Портрет неизвестного (гет)

Есть картины, которым не место в доме, Рей знала это твердо. Ей было достаточно один раз посмотреть на полотно, чтобы принять решение — подойдёт ли картина, и если да — то для кого, стоит ли ее покупать сразу или лучше отложить покупку. Чутье ее не подводило ни разу, то самое чутье, которое ценил Люк, которое, по его словам, было важнее даже отличного образования.

Рей ещё раз посмотрела на портрет. Сомнений не было — картина не годилась для дома, разве что для… нет, не годилась, и все-таки, вопреки и чутью и здравому смыслу, Рей не могла сказать решительное «нет» Фазме, которая стояла рядом и дико раздражала, нависая всеми своими двумя метрами роста.

— Я беру.

— Дорогуша, отличный выбор! — в голосе Фазмы искренности не было в помине. Рей криво улыбнулась.

— Выписывай чек, а то передумаю.

— Ты? Ты никогда не меняешь решений. Но я потороплюсь, только и исключительно чтобы показать, насколько ты ценный клиент.

— Змея, — прошептала Рей, когда наконец-то осталась в одиночестве. Она еще раз посмотрела на другие картины, а потом вернулась к той, которую собиралась купить. Портрет неизвестного молодого человека, по всей видимости, начало двадцатого века, не раньше, но вряд ли позже 1910 года…. Рей моргнула. Иногда с ней такое бывало и она ненавидела такие состояния, словно у нее было два комплекта воспоминаний, один — четкий и стройный, о довольно безрадостной жизни в захолустье Пенсильвании. Городишко Джакку больше походил на свалку, и унылые дни не становились ярче в компании приемного отца, который после смерти жены быстро превратился в сварливого и неряшливого старика. Были и другие воспоминания — фальшивые, но яркие, о той жизни, которая могла бы быть, если бы ее биологическая мать не решила отдать новорожденную Рей на усыновление. Рей часто думала — какими были ее родители? Ведь должна она была унаследовать от кого-то любовь к живописи и свое чутье, феноменальное чутье, по мнению Люка…

— Ты заставишь меня сомневаться в твоих способностях, — сказал Люк тем же вечером, рассматривая портрет.— Что, скажи на милость, заставило тебя купить… это? Демонический взгляд черных глаз незнакомца?

— Ты будешь смеяться, — проговорила Рей медленно, разливая по бокалам вино, — но, похоже, что да. Не знаю. Чутье?

— Гм… — Люк принял из ее рук бокал и подошел к портрету снова.

— Мне кажется… не знаю, как объяснить, Люк. Я понимаю, это не шедевр и это не продать, но я и не собираюсь продавать, я оставлю его себе.

— Тебе не кажется, что он не походит для того, чтобы держать его в доме? — у Люка тоже было чутье. Именно им он и руководствовался, когда взял Рей, только-только закончившую университет, на работу в свою галерею — в лучшую галерею Нью-Йорка.

— Да, не подходит. И все же. Я хочу разобраться. В этой картине что-то есть. Когда я пойму, что, поверь, я сообщу тебе первому и тут же избавлюсь от него, — и Рей отвернулась от портрета, словно тот мог услышать, понять, что она говорит.

— Хорошо, — сказал Люк, но его нахмуренные брови и поджатые губы намекали, что ничего хорошего в этом он не видит.

— Давай лучше о другом? Пробежимся по планам? — примирительно предложила Рей.

Планов всегда было много, Люк был успешным галеристом, имел широкую клиентуру, патронировал несколько фондов, брал под крыло художников, на работы которых никто и смотреть не хотел и которые, о чудо, через несколько лет покровительства Люка становились мегапопулярными. Говорят, у него была своя школа, что-то вроде коммуны, но случился какой-то неприятный инцидент и школу закрыли. И все же сейчас, несмотря на трудности и невероятную конкуренцию, Люк был на пике своей карьеры. Рей знала, что за всем этим стоит гигантская работа, она и сама привыкла работать не меньше него, но еще за этим стояло чутье, то самое чутье, которое было не измерить и не объяснить.

— Это сродни таланту музыканта, — говорил Люк, когда они сидели как-то на балконе его пентхауза, — это или есть, или нет. И не забивай себе голову, откуда это у тебя. Да, иногда это передается по наследству, но только иногда. Не все так просто, иначе было бы не счесть династий прекрасных танцоров или режиссеров, но это далеко не так. Это просто талант, и все.

Сам Люк (он как-то проговорился Рей) с радостью поменял бы этот талант — находить правильные картины и перспективных художников — на то, чтобы быть таким художником самому. Рей думала, что он мог бы стать одним из самых значимых мастеров, и не понимала, почему он отказался от прекрасной карьеры, забросил холсты и краски.

— Художник… живопись — это не только техника, — объяснял он ей, — это всегда идея, всегда посыл, вызов. Это сочетание традиции и ее противоположности. Можно сказать, что гениальный художник в состоянии из того, что было до него, вытащить что-то новое. Это-то нас и завораживает, это мы и называем гениальным. У меня было несколько удачных работ, но это было так мелко!

— Неправда, — возражала Рей, — я видела ваши работы. Это невероятно.

— Это просто удача. Поверь мне, уж я-то знаю.

Рей обожала Люка, в том числе за то, что он был настолько бескомпромиссно безжалостен к себе и так милосерден к другим. Он стал для нее больше чем начальником, он стал ее наставником, он давал ей то, что она так хотела бы получить от отца, но никогда не получала. Их, само собой, подозревали в любовной связи, но оба только смеялись над этим. Интрижка — это было бы мелко.

* * *

Рей повесила портрет в гостиной.

— Я, похоже, схожу с ума, — она налила в бокал вино, поставила его рядом с красиво сервированной тарелкой на небольшой стол, — но мне осточертело быть тут одной! С моим графиком, видишь ли, личная жизнь как-то не устраивается. Хотя у кого она в Нью-Йорке сейчас устраивается? Наверное, только у геев, хотя — нет… Все заняты, всем катастрофически не хватает времени, работать приходится так много, что… Впрочем, — она вздохнула, — это неважно. Важно, что я дошла до того, что разговариваю с портретом. Так что выпью за свое душевное здоровье, с ним явно что-то не то, — она криво усмехнулась и отпила из бокала.

Все это было бы смешно, если бы ни одно «но». Ее тянуло к портрету, ей нравилось рассматривать картину, изучать чуть ли не под лупой детали. Она стала замечать, что иногда останавливается напротив и смотрит, смотрит, смотрит в темные глаза изображенного на холсте юноши. Кем он был? И был ли? Или художник выдумал его? Байронический герой: темные глаза, темные волосы, бледное лицо, усыпанное родинками, полные губы… Он стоял, опираясь на трость, но в его позе не было расслабленности, он был собран и готов. К чему? Рей могла поклясться, что под черным сюртуком скрываются бугры мышц, совсем не аристократично, совсем. А может, это военный? На военного он тоже мало походил, хотя… Как знать, возможно — офицер, прибывший в родительский дом на побывку?

Рей очнулась от звонка телефона.

— Ну вот, опять, — она бросила салфетку рядом с тарелкой: еда была не тронута, а между тем прошло три четверти часа с того момента, как она отпила из бокала: выходит, она так и сидела, раскрыв рот, и пялилась на портрет. Уму непостижимо!

Телефон не унимался: звонивший был настойчив, и Рей предполагала, кто это может быть.

— По? — Рей страдальчески закатила глаза. По был милым, даже красивым, обаятельным и с хорошим чувством юмора. Он нравился, пожалуй, всем — и мужчинам, и женщинам. В нем была бесшабашность Индианы Джонс и стильность Джеймса Бонда. Рози сто раз говорила Рей, что надо быть полной идиоткой, чтобы динамить такого парня, но Рей считала, что у По и так хватает приключений, а ей они ни к чему, да и за годы совместной учебы в университете Нью-Йорка у нее выработался устойчивый иммунитет на обаяние По.

— Рей, детка, я знаю, что ты сидишь в одиночестве. Наверняка зарылась в поиск Гугла по пояс и ищешь что-то очень важное о событиях столетней давности, но, Рей, я сейчас на чумовом концерте одного парня. Он еще не очень-то известен, но верь мне — через год к нему на концерт будет не пробиться. Я в баре, на углу Тридцать Второй стрит и Восьмой авеню. Приезжай, я угощаю.

— Ставлю двадцатку, что ты уже выпил, очередная подружка тебя бортанула и тебе не хочется быть одному, и вот теперь ты обзваниваешь всех своих знакомых по очереди, надеясь, что одна из длинной череды да приедет?

— Вот сейчас было очень обидно, — ответил По, но голос у него был веселый и Рей невольно улыбнулась в ответ.

— Если хочешь, приезжай сам, накормлю тебя лососем с брокколи. Но сама не поеду никуда, мне завтра в семь надо быть на Пен Стейшен, так что...

— Меня не надо просить дважды, — голос По источал мед, — особенно тебе. Я уже лечу.

И он прибыл быстрее, чем Рей ожидала.

— Нью-Йорк засыпает, становится скучным. И я не только о сегодняшнем вечере, — он взял предложенный Рей бокал. — Что поделываешь?

— Ничего нового и интересного. Прихожу в себя после общения с клиентом, который хочет, но сам не знает чего. Обожаю таких.

— Но у тебя же чутье, — По попытался приобнять Рей за талию.

— Не забывай, я хожу на джиу-джитсу. Переломаю руки, — Рей улыбнулась, По сделал вид, что обиделся.

— Неужели тебе, Рей, не хочется семью, мужика, деток там всяких?

— Всяких… Хочется, очень. Просто когда тебе бросают в момент рождения, а потом… Семья — это серьезно. Мне не хочется пробовать. И уж ты точно не годишься на роль отца семейства.

— Ну да, ну да, раз и навсегда, пока смерть не разлучит и все такое… — По подошел к портрету, внимательно разглядывая его. Потом перевел взгляд на Рей. — Не знаю, детка, что тебя сподвигло купить это, но мне дико хочется перевесить его лицом к стене. Что это за тип?

— Портрет неизвестного, художник тоже неизвестен. Думаю, начало прошлого века, судя по манере письма.

— Лучше налей мне еще, у меня от него мороз по коже. Есть у тебя в квартире место, где он нас не увидит, черт, я хотел сказать, где мне его будет не видно?

— Само собой, спальня, например, — холодно ответила Рей, догадываясь, куда клонит По, — но я тебя туда не пущу. Детка.

— Да ладно, я согласен и на кухню, — По встал так, чтобы по возможности не видеть портрет, — мы с Роуз и Финном собираемся на концерт Кенни Джи. Пойдем с нами. Не будь занудой! Картины, заказчики и работа — это далеко не все. Так нельзя. Знаешь ли, время, оно идет только в одну сторону, обратно не отмотаешь.

— Да что ты говоришь!?

— Сто процентов! Так что соглашайся, или ты хочешь спросить разрешение у портрета? — спросил По нарочито серьезно, поймав ее взгляд, брошенный на портрет.

— Не сходи с ума. Я пойду с радостью. Пришли мне письмо с датой, поставлю в план.

По закатил глаза.

— Ты бы себя слышала. Детка, такими скоростями ты скоро перестанешь быть деткой!

— Ох, поскорей бы. Буду избавлена от твоих глупостей.

— О нет, я буду любить тебя вечно! — По быстро привлек Рей к себе и попытался поцеловать. Порыв ветра саданул дверь балкона, По вздрогнул, задел бокал, который упал и разбился. По отскочил от Рей.

— Прости! Черт возьми! Ну у тебя и сквозняки, — он нервно провел рукой по волосам и заозирался, — так и поседеть недолго. Ладно, я, пожалуй, пойду. Е-мейл пришлю, не забудь поставить своих старых друзей в план, окей? — он пытался шутить, но было видно, что ему не по себе.

Рей чувствовала себя виноватой без причины.

— Я с радостью пойду на концерт. Подожди, сейчас приберусь.

По только кивнул, бросив полный подозрений взгляд на портрет.

— Что тебе сказал Люк?

Рей споро вытерла пол и унесла разбитый бокал. Они с По расположились на кухне, рядом с барной стойкой. Щадя чувства По, Рей прикрыла дверь в гостиную.

— Что я зря купила его и что такие картины дома не держат.

— Чутье?

— Ага.

— А твое чутье что сказало?

Рей промолчала, говорить, что желание приобрести портрет оказалось сильнее и доводов рассудка, и интуиции, не хотелось.

— Я так и думал, повесь его в офисе лучше, что ли, — сказал По отчего-то шепотом.

— Я подумаю, — в тон ему ответила Рей.

* * *

— Ну, показывай скорее! — у Роуз горели глаза от нетерпения.

— Что показать?

После концерта, который был весьма неплох, было решено немного посидеть всем вместе, как-то все так сложилось, что они отправились к Рей, и сейчас ей казалось, что произошло это неспроста.

— Как что показывать? Портрет! По рассказал, это что-то невероятное, да? Он должен был висеть в гостиной, но это точно не портрет, или портрет? — Роуз с любопытством рассматривала картину, которую Рей повесила взамен портрета: переливы лиловых и синих пятен были отличным акцентом в строгой гостиной.

— Я перевесила. Надоело выслушивать от каждого, кто приходит, вопрос — а хорошо ли я подумала и в своем ли я уме была, покупая портрет. Не сказать, что у меня было многолюдно, но все же меня это немного утомило.

— И ты мне не покажешь? — глаза Роуз наполнились слезами.

— Покажу, — Рей улыбнулась, в который раз поражаясь, как Роуз сочетала в себе любовь к мелодрамам в любом их проявлении и невероятный аналитический ум: она работала а каком-то жутко секретном месте и вроде как имела отношение к разработке систем безопасности.

Они прошли в спальню, Роуз ахнула, демонстрируя восторг.

— О, ну теперь-то все понятно — и почему По рассказывал всякую чушь, и почему ты повесила его в спальне.

— Почему? — Рей встала рядом с портретом, опираясь на консоль.

— Во-первых, он, — Роуз кивнула на портрет, — просто красавчик. Я бы тоже хотела видеть что-то подобное, засыпая.

— У вас не ладится с Финном?

— Ой, Рей, все у нас ладится! Но он — он просто Финн, никакой загадки, он разбрасывает носки и поет идиотские песни в душе, не закрывает дверцы шкафов, чем бесит меня невероятно. А такой мужик… — Роуз вздохнула. — Чистый восторг и никакого дурацкого быта.

— Ну, есть же что-то хорошее в живом мужчине рядом, правда?

— Спрашиваешь! Конечно, его приятно потискать, а уж когда он меня обнимает, — Роуз зажмурилась, — ну, ты понимаешь… Но мы не обо мне. Кстати, — Роуз сделала пару шагов назад, прищурилась, покрутила головой, — ты очень хорошо смотришься с этим парнем рядом.

— Ага, пора начинать таскать портрет с собой. Нью-Йорк полон сумасшедшими, так что я даже не особо буду выделяться, — усмехнулась Рей.

— Прости, милая, — Роуз присела на кресло, — но ты сама запретила тебя знакомить и сама выбрала такой образ жизни… Но ты же молодая и… Как ты обходишься без мужика совсем?

— Привыкла. У меня, сама знаешь, много дел и так… спокойнее. Тем более, — Рей снова встала рядом с портретом и сказала с сарказмом, — у меня теперь есть парень. Почти.

Роуз снова посмотрела на портрет и вдруг побледнела, моргнула, посмотрела снова:

— Черт, мне надо меньше пить. И больше спать. Мне показалось, что он на меня посмотрел.

— Это оптическая иллюзия, всегда кажется, что портрет следит за тобой взглядом, когда ты движешься. И не только этот, поверь.

— Да я знаю, но это было… Черт. Пойдем что ли. — И Роуз, не дожидаясь Рей, быстро вышла из комнаты.

— Ну, как тебе портрет? — По по-хозяйски развалился в любимом кресле Рей.

— Ты прав, По, он странный. Что-то жутковатое в нем есть, хотя и привлекательное тоже.

— Привлекательное? — Финн попытался изобразить ревность, но выходило у него так себе.

— Слушайте, а может, это тот самый портрет Дориана Грей, а? — Роуз только села и снова вскочила.

— Нет, — Рей усмехнулась, — во-первых, книга вышла, если я правильно помню, где-то в 1890 году, а этот портрет написан позже, совершенно точно, о чем нам говорит…

— Все-все-все, — По молитвенно сложил руки, — только не лекция о прорисовке фона картины и возможности установить год написания по деталям, умоляю!

— Именно, все детали указывают на то, что картина написана не ранее 1900 года. И во-вторых, как мы помним — портрет погиб.

— Ну хорошо, не Дориана Грея, но написанный схожим образом, — не сдавалась Роуз.

Финн между тем заглянул в спальню, осмотрел портрет, пожал плечами, явно не вдохновившись, и вернулся к друзьям.

— Не знаю, картинка как картинка, — сказал он.

— Вот что значит здравый смысл и ясный рассудок бывшего военного, — ядовито заметила Роуз.

— Вот не надо вспоминать ошибки молодости, — поморщился Финн, который когда-то в пылу приступа патриотизма записался в ВВС, но быстро разочаровался в выборе и готов был бежать оттуда со всей возможной скоростью.

— Между прочим, — добавил он, — мое детство проходило в тех места прекрасного штата Луизиана, где колдуны — обычное дело. Знаете, что мне рассказывала бабка? Тогда я думал, что это сказки, хотя это не мешало мне верить в них настолько, что я боялся ночью выйти во двор, когда приспичивало. Так вот, до сих пор местные уверены, что хороший колдун может запечатать душу в любом предмете — даже в крохотной статуэтке или в картине, или еще в чем-то подобном. Это древнее проклятье — запертый все видит и понимает, даже слышит, но только сделать ничего не может. Бабушка говорила, что хуже такой судьбы ничего нет.

— Вот спасибо за такие рассказы на ночь! — Рей дала Фину шутливый щелбан, — мало того, что все и так шарахаются от портрета, так теперь я все время буду думать, что он все видит… — Рей замолчала.

— А, ты ходила перед ним голая! — радостно завопила Роуз.

— Все это… Да ну вас! — Рей густо покраснела, вспоминая свои сборы утром, когда она и правда носилась по дому в чем мать родила, и свои откровенные разговоры с портретом… — Нет, действительно — это ерунда. И давайте уже сменим тему, ну же!

* * *

Когда все отправились восвояси, Рей с ног валилась от усталости. Она очень любила друзей, но общение ее всегда утомляло и требовался еще одни выходной, чтобы отдохнуть по-настоящему.

— Ты действительно на меня глазеешь? — Рей села на кровать и, сняв с ног туфли, держала их в руке. — И мне теперь надо теперь вести себя так, будто у меня тут живет чужой мужик? Или тебя перетащить в кладовку или продать? Хотя — ты умеешь настроить против себя, кто же тебя купит? — Рей тяжело вздохнула. Разговаривать с портретом было странно, но прятаться от него как от живого — было уже за пределами здравого смысла, и все же она не могла заставить себя снять платье и просто лечь.

— Я не приняла душ, — пробормотала Рей и ушла в ванную, уговаривая себя, что к портрету ее решение не имеет никакого отношения.

Из душа Рей пришла в ночной рубашке, конечно, короткой, но все-таки на грани приличия, и тут же скользнула под одеяло.

— Хороших тебе снов, как бы тебя ни звали… — она закрыла глаза и почти сразу уснула.

Ей казалось, что не прошло и минуты, когда она проснулась — с колотящимся сердцем. Она села на постели, в комнате было темно. Слишком темно для комнаты, в которой не опущены шторы, а рядом с окном мигает реклама.

— Кто здесь? — Рей нашарила выключатель, нажала, но после щелчка ничего не изменилось — свет не зажегся. Рей всегда считала себя смелой, но сейчас была не в силах пошевелиться, не в силах посмотреть в сторону картины. И еще ей казалось, что рядом кто-то дышит.

— Кто здесь? — повторила Рей и сама вздрогнула от звука своего голоса. Матрас прогнулся — кто-то сел рядом. Рей не выдержала и закричала.

Она открыла глаза — в комнате было темно, но, слава Богу, не так, как во сне. Рекламный щит мигал, освещая комнату неярким голубым светом. Незнакомец с портрета смотрел все так же насторожено.

— Черт возьми, — Рей села на кровати, — вот так и концы отдать можно. Ужас, — она посмотрела на портрет, — и ты не защитишь, только и можешь, что смотреть и пугать обычных людей.

Рей встала и ушла на кухню, напилась воды, вернулась в комнату, но поняла, что уснуть не сможет, включила ночник и взяла книгу. Только к утру, когда небо стало светлеть, она смогла задремать.