Невеста Полоза (гет)

Давненько это было, да бабы и по сей день сказывают на Ивана Купалу о Полозовой невесте. Шепотом сказку эту из уст в уста передают, мужикам то неведомо.

Девки да бабы с деревеньки, что при заводе-то на Гумешках, пошли как-то в лес, кто по ягоды, а кто и в травах разумел, все гож.

Ходят, аукаются. У кажной лукошко, да в лукошках кто по сколько собрал ягод.

А в лесу хорошо. Птички какие щебечут, от земли-травы воздух легкий подымается, вольготно так дышать. Ну и заводят девки песни, да бабы подхватывают:

— Во саду девки гуляли, Во саду красные гуляли, Калина, малина!

— ...И цветики срывали, И венки совивали, Калина, малина!…

И птицы тож подхватывают, тож высвистывают вслед за девками:

— …В быстру реку кидали ...Кто веночек поймает…

Так и насобирали урок свой, от мамок-теток полученный. Да только отбились от всех Маняшка с Аринкой и Лушкой, далеко ушли. В малинник набрели, так там и остались. И так им хорошо, ягод ужо в лукошко не лезет, так в ладошки собирают и ам! Сла-а-адко!

Только солнце полдень перевалило, вдруг по лесу визг полетел. Лушка с Маняшкой так по ягоды далеконько забрались, чуть в кубло змеиное не наступили! Змеи те, числом много, свились вокруг ветки, да висят низенько-низенько, на девок глядят, шипят. А девки визжат! Лушка с Маняшкой порскнули кто куда, только косы и мелькнули. Аринка-то так и застыла, смотрит как завороженная.

А и то, змеи-то все разноцветные, переплетены меж собой в узор сложный. Какая спинкой синей да с краснотой верхом лежит, а другая брюшком золотым повернута. Иль совсем без узора — серая, либо зеленая. И все туго-туго свиваются, хороводы вокруг ветки водят. Аринка смотрит, глаз от того коловращения отвести не может. Тут змей самый больший поднял голову и как зашипел на нее, Аринка так на землю и грянулась, дух потеряв.

Но девка деревенска не барыня какая, очнулась быстро. Ну и видит, что змеиное кубло расползлось, будто не было. А под деревом тем парень стоит. Незнакомый, и одет не по-нашенски. Кафтан на ем, да штаны — все желто-зеленое, из парчи, что не у всякого барина иль попа будет. Поверх же кафтана пояс широкий, узорами расшитый, и на концах его кисти тяжелые, будто из проволоки золотой. Шапка желтая, на ней справа и слева красные клинья вставлены, и сапожки такие ж красные. Лицо светлое, бороды нет, молодой-то еще, а волосы с-под шапки в кольца завитые топорщатся.

Да стоит неподвижно, золотые глазищи в Арину вперив, ровно змей на зайца смотрит. В пальцах только травку белёсенькую вертит не глядя. И пальцы словно змейки мелкие мелькают — то листик поправят, то цветик меленький со стебля отщипнут.

Аринка-то так и села. Спужалась, конечно, лицо рукавом закрыла, только глазами хлопает.

— Не бойс-ся, девка. Не обиж-шу, — говорит парень, а голос с акцентом-то, словно пришепетывает. Точно нездешний. Оторвался от дерева, руку ей тянет, как барыне какой, подняться помогает.

Аринка встала, платье оправила и видит, что лежала не на голой земле, а ровно на плаще каком, изжелта-зеленом, узорами сложными расшитым. Подняла она его, отряхнула тож, да подает парню. Тот за плечо его привесил, а сам лукошко с земли тянет, что из рук у нее выпало. Поглядела на лукошко Аринка, запечалилась — мамкин урок просыпала, теперь наново собирать.

— Что опечалилась, дева? — спрашивает ее незнакомец.

Ответила ему Арина, что рассыпались ягоды-то, наново собирать, а тут место незнакомое. Змеиное гнездо рядом, потревожить боится.

— Разве ж ты не Змей-дева? — усмехнулся парень. — Видел я, как ты у змеиного кубла остановилась, подружки твои сбежали, а ты словно говорить со змеями стала.

— Не было такого! Не знаю я слов змеиных, — отвечает Аринка. Парень только смехом заливается, зубы кажет.

— Пойдем, провож-шу тебя до опушки. А то из этого з-смеиного лога не всякий сам выйти может.

До опушки скоренько дошли, разговорились по пути. Парень-то шутки шутит, Арина и осмелела, тож отвечает, весело им. У опушки отдает он ей лукошко, полное уже ягодой-малиной, сверху два гриба белых пристроены. Когда только собралось лукошко, Аринка и понять не может. Да наказывает ей парень идти и не рассказывать никому о том, что случилось.

Аринка видит уже, что дело к закату пошло, девки с бабами поди давно домой вернулись. И пошла-побежала домой, а корзина-то тяжеленькая. Обернулась она, видит парень тот на опушке еще стоит, рукой ей вслед машет. А рукав-то у кафтана отвернулся, и по коже от запястья до локтя словно змея вьется. Увидел он, что Арина-то обернулась, шагнул назад в лес, да и растворился среди ветвей, ровно его никогда там и не было.

А Арина что, домой пошла. Нагоняй, конечно, от матери-отца отхватила, что одна по лесу гуляла. Но вроде поуспокоились, мамка за шитье ее посадила, а сама лукошко разбирает.

— Ой грибочки-то какие, и чистенькие и нечервивые! Где только нашла? А ягода-то какая, ну чистый сахар. Завтречком сходим туда еще, варенье поставим. На зиму будет.

Так до дна очистила мать лукошко, а внизу еще и камешок какой-то лежит. Достала она его, вертит так-сяк перед носом, а все в толк взять не может. Вроде и на цветок похоже, да из металла будто, а повернешь, ну камень как камень. Отцу показала. Он-то заводской мужик, в забое робит. Сразу и определил, что то скол самородка золотого. Тонюсенький, меньше волоса толщиной золота слой на камне.

— Где взяла? — спрашивает. Аринка и сказать-то не может. Сама не подбирала, а про парня и говорить нельзя — застыдят-запозорят. Отвертелась кое-как. Мамка камень тот спрятала, продавать не стали.

Ну и повелось у них, когда Аринка в лес ходит, иль на речку, так иногда и притащет то камешек красивый, то самородочек мелкий, то еще какую безделку. Ужо потом мужики пытаются на том месте искать, а нет ничего. “Полоз девке ворожит-то!” — решили заводские. Мамка только мрачнела, на нечаянные находки глядючи, но все ж прятала как и первую.

Шитье тож Арина не бросила. Ранее только по мамкиному указу шила, а теперь и сама принялась вышивке пробовать.

В ту пору, у девок да парней, как в жениховский возраст входили, на руке узор появлялся. Ежели кто находил парный, оженивались — знак то долгой и хорошей семейной жизни.

Но Аринка в невестину пору еще не вошла, руки чистые у нее. Говорила, по выдумке шьет, а не свому узору. Так и отстали.

Лето быстро прошло, осень золотая вокруг разлилась. Заприметили как-то заводские, что дивосил в сок вошел, бабки да девки собрались и на Северушкину горку пошли, накопать его. Сейчас соберешь, потом по зиме-весне, когда лихоманка и покашлюшка гуляют, оченно он полезен. Аришка тож со всеми. А все отвлекается, пока остальные копают корешки, она головой только вертит, ровно ищет-ждет кого.

У дороги ж, что недалёко от Северушкиной горки, пыль какая поднялась аль туман серый. Дорога та в город вела, частенько по ней ездиют. Смотрит Арина на туман, а там словно две тени змеиные то ли танцуют, то ли дерутся. Аринку-то бабка одернула, копай мол, чего стоишь.

— То змей со змеицей женятся, не тебе, девка, на такое глядеть, — добавляет, уча Аришу.

Когда уж корзину, выданную матерью, наполнила доверху, снова на дорогу взгляд бросила. И видит, что туман-пыль сошел, а у обочины мужик что ль какой лежит. Спустилась с горки и видит, что мужик ровно зверем диким порван. Кафтан зеленый, золотом расшитый, шапка тож зеленая, с черными клиньями, обут тож добротно. Не молодой, но и не старый, борода окладистая, кольцами тугими лежит. С шеи только в одном месте кровь подтекает. Достала Аринка платок, узором однажды виденным вышитый, да к ране приложила, чтоб значит кровь-то остановить. А он только глаза желтые, змеиные, приоткрыл, да взгляд на нее бросил. Потом уж бабы спустились тож с горки, помогли кто чем, лист подорожниковый приложили, водой напоили. Послали кого в завод за дохтуром. Аришку с молодками другими домой загнали.

Скоренько и зима пришла. Снег первый выпал, второй. Третий остался. Пошли как-то Арина со дружки на горку кататься. Носятся туда-сюда, вверх бегут, вниз летят. Парни, девки, малышня. Веселятся, шумят. Аришка и поехала вниз, да неудачно. Кубарем скатилась, а у подножия чуть в богато одетую девку не влетела. Девка незнакомая, зеленый полушубок на ней, меховой, шапка тож изукрашенная, на косе ленты тонкие, прозрачные — то зеленью отсвечивают, а то и красным. И легонько эдак позванивают, словно медь листовая.

Девка за руку Аринку схватила, да держит, сверху вниз осматривает.

— Кто такая? — спрашивает.

А Арише боязно, видит, что из вольных девка, мож и барышня какая, заводского начальства дочка али внучка. Лгать не стала.

— Арина я, Севостьянова дочь. А ты кто?

— Хозяйкой меня тут кличут, — отвечает. — А ты, значит, та самая чернавка, что жениха моего привораживает! — И как ударит ладошкой Аришку по груди, что та на землю и осела. В глазах у неё потемнение. Как отдышалась, видит, что никого рядом и нету, девка-богачка ровно сквозь землю провалилась.

С того дня и начала чахнуть Аринка. То дышать ей трудно, то кашель какой нападет неотвязчивый да сухой.

Но хоть и зима к маковке подбирается, а все ж в деревеньке да в заводе без дела не посидишь. Послали как-то Аришку по воду. По зиме оно полегче будет — на санки поставила и вези, чем на коромысле тащить. А колодец-то зимний, незамерзающий, далековательно от деревни стоял, почти у самой опушки. Кой-как дошла она, покашливая. Платочком по брови укутана, лицо тож все прикрыто. В колодец ведро спустила, да и тянет наверх потиху. Тяжко ей, вокруг глядеть некогда, ведро бы удержать. И не чует того, что из лесу вышел старик. Седой уже, одежа черная, зеленью отсвечивает. Лишь когда совсем близехонько подошел, увидела.

— Эй, красавица, дай с-старику воды напитьс-ся! — просит, а сам смотрит на нее из-под седых бровей глазами темными, как старое золото.

Она то ведро наверх и потянула. А как через сруб колодезный переваливать стала, так у нее в руках затяжелело и в груди ровно надорвалось что-то. Горлом кровь у ней пошла, в руки старику-от и упала.

Кой-как на тех санях довез старик ее до дому, там родня с причитаниями и приняла. Священника всё звать хотят. Думают, кончается девка. Мать только ее взгляд на старика бросила, сама побледнела, у саней с Ариной присела, плачет — слезами заливается.

Старик тот возле Аринки тож остался, рукой над телом ровно вензеля какие выписывает, а не касается. Повернулся к мамке и достал с-под одежи флакушек зеленого стекла, платком перевязанный, да в руки и сунул, давать по ложке с утра наказавши. Оправится, мол, девка. И ушел с тем. Боле и не видели его, решили, что можа дохтур али ведун какой.

Но настойку мать Арише скармливала, как старик велел. И как день в рост пошел, так и Арина в здоровье возвращаться стала. Да только с дому не выходит, сидит у окошка день-деньской, все зелеными узорами приданое свое расшивает.

А на Масленицу девки да парни гулять пошли. Соломенну бабу жечь, блинами друг дружку угощать. Парни, кто в возраст жениховский входит, рукава высоковатенько закатывают, чтоб по локоть узоры видно было. Девки одежу да платки расшитые надевают. Им руки невместно заголять, чай не баре. Аришка тоже с ними пошла, но ее узор сразу видно, наособину он. У всех-то больше красными да коричневыми нитками шит, а у ней — змеиный цвет, зеленый с желтым.

Уж завечерело, домой с песнями собрались идти, да Аришка и приотстала. Все ж опосля болезни в полну силу не вошла.

Тут Арине дорогу заступила богачка давешняя, с которой болесть ее началась.

— Жива ты, что ли? — спрашивает, а сама на Аринку глядит-рассматривает. — Все отстать от жениха моего не хочешь!

— Не твой он, пока узора не казала! — осмелилась Аринка. — Не шила ты платок невестиным узором. И на платье твоем его тож нет. Не зови женихом того, кто не твой!

— У тебя, что ль, узор парный? — озлилась на нее Хозяйка.

Арина рукав наверх и потянула, под нос руку сует ей. А там от запястья до локтя змей-полоз в тридцать три кольца обвился, очи-золото на голове блестят, ну ровно как живой. Оскорбилась Хозяйка, отвернулась, да и шипит:

— Посмотрим еще, кто кого к венцу поведет!

Тут она скоренько за угол завернула и исчезла.

На Жаворонки принято у заводских махонькие хлебцы печь, весну закликать. Вот и у Аринки на полотенце красном выставлены на окошке остывать птички-невелички. А сама сидит рушничок вышивает. Узор ее все сложнее становится, все затейливее. Грустить стала только сильнее, чем по осени. То все ждала-ожидала, а тут духом как есть поникла. Поняла, с кем связалась. Хозяйка та всем, поди, на Медной горке-то известна. И ежели горным да рудничным рабочим она и помочь может, то девкам да бабам от нее одна печаль. Какой приглянется ей мужик али парень, так его и видали. В подземелье к себе утаскивает, в горные мастера. Многие мужики через то сгинули, многие бабы вдовами остались.

Вдруг слышит голос, как из подпола: “Ай девушка, дай воробушка!” Аришка голову от шитья подняла и видит — за окном пацан стоит, махонький, да лыбится ей. Глаза огромные, голодные, желтизной одуванчиковой в пол-лица сияют. Взяла она один хлебушек, да и кинула ему. Он-то зубами в него сразу и вцепился, а сам на рукав Аринки, раскрывшийся, смотрит. Арина-то и смутилась, глаза отвела. Оправила она одежу, чтоб лишним глазам узор свой не казать. А когда обратно взор подняла, ужо никого за окном и нет.

Вот и Пасха светлая прошла, мамки да тетки начали по домам ходить, узоры смотреть какие у кого нашиты, да сыновьям своим невест высматривать. Тогда ж как было, у кого совпал узор — женили сразу, супротив божией воли не шли. А коли не совпал узор, так то у крепостных да заводских как барин решит, тех и попереженивали. Вольные могли по окрестным деревням поездить, поискать еще сколько-нито. Все одно года через два узор сойдет, как и не было. Жениться-то всем нужно, чтоб люд не переводился-то.

У Аринки-то понятно, ни с кем узор змеиный не совпадает. Совсем духом поникла девка, но от шитья не отказывается.

А как к Солнцевороту летнему дело пошло, так и приказчик явился в дом. Сказал, что наказ от баринов пришел: отдать девку Аринку замуж за вдовца такого-то, из дальней деревеньки. Вдовцу тому милость, все ж хороший мастер. Как будто и сама Хозяйка ему тож благоволит, камень хороший подкидывает, чтоб, значит, поделки изячные вытачивал.

Арина в плач, мол, не пойду за чужого, не он судьбой назначен. Ужо отец ее уговаривает, тетки да бабки. Мать только молчит, глаза отводит.

Улучила мамка как-то день, пока отец в горе робил, сыновьям уроки дальние раздала, бабку-свекровку к соседке послала, сама к Аришке-то и присела. Говорит, видит она, как дочь весь год чахнет, а по кому — не знамо.

Аринка и повинилась, что летом еще парень ей в лесу повстречался, что камень с золотинкой — от него.

Выслушала мамка ее, вздохнула тяжко только. Пошла к ухоронке, куда прятала те подкидушки, случайно прицепившиеся, да и достала их, в старый рушничок завернутые. Аринка смотрит, а там безделок многое множество, даж не знает откуда столько и набралось.

— Змеевы подарки то, — мать ей говорит. — Многим он девкам дарит, мне тож было. Да матери моей, и бабке. Можа и прабабке, кто ж о том помнит.

Аринка глазами хлопает, вопрос задать не решаючись. Мать-то сказку свою продолжает.

— Змей он, Полоз Великий. Изредка только человеком явиться может. Да и то, в дом не зайдет, а летом и вовсе из лесу носа не кажет.

— Отчего так?

— Заклят. В древни времена повадился людишек похищать. Вот люди и осерчали, выследили Змея того, да на два куска разрубили. Хвост змеей остался, голова в человека превратилась. В женщину, её-то среди людей и поселили. Вот и страдает от того змей, да только не возвращается к нему половина его. Да и кто ж его знает, что будет, ежели вернется.

Аринке печально стало, что хоть плачь. Видит, среди безделок схоронен флакушек темного стекла, платком перевязанный. А платок-то знакомый — она его незнакомцу по осени оставила.

— А это еще что? — спрашивает.

— Зелье змеиное, он ведь тебе его оставил. Болела по зиме когда. Узнала я его сразу, мне-то он впервые на зимний Солнцеворот явился, стариком древним. Не ведала я, что Змеиный Царь кажный сезон шкурку меняет: то ребенком явится, то парнем молодым, а то и мужиком взрослым. С Севастьяном осталась, просила удержать меня среди людей.

Послушала Арина мать еще сколько-то, а там ужо и родичи домой возвернулись, не до плача стало.

Настало и утро свадебное. Бабы и девки деревенски в избу невестину потянулись, обряд творить. А Аринки и нету. Наряды ее лежат нетронутые, у будущей свекровки одолженные. Ейный-то узор с жениховым совсем никак не совпадал же, казать, стало быть, нельзя. Вот свекровка будущняя и прислала, что от нее да других невесток было.

По деревне побегали да поискали, кликая. Не отзывается Аринка, словно змея какая уползла, и скрылась неведомо где. Так и не нашлась.

Приказчик со вдовцом-жонихом тож розыски учинили, но без пользы. Даж вышивки Аринкины змеиной шкуркой обернулись. Не видели ее боле.

Зато золото часто попадаться стало. Да какое — ровно змея то на поверхности спинку покажет, а там в глубину закапывается. Иль еще кругами ляжет, лес или горку опоясав. В реке тож как чешуйки самородочки ловиться стали. Народишку набежало — ух!

Никому ужо и дела нет до сказок старых. Да и перестал Полоз в человеческом образе являться. Не видели его с тех пор никогда. И узор змеиный на руках боле ни у кого не появлялся, обычный только.