...И воздастся (гет)

Гермиона

— Мне просто ее жалко! — Рон сразу упирается рогом. — Представь себе, что твое лицо из симпатичного стало изуродованным, ты сидишь дома взаперти и…

— Хорошо! — Гермиона выставляет вперед ладонь, перебивая его.

— Даже Гарри придет, — добавляет Рон для убедительности и поправляет сумку на плече, набитую канареечными помадками.

Гермиона кусает губы, раздумывая, потом отрицательно качает головой. Гарри, конечно, придет навестить Лаванду — он всегда приходит, даже вымотанный после занятий на курсах подготовки мракоборцев. Но она сама не чувствует в себе никаких сил. Никакого желания.

Рон торопливо целует ее в губы и заглядывает в глаза, убеждаясь, что она не обижается, — и сразу трансгрессирует. Гермиона, вздохнув, поправляет растрепавшийся пучок, который всегда закручивает для работы, и садится на скамейку в небольшом скверике напротив Министерства.

Сердитый ноябрьский ветер рвет с деревьев оставшиеся листья и швыряет их о землю, и хмурое лондонское небо начинает плакать, наблюдая их смерть. Гермиона поеживается. Опять забыла зонт в кабинете! Какая она рассеянная последнее время, да и еще это вечное желание забраться под одеяло и выспаться. Отвратительное желание, с которым она сражается как умеет: дополнительная работа, помощь другим, не таким успешным ассистентам, долгие вечера в Министерской библиотеке и написание очередной статьи для раздела «Пророка».

Но это колючее, темно-серое нечто, похожее на шар, потихоньку растет внутри. Война никак не может отпустить ее, и с этим невозможно бороться.

— Грейнджер, ты занята?

Гермиона поднимает голову, с неудовольствием думая, что от моросящего дождя ее волосы снова распушатся.

Малфой стоит напротив нее под большим черным зонтом с деревянной ручкой, и на лице у него — нерешительность. Она сидела тут и вчера, и позавчера — и каждый раз он проходил мимо. Правда, вчера он почти остановился — но все же ушел. Что остановило его сегодня?

— Ты тут третий вечер сидишь, — он делает шаг вперед и невольно закрывает ее зонтом от дождя.

Гермиона рассматривает его пристально. Когда они последний раз разговаривали? Курсе на шестом, наверное. С тех пор утекло слишком много крови, грязи и тоски.

— Тебя это беспокоит? — отзывается она сердито. — Или тебе что-то нужно, как и всем остальным?

Малфой хмурится, разглядывая ее в ответ, — но без раздражения и насмешки. Во всем его облике нет ничего от того Малфоя в Хогвартсе: ни от самодовольного, ни от потерянного, каким она помнит его на шестом курсе. В серых глазах сквозит лишь безысходность — словно он застрял в одном мгновении и не может сдвинуться дальше. И Гермиона вздрагивает, потому что ощущает то же самое. Ей часто снится разрушающийся Хогвартс, обрывающиеся ступени лестницы и смех Фреда.

Малфой опускает плечи. Гермиона вдруг вспоминает, что он работает помощником в отделе дипломатии.

— Твое выражение лица, Грейнджер, — у моей матери такое же. Постоянно. Она почти не разговаривает со мной и совсем не выходит из своей комнаты. В Мунго всем плевать, они только выдают ей зелье, но оно ни черта не помогает.

Гермиона ерзает на скамейке, глядя на него вопросительно. Дождь начинает усиливаться.

— Что ты хочешь от меня?

Малфой отвечает не сразу, долго вертя в руках ручку зонта.

— Чтобы ты помогла с рецептом. Там точно не хватает какого-то ингредиента, я уверен.

Гермиона отрицательно качает головой.

— Ты сам прекрасно знаешь, что я не лучшая в зельеварении. Я его не чувствую, как, например, руны или заклинания. Может быть, там нужно подобрать ингредиент интуитивно. А с интуицией у меня не так хорошо, даже Снейп это говорил. Лечение твоей мамы — серьезное дело, а ты обращаешься к любителю.

Малфой недовольно кривит губы. В своем черном пальто он выглядит старше своих двадцати.

— Снейп умер, а ты сидишь тут под дождем, так что уж кому говорить про интуицию, так точно не ему. Если ты согласна помочь, то пойдем куда угодно, я не собираюсь тут вечно мерзнуть. Если нет — оставайся.

Гермиона водит носком сапога по холодному гравию дорожки. На вечер у нее не осталось никаких планов: статью она дописала в обеденный перерыв, а в библиотеке сегодня санитарный день. Если согласиться — будет чем занять голову.

Они доходят до ближайшего маггловского кафе, в котором Гермиона иногда пьет кофе по утрам, если у нее хорошее настроение. Малфой оглядывает помещение придирчиво, складывает мокрый зонт и прислоняет его к стене, потом садится напротив нее за столик с протертой скатертью.

— Чайник чая, пожалуйста, — быстро произносит Гермиона, подняв глаза на подошедшую официантку. — Больше ничего не нужно, спасибо.

Малфой смотрит на нее внимательно, но его серые глаза не выражают ничего, никакого любопытства или интереса. Равнодушие. Он достает из кармана сложенный вчетверо листок пергамента с замусоленными краями и протягивает ей. Гермиона торопливо разворачивает его и хмурится, шепотом читая и перечитывая ингредиенты.

— Мне кажется, тут слишком много пустырника.

Малфой тут же согласно кивает, словно ждал этих слов. Его светлые волосы аккуратно уложены, как и положено сотруднику дипломатического отдела, и уже не торчат во все стороны, как во время сражения.

— Я тоже так считаю. Они думают, что она волнуется, а дело совершенно не в этом. Она просто потерянная. Как ты там, на скамейке.

Гермиона смотрит на него исподлобья, наливая себе желтоватый чай. Откуда ему знать, как она чувствовала себя под дождем? Просто после войны все самое простое кажется сложным, и, наверное, так и должно быть.

— Если честно, я всегда думала, что ты только делаешь вид, будто так сильно любишь мать. Оказывается, ты действительно беспокоишься о ней — настолько, что даже сидишь за одним столом со мной.

Малфой равнодушно пожимает плечами, мешая чай ложечкой.

— Мы все ошибаемся. Я не рассчитывал, что ты согласишься хотя бы поговорить. Люди меня сторонятся, стараясь этого не показывать, — но я чувствую. И это понятно: Метка, Темный лорд и прочее некрасивое прошлое. Однажды я из этого выпутаюсь, но сейчас — сейчас беседы чаще всего у меня с самим собой.

Гермиона снова переводит взгляд на рецепт зелья и щелкает пальцами.

— Слушай, а если вместо пустырника добавить сюда имбирь? Он вполне оживляющий. И вкус станет приятнее, а то из всего этого явно складывается одна гадость. Я бы положила сюда, допустим, две ложки толченого имбиря — но вес нужно проверить по справочнику.

Малфой залпом допивает оставшийся чай и дергает уголком рта. Наверное, это из него рвется очередная насмешка, но он успешно ее проглатывает.

— Сможешь его приготовить? Я передам тебе все ингредиенты завтра после работы.

Гермиона отклоняется на спинку стула и разглядывает его бледное лицо. В конце концов, лучше сварить зелье и проверить, что она умеет, чем опять тащиться с Роном к Лаванде. И она утвердительно кивает. И ей кажется, что серые глаза Малфоя на мгновение оживают.

Драко

Грейнджер задумчиво теребит уголок клетчатой скатерти. Она снова в этом синем шерстяном платье, с брошью в виде бабочки и забранными в пучок волосами. Драко отчего-то хочется их распустить, и ему кажется, словно Грейнджер теряет частичку себя без своего вороньего гнезда, обрамлявшего ее лицо в школе.

— Ей стало лучше, — делится Драко, хотя больше всего на свете хочется молчать. — Может быть, увеличить дозу имбиря?

Грейнджер озадаченно хмурится.

— Как ты понял, что ей лучше?

— Она улыбнулась. Уже что-то впервые за много недель.

Грейнджер обхватывает ладонями чашку с кофе и качает головой. Драко нравится, что в отличие от других она не прячет свою потерянность, растерянность и усталость за невозмутимостью и вымученной жизнерадостностью. Драко не верит, что у Поттера внезапно все стало так хорошо, что он ходит со счастливым лицом. Или у Уизли. Так, конечно, проще — но с привкусом лжи. Грейнджер же отражает его самого и оттого кажется близкой. И ему это не нравится. Впрочем, вся эта ерунда с магглорожденными осталась давно в прошлом.

Грейнджер вытаскивает из сумочки рецепт и пробегает его глазами. Она так напоминает себя в Хогвартсе на каком-нибудь обычном занятии, что Драко на несколько секунд становится тепло и уютно на душе. И отчаянно хочется удержать это чувство.

— Слишком много имбиря класть нельзя, — она постукивает пальцем по верхней строчке. — Видишь дремоносный боб? Он с имбирем не очень хорошо сочетается, я это точно помню. Что-то из них нужно заменить.

— Посмотрю дома.

Грейнджер с совершенно невозмутимым видом вытаскивает толстенный справочник из сумки и кладет на стол рядом с чашкой. Драко не выдерживает — и прикрывает губы ладонью, пряча улыбку.

— Давай, скажи что-нибудь о всезнайке, — она тут же замечает его жест и готовится возмущаться. — Что-нибудь язвительное, как ты умеешь.

Драко несколько секунд просто смотрит на нее — взъерошенную, в этом дурацком форменном платье, которое нужно непременно носить в ее отделе, с плотно сжатыми губами и блестящими глазами — и качает головой.

— Успокойся, Грейнджер. Я теперь все и всех принимаю заново.

— Надоедает, когда в тебе видят только мозги, — замечает она с жаром и открывает книгу. — В двенадцать такое кажется забавным, а в двадцать от этого тошнит. Вообще тошнит от людей, которые мыслят ярлыками.

Драко поджимает губы: она говорит его словами, которые он прячет в голове. Что видят в нем? Что угодно, кроме его настоящего. Но однажды и это закончится, нужно только подождать.

— Валериана? — предлагает он тихо.

— Слишком сильнодействующая.

— Тогда шалфей?

— Пальцем в небо, — Грейнджер сердито сдувает вылезшую из пучка прядь волос и продолжает водить глазами по строчкам. — При чем тут шалфей? Вот! Давай попробуем экстракт пиона. Две капли. И не смотри на меня так недоверчиво, как Рон. Тут написано, что он сочетается с дремоносными бобами и хорошо тонизирует. Что думаешь?

Драко устало трет виски.

— Что я тебе верю. У меня уже голова кипит от этих ингредиентов, так что давай добавим пион и посмотрим. Надеюсь, маме станет лучше.

Грейнджер убирает справочник обратно в сумку и тяжело выдыхает. Кажется, словно ей не хочется никуда уходить, но и остаться она не может, ведь за окном темно, и вокруг — незнакомцы.

Драко молча достает бумажник и оставляет на краю стола десять сиклей. Грейнджер переводит взгляд с денег на его лицо и обратно. Потом берет в руки куртку и отворачивается.

— Тебе неприятно, что я заплатил за кофе? — Драко надевает пальто и берет в руки высохший зонт.

Грейнджер неопределенно дергает плечом. И вдруг смущается, абсолютно неожиданно и для себя, и для него.

— Скорее, неловко.

Они медленно выходят на улицу. Так влажно, что изо рта вырывается пар и улица прячется в вечернем тумане.

Драко приподнимает рукав пальто. При свете фонаря ободок часов на бледной руке кажется тусклым.

— Черт, уже девять вечера. Тебя разве никто не ждет?

— Сегодня — нет, — лицо Грейнджер сразу вытягивается. — Да и вообще — у Рона много дел в магазине. А я все равно вечером буду читать про травы. Сейчас не самое простое время для всех.

Она не торопится возвращаться домой — и он тоже: в жарко натопленной гостиной отец снова будет делать вид, что все замечательно, и читать вслух выдержки из «Пророка», а мать снова не ответит на приветствие. Придется глотать остывший ужин, только чтобы как-то заполнить желудок, потому что завтра целый день нужно быть на ногах.

И тогда Драко произносит:

— Тебя проводить? Поздно.

Грейнджер отвечает ему слегка удивленно и как будто неуверенно:

— Я сразу трансгрессирую, Малфой. Увидимся после работы, ладно?

Драко остается стоять под тусклым светом фонаря. Но Грейнджер отчего-то не исчезает, как должна, а просто идет вперед по улице, упрямо выпрямив спину. И Драко догоняет ее на следующем перекрестке.

— Ты же сказала, что трансгрессируешь, — задыхаясь, произносит он.

Грейнджер бросает на него слегка раздраженный взгляд.

— Хочу пройтись и подумать. Когда так холодно, мне проще рассуждать, чем в душном кафе. Да и кто меня тронет...

Драко усмехается.

— Грейнджер, ты хоть слышала, что там у мракоборцев происходит?

— Ту банду уже поймали, разве нет?

— Не всю, — Драко поправляет шарф. — А ты даже не вынула палочку. Как хочешь, но я тебя провожу. Ты торчала в этом кафе так долго из-за меня. Уизли дома?

Грейнджер отвечает не сразу, на мгновение замедлив шаг:

— Нет. Мы не живем вместе пока что. У него много дел, я часто засиживаюсь на работе.

Драко молчит, раздумывая над ее словами. Вот, значит, как. Интересно — а у Поттера что? Живет уже со своей рыжей или тоже постоянно занят? Ему нравится осознавать, что жизнь не складывается не только у него. Отвратительное осознание, но так легче справляться с действительностью.

Грейнджер вдруг сворачивает налево, и через несколько узких улиц они оказываются на набережной Темзы у Вестминстерского моста. Слышно, как плещется вода и шуршат машины. Больше — никого.

— Красиво, — произносит Грейнджер, вдыхая сырой воздух полной грудью. Драко отчетливо слышит этот вдох. — Очень не хватает таких прогулок. Чтобы увидеть все вокруг. С шестого курса вечно куда-то бегу. А тут — туман и темная вода.

Драко опирается ладонями о холодный гранит. Темза с силой бьется о камень, непокорная и свободная.

— Пойдем, — Грейнджер осторожно касается его рукава.

Драко переводит на нее взгляд. В сумраке она кажется ему совсем хрупкой и незащищенной. И — настоящей. Нет, конечно, когда она сосредоточенно листает справочник или сердито скрещивает руки на груди, выглядя абсолютно уверенной в себе, — тогда она тоже настоящая. Но сейчас она позволяет ему увидеть другую себя — ту, что существует за успешностью и учебой.

— Я давно здесь не был, — произносит Драко, идя за ней по мосту. — А вот курсе на втором мы часто гуляли в центре летом, когда погода была плохая. Мама любит летний дождь.

Грейнджер молча кивает, будто соглашаясь, и ускоряет шаг. Они проходят еще несколько улиц и останавливаются у небольшого дома в три этажа.

— Я тут живу, — в голосе у нее усталость. — Спасибо, что проводил. Неожиданно, но спасибо. Может быть, хочешь чаю?

Драко щурится.

— Ты спрашиваешь из вежливости, чтобы я отказался, или спрашиваешь по-настоящему?

Темная вода Темзы сделала их немножко ближе друг к другу.

Грейнджер становится прежней и сразу же возмущенно сжимает губы.

— Разумеется, по-настоящему, Малфой.

Драко сглатывает. Подняться с ней, в ее квартиру — это новый шаг, и сегодня он не готов его сделать. Ему пока нужно привыкнуть к мысли, что рядом с Грейнджер ему спокойно и легко, потому что она, сама того не зная, чувствует то же одиночество. И ему хочется с ним расправиться. Вот только как?

— Мне завтра рано на работу, — отвечает он мягко и замечает искорки сожаления в ее глазах. — Обязательно напишу тебе о реакции на пион.

Грейнджер пожимает плечами и, открыв дверь заклинанием, исчезает в подъезде.

Гермиона

В кафе жарко, и от этого у нее горят щеки. Наверное — от этого. Может, поэтому Малфой смотрит на нее как бы невзначай, исподтишка. Другой взгляд — не равнодушный, не пустой. Изучающий. Что он там говорил на прошлой неделе? «Я принимаю все заново». Значит, на статус крови ему теперь наплевать. Это определенно должно насторожить, но ее голова занята другими мыслями.

Но от осознания, что они с Малфоем видятся почти каждый день в течение двух недель, у нее по спине бежит холодок.

— Нравится твоя работа? — он манерно оттопыривает мизинец, отпивая горячий кофе, и Гермиона невольно улыбается. — Что не так?

Она тут же мотает головой, тряся распущенными волосами. Впервые они встретились в выходной, и поэтому на ней — самая обычная одежда, наспех найденная в шкафу. И теперь ей немного неловко сидеть напротив Малфоя, который, очевидно, не делает различий в одежде для работы и отдыха. С другой стороны, закончить статью для газеты было важнее, чем прихорашиваться неизвестно ради чего.

— Стараюсь сделать ее менее однообразной и более полезной для общества, — заявляет она уверенно. — Вчера работали с представителем оборотней. Пора уже налаживать взаимодействие, а не смотреть друг на друга из разных углов.

— Ты же не будешь отрицать, что оборотни опасны, — Малфой сразу набирает воздух в грудь, заметив выражение ее лица. — Опасны, Грейнджер! Как ты проследишь, что каждый из них пьет зелье? Как это будет проверяться у жителей отдаленных районов? Знаешь, как это решается в других странах? Назначается проверяющий — ненавязчиво, но назначается. У нас такого пока нет.

Гермиона задумчиво закусывает губу. Точно! Ведь он же в дипломатическом отделе — там наверняка разбираются все случаи, даже касающиеся оборотней из внешних стран.

— Давай напишем проект, — ее лицо светлеет, и она на мгновение забывает о своем одиночестве в толпе счастливых лиц. — Для внутреннего применения. Ты же все законы знаешь, почему бы не использовать их в Англии?

Малфой неуверенно пожимает плечами, и Гермиона тут же меняет тему. В конце концов, он спросил про работу просто из вежливости. Он все делает из вежливости, чтобы она не ушла, потому что сейчас ему нужна ее помощь. А потом он сможет снова язвить.

Но он вдруг произносит то, чего она так боится услышать. И тут же сжимается в комок.

— Мы что-то делаем не так, Грейнджер, — Малфой болезненно морщится и как-то весь поникает, словно держался до последнего, но сдался. — Уже и так вертели, и так — никаких особых изменений нет. Кажется, Снейп был прав насчет твоей интуиции и неправ относительно моих оценок. Не понимаю, откуда у меня по зельеварению «Превосходно», если мы обычное зелье не можем усовершенствовать. Я так не могу больше! Смотреть, как она сидит и сидит в этой чертовой комнате!

И он хватает пальто и, швырнув сикли на стол, выходит из кафе. И Гермиона, не раздумывая, выбегает следом, едва успев надеть куртку до того, как ноябрьский холод обнимет за плечи.

— Эй, подожди! — ей хочется его успокоить. Вполне обычное желание, когда видишь человека в беде. — Не беги, пожалуйста, я не успеваю...

Малфой сворачивает в ближайший сквер и, сев на скамейку, закрывает лицо руками. Гермиона невпопад вспоминает, что он оставил зонт в кафе.

— Не помогает, Грейнджер! В Мунго считают, что она просто свихнулась. Но это неправда. Она не сразу ушла в себя, а постепенно. Отец ни черта не помогает, а строит из себя беззаботного: ему так удобнее. А я не могу с ней поговорить, у меня комок в горле. Всегда старался быть для нее лучшим: успешным, умным, самым, мать его, самым. Как теперь словами сказать, что я — кто угодно, кроме перечисленного?

Гермиона долго смотрит на его голую руку, лежащую на брюках, и стаскивает перчатку. Потом кладет свою ладонь поверх его ладони и слабо сжимает.

— Но это же неправда. Ты работаешь в Министерстве, и тобой довольны, я слышала. Ты не боишься обратиться за помощью ко мне. Ты пытаешься приспособиться к этой странной новой жизни. Просто скажи ей это все, скажи, что прошлое осталось за спиной. Ей психологически нужно это услышать.

Драко не отдергивает руку — наоборот, переворачивает так, что пальцы Гермионы оказываются в его ладони. Ей не противно, наоборот, приятно это прикосновение. Оно неуверенное, и это хорошо. Надоело, когда тебя трогают как угодно, потому что имеют право.

— А как же зелье?

— Мы его максимально улучшили, — говорит она уверенно и упрямо. — Но ты и сам теперь понимаешь, что дело не в зелье, Драко. Оно просто поддерживает ее физические силы, это же заметно по изначальному составу. Просто…

Гермиона опускает голову и несколько секунд не двигается. Слишком личное! Такое нельзя… нельзя говорить ему. Человеку, который столько лет не считал ее равной себе. Или наоборот — перешагнуть эту пропасть?

— Понимаешь, Драко, — имя снова вырывается у нее случайно. — Дело не в зелье. Мы шли к этому и в итоге пришли. Я почти сразу поняла, в чем проблема, просто не могла сказать. Это как существо внутри тебя, ты его физически ощущаешь, но ничего не можешь сделать. Не можешь его уничтожить или выгнать.

Драко с силой сжимает ее пальцы, и Гермиона от неожиданности закусывает губу.

— Пошли, — произносит он сквозь зубы. — Сейчас.

— Куда?

— К маме, — он резко кивает в сторону выхода из сквера. — Ты скажешь ей.

Гермиона сразу начинает задыхаться. И существо внутри нее — тоже, почуяв опасность.

— Она гордая, она не будет слушать. И потом, это же я — понимаешь?

Драко так же отчаянно мотает головой, как она несколько минут назад. И в серых глазах — просьба. Самая обычная просьба. Без притворства, без лицемерия. Обыкновенное «помоги», какое Гермиона не видела ни в чьих глазах так давно. И она, сдавшись, опускает плечи.

…Мэнор, с виду ничуть не изменившийся с войны, встречает их звенящей тишиной. Гермиона отстает от Драко на полшага, настороженно и неприязненно осматриваясь по сторонам. Старые портреты, изящная, но пыльная мебель, грязный ковер под ногами, засохшие лепестки цветов, узкий коридор и наконец — та самая гостиная.

Гермиона замирает на пороге и усердно трет руку, где еще виден шрам, подаренный Беллатрисой. А ей самой казалось, что она это пережила, сгрызла внутри себя и забыла. Сердце бьется подстреленной птицей, и в горле становится сухо.

Драко замечает это не сразу — но, обернувшись, молча берет ее за руку и ведет за собой. Гермиона только успевает удивиться, что рука у него прохладная и слегка дрожит. Мерлин, что же делать? И как потом объяснить все это самой себе — и Рону? И зачем она только согласилась…

Нарцисса сидит в глубоком кресле у окна и смотрит перед собой. Рядом с ней, на круглом столике с резными ножками, стоит ваза с завядшими пионами. На коленях ее, худых и остро выступающих под платьем, лежит книга.

— Миссис Малфой, — Гермиона прикладывает руку к груди. Вдохнуть. Выдохнуть. — Я знаю, что вы чувствуете. Пустоту внутри, как будто война выела все дочиста и ничего не оставила, и неоткуда взять новое. Это… это, знаете, не только с вами. Со мной тоже.

Нарцисса медленно поворачивается к ней и одаривает презрительным взглядом.

— И все вокруг — они совсем другие, — продолжает Гермиона прерывисто. — Жизнерадостные, но закрытые, счастливые в своих футлярах. Как будто в саркофагах. Вы, наверное, видели их в Британском музее?

Нарцисса поднимает вверх руку, прося ее замолчать. Гермиона поспешно пятится к дверям.

— Только вам больше повезло, — шепчет она. — Драко не надевает радостное лицо. Вы ему очень нужны. Я вот нужна своим родителям — но они не понимают. И плохо помнят о войне, потому что я стирала им память. Какое-то время у меня вообще не было родителей…

Нарцисса демонстративно отворачивается, и Гермиона выходит из комнаты, быстро смахивая выступившие слезы. Может быть, это с ней все не так! Другие идут дальше, другие все пережили, а она жует и жует это свое внутреннее одиночество. Она ведь раньше не была такой — почему это все происходит с ней? Так не должно быть!

— Я домой, — Гермиона проходит мимо прислонившегося к стене Драко и ускоряет шаг, потом просто бежит. Прочь, прочь отсюда! — Домой!

Он догоняет ее только у самой лестницы, внизу и, поймав за запястье, осторожно разворачивает к себе. Гермиона, тяжело дыша, смотрит на него выжидающе. Что еще? Она сделала все, что могла. Ей нужно уйти. Она и так слишком подпустила его к себе, слишком долго смотрела в серые глаза, просящие и изучающие, и на эти светлые волосы, и на эти руки…

Драко, кажется, тоже это понимает и сразу выпускает ее из сжатых пальцев. Гермиона трансгрессирует прямо с порога и, оказавшись дома, дрожа идет на кухню и долго сжимает чашку зеленого чая, чтобы прийти в себя. Рон снова не приходит, только присылает Сычика с запиской, что ужасно занят в магазинчике, но крепко ее целует.

Рон не понимает. А она не понимает Рона. Зато — Драко…

— Просто тяжелое время, — шепчет Гермиона, забираясь в кровать в длинной ночной рубашке. — Оно пройдет.

Драко

Помедлив, Драко настойчиво стучится в выкрашенную синей краской дверь. Грейнджер открывает не сразу, громко спрашивает изнутри:

— Пароль?

— Не знаю я никакого пароля, — отвечает Драко ворчливо. — А уж ваши гриффиндорские такие скучные были. Мимбулус мимблетония! Это младенец запомнит.

Грейнджер с секунду пристально смотрит на него сквозь приоткрытую дверь, потом пропускает внутрь.

— Отличный пароль, между прочим.

Драко оказывается в маленькой прихожей, из которой видна гостиная и кухонька со всеми маггловскими приборами, названия которых он не знает. Квартирка выглядит совсем простой, но уютной. Но он, как назло, ничего не купил, чтобы навязаться на чашку чая, — остается предложить Грейнджер прогуляться. Она не кажется ему особенно красивой, но в ее глазах, которые она поднимает на него, светится что-то такое, от чего хочется коснуться ее руки.

— Ты не занята, Грейнджер? — он задает тот же вопрос, что и три недели назад.

Она едва заметно улыбается и качает головой.

— Сегодня ничего не делается, — произносит она негромко. — У тебя что-то случилось? Изменилось что-то у миссис Малфой после того вечера?

Драко сжимает губы, глядя на нее нерешительно. Как сказать ей, что на самом деле он пришел сюда ради нее? За прошедшие три недели он привык к тому, что она рядом, привык к ее голосу, к тому, что она понимает его, хотя они оба ни разу не говорили об этом. Когда испытываешь чувство тепла рядом с другим человеком, не хочется расставаться.

— Не особенно изменилось. Как думаешь, может быть, все-таки поработать еще над зельем? Давай обсудим в парке, ладно? Погода отвратительная, как обычно, но я захватил зонт.

Драко решительно протягивает ей руку, и Гермиона, переступив с ноги на ногу, вкладывает в нее свою. И тогда он спрашивает то, что остается висеть над ним тяжелым камнем, скалой:

— А Уизли? — ему впервые приходит в голову, что она, вообще-то, живет с этим типом. На него новое восприятие жизни почему-то не распространяется.

— Встречается с Лавандой, — лицо у нее такое, словно ей наплевать. — Я думаю, он ей нужнее, она совсем одна. И вся в шрамах — как такое пережить?

— От Поттера милосердием заразилась? — Драко смотрит на нее насмешливо, но сердце перестает с силой бить по ребрам. Грейнджер выглядит уставшей и потерянной. — Забудь.

…Постучав палочкой по зонту, Драко увеличивает его в два раза — теперь он закрывает их обоих и даже прячет от чужих глаз в небольшом парке за чертой Лондона.

— Как твоя мама? — Грейнджер, разумеется, чувствует подвох. — Я серьезно, Драко. Неужели я тогда пришла зря?

— Тебе действительно это интересно? — слегка скептически интересуется Драко. — Я думал, ты откликнулась на помощь, чтобы только не идти домой.

Грейнджер возмущенно поджимает губы.

— Твоя мама — единственная из всех с "той стороны", кого мне было жаль во время войны. На ней нет Метки, и она беспокоилась о тебе. Кроме того, она спасла Гарри жизнь. А на Риддла ей было наплевать. Но я не сразу поверила, что и ты волнуешься о ней. Я считала, что изнутри ты такой же, как и снаружи, только еще и трус. Вот почему я не могла согласиться с Гарри, когда он заявил, что ты стал Пожирателем и собираешься убить Дамблдора.

Драко мрачно поднимает воротник пальто. Придется ей сказать. Кому-то он должен сказать. Не Пэнси, не матери, не Блейзу — тому, кто может понять. А Грейнджер, если не поймет, то хотя бы услышит. Это у нее отлично получается — еще и поэтому ему хочется быть с ней постоянно.

— На шестом курсе я вдруг понял, во что вляпался. Сначала это была забавная вражда с Поттером, но я недооценил отца и заигрался. А потом было поздно. Темный лорд поселился в особняке, тетка не спускала с меня глаз. У Снейпа было больше проблем, чем свободного времени, хоть он и дал Обет. Он только успевал вытаскивать меня из болота, и все. А пойти к Дамблдору я не смог.

Глаза Грейнджер смотрят на него мягко и ободряюще.

— Почему?

— Из-за матери. Отец ни за что бы не склонил голову, а мать не захотела бы его оставлять. В итоге кто-нибудь попал бы под удар.

Грейнджер понимающе кивает. Драко снова смотрит на нее искоса и замечает:

— Так лучше.

— Что именно?

— Когда твои волосы распущены. С забранными ты похожа на МакГонагалл, которая почему-то озабочена вопросом освобождения домовиков.

Грейнджер легонько ударяет его по плечу, но ее щеки розовеют. Драко охватывает странное желание ее обнять, но он сдерживается. Интересно, какая она в солнечном свете, а не в этой серости ноября?

— У вас там какие-то скандалы в отделе, я слышал. Кого уволили?

— Помощницу начальника, — Грейнджер явно довольна этим событием. — Я считаю, что совершенно обоснованно: от нее не было никакой пользы. Какой смысл просто сидеть на рабочем месте?

Драко дергает уголком губ. Она неисправима. Ему и это тоже нравится — что ей все еще важно приносить пользу. Значит, она справится с отчаянием. И он — обязательно.

— Мама сегодня спустилась к завтраку, — признается он негромко. — Вот настоящая правда.

Грейнджер радостно и совершенно неподдельно улыбается.

— Почему ты сразу не сказал?

— Не знаю, — Драко резко останавливается. — Подумал, ты решишь, что на этом все закончено, и уйдешь.

Грейнджер становится серьезной и пристально рассматривает его лицо. Драко снова ловит себя на мысли, что ему хочется коснуться ее — самой обычной девушки. И что ее обычность и привлекает его больше всего — в этом есть надежность и спокойствие. Лет в пятнадцать он воображал себя рядом с красавицей с обложки "Ведьминого досуга", чем поделился с Пэнси и вызвал ее ярость. Но у Грейнджер есть еще эти чудесные глаза и волосы — он случайно как-то вдохнул их запах. Они пахли яблоками.

— Может быть, ты как-нибудь зайдешь к ней еще раз? — Драко сглатывает. — Ты права: она гордая, она будет отворачиваться и делать вид, что не слушает, но на самом деле — ей это нужно. Нужно понимать не просто то, что не она одна чувствует так после войны, но и что она не забыта, не презираема. В конце концов, ей было в основном наплевать на всю эту чушь про статус крови.

Грейнджер хочет ответить, но не решается. Может быть, ей неудобно отказать?

— Я не настаиваю, — Драко делает невозмутимое лицо. — Если хочешь, можешь уйти.

И от того, что она сейчас ответит, зависит все, что будет завтра и послезавтра, и всегда. Ему не хочется думать, что он чувствует к ней и откуда это чувство взялось, и как нужно называть это чувство. Это неважно. Однажды он услышал от магглов странную фразу, но она врезалась в память: «Просите и воздастся вам, ищите и найдете». Он попросил — и ему помогли. Он искал — и нашел. Остается только удержать.

— Я приду. И я не хочу уходить, — произносит Грейнджер уверенно. — Давно ни с кем так увлеченно не разговаривала. Знаешь, я выдираю свои стереотипы о тебе, как сорняки. Например, что ты высокомерен. Или что тебе плевать на других. То, что ты умен, я знала всегда: Снейп не стал бы ставить тебя старостой просто так, честь факультета ему была важнее. Или что у тебя противная внешность...

Драко притворно щурится, и Грейнджер на секунду отворачивается, пряча смущение. Но этой секунды ему хватает, что понять: она колеблется в своих чувствах к нему, и нужно помочь ей разобраться. В конце концов, она не обязана быть рядом с ним, хоть ему и хочется этого. Время эгоизма давно прошло.

— Я всегда знал, что именно ты вытаскиваешь Поттера и Уизли из всех передряг, — замечает он в свою очередь. — Но признать, что дочь магглов умнее меня, было невозможно. Кстати, я еще и поэтому хорошо учился. Откровенно злило, что у тебя получалось сто двенадцать баллов из ста возможных.

Грейнджер смеется, поеживаясь под промозглым ветром.

— Предлагаю что-нибудь выпить, типа кофе или глинтвейна. Ты совсем замерзнешь, Грейнджер.

Она поднимает на него испытующий взгляд, в котором мелькают незнакомые огоньки.

— Меня зовут Гермиона, помнишь?

Гермиона

Поезд медленно набирает скорость, отъезжая от очередной платформы, которая тут же исчезает в тумане. Гермиона протирает ладонью запотевшее окно: в вагоне душно и жарко. Сегодня суббота, и Драко прислал с утра записку с предложением встретиться в Солсбери — и погулять. Гермиона долго сидела на краешке кровати, смяв листок в руках и снова и снова вспоминая взгляд Драко в их последнюю встречу. Она знает этот взгляд очень хорошо — так на нее смотрели и Виктор, и Рон. И ей становится страшно — сейчас, в этом поезде, среди занятых своими делами людей. Потому что волосы Драко светлые, как пятно надежды в сумраке, и его серые глаза — тоже светлые. И не лгущие. Только вопрошающие и просящие. Когда просят — нельзя отказывать, никому.

У всех — своя жизнь. Пора и ей шагнуть вперед и рискнуть. Прошлое осталось в прошлом. Если рассуждать логически, то она могла впервые встретить Драко сейчас, после войны. Мог ведь он ей понравиться? Конечно, мог. Он сейчас совсем не такой, как раньше. Так почему она боится? Прошлое нужно перечеркнуть, вылить на него чернильницу. Все они изломаны войной или исправлены войной. Придется начинать заново. Все это непривычно и ново, и сбивает с толку, но ни капли не кажется неправильным. Наоборот — правильным до самых черточек бледного лица.

— Я иногда скучаю по Хогвартс-экспрессу, — произносит Гермиона вместо приветствия, подходя к Драко, который стоит у вокзальных дверей, неестественно выпрямив спину.

Придется начинать заново — и сейчас подходящий момент. Не упусти его, не упусти!

— Я тоже, — отвечает он, окидывая ее внимательным взглядом. — Пойдем?

Они молча прогуливаются по узким улочкам, то прячась под зонтом от мелкого дождя, то разглядывая витрины. Гермиона чувствует, что каждый из них хочет сказать другому то, что его волнует и тревожит, и занимает все мысли, но никак не решается. Они выходят на площадь к собору и долгое время разглядывают готические завитки на его стенах.

— Как думаешь, мне стоит согласиться на стажировку во Франции? — Драко поворачивается к ней и убирает руки за спину.

— Конечно! Это ведь практика! — слишком живо отзывается Гермиона, с сожалением вспоминая о своей работе. — Везет вам, у нас только внутренние встречи, они такие утомительные, и…

Драко нервно переступает с ноги на ногу. Весь его облик никак не сочетается с этой неуверенностью.

— Ты мне нужна, — произносит он, перебивая. Кажется, что если он сейчас запнется, то уже замолкнет навсегда. — Ты чувствуешь то же самое, ты думаешь о том же самом. В настоящем мире за такое нужно цепляться и не отпускать. Не уверен, что ты захочешь быть со мной, потому что я — это я. Что вполне понятно: доверять мне после всего, что случилось, тяжело и, наверное, невозможно. Все, что я прошу, — это возможность встречаться с тобой иногда и разговаривать. Все вокруг так усердно заняты строительством дивного нового мира, что на остальное времени не хватает.

Гермиона шагает вперед и крепко обнимает его. От пальто противно пахнет мокрой шерстью, но она этого не замечает. Рядом с Драко она снова ощущает себя нужной, живой, существующей. Пусть Рон ушел — к лучшему. Пусть у Гарри насыщенная жизнь — к лучшему. Вот и она, наконец, нашла себя. Она долго этого просила — сама не понимая, у кого.

— Ты первый человек за последний год, кто обратил внимание на меня. На то, что мне может быть холодно или что я хочу есть, что мне одиноко или я устала. Ты мне тоже нужен. Только не спеши. У меня от мыслей голова кружится, — шепчет она, щекоча дыханием его шею.

Драко медленно обнимает ее в ответ, и даже сквозь пальто Гермиона чувствует, как он дрожит. Они стоят так очень долго, и Гермиона теряется, не зная, что теперь делать и что говорить. И страшно посмотреть в его серые глаза. И не хочется разжимать руки.

Но тогда Драко тихо произносит:

— Знаешь, что больше всего я люблю в ноябре? Туман. В тумане ничего не видно. В тумане можно даже поцеловать.