Так иди, дитя людей (джен)

Ты отдал её нам.

Годы прошли, а за ними другие годы, но это ты должен помнить. По собственной доброй воле ты передал свое дитя нашему попечению, расцеловав ее розовые щечки и проливая слезы, одновременно умоляя нас о ней позаботиться. Мы поклялись самим своим существом, что она не пострадает от нашей сестры, покуда будет под нашей защитой, и не солгали. Мы не способны лгать. Ты отказался от нее, и без принуждения, говоря самому себе, что у тебя не было иного выбора — и поверил в это сам.

Но не мы.

(Не я!)

(Не я)

(Не я)

(Не я)

(Не я!)

Церемония была прелестной. Как могло быть иначе? Ты настоял на том, чтобы крестины провели в великом чертоге, а не в соборе. Ты вознамерился разослать приглашения по всему свету, вместо того, чтобы исполнить обряды втайне, с немногими доверенными людьми. Как, должно быть, уязвлен был ты — позже, — когда архиепископ и карга, что сходила тебе за няньку, напомнили тебе, что собор мог бы лучше защитить от проклятия феи, и что ты отказался лишь потому, что собор был старым, сырым и мрачным. Какова цена за толику великолепия!

Но, тем не менее, что за прелестная была церемония.

Знамена сияли в лучах солнца, и все твои лорды, леди и лизоблюды, как на подбор, светились притворной радостью. Даже твоя дочь вела себя наилучшим образом, и в то время, как ты прижимал ее к себе, любезно принимая поздравления и дары от послов и сановников, а также других королев и королей, твое сердце наливалось гордостью, и ты был доволен.

И как раз перед тем, как настало время окунуть дитя в святую воду, явились мы: покровительницы твоего царственного рода. Вы позабыли о нас, воистину, отвернувшись от старых обычаев, но ты — ты помнил достаточно, благодаря своей суеверности и своему страху, и выставил для нас приношения, так что мы тоже были довольны.

В обмен мы принесли дитяти свои собственные дары:

(Красу лица и фигуры, дабы услаждать очи, что видят ее).

(Сладость голоса, дабы умягчать уши, что слышат ее).

(Благоуханную свежесть, дабы ускорить кровь тех, кто приблизится к ней).

(Вкус клубничных ягод, дабы дарить радость губам, что целуют ее).

(И кожу мягкую и нежную, точно шелк!)

Затем наша сестра вошла в чертог, великолепная в своей ярости, и как ты содрогнулся при виде ее!.. И воистину, ее облик был способен внушить страх — сорокопуты гнездились у нее на плечах, и темная магия капала с ее волос, точно масло. Над самыми высокими и широкоплечими из твоих стражей она возвышалась на голову, и ты не мог остановить ее, сколь сильно бы этого ни желал.

У тебя не нашлось для нее ни серебряного блюда, ни хрустального кубка, ни даже одеяния из золотой парчи, дабы выторговать у нее милосердие. Ты думал, будто она — вкушавшая пищу за нашим столом, облачавшая себя в крылья мотыльков и паучий шелк, — должна была бы заметить разницу. Так что, когда она открыла рот и возложила проклятие смерти на твою принцессу, ты думал, что причиной тому была твоя беспечность.

О, Величество, дражайшее Величество, прочь слезы! Ты и твои поступки столь же мало могли повлиять на это, как жизнь всякого смертного — на остальной мир вокруг. То были мы, против кого она выступила; это наши пожелания намеревалась она извратить, и потому мы направили все свои силы к тому, чтобы исправить содеянное ею.

Будь уверен, твое Величество: ее постигла подходящая кара за это оскорбление. От наших пиров она отослана прочь, от наших лугов она отлучена.

(От наших танцев под полной луной).

(От наших силков, манящих легковерное дурачье).

(От наших интриг в мире смертных).

(От нашего пива, которое варим мы под холмами).

(От наших трапез с нежной плотью в зубах!)

Теперь она вмешивается только в жизнь простых смертных: мастерица зачарованных туфель. Несколько королев, которых ей удалось вознести высоко среди людей, вскоре впали в немилость. Но она пытается вновь и вновь, неразумная, выискивая отчаявшихся служанок, где бы ни блуждала, и всякий раз веря, что на сей-то раз она сотворит королеву, достаточно покладистую, чтобы выторговать прощение при нашем дворе.

Такая настойчивая, наша сестра; и этой самой настойчивости ты страшился, когда, вопреки нашим обещаниям, что напророченное нашей сестрой не сбудется, тебе недостало веры. Тебе мнилось, будто наша сестра уничтожит твое дитя прежде ее шестнадцатого дня рождения, так что ты умолил нас забрать ее с собой — и мы повиновались.

Теперь же, когда мы возвратили ее в твои объятия после стольких лет, теперь, когда мы послали к тебе прекрасного принца, дабы развеять последние остатки чародейства нашей сестры, к чему столь много вопросов? Не было ли гораздо проще, твое Величество, если бы ты закрыл глаза на то, что видишь перед собой? Если бы не обратил внимания, что, когда замок очнулся ото сна, твою упрямую старую няньку нашли в башенной комнате, с веретеном у груди? Если бы оказался глух к тому, что, будучи допрошена, она впала в безумие и закричала, что ей ничего не удалось — увидев, как твоя дочь переплела свои пальцы с пальцами принца?

Любезное Величество! Будь снисходителен к себе — и забудь.

(Забудь ее голубые глаза, сияющие ныне древесно-зеленым).

(Забудь ее голос, каркающий и хриплый при крике).

(Забудь, как она отшатывается от смрада железа, когда у тебя идет кровь).

(Забудь, что ее язык тоскует по вкусу наших пиров).

(Забудь, что шипы вырастают там, где она ступает).

Упрямство, свойственное смертным умам, крепко в тебе засело. Ну что же.

Подумать только: если бы наша безрассудная сестра добилась своего, потакая собственной злобе, все годы, истраченные, дабы сотворить и вылепить идеальную королеву, прошли бы даром. Но, с другой стороны: прежде мы лишь надеялись повстречаться с твоей дочерью, когда она будет одна, и приобщить ее к нашим планам, так что наша сестра — даже мятежная — послужила нашей же цели. Из страха перед нею ты передал нам свою дочь на блюдечке — и дал нам годы, не дни, чтобы преобразить ее в то, чем она должна была стать.

Держит ли твоя дочь серебряный клинок у твоего горла, требуя твою корону, милый мой? Зовет ли она себя Шиповничком, не Авророй? Разве ты не узнаёшь свое отражение в ее глазах?

О, Величество. Бедное Величество.

Твои подданные вполголоса говорят о подменышах, о детях, которые родные им, но не совсем, и пускают в ход все амулеты и молитвы, какие могут, дабы избежать подобной судьбы. Но ты, твое Величество… Ты отдал ее нам.

Помни об этом.

Как будем помнить и мы.