Будь рядом (гет)

Когда Роуз начинает кричать третий раз за ночь — Гермиона не спит, только лежит с широко открытыми глазами и одной закинутой за голову рукой, пялясь в потолок. Рон рядом ворочается, вздыхает обреченно, пытаясь одновременно выпутаться из одеяла и нащупать раскинутые по полу тапочки. Результат предсказуем — он падает. Гермиона морщится, слушая сдавленные, хриплые ругательства, но меньше чем через минуту он уже крадется на цыпочках из комнаты. Она едва не фыркает — все-таки иногда Рон такой трогательный идиот, будто его топот смог бы разбудить ее там, где не разбудил надрывный вой Роуз.

Еще минут пять-десять — и этот вой умолкает, а Гермиона чувствует, как глаза начинает жечь. Мать из нее никудышная, жена — тоже, только на работе она что-то и может, но чем дальше, тем чаще в голове всплывает вопрос — а стоит ли оно того? Нет, Гермиона любит свою работу, очень любит, но чувствует, что теряет семью, и мысль об этом оказывается неожиданно пугающей.

Свет, включенный Роном в коридоре, отбрасывает причудливые тени на пол и стены, потолок скалится, глумится и насмехается, а Гермионе вдруг становится очень-очень страшно, ей хочется отвернуться, уткнуться в подушку, свернуться клубком под одеялом. Как в детстве спрятаться под этим одеялом от монстров, что живут под кроватью. Но магический мир дал исчерпывающие ответы на вопросы о любых монстрах, и она понимает: единственные, кого стоит бояться сейчас — это боггарты в ее голове. А от них под одеялом не скроешься.

Тени исчезают, оскал потолка растворяется в темноте, когда Рон выключает свет и тихонько крадется обратно в спальню. Забравшись в кровать, он поворачивается на бок лицом к Гермионе, и она настолько отчетливо представляет, как удивленно округляются его глаза, что кажется, даже видит это.

— Эй, я думал, ты спишь, — воцарившуюся тишину разбивает приглушенный шепот, и Гермионе очень хочется закатить глаза — будто кто-то вообще мог бы спать под вой Роуз, а Рон тем временем продолжает: — Ты же говорила о чем-то. То ли заклинание, то ли затычки для ушей… Ну, чтобы не просыпаться каждый раз, когда Роуз плачет, — раздражение тут же растворяется в нахлынувшем чувстве стыда.

Да, действительно, говорила — и какая из нее мать, если она такое говорила? Гермиона действительно не высыпается, и Роуз успокоить у нее никогда не выходит, поэтому в тот момент она и правда думала, что это — хороший выход из ситуации, но… но совесть подала голос и не позволила, зато бессонница усилилась. Роуз обычно просыпается по несколько раз за ночь, и уже после первого уснуть Гермионе зачастую не удается.

Она не знает, что ответить Рону, хотя в его голосе нет ни капли упрека — но все равно чудится, что тени на потолке опять насмешливо скалятся. Рон больше ничего не говорит, и в какой-то момент Гермиона думает, что он успел уснуть, а потому тихо произносит то, чего не собиралась — то ли надеясь, что и правда спит и не услышит, то ли…

— Ты так быстро ее успокоил.

— Ее нужно всего лишь покачать немного на руках, ничего сложного, — не спит. В голосе Рона сквозит улыбка, и Гермиона не выдерживает — раздражение все-таки выливается наружу в ироничном передергивании:

— Ничего сложного…

Гермиона чувствует, как Рон придвигается ближе, чувствует тепло его руки на своей. Вопреки желанию простое скольжение мозолистых пальцев по запястью успокаивает.

— Ты же знаешь, что это не твоя вина, да? Врач говорил об этом, постродовая депрессия…

— Я лучше тебя знаю, о чем говорил врач, Рональд Уизли! Нет у меня никакой депрессии, — зло шипит Гермиона, одергивая руку, и тут же чувствует укол страха — сейчас Рон наверняка обидится и уйдет спать в гостиную. Кто смог бы его за это винить?

На какое-то время в комнате повисает гнетущая тишина, и Гермиона ждет, что вот сейчас, в следующую секунду ее разрушит скрип кровати и топот Рона, который на этот раз не будет стараться вести себя как можно тише. Но вместо этого он придвигается еще ближе — тепло его тела на руке и бедре, — и зарывается носом в ее волосы. Гермиона подавляет готовый вырваться из горла вздох облегчения.

— Ты слишком многого от себя требуешь, Гермиона, — жаркое дыхание его хриплого шепота опаляет шею, и она не выдерживает — жмурится от удовольствия, радуясь, что в темноте разглядеть это невозможно. — Просто расслабься, ладно? Дай себе время. Я знаю, ты хочешь, чтобы у тебя все и всегда получилось с первого раза, но иногда это так не работает. У нас чудесная дочь, и она будет любить тебя, я обещаю. Тебя невозможно не любить. Но для начала было бы неплохо, если бы перестала ее бояться.

— Кто тебе сказал, что я боюсь собственную дочь? — тут же вскидывается Гермиона, неосознанно переходя с шепота, которым они говорили до сих пор, почти на визг.

Кажется, она может услышать, как закатывает глаза Рон, многозначительно прикладывая палец к ее губам.

— Я не слепой, Гермиона. И я не виню тебя за это, но ребенок чувствует, все чувствует, поэтому и реагирует на тебя… так. Плачем. И ты ничего не можешь сделать, кроме как дать. Себе. Время. Подожди, я уверен, это пройдет само собой.

— Это твоя вечная тактика, Рон — подождать, пока все пройдет само собой, — язвительно отзывается Гермиона, все же слыша, что раздражения в собственном голосе поубавилось.

Рон реагирует на эту реплику хриплым смехом куда-то в ключицы, и от этого звука, смешанного с вибрацией на собственной коже, у Гермионы по телу бегут приятные мурашки.

— Да, это так. Но я все еще думаю, что прав.

— За это время вы с Роуз скооперируетесь против меня, и если ты научишь ее быть такой же бестолковой, как ты сам, я не знаю, как переживу это.

— Эй, — Гермиона чувствует, как Рон начинает ворочаться под тихий скрип кровати, и в следующую секунду он уже нависает над ней, упершись руками по обе стороны от ее плеч. На лице — чуть шальная улыбка, обрамленная отросшими рыжими волосами, и лунного света хватает, чтобы рассмотреть ее. — Ты меня к Роуз ревнуешь, или Роуз ко мне?

Гермиона не выдерживает и тихонько прыскает, бормоча «ну что за идиот», а в следующую минуту, когда он наклоняется ниже — неосознанно тянется вперед. Рон же, вопреки ожиданиям, оставляет благочестивый, намеренно слюнявый поцелуй на лбу, и с тихим смехом откидывается обратно на кровать.

С демонстративной старательностью вытерев лоб, Гермиона переворачивается на бок, спиной к Рону, и очень скоро начинает чувствовать знакомое тепло прижимающегося к ней сзади тела и тяжесть руки, перехватывающей талию. Коротко улыбнувшись, она закрывает глаза, чтобы наконец провалиться в сон.

* * *

С тех пор, как родилась Роуз, навык чистоплотности Рона значительно повысился, но носки разбрасывать по всему дому он не перестал. Когда проспавшая Гермиона — Мерлин, да она же никогда, никогда не опаздывает, это все Рон виноват, усыпил ее своим сопением и объятиями! — спешно собирается на работу, она спотыкается о клубок из трех или четырех носков, и едва подавляет в себе желание отчитать Рона.

Коротко взмахнув волшебной палочкой и отправив носки в корзину для белья, Гермиона останавливается у входа в детскую, глядя на то, как Рон возится с Роуз. Ей приходится приложить усилия к тому, чтобы подавить привычно занывшую в груди тоску, топя ее в накатывающей волнами нежности. Накидываться на Рона из-за носков было бы весьма мерзко со стороны Гермионы, учитывая, сколько всего он на себя взвалил.

Спешно попрощавшись с Роном и аппарировав в Министерство, Гермиона проверяет время и облегченно выдыхает — не опоздала. Цокот ее каблуков отражается от стен атриума, и этот звук до того знакомый и умиротворяющий, что отзывается легким уколом вины.

Потому что для Рона даже не стояло вопроса — кто из них будет сидеть с Роуз. Зная, как много работа значит для Гермионы, он без слов отправился к Джорджу и взял у него отпуск, а сама Гермиона узнала об этом задним числом. Вообще-то, она рассердилась, и они даже поругались — потому что такие решения нужно обсуждать, разве нет? Но закончилось это все равно тем, что Рон добровольно взял на себя роль домохозяина — временно, конечно! — и дал Гермионе дальше строить карьеру, о которой она мечтала.

От шепотков за их спинами Рон отмахивался и добродушно посмеивался, а Гермиона вздыхала — она прекрасно знала, что это все еще задевает его. Пусть и не так сильно, как когда-то. Задевает то, что он опять «позади» своих именитых друзей, позади Гарри с его карьерой в аврорате, позади собственной жены. Гермиона испытывала жгучее желание наслать фирменный джиннин летучемышиный сглаз, когда слышала обрывки разговоров о том, кто в чете Уизли-Грейнджер на самом деле муж, а кто жена. Или о том, что «этот рыжий» у своей жены под каблуком.

Потому что никто из них на самом деле не понимал, как много Рон делает, как многим Рон жертвует, и как сильно ей повезло с таким мужем. Да, у них не все было гладко и идеально, но у кого вообще было? Хотя иногда Гермиона думала — хорошо, если не понимают. Очень недвусмысленные взгляды молодых сотрудниц вслед Рону, корда тот приходил к ней на работу, приятных ощущений не приносили.

Разговоры о том, что «каменная-глыба-Грейнджер» не заслуживает такого привлекательного и приветливого мужчину, как Рон, тоже ходили, и неизвестно, какие были популярнее — те, которые представляли Рона бесхребетной тряпкой, или те, которые представляли его идеальным мужчиной в руках не заслуживающей такого женщины.

Приходилось признать, что вторая часть шепотков заставляла Гермиону вновь становиться влюбленной, но неуверенной в себе шестнадцатилетней девочкой. Да, она боялась, что однажды Рон посмотрит на нее и поймет — ему не нужна такая жена, вечно пропадающая на работе, взвалившая на него все обязанности по дому, не способная взять дочь на руки без того, чтобы та огласила весь дом своим криком.

Вот Лав-Лав наверняка была бы примерной женой, домохозяйкой и матерью… эти мысли Гермиону бесили особенно сильно, потому что годы, долгие годы прошли с тех далеких школьных дней, наполненных ревностью, безысходностью и злостью. Глупо взрослой, успешной женщине переживать из-за того, из-за чего переживал подросток. Глупо. Но она переживала.

Потом Гермиона возвращалась домой — и там ее ждал уснувший в кресле Рон с ужином на плите. Рон, который сонно чмокал в шею и хмурился, когда Гермиона отправляла его спать в постель.

— Нет, не уйду, пока не увижу, что ты поела. Знаю я тебя, Гермиона, — и все это произносилось таким строгим тоном, будто ребенка отчитывал. Гермиона демонстративно закатывала глаза, но садилась и ела. А еще была совсем не так раздражена, как пыталась показать.

И это было настолько уютно, правильно, даже если позже они опять ссорились из-за какой-то ерунды и учились искать компромисс.

Гермиона пыталась не засиживаться на работе допоздна, а когда не выходило, предупреждала об этом с совой или патронусом — Рон обещал уходить спать в таких случаях, но хмуро гарантировал расправу, если поймет, что сама она не поужинала.

Гермиона готовила отвратительные пироги по субботам, и едва не рыдала из-за того, что ничего не выходит — Рон мужественно давился, съедая все до крошки, и успокаивал.

Рон клятвенно обещал, что начнет следить за своими носками — Гермиона обнаруживала очередную дурно пахнущую пару в их кровати и стоически прикусывала язык, чтобы не начать скандал.

Рон забирал Гермиону с работы по пятницам — а Гермиона прилагала титанические усилия к тому, чтобы не заколдовать дамочек, бросавших ему вслед жадные взгляды. И чувствовала иррациональное удовлетворение и какое-то детское желание показать язык им всем, когда Рон прижимал ее к себе за талию и улыбался только для нее, никаких взглядов не замечая. Или замечая, но не обращая на них внимания.

А потом родилась Роуз. Гермиона не хотела признавать, что стала задерживаться на работе дольше обычного, даже когда в этом не было крайней необходимости.

Гермиона ненавидела чувствовать себя беспомощной. А с Роуз она именно такой и была.

Знакомый стук в дверь — удар, затем три подряд, еще два, — и в приоткрытую дверь просовывается вихрастая макушка.

— Можно? — Гермиона устало откидывается в кресле и лениво потягивается, чуть улыбаясь.

— Да, конечно. Что-то нужно?

— Разве я не могу зайти к подруге просто так? — с притворной обидой хмурится Гарри, ну точно недовольный щенок, и Гермиона тихо смеется.

— Можешь, конечно. Но не стал бы. Выкладывай.

Гарри вздыхает с театральной обреченностью:

— Ничего от тебя не скроешь, — и протягивает стопку бумаг. — Вот. Нужно, чтобы ты просмотрела. Ты же знаешь, я не силен во всей этой бумажной… — он многозначительно поводит рукой в воздухе, будто жестикуляцией пытаясь выразить непечатные конструкции.

Гермиона закатывает глаза и бурчит:

— Иногда мне кажется, что со времен школы ничего не изменилось. Вот сейчас в кабинет ворвется Рон и попросит дать списать домашнее задание, — Гарри заливисто смеется, и Гермиона тоже не может удержаться от короткой улыбки.

— Кстати, как там Рон? — немного погодя спрашивает он, когда Гермиона уже успевает зарыться носом в бумаги.

Она поднимает глаза и недоверчиво смотрит, кивая Гарри на стул. А то топчется, как провинившийся школьник.

— Будто вы не общаетесь каждый день, — подозрительно спрашивает Гермиона, наблюдая за тем, как Гарри садится и начинает ерзать, отводя взгляд.

— Э-э-э… ну да… — продолжает мяться он, и Гермиона наконец понимает, в чем дело.

— Он тебе рассказал, да? О моих проблемах с Роуз?

— Что? Проблемы с Роуз? Впервые слышу! — наблюдая за тем, как старательно Гарри пытается изобразить удивление, Гермиона устало откидывается на спинку стула.

— Гарри… — начинает угрожающе, но он тут же ее перебывает.

— Ну да, рассказал. Но, вообще-то, он рассказал лучшему другу, что вроде как не считается, нет? Мне вот обидно, что тебя это удивляет. Да мы почти год спали втроем в одной палатке! Я помню твою пижаму с мишками и трусы с сердечками…

— Гарри! — пораженно ахает Гермиона, но тот только отмахивается.

— Ну что «Гарри»? Я уже двадцать шесть лет как Гарри! Трусы с сердечками — это не самое интимное, что я знаю о тебе или Роне. К сожалению. И не то чтобы у Рона были трусы с сердечками, я имел в виду…

— Что еще он тебе рассказывает? — подозрительно щурится Гермиона. Гарри в ответ насмешливо фыркает.

— Уж точно меньше, чем ты — Джинни.

Гермиона мгновение молчит, но в конце концов обреченно признает поражение.

— Справедливо.

— А еще, Гермиона, если ты вдруг забыла — у нас с Джинни уже второй ребенок на подходе, и кое-что о них мы успели узнать, — какую-то секунду он раздумывает, а потом все же добавляет со вздохом. — Даже слишком много, если честно. Я, конечно, люблю Джеймса, просто…

— Да я понимаю, — отмахивается Гермиона. — Но не припомню, чтобы, когда ты или Джинни брали Джеймса на руки, он начинал рыдать так, будто вместо матери его приласкал горный тролль, — со вздохом добавляет она, и Гарри задумчиво склоняет голову на бок.

— А я не припомню, чтобы ты хоть раз брала Джеймса на руки, — Гермиона несколько теряется и от того, куда сворачивает разговор, и от излишне проницательного взгляда Гарри, из которого вдруг испаряется всякий намек на веселье.

— Я не… — запинается Гермиона, не зная, что сказать, но Гарри это и не нужно. Не обращая внимания на ее реплику, он продолжает:

— Каждый раз, когда кто-нибудь пытался тебе его передать — ты либо сбегала, либо находила предлоги этого не делать.

— Не верю, что ты мог такое запомнить. Даже я не помню, — нервно улыбается Гермиона, но сейчас, вспоминая каждый случай и анализируя его, она осознает, что Гарри прав, и она действительно ни разу в жизни не брала Джеймса на руки. Хоть и делала это неосознанно.

— Уж ты-то не должна меня недооценивать. Я аврор, Гермиона. Это моя работа — замечать то, чего не замечают другие, — посылает ей Гарри ответную, чуть лукавую улыбку, тут же вновь становясь серьезным.

— Ладно. Хорошо. Предположим, я никогда не брала Джеймса на руки. Какое отношение это имеет к…

— Дело не конкретно в Роуз. Дело в том, что ты в принципе побаиваешься детей. Ну, то есть… не знаю, я не психолог, Гермиона…

— Зато активно пытаешься в него играть, — с излишней резкостью вставляет Гермиона, но Гарри игнорирует ее реплику.

— Но, может, ты подсознательно слишком боишься того, что можешь случайно навредить, что у тебя ничего не выйдет? Заранее уходишь в оборону, ожидая провала? Помнишь, как было с полетами на метле на первом курсе? То есть, да, нужно отдать тебе должное — ты прочла об этом все, что сумела найти, но сильно оно тебе помогло? Конечно, есть какие-то инструкции, азы того, как нужно сидеть на метле, но полеты — это то, что ты делаешь, полагаясь в первую очередь на инстинкты и интуицию, а не инструкцию. Ты этого не понимала, и, по-моему, без обид, не понимаешь до сих пор. Так же и с детьми — да, какие-то азы мы должны знать, но в первую очередь нужно уметь доверять тому, что у нас внутри. Черт, — Гарри запускает пальцы волосы и рассеянно взлохмачивает их. — Понятия не имею, как это объяснить. Я просто знал, что делать, когда впервые садился на метлу — и знал, что делать, когда впервые взял на руки Джеймса.

— Может, я просто не рождена для того, чтобы возиться с… с детьми точно так же, как и не рождена для полетов на метле, — с показательным равнодушием произносит Гермиона, и хотя слышит, как голос на середине фразы ломается — делает вид, что ничего не заметила.

— Это не то, что я хотел сказать, — почти рычит в раздражении Гарри, но тут же глубоко вздыхает и уже спокойнее добавляет. — Иногда ты слишком много думаешь, Гермиона. Слишком много. Тебе нужно расслабиться…

— Рон говорит то же самое, — хмыкает Гермиона.

— Потому что у Рона с мозгами все отлично, а ты иногда его недооцениваешь.

— Ничего я его не недоо… — увидев довольную ухмылку Гарри, Гермиона тут же осекается и качает головой. — Вы оба неисправимы. Ладно, я поняла твою мысль.

— Уверена?

— Гарри Поттер, ты сомневаешься в моих умственных способностях?

Гарри начинает отнекиваться и махать руками, но увидев, как строгое выражение лица Гермионы сменяется довольной улыбкой, прыскает.

— И все-таки, мы с Роном плохо на тебя влияем. Хотя я считаю, что наоборот — хорошо.

* * *

Когда Гермиона возвращается с работы и устало скидывает туфли в прихожей, она тут же заглядывает в детскую, откуда-то зная, что найдет Рона там — и он правда сидит на диване, с легкой полуулыбкой укачивая Роуз и напевая ей что-то тихим голосом.

Какое-то время Гермиона просто стоит и наблюдает за ними. Ноги ужасно гудят, и хочется сесть, но почему-то ей кажется, что это не стоит разрушенного момента. В конце концов Рон, наверное, почувствовав чужое присутствие, поднимает голову и приветливо кивает, нисколько не удивившись застывшей у порога Гермионе.

Она подходит ближе и усаживается рядом на диване, чувствуя, как кончики пальцев покалывает от желания прикоснуться к Роуз. Гермиона не дает себе этого сделать.

— Как работа? — тихо спрашивает Рон, чмокнув жену в щеку и тут же возвращая большую часть внимания дочери.

— Выматывающе, — лаконично отвечает Гермиона, и Рон понимающе кивает.

— Я бы посочувствовал, если бы не знал, что ты это обожаешь, — Гермиона пытается недовольно фыркнуть, но выходит весело, а карающий тычок в плечо сменяется пальцами, которые начинают перебирать отросшие рыжие пряди.

— Гарри сегодня заходил.

— Как он? — на вопрос Рона Гермиона закатывает глаза.

— Он тоже про тебя спрашивал. Вы каждый день обмениваетесь хотя бы парой слов через камин, и все равно достаете меня.

— Ты нам не сова, я помню, — смеется Рон, и Гермиона едва удерживается от того, чтобы дать ему подзатыльник.

— Еще он просил проверить его отчеты.

— М-м-м, все как в старые школьные времена. Гермиона проверяет наши домашние задания… С тех пор вообще что-нибудь изменилось?

Гермиона щурится в притворной задумчивости.

— Ну, кроме того, что по паспорту и положению в обществе мы считаемся взрослыми и ответственными людьми — нет, ничего, — Рон утыкается носом Гермионе в ключицу, пока его плечи содрогаются от беззвучного смеха.

— Не смеши меня, еще Роуз испугается — плакать начнет.

Какое-то время они молчат, и Гермиона продолжает бездумно водить пальцами по волосам Рона, пока в конце концов не признается.

— Мы поговорили с ним о Роуз.

Рон резко оборачивается и смущенно, чуть виновато смотрит на Гермиону.

— Э-э-э… Ну да, я сказал ему… Нужно было тебя предупредить…

— Я слишком устала, чтобы отчитывать тебя за это, — отмахивается Гермиона с улыбкой, и Рон опять переводит взгляд на Роуз.

— Ну, и какую гениальную мысль он выдал?

— Если вкратце — сравнил нашу дочь с метлой.

— Хм… Либо это слишком вкратце — либо мне пора набить лучшему другу морду, — задумчиво выдает он, и Гермиона смеется.

— Первое. Я тебе потом подробнее расскажу.

— Ладно, — легко соглашается Рон.

Они молчат какое-то время, и тишина оборачивается вокруг них уютным коконом. Гермиона чувствует, как ее начинает клонить в сон, и устраивает голову на плече Рона — это выводит его из задумчивости.

— О, ты же еще не ела! Сейчас, я уложу Роуз…

— Погоди, — тихо говорит Гермиона, чувствуя, как подрагивают руки, а щеки начинает заливать краска неуместного смущения. — Я хочу… подержать ее.

Рон не смеется и не отговаривает, он даже не выглядит удивленным, только поворачивается вполоборота и начинает аккуратно передавать ей Роуз.

— Стой. Я не… я не могу сама, — Гермиона поднимается и приманивает рукой Рона. — Иди сюда. Только не отпускай ее, ладно. Давай…

— Вместе. Хорошо, — заканчивает за нее Рон, одаривая мягкой улыбкой, и подходит ближе.

Гермиона осторожно просовывает свои руки поверх роновых, бережно придерживает головку и придвигается ближе, замирая. Роуз не спит, она хлопает своими большими, голубыми глазищами, доставшимися ей от Рона, но плакать не начинает.

Так они и стоят, прижимая Роуз к себе с двух сторон. Гермиона боится, что Рон в любую секунду уберет руки, решив — она справится сама, но он только наклоняется ближе и нежно целует ее в щеку. Только тогда Гермиона понимает, что начала плакать.

Спустя несколько секунд она кивает, и, когда Рон понятливо кивает в ответ — Гермиона убирает руки. Он перехватывает Роуз поудобнее и отходит к стене, бережно укладывая ее в кроватку, а Гермиона думает о том, что, возможно, настало время попросить Рона научить ее летать на метле.

Потому что Рон не отпустит. До тех пор, пока Гермиона не скажет, что готова лететь сама — не отпустит, а после обязательно будет рядом, чтобы подстраховать.