Волшебство в Канзасе (джен)

Верить в волшебство в Канзасе было не сложно — ветер, гулявший в высокой кукурузе, загадочно шелестел, словно там болтали, спрятавшись между стеблей, крохотные гномы; радуги казались мостами между землей и яркими небесами; в туманах, наползавших по вечерам на поля, метались смутные тени; и что уж говорить об ураганах, будто насланных злыми ведьмами. Только вот никто в волшебство здесь не верил. Некогда было, успевай вовремя поворачиваться, чтобы прокормить семью. Детей еще, бывало, тешили сказками про великанов и колдунов, но и те быстро выбрасывали из головы все эти глупости, потому что недосуг мечтать о всяком, когда в убогом домике пыльно, в умывальнике кончилась вода, а на штанах появилась новая дырка.

Вот и Элли не верила ни во что волшебное. В лечебнице в Канзас-Сити, куда ее отвезли вскоре после возвращения домой, серьезные врачи, сокрушенно качая головами, спокойно и обстоятельно объяснили, что ее путешествие в Изумрудный город — всего лишь попытка заменить пугающие воспоминания, что колдуний не бывает, как и живых соломенных пугал, говорящих собак и львов, людоедов… Точнее, людоеды бывают, но ничего волшебного в них нет. Бежали дни, доктора сменялись — молодые и старые, в очках или строгих галстуках, но все в один голос твердили, что волшебство — выдумка, и прописывали новые и новые лекарства, от которых Элли сама себе казалась выдумкой.

Прошло немало месяцев, прежде чем Элли полностью разделила их мнение. «Волшебная страна? Глупости какие, скажете тоже! Я просто сильно ударилась головой, когда наш фургон упал на землю», — говорила она врачам, с лукавой улыбкой спрашивавших о ее приключениях. А родители, словно оправдываясь, добавляли шепотом, что они заявили в полицию и пытаются найти того, кого Элли называла Гудвином — она видела его в цирке, что приезжал на ярмарку в соседний городок, и его еще можно было выследить. Мама в этот момент всегда начинала украдкой плакать, а папа хмурил кустистые брови и сжимал свою шляпу так сильно, что ее ветхие поля грозили вот-вот раскрошиться.

И вот однажды путешествие в Изумрудный город стало казаться Элли смутным сном, детали поблекли, и она уже не смогла бы описать ничего из того, что когда-то якобы видела. Родители сразу после выписки отправили девочку к бабушке, в солнечную Флориду, мол, школа там поближе, да и бабушке будет в компании веселей. На деле же у них не хватало времени, чтобы присматривать за Элли — нужно было работать вдвое больше, ведь счетов за лечение дочери накопилось столько, что впору взвыть.

Спустя несколько лет Элли вернулась домой, в маленький домик, заменивший унесенный ураганом фургон, уже другим человеком. Забылась не только волшебная страна, но даже лечебница и скучный вид из окна, который она под действием лекарств тупо рассматривала часами. Давно устали обсуждать ее и фермеры с семьями, живущие окрест. Элли была серьезной и доброй девушкой тринадцати лет, у которой имелось множество забот по дому, а еще работа, приносившая в семью небольшой доход, — Элли по мелочи шила, чинила белье и мастерила кукол. Все в ее жизни было обычным и нормальным, кроме Тотошки, ее пса.

— Тотошка, как ты возмужал! — всплеснула руками Элли, увидев его впервые после долгой разлуки. — Держи, хороший мой, я привезла тебе сахарную косточку!

Она поманила пса, помахала перед его мордочкой угощением, посвистела, но он сидел, глядя из-под черной челки будто с укоризной, и не спешил брать подарок. Он вел себя как-то слишком разумно. Нет, Тотошка всегда был смышленым псом, но теперь Элли постоянно преследовало ощущение, что он вот-вот заговорит. А псы говорить не умели, это Элли знала точно.

По вечерам Тотошка, свободно гулявший сам по себе без цепи и поводка, пропадал и появлялся только поутру, когда и папа, и мама уже уходили в поле, а Элли садилась у окна с шитьем. Изо дня в день он приносил в зубах слегка помятые красные маки. Где он их брал — Элли ума не могла приложить. В округе не нашлось бы ни одного бесхозного клочка земли, где росло бы что-то кроме кукурузы, хлопка и пшеницы, и все же цветы не были миражем: на их листьях сидели мелкие жучки, от лепестков еле заметно тянуло сладковатым ароматом, маки будили в душе смутную тревогу.

— Не хватало только букашек в доме, — говорила Элли и выносила их во двор, а Тотошка провожал ее взглядом, который можно было бы назвать укоризненным, но разве псы умеют испытывать такие сложные чувства?

Спустя пару недель постоянных отлучек Тотошка изрядно похудел, его шерстка свалялась, но он исправно продолжал приносить своей хозяйке цветы.

— Куда это он бегает? — спросила как-то вечером мама. — Говорят, в округе появилась стая бродячих псов, стоило бы держать его на привязи, ради его же пользы.

Элли кивнула, и уже на следующий день раздобыла длинную крепкую цепь. Тотошка покорно дал надеть на себя ошейник, спокойно пошел к конуре, наскоро сколоченной отцом, но отчего-то Элли казалось, что он обижен.

В июле в подполе завелись мыши — они обгрызли веник и испугали до полусмерти мать. Элли с отцом быстро наладили мышеловки, подняли повыше мешки и припасы.

— А ты, Тото, гляди в оба. Увидишь мышь — хватай, — наказал песику отец.

Тотошка чихнул и наклонил кудрявую голову, словно досадуя на то, что странные хозяева предлагают ему выполнять кошачью работу. Но все же он послушно спускался с Элли в подвал и обнюхивал углы, пока она меняла обглоданные приманки.

Спустя пару дней из подвала донеслось задорное тявканье. Элли быстро сбежала по ступенькам и увидела Тотошку, который, весело взвизгивая, прыгал вокруг сжавшейся в комочек на полу мыши и припадал перед ней на передние лапы. «Как будто кланяется, — подумала Элли, вытаскивая из угла швабру, — словно это не мышь, а особа королевских кровей».

— Отойди, малыш! — Она размахнулась как следует и прихлопнула мышку. Раздался неприятный хруст, Тотошка залился лаем. — Не волнуйся, она уже никуда не убежит, — успокоила его Элли, подцепляя трупик совком для мусора. — А ты молодец, настоящий охотник. Вечером получишь угощение.

Тотошка только заворчал и поплелся вверх по лестнице, опустив хвост так низко, что почти доставал им до ступеней. «Чудная все-таки у меня собака», — покачала головой Элли. К вечеру она и думать забыла о том, что случилось в подвале.

А к концу лета отец достроил небольшой сарай в отдалении от дома. Туда тут же перекочевали инструменты, ящики и мешки, бочка для дождевой воды, требовавшая ремонта, и еще какой-то старый хлам, который выбросить было жалко, но и пристроить никуда не выходило. Элли вызвалась немного украсить сарайчик, вооружилась кисточкой и ведерком с краской оттенка молодой травы и, когда все разошлись, принялась за дело. Она повязала волосы платком, споро зашкурила доски и принялась доска за доской красить сарай. Тотошка крутился рядом, позвякивая цепью, но не мешал, и Элли не обращала на него особого внимания. Когда она отложила кисточку, чтобы отереть со лба пот, Тото ткнулся головой ей в ноги. Она наконец посмотрела на пса и охнула. Тотошка сидел, радостно скалясь и свесив язык, а на его мордочке красовались зеленые пятна — точь-в-точь очки.

— Как ты умудрился, глупыш? — Элли всплеснула руками и помчалась в дом за ножницами.

Выпачканная шерсть была острижена под корень, а сам виновник переполоха заполз под крыльцо, где и пролежал, отказываясь от еды, с неделю. Элли переживала за Тотошку и частенько заглядывала к нему, предлагая лакомства или подзывая ласковым свистом. Тото только отворачивался и вздыхал тяжко, совсем как человек.

— Загрустил наш Тото, — говорила мама, глядя, как Элли на четвереньках ползает у крыльца. — Устал от цепи, наверное. Оставь его, дочка. Выйдет, как только захочет.

Когда Тотошка сменил гнев на милость, в Канзасе резко испортилась погода. Или, может быть, из-за погоды он и передумал лежать под крыльцом? На горизонте ходили тяжелые тучи, ветер усилился и норовил сорвать с веревок белье, стукнуть створку окна о стену, чтобы лопнуло стекло, или поднять на дороге плотную завесу пыли. Отец смотрел вдаль, прижимая к затылку шляпу, качал головой:

— Бьюсь об заклад, без урагана не обойдется. Хорошо, что теперь мы живем в крепком доме, но ты, Элли, все равно не зевай. Чуть что — беги в подвал.

Элли кивала, Тотошка жался к ее ногам и возбужденно тявкал, словно понимал, о чем толкуют люди.

Непогода разыгралась к обеду. Элли только и успела, что закрыть ставнями окна да унести со двора корзину с отцовскими инструментами, а ветер уже тащил по двору все, что осталось забытым. Она выскочила из дома в последний раз, чтобы увести в подвал Тотошку. Пес лаял и подпрыгивал на месте, но стоило Элли отсоединить от его ошейника цепь, бросился не к дому, а к сарайчику. Он приглашающе махал хвостом, хотя ветер был уже слишком сильным и ему приходилось пригибать к земле голову, чтобы удержаться на ногах.

— Тотошка, ко мне, глупый пес! — крикнула Элли, но вой ветра и звук хлопающего о ее ноги подола платья перекрывал голос. — Ко мне!

Тотошка тявкнул и скрылся в темноте среди лопат и кольев. Элли в панике оглянулась — веревки, на которых обычно сушилось белье, оборвало, скрипнул и медленно пополз по крыше сарая лист жести.

— Тотошка! — еще раз позвала она, делая нерешительный шаг прочь от дома.

Если пес и отозвался, то ветер все равно унес звук прочь от Элли, зато принес огромную доску — она пронеслась в паре дюймов от головы девушки. Пора было на что-то решаться, и Элли бросилась в дом, пронеслась по ступенькам в подвал, уселась в углу, закрыв голову руками, и зарыдала — она только что предала друга, но кто в здравом уме на ее месте поступил бы иначе? А Элли уже давно, благодаря врачам из лечебницы в Канзас-Сити, оставалась в своем уме.

Когда ураган стих, на дворе не было ничего: ни столбов с бельевыми веревками, ни кадки с цветами, ни собачьей будки с мисками у входа, ни сарайчика, выкрашенного недавно в радостный зеленый цвет. Ничто вообще больше не говорило о том, что когда-то возле домика Элли бегал небольшой веселый черный пес.

Слезы почему-то больше не текли, как будто в подвале, под завывания ветра, Элли истратила все доступные ей запасы. Она только слонялась по двору, обняв себя за плечи, да стучала зубами — согреться никак не получалось.

— Я понимаю, Элли, тебе тяжело. Но Тотошка теперь в лучшем мире, — говорила мама, гладя дочь по волосам.

Отец, хмурясь, вторил:

— Там полно косточек с целыми кусками мяса и куча других псов, с которыми можно вволю порезвиться.

Элли только кивала — слов, как и слез, не находилось. Она проворочалась без сна до середины ночи, а когда наконец провалилась в дрему, ей приснился Тотошка. Он бежал по зеленому лугу, перед ним огромными прыжками несся лев. Тотошка смеялся и звал Элли, и голос — человеческий — был так знаком! Он отзывался болью в ее сердце, словно между ребер воткнули длинную тонкую иглу, и казалось, что на нее навел морок злой волшебник — Тото был рядом, только руку протяни, но пальцы не слушались, а ноги не желали сделать шага.

Элли проснулась со слезами на глазах. За окном снова бесновался ветер, будто ему было мало того, что он унес из жизни Элли друга, и он искал, чем бы еще поживиться в напрочь лишенном волшебства Канзасе.