Эскизы (гет)

Какая же она сегодня красивая!

Констанс в сотый раз, наверное, всмотрелась в своё отражение в зеркале. Да, это точно она, эта красавица с нежной фарфоровой кожей и кажущимися огромными прозрачными серыми глазами. Даже волосы её, тонкие и короткие, парикмахер сумел уложить как-то так, что они казались почти густыми. И цвет такой красивый вышел — медовый… Она — самая красивая невеста на свете! Или, по крайней мере, самая красивая девушка в этой церкви.

Но это не главное. Главное — что в её жизни наконец-то закончилась чёрная полоса и она выходит замуж за самого лучшего и надёжного человека на свете — за того, кто давно стал ей самой главной опорой.

Ричард. Констанс улыбнулась своему отражению. Её Рики. И пусть, пусть её отец даже не пришёл — потому что не для сына садовника он растил свою дочь! Констанс никогда не понимала, почему это так важно для него. Ведь это дикость: кому в двадцать первом веке интересно чьё-либо происхождение, если даже короли женятся на актрисах? Рик, конечно же, не Грейс Келли, но ведь и она — не королева. Какая замшелая чушь!

Впрочем, Констанс на отца не сердилась — она жалела его. Она и сама тяжело пережила недавнюю — трёх месяцев ещё не прошло — глупую смерть Джорджа. Её брат не был хорошим человеком и всегда задирал и обижал её — особенно с тех пор, как она перестала скрывать, что встречается с Риком. Но он всё равно не заслужил такой смерти, пускай она была и предсказуема. Она столько раз просила брата если не бросить пить, то хотя бы не садиться пьяным за руль! Но Джордж не видел проблемы и говорил, что для взрослого мужчины вечер в баре — не повод возвращаться домой пешком. Почему пешком, всегда спрашивала Констанс, если можно вызвать такси? Но он только смеялся и говорил, что она со своим садовником совсем омещанилась.

А потом Джордж разбился: не вписался в очередной поворот, возвращаясь из бара. Отец тогда поседел за одну ночь… он так любил сына. И они так дружили…

Констанс шмыгнула носом и запрокинула голову, чтобы не позволить так некстати наполнившим её глаза слезам пролиться и испортить макияж, на который ушло пол-утра. Джорджа уже не вернуть, и хотя она понимала, что он не порадовался бы её сегодняшней свадьбе, но кому будет лучше, если она расплачется? Что случилось — то минуло. Она будет помнить брата и будет по нему плакать, и скучать будет — но не сейчас. Не сегодня.

Подождав, пока слёзы высохнут, Констанс ещё раз внимательно осмотрела себя в зеркале и, представив, как через полчаса Ричард наденет на её палец кольцо, заулыбалась. Всё, всё — всё дурное осталось в прошлом. Тем более, что случаться уже и нечему: все потери её пришлись на детство и юность. Сперва в детстве в колодец упала её маленькая сестра… Матушка тоже рано ушла — говорили, что она случайно выпила двойную дозу снотворного, и её слабое сердце не выдержало, но никто у них в доме не верил в эту случайность. Со дня гибели младшей дочери она всё болела и потихоньку сдавала, всё плакала, плакала — и ушла, оставив старших детей с мужем, которому, конечно, нечего было сказать маленькой растерянной девочке. Нет, конечно же, он заботился о дочери, но Констанс всё равно была одинокой, и только с Рики, сыном садовника, могла иногда поплакать. Он был немного старше — примерно тех же лет, что и Джордж, но намного взрослее. А ещё он о ней заботился: помогал с уроками, например, или заходил проведать, когда Констанс болела. Им обоим нравились схожие фильмы и книги, и именно документальное кино и сблизило их: с кем ещё Констанс было его обсуждать? Девочки в её классе не смотрели такое, а брат… об этом смешно было даже думать.

Одна из подружек невесты приоткрыла дверь, и Констанс, в последний раз улыбнувшись своему отражению, с трепетом счастливого предвкушения отправилась навстречу своей новой жизни.

Нет, Констанс не ожидала сказки. Она просто хотела тихо жить в их маленьком домике, что они купили в рассрочку на очень дальней окраине Кардиффа в деревушке на побережье. Дом был крохотным, зато старым и очень живописным, с небольшим садиком, который Ричард превратил в настоящее произведение искусства: он был хотя и молодым, но уже довольно известным ландшафтным дизайнером, не имевшего отбоя от заказов. И Констанс, наконец, смогла с облегчением оставить вгонявшую её в тоску мысль о необходимости выходить на какую-нибудь работу. Учёба — она изучала документальное кино — ей нравилось, но найти работу по такой специальности оказалось ой как непросто, а мысль о скучной работе в каком-нибудь офисе нагоняла на Констанс тоску.

— Однажды найдётся что-нибудь, — утешал её Ричард. — И потом, есть масса интереснейших волонтёрских проектов. Ты не привыкла думать о деньгах, не стоит и начинать: я достаточно зарабатываю, а вот тратить я не умел никогда. Ты знаешь.

Констанс знала. Ричард жил просто — не скромно, нет, но просто, и действительно мало интересовался мелочами вроде того, что лежит у него в тарелке или на нём надето. А Констанс… она и вправду никогда не считала деньги: отец был щедр и охотно тратил на их семейное поместье то, что приносил его бизнес. А ещё были акции… или облигации, Констанс точно не знала. Но они всегда были если и не богаты, то весьма, весьма состоятельны.

Правда, с того момента, как Констанс сообщила отцу о свадьбе, он заявил, что едва она получит замужний статус, он больше не даст ей ни пенни. Если ей взбрело в голову жить с садовником — пускай и живёт как садовничиха, а не как богатая наследница.

Но ей нравилось жить «садовничихой». Нравилось вставать в десять, варить себе кофе и пить его у окна, глядя на прекрасный небольшой сад. Нравилось неспешно готовить обед, нравилось даже убирать их маленький дом, и когда она перебирала знакомые вещи, больше делая вид, чем на самом деле стирая с них пыль, Констанс охватывало тёплое ощущение умиротворения.

Как-то днём, смахивая лёгкий налёт пыли на полках в кабинете супруга, Констанс обратила внимание на красивую кожаную папку с тиснёной лилией на обложке и, не удержавшись от любопытства, открыла её. Внутри обнаружился старый-старый проект нового сада при их поместье. Тогда она не успела толком его рассмотреть: Ричард вернулся и, увидев, что она разглядывает, смутился и, кажется, даже расстроился и забрал бумаги у жены со словами, что это всё юношеская ерунда и глупости, за которые ему теперь стыдно, потому что это не работа, а позорище, но ему жаль всё это выбрасывать, потому что когда-то именно эта работа привела его к тому, кем он позже стал.

Тогда Констанс с ним спорить не стала, хотя и удивилась такой несвойственной мужу нервозности. Но любопытство точило её, однако с тех пор папка с тиснёной лилией на обложке ей в руки не попадала. Не то чтобы она специально искала ее, но ей так хотелось всё рассмотреть! Рики ведь был такой милый в те годы, не важно, что сын садовника… что, что он придумывал? Это ведь почти что как первая любовь…

Но папки не было, и Констанс уже почти что решила, что тогда слишком смутила мужа, и тот попросту выбросил свои старые рисунки, когда как-то ближе к Рождеству, проверяя карманы пиджака Ричарда перед тем, как сдать вещи в чистку, наткнулась на связку ключей, которую муж, похоже, забыл переложить и забрать с собой. Констанс только вздохнула: хорошо, что она решила именно сегодня отнести всё в химчистку, иначе, уйди она, например, прогуляться или в магазин, Ричард мог бы вернуться обедать к закрытой двери.

Констанс переложила ключи на столик у двери, чтобы не потерялись — они легли веером, и в глаза ей бросился небольшой ключ с круглой головкой. У неё не было такого… от чего он? Не от офиса: не похож. И точно не от их дома. Значит… Он от верхнего ящика стола в кабинете Ричарда! Вот и раскрылась загадка, и Констанс почти было вернулась к шкафу, чтобы продолжить разбор вещей, когда у неё в голове буквально вспыхнула мысль: а ведь папка со старым проектом может быть там!

Конечно же, это очень некрасиво — лезть в чужой стол. Но она просто посмотрит… она даже потом расскажет всё Ричарду и постарается убедить его, что стесняться тут нечего, совсем нечего! Напротив, это так мило…

Папка в самом деле оказалась там — лежала на стопке каких-то документов. Констанс взяла её, села тут же на пол, положила папку перед собой и открыла.

Эскизов оказалось на удивление много. Проект был и вправду сначала совсем незрелым, но чем дальше, тем профессиональнее и совершеннее он становился и тем меньше оставалось от привычных ей форм и деталей. Словно автор избавлялся от всего, что было дорого ей, меняя это на современные тренды — и Констанс было от этого и горько и почему-то тревожно, хотя она понимала…

Шагов Ричарда она не услышала и вздрогнула всем телом, когда он произнёс:

— Всё меняется… Ты же никогда не была любопытной — и вот.

— Прости, — Констанс залилась краской. — Я просто так хотела посмотреть… с тех самых пор. Увидела твои ключи — ты забыл их в кармане — и вот не удержалась… не сердись, — она встала и подошла, чтобы привычно обнять его за шею, но остановилась, не дойдя одного шага, наткнувшись на его взгляд.

Яростный и холодный одновременно.

— Ты хочешь знать? — спросил он, наклоняясь и поднимая с пола эскизы. — Я так и знал. Я же не дурак, я сразу понял, что ты… ну что ж. Взгляни. Взгляни на них — а я послушаю, что же ты теперь скажешь! — он лихорадочно пролистал листы и сунул один из них растерянной Констанс в руки. — Вот эти, первый неловкий мой альпинарий здесь, — он ткнул пальцем в рисунок, и Констанс попятилась в непонятном ей самой ужасе, но Ричард пошёл за ней, и когда она, неловко налетев на диван, шлёпнулась на него с размаху, завис над ней, не давая никуда сдвинуться. — Здесь, смотри — в северной части, недалеко от колодца, видишь? Ты же узнала колодец? Я этот альпинарий задумал, когда избавлялся от твоей капризной мелкой сестры — она же мне ни минуты покоя не могла дать! А у неё — няньки и гувернёры, а я должен был помогать отцу, но она, разумеется, этого не понимала!

— Ей было три, — онемевшими губами пролепетала Констанс.

— А мне — тринадцать! — отрезал Ричард. — Но никому не приходило в голову меня от неё избавить! И тогда я справился сам, — он облизнулся, будто слизывал с губ что-то вкусное. — Теперь посмотри сюда, — он вложил в руки словно окаменевшей Констанс второй лист. — Вот эту аллею я посвятил твоей матушке… к чёрту, к чёрту эти ваши аккуратные тисы, если можно добавить красок и форм! Она всегда смотрела на меня сверху вниз, я для неё даже когда ухаживал за ней оставался сыном прислуги — как она поджимала губы, когда я садился с ней за один стол!

— Неправда! — сама не зная как, выдохнула Констанс.

Нет, нет… нет, этого не может быть правдой, это не её Ричард, нет! Это сон, она спит — заснула в какой-нибудь неудобной позе, вот ей и снится кошмар… надо просто проснуться…

— Она поджимала, — мстительно повторил Ричард, чьё лицо сейчас искажала ненависть. — И брезгливо высылала меня из комнаты, едва моя работа была закончена. Но дальше… вот, — на колени Констанс лёг третий лист. — Эти ирисы совершенны — я специально подбирал сорт. Это твой брат-подонок… знаешь, знаешь, что он со мной сделал?!

— Боже милостивый, что, что ты говоришь… — Констанс с ужасом стиснула что-то… кажется, края эскизов, а Ричард, не слушая её, всё продолжал швырять ей в лицо эскизы и говорил что-то, говорил, говорил, но она больше не слушала и не слышала ничего, осознавая то, что уже было сказано. — Ты… — наконец, выговорила она. — Ты с самого нашего детства всё… всё это спланировал… и теперь… остался только отец…

— Который тоже пьёт с момента похорон сына, — с торжеством подхватил Ричард. — И вряд ли кто-нибудь удивится, я полагаю, когда он однажды повторит его судьбу. Дороги зимой скользкие…

— Я пойду в полицию! — выкрикнула Констанс, вскочив на ноги — и этим движеньем и криком словно сбрасывая с себя наваждение. — Я…

— Извини, дорогая, — Ричард выпустил эскизы из рук, и те разлетелись по всему полу, а он, шагнув к Констанс, вдруг зашёл ей за спину и обхватил за шею рукой так, что её подбородок оказался на сгибе его локтя. Констанс закашлялась и вцепилась в его руку своими — но что она могла сделать? Сейчас он задушит её и… — Я слишком давно уже всё распланировал, — продолжал Ричард, таща за собой слабо упирающуюся жену к ведущей в подвал лестнице. — В том числе и где в вашем… пока ещё вашем поместье разбить клумбы с лилиями… ты знаешь, что если они стоят в воде больше трёх дней, то начинают пахнуть покойником?

Стащив Констанс по лестнице, Ричард втолкнул её в подвал с такой силой, что она не удержалась на ногах и упала — и не поняла, откуда и как у него в руках взялась длинная цепь, заканчивающаяся защёлкнувшимся на её щиколотке широким кольцом.

— Ты с ума сошёл? — почти что с надеждой прошептала Констанс, когда Ричард, открыв один из шкафов с инструментами, достал оттуда надувной матрас и, приладив к нему ножной насос, начал качать воздух. — Я же… я не могу просто так пропасть?

— Почему? — искренне удивился Ричард. — Кто тебя станет искать? Отцу до тебя дела нет… кто? Подруги, которых нет? Тем более, сейчас почти Рождество — а потом… вряд ли твой отец переживёт его, — он покачал головой. — Ведь это семейный праздник. Так тяжело встречать его одному.

— Но ты же… ты же не можешь всю жизнь меня здесь держать! — Констанс даже замотала головой. — И опустить не можешь…

— Нет, конечно, — кивнул Ричард, заканчивая надувать матрас и придвигая его к жене. — Не сиди на полу — простынешь.

Констанс нервно хихикнула.

— Ты сумасшедший…

— Возможно. Но в данном случае актуальна твоя дееспособность — или её отсутствие, — он внимательно посмотрел на жену, спрятал насос и, оглядевшись, со вздохом начал отодвигать от Констанс какие-то ящики. Некоторое время в подвале висела тишина, прерываемая лишь шумом его работы, и от привычности и обыденности этой сцены — сколько раз Констанс видела нечто подобное? — она сорвалась, прокричав:

— Ну убей, убей меня! Ты ни за что не получишь и пенни из нашего состояния!

Ричард выпрямился и, усмехнувшись, пошёл к двери. И последнее, что он сказал прежде, чем выйти и её запереть, было:

— Без тебя? Никогда.