Роковой подарок (джен)

— А-а-а! Мама, что это?! — разорвал утреннюю тишину истошный вопль.

С громким топотом вниз по лестнице сбежал зареванный шестилетний мальчик и с разбегу уткнулся лбом в живот матери, выскочившей из гостиной на крик с зажатой в руке палочкой. Высокая, статная женщина сдавлено охнула: лоб у сыночка был твердым под стать характеру, таким хорошо прошибать стены. Диагностические чары сорвались с кончика палочки почти машинально, когда в доме двое непоседливых мальчишек, подобные привычки въедаются намертво: сначала проверить, потом спрашивать. Никаких свежих повреждений чары не обнаружили: вчерашний синяк и пара ссадин — результат очередной слишком бурной игры с Регулусом, заживут сами за пару дней, а пока послужат напоминанием, что даже младшенький может дать сдачи. Строгое лицо женщины на секунду осветила нежная улыбка, разительно преобразившая острые черты и разгладившая суровую складку между бровей. Мелькнула и исчезла, даже обожаемым сыновьям демонстрировать мягкость не полагалось: мать должна быть собрана, сдержана и беспристрастна. Иначе вырастут изнеженные, разбалованные нытики, слишком похожие на своего отца. Сын продолжал усиленно всхлипывать, размазывая по белоснежной домашней блузке слезы и сопли. В душе всколыхнулась тревога, может, что-то серьезное случилось, иначе к чему эти театральные вздохи?

— Сириус, успокойся. Посмотри на меня и внятно объясни, что произошло и почему ты переполошил весь дом с утра пораньше? — весь дом… Орион не высунется из своего кабинета, даже если разнести полкоридора Бомбардой, их высочество в очередной раз изволят страдать и упиваться огневиски. Регулус еще спит… Это они с Сириусом ранние пташки, вскакивают с рассветом, а младший сынишка любит поваляться подольше. В Хогвартсе ему будет не просто, но пока Вальбурга позволяла сыну эту маленькую слабость. Если бы и у Сириуса слабости были такими же безобидными!

— М-мама! Т-там!.. Там такое!

— Какое «такое»? И где «там»? Изволь выражаться яснее.

— Да на лестнице! Что это, откуда, зачем?!

— Столько новых вопросов, а ответа нет. Я не буду лезть тебе в голову, Сириус. Пойдем, покажешь мне свое «такое».

— Нет! — мальчик в ужасе вытаращил глаза и крепче вцепился в юбку матери. — Нет, я не пойду туда! Я… Я их боюсь!

— Мерлин, что за ребенок. Кого? Кого ты боишься, Сириус? Мы весь день будем тут стоять? Либо объясни мне внятно, либо покажи, но в любом случае, прекрати устраивать сцены. Это недостойно, в конце концов! Ты — будущий мужчина, наследник рода, и тебе не два года, чтобы реветь матери в подол. — Вальбурга выплевывала жестокие, резкие слова, отдирая от себя ручонки сына, а в сердце разливался неприятный холодок: на что же он наткнулся? Боггарт? Нет, не может быть, дом, конечно, велик, но в нем нет ни одного заброшенного или запущенного уголка. Мелкая пакость вроде докси не могла бы так напугать. Полтергейст? Откуда ему тут взяться? Неясная тревога рождала злость. — Немедленно прекрати истерику, отпусти меня и объяснись, или будешь наказан!

Сириус резко одернул руки и зло сощурился. Слезы моментально высохли, если бы не припухшие глаза и красный нос, они бы показались наведенным мороком.

— Хорошо, матушка, я покажу вам. Извольте проследовать за мной.

— Не смей мне дерзить, паршивец, — Вальбурга с трудом сдержала гнев, странным образом смешанный с гордостью: ей нравилось, когда сын становился похож на нее ядовитыми интонациями и умением оскорбить, не сказав ни единого бранного слова, но одновременно это безумно раздражало. Словно заглянула в маленькое кривое зеркало.

Сириус гордо шествовал по коридору, но Вальбурга видела, что он держит спину чересчур прямо, а шагает чересчур твердо. Значит, действительно боится… Она шла за сыном и терялась в догадках. Перед лестницей мальчик замедлил шаг и нервно обернулся, проверяя, следует ли за ним мать. Глупый, конечно, она последует за ним, чтобы он там ни навоображал себе. Они медленно поднялись на два пролета и остановились на огороженной балюстрадой площадке. Вальбурга смотрела только на сына и не пропустила, как он явственно содрогнулся, глядя куда-то на стену, хотя и попытался скрыть дрожь. Глубоко вдохнув, женщина медленно перевела взгляд на стену, ожидая увидеть как минимум смертофалда… И резко расхохоталась, выпуская воздух из легких, а с ним вместе накопившуюся тревогу и раздражение. Сириус обернулся, неверяще глядя на мать: как, как она может смеяться?! В глазах ребенка выражение недоверия сменялось злостью, а следом и ненавистью, но Вальбурга не могла остановиться, резко схлынувшее напряжение вылилось в натуральную истерику. Но как объяснить это сыну? Мать должна быть безупречна в его глазах. Она — Блэк, она не может истерить, как торговка из Лютного!

— Матушка, — в голосе Сириуса сквозила ярость, смешанная с остатками страха, — позволь узнать, что тебя рассмешило. И что ЭТО такое?

С трудом сдерживая новый приступ неконтролируемого смеха, Вальбурга выдохнула и предельно ровно сказала:

— Это, сын мой, подарок тётушки Кассиопеи. Она… собрала впечатляющих размеров коллекцию, начало которой положила бабушка Элладора, и теперь делится ею с родственниками.

— Коллекция… Делится… Мама, выброси это немедленно! Так нельзя, нельзя! — Сириус сорвался на крик, приводя мать в бешенство. Она ненавидела, когда кричат. Особенно, когда кричат на нее. Остатки самоконтроля покинули Вальбургу, сметая холодную маску и открывая взору злобную мегеру. Сколько раз Орион выводил ее из себя, тем самым подставляясь под поток яростного крика, скопом выслушивая все, что копилось и давило в сердце, отравляя разум!.. Но никогда еще она не срывалась на сыновей. Все бывает впервые, увы, не только хорошее. Вальбурга кричала и не могла остановиться. Поток брани оглушительным шквалом обрушился на и без того испуганного, обиженного ребенка…

Сириусу казалось, что привычный мир рушится у него на глазах. Накануне его в наказание за драку с Регулусом очень рано отправили спать, хотя родители принимали гостей, и лежа вечером в своей кровати, он с завистью ловил отзвуки разговоров и смеха, доносящиеся из гостиной внизу. Подлиза-Рег оставался с гостями гораздо дольше, и Сириус заснул, строя планы большой и страшной мести младшенькому. Утром он вскочил ни свет ни заря, хотя был совершенно уверен, что мама уже проснулась, и он найдет ее внизу. Бабка Кассиопея всегда привозила кучу подарков, но вручала их перед самым отбытием домой, а вчера Сириуса прогнали спать задолго до ухода гостей, и теперь его снедало любопытство. Быстро одевшись, он поскакал вниз по лестнице, но там… То, что он не упал со ступеней и не свернул себе шею, можно было приравнять к чуду: лестничный пролет, еще вчера пустой, украшали отрубленные сморщенные головы домовых эльфов. На мордочках застыло страдание: круглые, остекленевшие глаза были распахнуты, рты раскрывались в безмолвном крике. И ровно посередине висела голова Шримпи, забавной старенькой домовушки, которая еще месяц назад угощала его потрясающими шоколадными пирожными, когда они всей семьей ходили в гости к дедушке. От внезапно вспомнившегося вкуса пирожных Сириуса резко затошнило. Это, наверное, сон, просто кошмар… Мальчик закричал и побежал вниз, к маме, как в раннем детстве, когда в ее объятиях можно было спрятаться от всего мира. И сейчас до его слуха, словно сквозь вату, доносились отдельные слова: «…неблагодарный щенок… подарок… отец в восторге… позор семьи… такое наказание… нужно было… Регулус… ты… тебя видеть… наказан… традиции…». Может, маму подменили? Есть ведь всякие чары и зелья! Нет, нельзя так точно изобразить. А может, это все еще кошмарный сон, и нужно поскорее проснуться? Сириус незаметно ущипнул себя за ногу. Боль была самая настоящая, значит, не сон. Значит, это действительно его мама: встрепанная, красная, с перекошенным лицом, стоит и орет, брызгая слюной и закатывая глаза. Ее не пугают отрубленные головы, ей не жалко Шримпи, не жалко других домовичков. А Кричер? Он тоже «пополнит коллекцию»? Папа был в восторге, так, кажется, орала мама. И Регулус, нюня Регулус, не примчался к нему в комнату в слезах, искать поддержки у старшего, значит, принял это чудовищное украшение, как нечто нормальное. Если это — нормально, то…

— Я тебя ненавижу.

— Что-о-о?!

— Я тебя ненавижу. И отца. И Рега. Вас всех.

— Ах ты дрянь, да как ты смеешь говорить такое! Да кому?! Мне! Мне, собственной матери! Твоя семья…

— Хватит! Хватит, хватит, хватит! Мне такая семья не нужна! Не хочу тебя видеть! Никого из вас! — Сириус развернулся и с грохотом убежал наверх, в свою комнату, где, как ему казалось, еще можно было спрятаться от всех. От пустых глаз мертвых голов. От отвратительной и внезапной истерики матери. От семейных традиций и правил. От всего.

— Сириус… — Вальбурга покачнулась и схватилась за перила балюстрады, почувствовав приступ внезапной слабости в ногах. — Вернись… — шепот перешел в крик. — Вернись! Вернись, дерзкий мальчишка! Немедленно иди сюда! — Но в глубине души она знала, что сын не подойдет. Он был слишком похож на нее саму: упрямый, вспыльчивый, резкий и непримиримый. Он не простит, как не простила бы она сама. Характер не позволит сделать шаг к примирению ни ей, ни ему, но так глупо, из-за такого пустяка терять сына, его привязанность, а может, и любовь... Мерлин, за что? Это же всего лишь домовики…