Дикая охота капитана Ивашова (джен)

Горох был не в духе.

Это случалось с ним всё чаще и чаще. Да и само состояние государева «невдуха» проявлялось теперь каким-то особенно гнетущим образом. А именно: засыпал царь всея древней сказочной Руси плохо и за полночь, вставал поздно и бессмысленно блуждал по терему немытый и нечёсаный, бормоча себе под нос разные непедагогичные слова. Изредка забредал на кухню, брал там бутыль какой-нибудь бражки и запирался с ней в своих покоях. Жизнь в царском тереме замерла, так как ежу было понятно, что лезть Гороху под руку в такую эпоху не следует. Даже царица-матушка Лидия Карповна — и та отправилась «пребывать в положении» в загородный дворец, куда-то то ли в Марфино, то ли в Павшино. И правильно сделала. В моё время много писали, что депрессуха в доме плохо влияет на внутриутробное развитие, и всё такое…

Хотя на остальном Лукошкине — и вообще на России — это сказывалось слабо. Горох по натуре в общем-то не злобный мужик, в нездоровой страсти к массовым казням и прочей опричнине замечен не был. А от того, что сунувшийся было к нему со свежим доносом дьяк Филимон сразу же был сослан к чёрту на рога, для отделения вообще польза сплошная… Хотя, с другой стороны, следующей «жертвой режима» может пасть кто угодно, в том числе я. Поэтому ваш покорный слуга, сыскной воевода — капитан милиции Никита Ивашов, то и дело вынужден бросать служебные дела и добровольно-принудительно тащиться на очередной нудный выпивон с государем-надёжей.

Шагая по коридорам терема, я уже трижды увернулся от дворовых, тащивших куда-то полные мешки пустых бутылок. Да-а… Как в дурацком анекдоте: «Штирлиц шёл на рекорд — объём пустой тары грозил превысить площадь квартиры». Наконец я достиг цели — из приоткрытых дверей в царские покои показалось печальное опухшее лицо его расклеившегося величества.

— Явился, участковый, — угрюмо выдохнул Горох. — У меня как раз заначка в сундучке осталась с прошлого раза-то. По твою душу берёг, хе-хе…

Интерьер Гороховой опочивальни за три дня, что я отдыхал от алкоголя, несколько изменился. Стало меньше бутылок, а пол и стол были усеяны кусками какой-то рваной грамотки.

— Что это было? — поинтересовался я.

— Что-что… Политик европейский, будь он окаян, — промычал царь. — Пока я тут пузырюсь, ляхи себе королём болвана какого-то выбрали. Войной теперь мне грозит, пёс кудлатый…

— Войной? — В воздухе запахло грозой. Последний набег шамаханских орд лукошкинцы отбили всего года два назад, и теперь мы снова были в опасности. От того, что теперь противником будет вся из себя европейская Польша, было не легче: в эти века с побеждёнными никто не церемонился.

— Ну да. Вот ты ж видишь — грамоту мне прислал. Коли ты, говорит, лапоть азиатский, не перестанешь запорожцев в службу свою сманивать — налечу, говорит! Растопчу, говорит, не помилую! А что мне ещё делать-то?! Крымский хан опять на Изюмском шляхе безобразничает! С татарвой-то без казаков не сладишь!

— Тупик, — пожал я плечами. Войны на два фронта редко кончаются хорошо.

— Так я тебя чего позвал-то, — забурчал Горох. — Вот сундучок с заначкою видишь?! И забирай её, постылую, с концами себе! И всё прочее спиртное в тереме чтоб с концами конфисковал! Завязываю я, Никитка!

— Браво, — искренне восхитился я и пожал ему руку. Видеть нормального, энергичного, решительного Гороха после месяца бухих истерик было одно удовольствие.

— А то пока я тут в запое прохлаждаюсь, враг подлый набежит, всю землю русскую в горстях вынесет, — здраво рассудил царь и, перехватив проходящего по коридору подьячего, скомандовал ему: — Еремейка!

— Не вели казнить, батюшка, вели слово молвить! — на всякий случай взмолился Еремейка, едва не уронив кипу каких-то бумажек.

— Молчи лучше, — процедил Горох. — Значит, так: ты все доклады да грамотки из городов пограничных за два месяца последних собери и мне на стол сюда тащи прямо! Ляхи клятые на меня сабли навострили, а сколько войска у меня на них — хрен знает!

— Слушаюсь! — почти по-военному щёлкнул пятками подьячий и понёсся выполнять приказ.

.

— А ты, участковый, давай змия зелёного из терема изгоняй, — распорядился государь, задумчиво почёсывая шею, и добавил: — Пока меня опять на дух спиртной не потянуло…

Дело государственной важности заняло часа два, если не больше. Как всякий русский мужчина, Горох был невероятно изобретателен в организации тайников «от жены», и даже мне с моим богатым сыскным опытом пришлось изрядно попыхтеть, чтобы обнаружить их все. Когда я аккумулировал достаточное количество «пузырьков», царские стрельцы под моим пристальным наблюдением вынесли их на задний двор и вылили — чтоб наверняка.

Когда я вернулся в царский кабинет, чтобы сообщить об успешном завершении операции, то первым, что я услышал, был надсадный басовитый хохот. Горох читал какую-то грамоту и сотрясался от смеха.

— Никитка… хыхыхы… — подозвал он меня. — Глянь-кось… га-га… что Филька-паску… гыгыгы… паскудник выдумал! Совсем… ха-ха-ха… в ссылке умом поехал!

Стыдно признаться, но без язвы-дьяка в Лукошкине даже нашей суровой опергруппе стало заметно скучнее. Поэтому я взял последний Филимонов шедевр и погрузился в творчество великого скандалиста.

«Царю и великому князю… Великия… Малыя… верный холоп Филька Груздев челом бьет…» Так, ритуальные формулы опустим, ближе к делу. Вот: «… сведал я худое за воеводой нашим Васькой Бильдюгиным. Мало того, что сей фараон разъегипетский жалованье стрелецкое ворует, контрабанду разводит, жёнок посадских бесчестит противоестественно, да кузнеца Степанова за худые подковы в тройку себе заместо коня запрягал! Оный Искариот облезлый веру оттич и дедич попрал и с силою диавольской спознался наисердечнейше!!!»

Прогнав пошлую мысль, я продолжил чтение:

«Сижу я, грешник голимый, как-то утречком на завалинке, мытарства свои воздушные незлым словом поминаючи, и тут гляньте-ка! Чешет по нашей улице мужик такой подозрительный, виду заморского — поляк не поляк, немец не немец, чухна не чухна, а чёрт-те что такое! Весь в чёртову кожу затянутый, глазами сверкает, аки кот блудливый, космы седые по ветру треплются — как есть колдун! А из-за спины два меча вострые душегубские торчат недвусмысленно…»

Геральту рожа плюгавого человечка, пристально рассматривавшего его экипировку, тоже сразу не понравилась. В его маленьких бегающих глазках явственно читались склочный характер, презрение ко всему сущему и мания доносительства. Ведьмак насмотрелся на таких типов ещё в своём мире — последние годы шпики ходили за ним чуть не табунами и мерещились ему даже в нужниках.

Собственно, это и была одна из причин, почему Геральт скрылся в этом лесном царстве на краю всех миров — здесь ему и Цири хотя бы не угрожали полоумные охотники за Старшей Кровью. Какое-то время он отсиживался в лесном убежище, а потом выбрался в ближайший город, решив снова взяться за ведьмачий промысел. Благо здешние ельники и болота тоже изобиловали страховидлами всех цветов и размеров. И повадки их слабо отличались от знакомой Геральту фауны.

— Гой еси, иностранец-засранец, — прервал ведьмачьи размышления сиплый окрик плюгавого. — Ты кто таков — гость честной али тать лесной?

Геральт разумно решил не замечать шибздика. В городе Скотопригоньевске на него и так уже сбегались смотреть целыми улицами, как на дрессированного слона из Офира. Местный солтыс — стопудовый бородатый жмот, похожий на раскормленного краснолюда — вообще едва не наделал в штаны, когда «колдуна желтоглазого» провели к нему, но работёнку Геральту всё же сыскал. Теперь Белый Волк намеревался спокойно и аккуратно выполнить её.

Потому ведьмак рассердился, обнаружив, что плюгавый крадётся следом за ним. Но виду он не подал, чтобы не будить стражу в воротах и не устраивать скандал раньше времени. Когда башни городка пропали из виду за соснами, Геральт нарочно притормозил, делая вид, что вытряхивает камешки из сапога. Пользуясь неожиданной остановкой объекта, топтун подобрался к нему на расстояние вытянутой руки. Любознательность его не осталась безнаказанной.

— Аааай! — завизжал задохлик, когда ведьмачья ручища схватила его за ворот, подняла наверх и встряхнула. — Сгинь, пропади, нечистая! Наше место свято!

— И не сомневаюсь, — невозмутимо ответил Геральт, не выпуская преследователя. — Тебя кто за мной послал, священный мой? Воевода? Может, сам царь ваш?

— Я сам пришёл! — гордо пискнул шпиончик. — Да пусти ты! Матерь Божья, спаси и сохрани раба твово Филимона… — Он помянул ещё пару-тройку местных пророков, пока не понял, что ведьмака этим не возьмёшь, и сник.

— Богослужитель, что ли? — спросил Геральт.

— Ага, — как-то неуверенно сознался шпиончик. — А ты чёрт! Ты ж от меня за сто вёрст шарахаться должен, убоясь благодати Божией! Аль не так?

— Что-то не боюсь я — наверное, благодати в тебе кот наплакал. А чертей я сам гоняю. Работа такая у меня. Кудыкину гору знаешь?

Кудыкина гора — высокий холм в пятнадцати верстах от Скотопригоньевска — была главной достопримечательностью окрестностей. Колорит горе придавала местная нежить, каждое полнолуние учинявшая там вечеринки у костра с музыкой, плясками, развратом и, по слухам, жареной человечиной. Этой ночью у чудищ намечался очередной праздник…

— Вот мне воевода награду посулил, если я её от всех гадов очищу.

— Дык как же ты бесов гнать будешь, коли на тебе креста нету! — снова заистерил Филимон. У него-то как раз на верёвочке болтался металлический крестик, на том же месте, где Геральт носил медальон.

— Об этом не беспокойся. И без тебя обучен. Или со мной в засаду сядешь? — угрожающе спросил ведьмак. От этой перспективы топтун как-то сразу стушевался.

— Тьфу-тьфу-тьфу, — сплюнул он зачем-то через левое плечо. Наверное, от сглаза. — Пусти на волю, ты, чертяка несытая! Не губи душу первоссыльную, произволом самовластным в лес дремучий заброшенную!

— Политический? Ну проваливай давай, страдалец. Небось воевода уже заждался доносов твоих, — с этими словами Геральт отпихнул Филимона подальше и двинулся на Кудыкину гору присматривать место для засады.

— Принимайте работу, милсдарь воевода, — сказал усталый ведьмак на следующее утро в палатах градоначальника. — С вас пятнадцать червонцев золотом, как договаривались. — Он смахнул со лба пот, поставил воеводе на стол свой мешок и распахнул.

Бильдюгин крякнул, поперхнулся пряником и принялся неистово тыкать себя щепотью во все части шарообразного тела крест-накрест — похоже, у местных это и впрямь был сильнейший охранный знак. Немудрено: из мешка на него смотрели свиные рыла, клыки, волосатые получеловечьи ноги с копытами и птичьими когтями на концах, — всё то, что ведьмачий меч оставил от участников шабаша. Всё это так воняло серой, что воевода обделался уже абсолютно незаметно.

— З-забирай сребреники свои, б-бесёныш к-кровожадный, — заикаясь, вымолвил воевода, кидая Геральту кошель с монетами. — И ме-ме-мешок свой возьми, да-да сожги па-пакость эту в чистом п-поле до заката! Что-о-об я ха-харю твою не в-видал больше!

— Скажите, какая цаца, — процедил ведьмак, забирая гонорар. Ушёл он из воеводского терема, громко хлопнув дверью.

Воевода ощутил невероятное облегчение.

— Егор! — крикнул он в окно дворовому. — Беги к Фёдору Стратилату за попом — пусть всю горницу святой водой заливает! — И добавил: — И портки мои простирнуть не забудь!

Тем временем Геральт, бросив трофеи в болото, уходил из негостеприимного городка по дороге на юг, что тянулась до самого Лукошкина...