Дверь, которую нельзя открывать (гет)

В тот день Грейнджер вернулась из архива Отдела тайн с папкой в руках. Папка была большой, а документы в ней — старыми. Я бы не обратил внимания, если бы не то, как бережно она с ними обращалась. Как у неё сияли глаза. С каким любопытством, с какой тщательностью она, изучая документы, что-то выписывала. Грейнджер была настолько увлечена, настолько погружена в этот процесс, что не замечала ничего вокруг. Мне казалось, даже на третье пришествие Сами-Знаете-Кого она бы махнула рукой и лаконично ответила: «Занята, позже».

— Грейнджер.

Она не отреагировала. Бормотала что-то себе под нос. Переводила взгляд с одного пергамента на другой, сосредоточенно водила пальцем по строчкам.

— Грейнджер! — гаркнул я.

Она очень медленно подняла голову и сфокусировалась на мне. Между бровями залегла складка. Грейнджер даже не разозлилась на мой тон. Её лицо выражало крайнюю степень удивления и заинтересованности. Это и понятно: за три года нашей совместной работы я ни разу не заговорил с ней первым. А вот Грейнджер…

Грейнджер махнула рукой на нашу вражду, на наше упрямое молчание по окончании второго года. Сначала она говорила совсем немного — а я ей вовсе не отвечал. Потом начала говорить больше, чаще, экспрессивней. А я стал невольно прислушиваться, вникать, мысленно оспаривать или соглашаться — и болтовня Грейнджер потихоньку стала такой же неотъемлемой частью моего рабочего дня, как обед в столовой Министерства. Так продолжалось довольно долго. Грейнджер, узнав что-то новое и увлекательное, просто не могла не поделиться информацией. Вот и делилась — увлечённо, взахлёб пересказывая заинтересовавший её параграф из книги или статью из научного журнала. А я слушал, слушал, слушал…

О, это моё личное радио «Грейнджер», дамы и господа! Самое надоедливое радио в магической Британии. Хотите послушать?

Я не помнил, когда Грейнджер наконец сумела втянуть меня в разговор. Не помнил, в какой момент я не смог удержаться от комментария. Но тогда всё изменилось: Грейнджер говорила — я отвечал.

А теперь наконец заговорил первым.

— Грейнджер, что ты делаешь?

О, я очень хорошо помнил тот день! Так хорошо, будто он был вчера. Среда — середина рабочей недели. Мы должны были дождаться результатов исследования одного из наших коллег, чтобы продолжить трудиться над основным проектом и… Чёрт! А ведь я настолько привык, что посвящать в особенности нашей работы никого нельзя, что разучился по-человечески объясняться — только расплывчато, общими фразами. Но суть не в этом. Главное, что до следующей недели работы у нас почти не было, поэтому я не мог понять, зачем Грейнджер понадобилась папка из архива.

Грейнджер покраснела. Вздохнула, потупила взгляд. Прикусила губу — почти сразу оставила её в покое. Поёрзала на стуле. Поправила причёску. И наконец снова посмотрела на меня.

Я чуть было не начал её дразнить — по привычке. Но мне было интересно, что же могло так смутить Грейнджер, поэтому я благоразумно держал язык за зубами.

— Малфой… — начала было она и запнулась. Плотно сжала губы, перевела взгляд на окно.

Это было настолько на неё непохоже, что я сполз на краешек стула и теперь наблюдал за ней с неприкрытым интересом. С моего рабочего места не было видно, что написано на пергаментах, и я едва сдерживался от того, чтобы подняться и посмотреть. Говори уже, Грейнджер, не томи!

— Когда ты заходишь в Отдел тайн, что ты чувствуешь? — спросила она тихо, не отрывая взгляда от окна.

О Мерлин, серьёзно?! А что я могу чувствовать, когда прихожу на работу? То, что уже хочу домой?

Но вслух я этого не сказал.

Пять лет. Пять лет назад во время войны во мне умер язвительный хулиган. И в тот же день родился рассудительный мужчина. А он… Уж он-то не мог себе такого позволить, ведь был слишком терпелив и спокоен. Казалось, ничто больше не способно заставить его потерять над собой контроль. Потерять внутреннее равновесие.

Война — это страшно. Но после войны не страшно уже ничего.

Проблемы на работе? Пфф! Зато живой! Задуманное не хочет воплощаться в жизнь? Ничего, есть ещё время.

Да, такое расстраивает. Но остаётся главное: понимание того, что это — мелочи.

— Что я чувствую? — задумчиво переспросил я, вынырнув из водоворота отвлекающих мыслей. Грейнджер кивнула, но так и не взглянула на меня. — Я чувствую, что меня ждёт очередной день, когда Гермиона Грейнджер перетянет одеяло на себя и сделает большую часть работы?

Она злобно на меня зыркнула, я плутовски ухмыльнулся в ответ. Ей не нравились такие шпильки-подколки — я знал об этом, но как тут удержаться?

Грейнджер всегда казалось, что она делает недостаточно. Грейнджер постоянно предлагала мне помощь и раз за разом злилась, когда я дразнил её из-за этого. Но, должен признать: партнёром она была отличным. Понимала всё с полуслова и с работой справлялась со скоростью «Молнии». Одним словом — мечта, а не партнёр. Как такого не подразнить в своё удовольствие?

— Малфой, я серьёзно. Когда ты только заходишь в Отдел тайн, что чувствуешь?

Грейнджер больше не смотрела в окно — на меня. Нервная и сосредоточенная, она изучала моё лицо с той же внимательностью, с какой до этого разглядывала разложенные на столе пергаменты.

— Когда я только захожу в самую первую комнату, правильно? — уточнил я.

— Да, — Грейнджер наклонилась вперёд.

Губы слегка приоткрыты, в глазах — пламя интереса.

Красивая.

Мерлин, именно тогда я в первый раз отметил, что она красивая! И я был бы рад, если бы это открытие стало единственной причиной запомнить тот день, но увы…

Я видел по глазам: ей важно услышать правду. Поэтому постарался ответить максимально честно.

— Иногда, когда я прохожу мимо Комнаты любви, мне становится… холодно, что ли? Не по себе.

Грейнджер задумчиво кивнула. Какой-то миг молчала, а затем снова сосредоточила всё своё внимание на мне.

У неё были красивые глаза. Знаете, после войны они у многих блёклые, уставшие, будто выцветшие. И видно сразу — человек от жизни устал. Вымотался. А у неё глаза яркие, живые. Горящие. И этот взгляд… Дурманящий. Мне казалось, она смотрела прямо в душу. Смотрела и всё понимала. Бесстыже читала все мои мысли и делала выводы.

Волшебница. Ей не нужна была волшебная палочка, чтобы творить чудеса. Она и так справлялась.

А мне в голову начали лезть всякие романтические глупости, когда я увидел её взгляд. Ну разве не дурак?! Нашёл на кого засматриваться…

— Когда ты проходил мимо, тебе никогда не хотелось открыть дверь?

— Её же нельзя открыть.

— Но тебе хотелось?

— Нет.

— А мне — да.

Грейнджер произнесла это очень тихо. Почти шёпотом. И снова повернулась к окну, давая понять: разговор окончен.

Но эти слова… У меня вспотела спина. Начали дрожать ладони. Сердце ухнуло куда-то вниз. Дыхание сбилось. В груди вдруг стало тесно. В лёгких — крик.

Я испугался. Испугался так сильно, как не пугался со времён войны. Подогнулись колени. Потемнело в глазах. Страх.

Страх.

Страх.

Казалось, мой мир перевернули вверх ногами. И я лечу вниз. На огромной скорости. Готовлюсь к падению. Будет больно. Очень.

— Куда ты? — спросила Грейнджер, когда я вдруг резко встал.

— Сейчас вернусь.

Я пулей вылетел за двери. Меня трясло. И я не мог понять причину. Грейнджер ведь ничего такого не сказала, правда?

* * *

— Как ты думаешь, что там? — Грейнджер снова спрашивала про Комнату любви.

Я не знал, что мне думать. И не знал, о чём готов рассказать ей, когда она внимательно смотрела на меня своими карими глазами. Рассеянно крутила в руках перо, и её выражение лица казалось таким задумчивым, будто в тот самый момент она была близка к тому, чтобы решить задачу вселенского масштаба.

Может, и была. Разве с ней можно оставаться уверенным?

Я не хотел об этом говорить. Но хотел говорить с Грейнджер. Или… С Гермионой? Я уже не знал, кто она для меня. Но мне не терпелось узнать, кто я для неё.

В последнее время я всё чаще замечал на себе её взгляд. И всё чаще ловил себя на том, что не могу отвести глаз от неё. Но было ещё кое-что…

После войны меня перестали донимать косые взгляды и насмешки в мою сторону. Меня перестало волновать чужое мнение — Грейнджер же оно не волновало никогда. Я знал, что она тоже обратила внимание на это изменение. Знал, что заинтриговал её. Что на кончике её языка теперь вертелась тысяча вопросов.

Это было мне только на руку. И то, что началось с совместной работы в Министерстве, грозило перерасти в нечто иное, большее. Во всяком случае — с моей стороны.

— Ты не ответил, — повторила Грейнджер настойчиво и посмотрела на меня с недовольством и нетерпением. Упрямая. Восхитительно упрямая. — Так как ты думаешь, что там?

— Откуда мне знать, Грейнджер?

— Тебе не нужно знать. Сделай предположен…

— Тебе идёт синий.

Она покраснела. Железная леди Грейнджер покраснела от самого банального комплимента, который я только мог придумать. Посмотрела на меня с подозрением.

— Ты сделал мне комплимент?

— Сделать ещё один, чтобы ты не сомневалась?

Она улыбнулась застенчиво. В самом деле застенчиво! Я не знал, что Гермиона может так улыбаться. Не знал. А в груди разливалось тепло. И я чувствовал, что и сам невольно начал улыбаться. Я не мог отвести от неё взгляд. Смог бы кто на моём месте?

— Да, сделай ещё один.

Гермиона больше не улыбалась. Смотрела строго, с вызовом. Я знал, чего она ожидала. Насмешки. И понятия не имел, что делать теперь мне. Рискнуть? Или оправдать её ожидания?

— У тебя очаровательный румянец, когда ты смущаешься и прячешь улыбку. Глаз не отвести. Я готов делать тебе комплименты каждый день, если ты всегда будешь так реагировать. Если ты всегда будешь так на меня смотреть. Если…

— Малфой… — пискнула она на выдохе. Испуганная и напряжённая.

Я не знал, когда успел встать из-за своего стола и опуститься перед ней на корточки. Взять её руки в свои.

— Малфой… — у неё сорвался голос.

Гермиона смотрела на моё лицо, надеясь найти ответ. Она до сих пор боялась, что я дразнил её. Или хуже того — издевался.

Я поднёс её руку к губам и, не разрывая зрительного контакта, поцеловал. Потом ещё раз. Её рука дрожала. Мои руки дрожали. Я боялся реакции Гермионы. Она боялась моей. Но я никогда раньше не чувствовал себя ближе к другому человеку. Этот поцелуй был самым интимным в моей жизни.

— Драко… — наконец произнесла Гермиона тихо и растерянно. А лучшего ответа мне и не нужно было.

* * *

Мы ещё долго не знали, как подступиться друг к другу. Но мы старались. Изо всех сил.

Каждый день я рано просыпался, быстро приводил себя в порядок, завтракал и мчался на работу. Я проходил за час до начала рабочего дня. Она приходила в то же время.

Мы не договаривались об этом. Но каждый день приходили. Не могли не прийти.

И всё было хорошо. Всё было просто замечательно. Вот только Гермиона снова и снова поднимала тему, которая мне совсем не нравилась…

— Я никак не могу выбросить из головы эту комнату, — призналась она.

Я напрягся, но своё недовольство показывать не стал, только улыбался лукаво.

— Гермиона, если тебе не хватает комнаты любви, тебе стоит только заикнуться. Поверь, — я бережно обхватил руками её лицо. Ласково провел подушечками пальцев по щеке.

Она улыбалась. Но я по глазам видел: полностью переключить её внимание мне не удалось.

* * *

Я пришёл на работу, как обычно, в семь. Как обычно с улыбкой. Но сегодняшнее утро было не похоже на все остальные.

И вот, часы показывали уже половину восьмого, а Гермионы не было. Как же так?! Я ничего не понимал. Она не пришла? Но почему? Всегда приходила.

Может, что-то случилось? Может, она заболела? А может, просто проспала? Я не находил себе места. Мерил шагами кабинет, словно неприкаянный.

На часах было без одной минуты восемь, когда дверь наконец открылась и вошла Гермиона. Я поднялся, чтобы пойти ей навстречу, да так и застыл.

Холодно.

Казалось, меня окатили ледяной водой с ног до головы. Мурашки по коже.

Холодно.

И это чувство… Оно такое знакомое. Будто он воскрес и пришёл за мной. И потому так холодно.

Я замер. Поражённый. Онемевший. Так и не смог ничего ей сказать.

— Доброе утро, — поздоровалась Гермиона безразлично и села на своё место.

Казалось, меня ударили.

Бладжером.

По рёбрам.

И сломали несколько штук.

Мягкие ткани порвали.

Безжалостно.

И лучше бы не двигаться и не говорить — больнее будет.

Дыхание сбилось. Я не знал, что делать и куда себя деть. Такое чувство, будто из груди что-то вырвали. И теперь там пусто. Пусто и больно. Больно.

Я сидел и молчал. А что нужно было сказать? Гермиона вела себя так, будто ничего не произошло. Будто меня здесь нет. Будто между нами ничего не было. Никогда.

— Гермиона.

— Я занята.

— Объясни, что…

— Я же сказала, что занята, — она посмотрела на меня с таким безразличием, которое мне никогда раньше не доводилось видеть в её глазах.

Будто я ей ни друг, ни враг — никто. Да что такое-то?! Что я сделал не так?!

— Но как же?..

— Я занята. Позже, ясно? — ответила она невозмутимо. Голос — лёд.

Красные. У неё были красные глаза. Я моргнул — и снова увидел перед собой колючие, но карие. Что за чёрт?!

Мне казалось, я сходил с ума. Или сошёл давно, но только начал своё сумасшествие осознавать.

* * *

Так продолжалось около месяца. Я не понимал, в чём дело. Пытался до неё достучаться, но тщетно.

Неужели наши отношения были для неё шуткой? Она сказала потом, что всё кончено, но ни черта не объяснила. И с каждым днём, несмотря на все мои попытки, ситуация становилась всё хуже и хуже…

Я злился на неё, но отступать не собирался. Ведь Гермиона не могла так поступить. Просто не мог-ла! Должна быть причина. И мне хотелось её узнать.

Может, Гермиона и поставила точку в наших отношениях — я не поставил.

А спустя месяц я вошёл в Отдел Тайн и… Мне вдруг стало настолько тепло и хорошо, что я, ошарашенный, остановился, осмотрелся, прислушался к этому странному чувству… И сам не понял, как вскоре оказался возле двери, что вела в Комнату любви. Но именно там я и застыл, блаженно улыбаясь и борясь с очень странным желанием: мне хотелось если не войти внутрь, то хотя бы погладить дверь. Я не понимал, что происходило, но чувствовал себя донельзя глупым. Через несколько минут я не выдержал и в самом деле погладил дверь. Проходящие мимо коллеги смотрели на меня как на душевнобольного. Но мне было плевать на них — я снова чувствовал себя счастливым. И это чувство было таким знакомым, что…

Я сорвался с места, залетел в кабинет.

— Грейнджер! — гаркнул злобно, выхватывая у неё какие-то свитки и отбрасывая их в сторону.

Она перевела на меня безразличный взгляд.

— Ты открывала ту комнату?

Я уже знал ответ, но хотел услышать от неё.

О, никакой любви в чёртовой комнате не было! А чтобы появилась — комнате нужно было забрать чью-то любовь.

Неужели и Тёмный Лорд открывал эту комнату? Но… Тёмный Лорд — и Комната любви? Может, тогда дело было в его матери?

Да какой, к чёрту, Тёмный Лорд?!

Тёмный Лорд мёртв — он больше ничего не мог сделать. А Гермиона… Гермиона могла.

— Да, открывала.

Она выглядела невозмутимой, но я видел, как её рука потянулась за палочкой. И молниеносно выхватил свою.

Мы стояли посреди кабинета, наставив палочки друг на друга.

В уголках глаз начало жечь. Я не хотел, чтобы всё так заканчивалось. Можно ведь было спокойно поговорить. Подключить начальника отдела, друзей Гермионы, перерыть архив. Мы бы обязательно нашли способ всё исправить. Нашли бы! Но я хотел делать это вместе с Гермионой, а не против её воли. Теперь же… Нужно было её обездвижить и мчаться за Поттером. Сам я бы с этой проблемой не справился. И так потерял уже месяц.

— Петрифик…

— Авада Кедавра!

Я понял свою ошибку слишком поздно.

Мои глаза расширились.

Рот приоткрылся.

Вспотела спина.

Я получил свой ответ. Никто не должен был знать о комнате. Никто. И Гермиона должна была об этом позаботиться. Я осознавал это так отчётливо, как если бы она произнесла это вслух. Но ничего, уже ничего не мог поделать.

Только поймал себя на мысли, что мне жаль Гермиону. До слёз жаль. Желание найти ответы на все вопросы никогда не приводило ни к чему хорошему. Она погубила себя — и после моей смерти погубит других людей. Мерлин, это несправедливо! Она такую судьбу не заслужила! Только не она!

«Прости, Гермиона, прости. Я должен был понять раньше. Но я подвёл тебя, не догадался… И больше ничего не смогу для тебя сделать. Прости…»

Мир потемнел и исч…