Имбирь, ёжики и фруктовый лёд (гет)

Когда у Мэйв не хватает денег на ренту, она становится раздражительной. Она не может это контролировать, это что-то вроде приступа неопределенности будущего, который резко повышает тонус окружающих, потому что острословие Мэйв прогрессирует.

Отис предлагает одолжить, она не соглашается. Говорит, что должна справляться самостоятельно, не хочет нагромождать долги друг на друга. Она забывает, что ей семнадцать, что подразумевается — у неё есть родители или опекун, что она не думает о деньгах и наслаждается юностью. Отис проглатывает эти слова. Он не знает, как вел бы себя на месте Мэйв. Вполне вероятно, он умер бы от голода через пару недель. Мэйв восхитительная, а он правда не знает, как помочь.

Отис старается проводить все больше консультаций. Можно было бы сказать, что он как ведьмак — профессионал, лишающий себя же работы, но со временем ему начинается казаться, что всего времени мира не хватит, чтобы излечить людей. Он слышит такие странные фразы, он пытается прорубиться через такие глупые предубеждения. Его популярность растет, а вот количество часов в сутках остается прежним.

Иногда Мэйв одновременно помогает ему с домашней работой и исследованиями и остается ночевать. Это что-то вроде пижамной вечеринки, о которой безбожно шутит Эрик. Отис просто весь вечер смотрит на Мэйв и говорит с ней, а потом у него есть возможность столкнуться с ней в ванной комнате, когда они чистят зубы перед сном. Мэйв просит оставлять двери открытыми, чтобы звуки китов были слышны в комнате для гостей.

А по утрам Мэйв не видит его до завтрака. И не красится. Ей просто лень делать это в непривычной обстановке. Отис впитывает этот её облик как губка. У него в голове что-то вроде коллекции образов Мэйв. Многие из них он придумал, когда заглядывался на неё в классе, неизменно получая тотально фаллический ответ.

Раздраженная Мэйв может походить на гангстера прошлого века. Она может пахнуть мятой или вишней и сигаретами, носить выглаженные бежевые брюки, рубашку в обтяжку, тяжелый ремень с блестящей прямоугольной пряжкой и огромные солнечные очки. Со связанными за спиной руками она может выгибаться, вынуждая держать ее, отказываясь стоять прямо. Её волосы — торчащие во все стороны темные кудри. Мэйв может быть дерзкой, наглой и фантастически обаятельной.

А вот утренняя Мэйв охотно рассказывает о снах, беспрестанно шутит и ловко заговаривает Джин, освобождая Отиса от неловких замечаний. Она пахнет зубной пастой и крутит локон на пальце. Мэйв свободно касается его рук, плеч, головы. Конечно, ведь по ее ладоням не проскакивают искры каждый раз.

Отис не скрипит зубами, но определенно старается не сглупить. Он вполне мог бы основать какое-нибудь «мэйвианство» ненароком.

Мэйв почему-то перестает касаться его при любом удобном случае в какой-то момент, и Отис это замечает. Он начинает скучать по ее ладоням на плечах, по тому, как она подталкивает его к беседе, по тому, как она совершенно точно не понимает, что тычет свою грудь ему в лицо.

Поэтому Отис сам касается Мэйв.

Он начинает с похлопывания по плечу. И в первый раз удостаивается того самого недоуменного взгляда, приподнятых бровей и чуть изогнутых уголков губ. Он ее веселит. Отис пробует еще раз, в столовой он будто случайно задевает её локоть своим. Мэйв не реагирует, но замечает. Потому что уже на литературе щелкает его по носу, подходит катастрофически близко и поет строчку ему в лицо. Отис смотрит ей в глаза и усилием воли не смотрит в губы. Мэйв ухмыляется. Она не знает!

Отис думает, что пора бы прекратить свои мучения. Он не уверен, будет ли Мэйв с ним говорить… Будет, конечно! Она просто скажет: «Отис, я понимаю твои чувства, и мне жаль, но я тебя люблю только как друга», — и они останутся друзьями, как это делает большинство гомо, влюбленных в своих лучших друзей гетеро, и, возможно, Мэйв прекратит нарушать его личное пространство так часто.

Но Отис не хочет забыть её запах.

Так что он ничего не говорит.