Барчук (джен)

Отец Ника настолько богат, что может скупить весь город, если захочет. Вложиться в каждое чертово здание и купить каждую чертову компанию. Лицо отца Ника красуется на половине биллбордов — и слово-то какое мудреное, биллборды, — изредка его показывают по телевизору, а уж школа, в которой Ник протирает штаны уже десятый год, и вовсе названа в его честь.

Дома у Ника бесчисленное количество комнат, пахнет дорогими духами и мужским одеколоном, а обивка у диванов такая, что в ней можно провалиться. На полках полно безделушек, но Ник особо старается к ним не приближаться: если что-то случайно разобьешь, то не покроешь цену, даже если тебя продадут на органы. Когда у отца проходят балы в честь очередного верного решения, стоящего миллионы, повсюду люди в красивых одеждах и с вычурными прическами. Шумит река из шампанского, пробки бухают, как салют в День Города — хотя ни один салют не настолько красочен, как салют в их особняке.

Ник мог бы одеваться в лучших магазинах страны, есть в лучших ресторанах и за один день просаживать месячную зарплату среднестатистического рабочего, но на данный момент он просто мечтает о глотке воды.

Костюм бургера жаркий и тяжелый, в нем ничего не видно, футболка прилипает к спине, кружится голова, а проходящие мимо люди так и норовят задеть плюшевый бургер, а то и отвесить пинка.

— Приходите в БэУБэ, — заученная фраза отскакивает от зубов. — Приходите в БэУБэ!

Полчаса — и фраза намертво заседает в голове. Три часа — и говоришь только ее одну и никак не можешь остановиться. Ник говорит эту фразу уже десять лет.

* * *

— П-пап, — Ник ужасно боится что-либо просить у папы. Да и вообще не особо хочет к нему обращаться. Особенно, когда папа в рабочем кабинете.

У папы строгие брюки и идеально выглаженный домашний халат в клеточку, на носу очки в роговой оправе, прическа волос к волосу, а во рту трубка. Даже не скажешь, что папа вернулся с работы три часа назад.

— Что тебе нужно, Николай? — папа поправляет очки и откладывает газету. — Сколько раз я тебе говорил, что со своими вопросами ты можешь подойти в период с восьми до девяти вечера?

— Извини, п-пап, просто… — глаза в пол. — Мне нужны деньги. Ты не мог бы дать… пять тысяч рублей?

Папа слегка озадаченно хмыкает.

— Пять тысяч? И зачем такие деньги?

— Мы с ребятами из класса собрались в кино. В пятницу, после уроков.

— Чтобы сходить в кино, пять тысяч не нужно. Более того, ты мог бы заранее озаботиться ценами на билет и выяснить, что один билет в кино стоит… дай-ка подумать… раз в двадцать дешевле той суммы, что ты назвал.

На самом деле папа прав. Просто… так случилось, что все в классе знают, кто отец Ника. И когда зашла речь о том, чтобы огромной компанией пойти в кино, все почему-то негласно посмотрели на Ника. В том, чтобы попросить денег, нет ничего плохого, ведь папа Ника получает столько, что пять тысяч для него — пшик. И Ник с этим, в принципе, совершенно согласен: как-то раз они пошли покупать маме подарок на день рождения, и папа взял колье за семизначную сумму, даже не поморщившись. Что ему эти пять тысяч?

— На неделю я даю тебе тысячу рублей, чтобы ты мог обедать в школе, как нормальный ребенок, а не заниматься побирушничеством. Двести рублей из этой суммы достать вполне легко, и если немного пересчитать расходы…

— Но я обещал, пап, — еще немного, и Ник расплачется. — Я всем ребятам…

— Вот, значит, как. Да, ты прав, обещал — нужно сделать. Но денег я тебе не дам. Если уж ты так хочешь достать пять тысяч на кино — заработай их, дружок, сам. Деньги с неба не падают.

— Но как же я их заработаю, — от удивления Ник никак не может захлопнуть рот. — Я еще даже начальную школу не окончил, пап!

— Работу я тебе найду.

И вот Ник уже стоит около одной из папиных забегаловок в костюме бургера. Костюм огромный, а Ник маленький, и костюм висит на нем, давя на голову.

— М-да, бургер из тебя хуевый, конечно, барчук, — хмыкает территориальный менеджер. Папа сказал делать все, что он ему скажет — и у него потом забрать деньги за отработанную смену. — Скорее не бургер, а сморщенный член. Но тебе, скорее всего, на один раз, так что потерпишь. Запоминай фразу «В мире каждая актриса посещает Бургерную У Бориса».

— В мире к-каждая… Бориса… ой, актриса…

С каждым словом, сказанным Ником, территориальный менеджер мрачнел все больше и больше. Менеджер перебирал кричалки, как колоду карт, тасуя и меняя слова, но стоило только Нику начать говорить — и слова булькали в горле. Он жевал окончания, проглатывал фразу полностью и запутывался на середине.

— Да, точно, на детях природа отдыхает, — вздохнул территориальный менеджер и закурил. — Давай так, барчук. Фраза из трех слов. Из двух и предлога. Если ты и ее не сможешь правильно произнести, то отправляешься домой, а я умываю руки.

Три часа. Пять часов. Слезы катятся по лицу, поджилки трясутся от усталости, спина не разгибается, а губы дрожат, но упорно повторяют одно и то же.

— Приходите в БэУБэ! Приходите в БэУБэ!

Если Ник придет домой в десять, то со всеми уроками ляжет только в двенадцать. Ни погулять, ни почитать. И так столько, сколько потребуется, пока заветные пять тысяч не будут лежать в кармане.

— Приходите в БэУБэ! Приходите…

Когда смена — первая в жизни смена — заканчивается, Ник не может стоять на ногах. Все гудит так, как будто он бежал километр на скорость десять, нет, двадцать раз подряд. Когда территориальный менеджер снимает с него костюм — а он такой тяжелый, что руки Ника просто не в состоянии поднять эту плюшевую тонну — Ник просто валится на землю и тяжело дышит.

— Для барчука на удивление неплохо, — добродушно хмыкает менеджер. — Свою тысячу ты заработал.

Ник теребит в руках драгоценную бумажку, ради которой он впахивал после школы семь часов. Семь часов бодрого крика, пересохшего горла и бьющих в висках молоточков — тук-тук-тук. До пятницы он точно успеет.

— Ладно, малец. У нас такое вообще-то не принято, не постоянный же сотрудник, но приглянулся ты мне. Хоть и рыло у тебя буржуйское. Вот, держи, — сует в руку зелененькую бумажную книжечку с белыми «БэУБэ». — Подойдешь к тете-кассиру, сунешь книжку сотрудника и закажешь, что хочешь. Заслужил.

— Приходите в БэУБэ, — Ник ойкает. Фраза настолько заела в мозгу, впечаталась намертво калёным железом, что возникает на языке сама. Поезд, несущийся на рельсах.

— Бывает, — территориальный менеджер цокает языком. — Ладно, иди давай, а то мы скоро закрываемся. Книжечку тете-кассиру отдашь.

В папиной бургерной — точнее, одном ее здании, потому что папины бургерные по всей стране, да и в ближайшем зарубежье понатыкано столько, что если открыть их на карте, то глаза разбегутся от бесконечных зелено-белых меток — сейчас не так уж и много народу. В конце концов, время позднее: пара человек в очереди да пяток развалились на зеленых креслах. Ник встает в очередь, вытягивается на цыпочках и смотрит меню.

Глаза разбегаются, а названий так много, что хочется практически все. Но это не его карточка, и Ник не знает, платит ли за это территориальный менеджер или нет. Наверное, быть территориальным менеджером куда проще, чем зазывалой, но Ник сегодня узнал, как же тяжело зарабатывать деньги.

«Бургер с сыром и ветчиной и бутылку воды, пожалуйста».

«Бургер с сыром и ветчиной и воду, пожалуйста».

Ник тщательно проговаривает про себя заказ, чтобы не ошибиться.

— Ну, здравствуй, барчук, — добродушно поглядывает на него тетя-кассир. — Смотри-ка, а не сбежал никуда, не прав был Борис Андреевич. Чего хочешь?

— Приходите в БэУБэ!

В зале повисает тишина. Тетя-кассир смотрит на Ника с выпученными от удивления глазами.

— С тобой все в порядке, парень?

— Приходите в БэУБэ, — всхлипывает Ник. — П… Приходите в БэУБэ.

На носу у Ника висит огромная сопля, и он начинает рыдать.

— Так, пацан, подожди здесь, я сейчас, — тетя-кассир закрывает кассу и летит в дверь для персонала.

— Приходите в БэУБэ, — он заливается слезами.

Вокруг Ника собирается толпа, кассиры, повара, уборщики, кто-то пытается вытереть ему сопли, кто-то сует таблетку успокоительного в рот, кто-то гладит по голове, и Ник хочет поблагодарить их всех, хочет извиниться за шум, но язык выдает одну и ту же проклятую фразу. Наверное, он разучился говорить. Как он теперь будет отвечать на уроках? Как он будет общаться с друзьями?

От мысли, что теперь всю жизнь он будет отвечать одной и той же фразой, Ник зарыдал еще громче. Он рыдал, не переставая, и, наверное, затопил бы слезами весь ресторан, если бы не отец.

— Да, Елена, это мой. Все верно. Огромное спасибо. Видимо, ребенок перенервничал, дайте ему бутылку воды за счет заведения, — как всегда, папа краток и серьезен, а его костюм идеально выглажен. — Думаю, на премию вы наработали. Пойдем, Николай, нам нужно выйти.

Папа берет Ника за руку, и Ник цепенеет от ужаса, проглатывая огромный комок соплей. Потому что папа никогда, никогда не ругает его. На людях, конечно же. Ведь папа не хочет скандалов.

За руку папа вытаскивает его на улицу, они идут — точнее, это папа тащит его за собой — на служебную площадку за бургерной, здесь только курилка и пара стульев. И начинается.

— Как тебе не стыдно, отвратительное ты создание! Сколько раз я тебе говорил, что нельзя, нельзя поступать эгоистично, нельзя устраивать истерики! Ты поставил под сомнение престиж моего — моего! — ресторана! Подверг опасности нашу семейную репутацию! И кто ты после этого, Николай? Кто, как не транжира и невоспитанный ребенок! Люмпен! Невоспитанная дрянь!

Папа никогда не поднимал на него руки и никогда не ругался уличной бранью, но он чеканит так пугающе отстраненно и скучающе, что организм Ника почему-то сам выдает новую порцию слез. Лучше бы он его ударил, думает Ник и пытается не всхлипывать. Лучше бы он кричал на него матом. Только не так отстраненно.

— Я могу объяснить, папа, — от страха наконец-то прорезаются голосовые связки. — Я… й-йа стоял, р-работал, а... а когда захотел попросить еды по книжке — мне дал… т-т-территориальный менеджер, то… я не смог ничего сказать, кроме этой ф-фразы…

— Вот как, — спокойно говорит папа и дает ему носовой платок. — Не знал, что мой сын — неженка. Всего четыре часа — и уже в слезы. А как, по-твоему, работают взрослые люди? Некоторые просиживают и десять, и двенадцать часов, и почему-то не распускают нюни. Я очень разочарован тобой, Николай. Очень разочарован. А сейчас мы едем домой.

* * *

— Ник, блин, классное кино! — Паша хлопает Ника по плечу. — Нам и на тако хватило, и билеты лучшие! Надо будет еще сходить! А давай на следующей неделе!

— Да пожалуйста, — Ник пожимает плечами. — Двести рублей у вас точно найдется. Мы же в частной школе учимся.

Паша разочарованно кривится и резко сбрасывает свою руку с плеча Ника. Наверное, сейчас назовет его жадиной.

Ник знает, что жадничать плохо, но ведь Паша ни разу в своей жизни не работал: Пашин папа, конечно, не настолько богат, как папа Ника, но Пашин папа может позволить себе приезжать за сыном на лиловом «Форде Мустанге» и отстегивать по пять тысяч на карманные каждую неделю. А для того, чтобы отвести своих друзей в кино, Ник работал целую неделю.

Поэтому Ник просто поддергивает рюкзак, чтобы он не болтался на плечах, и идет домой. Делать уроки.

* * *

— Буря мглою небо кроет. Буря мглоет… Буря мглою, — Ник старательно бубнит строчки стихотворения, которое ему задали выучить наизусть. Время поджимает, потому что рассказывать уже завтра, а сразу после школы у него смена.

— Николай, — отец качает головой. — Сколько раз я говорил тебе не разговаривать за завтраком? Сейчас я вел беседу с твоей матерью, а ты помешал мне и сбил с мысли.

— Извини, пап, — Ник краснеет и отводит взгляд.

Ковыряет ложкой в тарелке с кашей и продолжает учить стихотворение. Учебник лежит на коленях под скатертью, и если Ник все выучит, то точно получит хорошую оценку.

Он чуть не опоздал на смену, потому что автобус попал в пробку. Стихотворение он так и не выучил: проклятая буря влетала в одно ухо и вылетала из другого.

— У нас новая кричалка, — улыбается территориальный менеджер. — Наши пиарщики объявили день русской классической литературы. Вот, читай с листка.

Ник закатывает глаза: мало ему школьного стихотворения, так еще и следующее учить, на лист, небось: папа никогда не мелочился с выбором. Хватает листок и с удивлением читает знакомое «Буря мглою небо кроет».

— Масонов, к доске. Готов отвечать?

— Да, Лариса Андреевна, — Ник выходит с поднятой головой. После отработанной смены стихотворение плотно засело у него в голове: Ник оттарабанил бы его наизусть, даже если бы его подняли с кровати в четыре часа утра.

— …выпьем с горя, где же кружка, заходите в БэУБэ! Ой…

— Четыре. За старания.

Ник яростно пинает сухие листья и рвет листовку БэУБэ. Небось, отец опять начнет выговаривать ему за четверки. Видите ли, у него должны быть только отличные оценки.

— Какие оценки с такой-то работой! — кричит Ник на отца, сжимая кулаки. — Сам-то, небось, в мои годы так не пахал!

— В твои годы, — спокойно говорит отец, — в твои годы я работал на фабрике. И помогал отцу. И закончил школу с золотой медалью. Не позорь мое имя, Николай.

* * *

— Пап…

Ник давно уже не маленький мальчик и давно уже не угрюмый подросток. Нику выпускаться в следующем году. Уже растет щетина, и Ник хочет отрастить усы — как папа, — но пока выходят только усики девственника. Ник с боем отстоял модную прическу, и волосы элегантно спускаются до плеч. За Ником часто бегают девчонки, Ник играет на барабанной установке в группе, и это дает ему дополнительный заработок и море удовольствия. А еще у Ника начищенные до блеска оксфорды, зауженные штаны и дорогой свитер. Ник умеет курить папиросы, открывать пиво и материться так, чтобы уши вяли.

Но Ник все еще боится отца. Нестерпимо боится.

— Что-то хотел, Николай? — отец спокойно откладывает газету. Наверное, пройдет десять, двадцать лет, а папа не изменится, только прибавится седины да потолстеет стекло в очках.

— Д-да. Тебя в школу вызвали. Директор. За драку.

— Драку? Это интересно, — отец цокает языком. — И что же, позволь спросить, сподвигло тебя отторгнуть голос разума и решать свои проблемы кулаками, как самый последний плебей? Как холоп?

— Папа, — обида клокочет изнутри, и Ник начинает всхлипывать, как маленький. И злится на самого себя. — Они сами виноваты!

— Конечно, сами, — голос отца сочится ядом. — Сами подставились на твой кулак. Николай, ты учишься в престижной школе, и кидаться с кулаками на своих же друзей, как самое распоследнее гаражное…

— Паша увидел, как я работаю, — бурчит Ник. — Как листовки раздаю, в костюме бургера этого. И как я в школу пришел, начал надо мной издеваться, мол, что я работаю, что у меня денег нет, что мне одеваться не на что, что я нищий… Ну, я ему и врезал. Извини, пап. Готов понести… наказание.

Отец устало потирает переносицу. Очки смешно подскакивают на носу, и если бы Нику не было так страшно, он бы, наверное, даже улыбнулся.

— Сколько раз я говорил тебе — нельзя, нельзя решать проблемы применением физической силы. Хочешь подраться — запишись в секцию бокса. Там, где ты учишься, проблемы требуют исключительно словесного разрешения. И что делаешь ты? Ты позоришь меня, Николай. Ты позоришь весь наш род. Неужели ты хочешь, чтобы на тебя смотрели, как на самое последнее быдло?..

— Так на меня и смотрят в школе как на быдло, пап, — голос опять "дает петуха". — Я же работаю. Хожу, понимаешь ли, в плюшевом костюме, как самый настоящий люмпен. И это не я говорил. Это как раз-таки Паша сказал.

— Мне все равно, — прядь волос выбилась из идеальной отцовской прически. На лбу поблескивает капля пота. — Мне все равно, что говорит твой Павел. Работать — не стыдно. Работать — почетно. Почетно тратить на удовольствия деньги, заработанные своим трудом. Почетно в шестнадцать лет уметь зарабатывать себе на жизнь. Почетно знать цену деньгам. Знаешь, что на самом деле стыдно? Стыдно сидеть на родительской шее. А еще стыднее вести себя, как низы общества. У тебя на носу поступление в университет, и не дай бог, твой Паша подаст на тебя заявление. Знаешь, как косо на это смотрят?

— Я понимаю, отец. Прошу извинить. Впредь такого не повторится.

Ник опускает голову и выходит из отцовского кабинета. Когда он уже собирается закрыть за собой дверь, отец спокойно встает, легко касается его плеча и кладет в карман пятитысячную купюру.