оборок, бантов или рюшей, но правда состояла в том, что этого и не требовалось. Одного взгляда хватало, чтобы понять: платье подходит ей идеально. «Возможно, в магическом мире платье, как и волшебная палочка, само выбирает свою обладательницу», — подумал я, невольно улыбнувшись. Ее каштановые волосы были аккуратно собраны сзади. Их украшала изящная серебряная диадема.

Все следили за движениями Гермионы, словно завороженные. Она подходила все ближе к алтарю. Я почувствовал, как мое сердце сжалось. Улыбка на лице погасла, и я отчетливо ощутил накатывающее на меня отчаяние. В голову нескончаемым потоком хлынули воспоминания, будто я снова вернулся во времена своих занятий окклюменцией.

* * *

В тот вечер мы с Гермионой в очередной раз задержались допоздна в Министерстве магии. Изучение гигантских томов с делами, в которых описывались преступления, совершенные во время нахождения Волдеморта у власти, отнимало много времени и сил. При этом казалось, что стопок с бумагами становилось лишь больше день ото дня. Рон, пообещавший миссис Уизли помочь с ремонтом одной из комнат в Норе, благополучно покинул Министерство, и в кабинете не осталось никого, кроме меня и Гермионы.

Мне до сих пор сложно понять, что стало тогда сигнальной искрой, от которой разгорелось пламя, и в какой именно миг все переменилось. В последнее время я чувствовал, что между нами что-то происходит, но всячески отгонял от себя эти мысли.

Мы решили сделать перерыв в работе. Весело болтали обо всякой ерунде и старались рассмешить друг друга, чтобы отвлечься от мрачных мыслей, непременно возникающих после чтения всех тех ужасов в материалах дел. Вдруг одна особо большая стопка с томами, стоявшая рядом с Гермионой, стала угрожающе качаться, рискуя свалиться прямо ей на голову. Я стремительно подбежал к ее столу и попытался поправить стопку, но это было уже бесполезно. Первое, что мне пришло в голову: просто встать рядом с Гермионой и заслонить ее, приняв удар на себя. Так я и сделал. Встав спиной к падающим томам, я положил руки ей на плечи и как бы прикрыл собой. Все эти фолианты изрядно настучали мне по голове и по спине, а Гермиона, между тем, смеялась до слез. Сначала я хотел обидеться на такую странную реакцию с ее стороны, но, взглянув на Гермиону, не удержался и сам стал смеяться, толком не понимая почему.

Как-то незаметно мы взялись за руки. Наш смех постепенно затих. Мы смотрели друг другу в глаза. Кровь прилила к лицу Гермионы, ее щеки покраснели. А потом был обжигающий поцелуй, навсегда врезавшийся в мои память и сердце. Даже Обливиэйт не в силах вырвать его оттуда. Я растворился в сладком вкусе ее губ. В тот момент для меня больше ничего не существовало. Я ощутил удивительное тепло, которое прошло волной по всему моему телу.

Внезапно пришедшее осознание, что только она всегда меня понимала, переживала и заботилась обо мне, только с ней мне было по-настоящему хорошо и спокойно — ударило меня гораздо сильнее, чем это могли сделать тысячи свалившихся томов с делами.

Возникшая в моей голове мысль могла показаться нелепой, но, я уверен, в тот момент, когда мои и ее губы соприкоснулись, наши души узнали друг друга и соединились навсегда. Много позже думая об этом, я в очередной признал правоту Дамблдора, преклонявшегося перед силой истинной любви.

Мы не могли остановиться: за первым поцелуем последовал второй, потом третий… Я прижал Гермиону к себе, обхватив руками ее талию. Гермиона запустила пальцы в мои волосы. Вкус ее губ, аромат ее волос туманили мой разум и заставляли позабыть обо всем на свете. Когда Гермиона проникла своим языком в мой рот, я был готов застонать от захвативших меня ощущений. Я провел ладонями по спине Гермионы и крепко сжал ее ягодицы.

Пламя разгоралось сильнее, но внезапно все прервалось. Реальность хладнокровно напомнила о себе. Нас как будто облили ледяной водой. Мы не были свободны и прекрасно понимали это. Знали, что не сможем отказаться от своих обязательств и разорвать отношения: я — с Джинни, она — с Роном. По щекам Гермионы покатились слезы…

Я гладил ее волосы, целовал в губы, лоб и щеки, пытаясь успокоить, а Гермиона обхватила меня руками и прижималась, дрожа всем телом. «Гарри, что нам теперь делать?» — спрашивала она. Не зная, что ответить, я лишь крепче обнимал ее.

В моей памяти вихрем проносились воспоминания о других вечерах, проведенных вместе с ней. Не сразу мы признались себе, что уже специально задерживаемся на работе, дожидаясь того момента, когда уйдет Рон, чтобы снова очутиться в объятиях друг друга.

Когда мы поняли, что все это заходит слишком далеко, между нами состоялся серьезный разговор. И она и я убежденно говорили о том, что так продолжаться не может, что надо немедленно все прекратить. Гермиона приводила множество разумных доводов, с которыми я соглашался. И все же несколько раз мы срывались, нарушая собственные обещания…

* * *

Очнувшись от наваждения, я увидел, что Гермиона стоит уже рядом с Роном. Быть шафером на этой свадьбе оказалось тяжким испытанием, но придумать сколько-нибудь вразумительное объяснение, чтобы отказать Рону в этой просьбе, я не смог.

На мгновение наши с ней глаза встретились. Гермиона еле заметно вздрогнула. Мне так много хотелось ей сказать, но больше всего я мечтал о том, чтобы просто вновь ощутить вкус ее губ. Мы смотрели друг на друга и, хотя не произнесли ни слова, я почему-то был уверен в том, что она все поняла по моему взгляду.

Седой волшебник в изумрудной мантии по имени Дортон, отвечающий за свадебную церемонию, начал свою речь. Я отвел взгляд в сторону, чтобы не видеть Рона и Гермиону, и почувствовал, как к горлу подкатывает комок. Глаза начало щипать от подступающих слез. Слова Дортона долетали до меня откуда-то издалека. Все, чего мне хотелось — чтобы сегодняшний день поскорее закончился. Рядом с Гермионой мог сейчас стоять я, но этому не суждено сбыться.