Начало начал (джен)

Всё началось с ритма.

Глухого, неровного стука — тревожного, почти надрывного дробного сердцебиения внутри золотого яйца, от которого скорлупа чем дальше, тем больше трескалась и осыпалась, пока не осыпалась вовсе, оставив одну лишь женщину — обнажённую, беременную, прекрасную.

Укрытая длинными чёрными волосами, Адити, ничего не боящаяся и ничего пока не ведающая, смеялась навстречу новому миру, переступая по золотым чешуйкам. Внутри неё по-прежнему бился тот же ритм, и она слушала, прикрыв глаза, пытаясь понять его, ощутить его всем своим существом, стать его частью.

В волосах у неё распускались цветы; на запястьях, на лодыжках возникали, сталкиваясь и звеня друг об друга, браслеты — но всё это было недостаточно. Она вся дрожала, запрокидывая голову, беззвучно крича, моля неизвестно кого неизвестно о чём — и замерла, раскинув широко руки и разведя ноги.

Бесконечные, бескрайние воды вырвались из её лона, заплясали вокруг зелёные, с белыми барашками пены волны. Адити взмахнула рукой — и всё, что не было водой, стало небом, по которому золотым яблоком покатилось солнце и серебряным — луна, и мелким горохом рассыпались звёзды.

Волны шумели, ласкаясь об её ноги, и мелким хрустальным перезвоном отвечали им небеса, но и этого было недостаточно. Ритм всё ещё ворочался внутри Адити, ворчал, тревожил.

В коротком приступе боли сухим горохом рассыпала свою нехитрую музычку дамару. Синеволосый красавец с барабанчиком в руках подмигнул матери и закружил вокруг неё, смеясь. Смеху его отвечали раскаты далёкого грома, и наконец-то Адити начала понимать, что за ритм живёт у неё в душе, прячется у неё во чреве.

Больше она не сомневалась.

Она давала жизнь музыке, она воплощала частицы ритма, чтобы родился совершенный танец.

Мурлыканье виины и нежные стоны флейты, дребезжание тамбурина и тяжёлые вздохи большого барабана... наконец из её лона вырвались языки огня и она поняла: сейчас.

Сейчас придёт танец.

И он пришёл.

От края до края небо прорезала белоснежная вспышка, и музыка взвилась вслед за её захлебнувшимся криком — а потом, после невыносимого мгновения тишины, небо и волны стали едины, сшитые серебром дождя, и больше ничего не тяготило Адити.

Лишённая всех забот, с мокрыми волосами, она танцевала под первым в мире дождём со своим ясноглазым сыном, глядя, как из моря поднимаются прекрасные девы со стрекозиными крыльями, а с небес спускаются птицеликие юноши-музыканты.

Когда дождь закончился, Сарасвати сказала:

— Но нельзя же танцевать и радоваться вечно?

— Почему? — спросил простодушный Агни. — Мне понравилось.

— Потому что надо заниматься чем-то полезным, — рассудительно ответил синекудрый Брихаспати.

— А мама легла отдохнуть, — вздохнул новорожденный Индра, которого уже окружили апсары. — Нам надо придумать какое-нибудь полезное развлечение. Сарасвати, ты же умная!

Та согласилась, что она умная.

Она вообще — Мудрость.

Помедлила, захлопала в ладоши и притащила блюдо с молоком.

— Давайте побросаем туда всякого и посмотрим, что получится? — предложила она.

* * *

Через полчаса маленький муравей взобрался на дохлого червяка и сказал другому муравью, кое-как цеплявшемуся за стебель лотоса:

— Я первый появился здесь! И это значит, ты должен поклониться мне!

— Нет, я! — возразил второй мураш...