Искушение (гет)

Биллу глубоко наплевать на маленький человеческий мешок с костями, пахнущий ирисками и резиновым клеем, перед ним открыты горизонты человеческой психики, такой хрупкой, что хочется её сломать, такой гибкой, что это удаётся не так часто, как хотелось бы.

Мейбл глубоко наплевать на треугольного вонючку, что портит жизнь её брату, перед ней лежит еще непознанный мир, полный чудес и секретов, столь удивительный, что ярче любых фантазий, столь потаённый, что открыть его она не успеет и за две своих жизни, не то что за одну.

И если бы незримый наблюдатель обратился к ним и сказал, что однажды изменится всё, они оба легкомысленно посмеялись бы над этим:

 — Да ерунда! — синхронно бы воскликнули они, Мейбл, обнажая сверкающие пластинки брекетов на зубах; Билл, всем своим единственным глазом демонстрируя внутреннюю ухмылку.

Мейбл бы забыла об этом через минуту. Билл не забыл бы об этом никогда.

Они встречаются снова и снова, но знает об этом лишь один из них. Мейбл лежит на кровати и задумчиво жует розовую детскую жвачку с банановым вкусом, болтая ногами в воздухе, а тонкие грани треугольника, чуть отблёскивающие золотом, сокрыты тенью в углу. Билл наблюдает, наблюдает беспрестанно, чистому сознанию, лишённому сна и пищи, нет нужды прерывать своё наблюдение, да и возможности, по сути, тоже нет: Билл всегда и везде, прорезает тонкие пласты пространства и времени через квантовую неопределённость, и в триллионах собственных вариаций наблюдает за всем и за всеми.

Билл здесь из-за Сосенки, из-за Стэнли и, конечно, из-за своего старого друга Стэнфорда, и ничто, кроме разлома, его не интересует. Шифр ищет его, жаждет его, тянется к нему всеми гранями и всеми конечностями. Потому что разлом является его сказочной лунной дорожкой к захвату этой маленькой, но столь привлекательной вселенной, наполненной ощущениями, быстротечным увядающим блеском и возможностями для самой крутой вечеринки в его столь долгой и недолгой одновременно жизни.

Но разлом прячет где-то старик Форд, прячет драгоценность в тёмном мрачном подвале, где у Билла нет глаз, нет доступа, никак не дотянуться — всё закрыто, завешано, забыто старым товарищем, постыдная тайна старика спрятана за серыми полотнами. И он, от скуки или от любопытства, пугает старших близнецов в кошмарах, гоняется за Сосенкой по дому и, наконец, появляется перед лицом играющей с Пухлей человеческой девочки.

Просто чтобы убить время, — бессмысленно, ведь там где он есть, время мертво, и бесноватый демон хихикает сам над собой, что случается с ним нечасто.

Мейбл почти не пугается, Билл лишь уверяется лишний раз в её непроходимой тупости, а она прижимает к себе свинку покрепче и спрашивает сердито:

 — Что тебе нужно?

Билл лишь разводит руками, плавно кружась вокруг.

 — Решил проведать маленькую крошку Пайнс, — говорит он и щурит глаз в незримой улыбке, — всё меняется, дитя, всё меняется.

Он приходит снова. Посмотреть как она склеивает два неровных листа бумаги с изображением человеческой женщины. Кукла — понимает Билл.

Он согласен, куклы — это довольно забавно. Когда они живые.

 — Если вместо «с» всегда говорить «ш», — задумчиво говорит она, потому что краем глаза заметила зависшую над ней треугольную фигуру, — будет весело. Например… Шпашибо, Билл Шифр, — шепелявит она, — ты мой шамый лучший друг.

 — Глупости, — морщит он бровь и заливается весёлым острым хохотом, — вот если тебе в голове все буквы сдвинуть, вот ТОГДА будет весело.

 — Мвм иж ожпб фреёв срлохф? — спрашивает она, и с испугом зажимает себе рот, смешно выпучивая глаза, а потустороннее чудовище покатывается от смеха, пока Мейбл колотит его своими маленькими жалкими кулачками и требует вернуть всё обратно.

Он приходит снова. Ни разу не забывает про раскол, но зачем-то вновь навещает девочку с тянущим откуда-то изнутри любопытством.

Билл не замечает, что каштановые волны её мягких волос слишком притягивают взгляд. Мейбл не замечает, как её странный собеседник иногда подвисает в задумчивости, как в тонком зрачке жуткого ока мелькает не сформулированный, но уже почти существующий вопрос.

Мейбл хочет играть.

Билл хочет развлекаться.

Их желания практически не различимы.

Он почти не сопротивляется, когда она ловит его в измерении снов, — в своём сне, куда Шифр в последнее время зачастил, зачастил излишне и совершенно безо всякого смысла, — и надевает на него ярко-жёлтый свитер с бабочкой. Он совсем не сопротивляется, когда она обнимает его, от чего всё его тело пронизывает новым и странным тёплым чувством.

 — Что-что? — говорит Мейбл, хитро прищуриваясь. — Ты сказал, что всегда будешь дружить со мной? Может, это было принятие желаемого за действительное, но мне правда так послышалось.

Билл думает, что не только он умеет читать мысли, он воодушевлён и на подъеме, несмотря на то, что за последние много недель не слышал ни одного возгласа страдания от человеческого существа, несмотря на то, что разлом на расстоянии вытянутой руки, но так недоступен.

Мейбл думает, что хочет ирисок и править миром.

Когда Шифр попадает в заготовленную Фордом ловушку, Мейбл хватает строгих людей в чёрных костюмах за рукава, а по её пухлым розовым щекам текут слёзы отчаяния. И Билл забывается, глядя на её слёзы, на то, как люди удерживают её под локти, обмениваясь между собой недоумёнными взглядами, а Билл безмолвствует и бездействует, не сводя единственного глаза с текущей по коже девочки влаги, пока его спешно помещают в испещрённую каббалистической символикой капсулу, прошитую нитью из гривы единорога. Только там Шифр, наконец, встряхивается от чарующего наваждения и ехидно ухмыляется глазом, оценивая облепившую тонкие серые стенки магию.

 — Мне нужно с тобой серьёзно поговорить, Мейбл, — последнее, что он слышит перед принудительной депортацией, это тихий и напряжённый голос Сосенки. — Тебе многое придётся мне объяснить.

Слёзы девочки вызвали в нём хищную, болезненную радость, и демон понимает, что всё это в порядке, как и должно быть: смертные страдают, он радуется. Билл ещё не понимает степень собственного заблуждения, и когда он возвращается обратно, — так мало и так много времени, десять человеческих дней, — он совершает ошибочное действие, неизбежно следующее за ошибочным выводом.

Он дразнит свою Падающую Звёздочку. Всего лишь дразнит, ничего более, но он хочет снова увидеть прозрачные хрустальные капельки, собирающиеся на её ресницах, и дрожащие, будто от холода или страха. Словно живые.

Она обижается, впервые за всё время их мимолётного общения, впервые за всё время их мимолётного общения она плачет из-за него и заворачивается в мягкую сиреневую ткань свитера, пахнущую теплом её собственного тела.

Впервые за всё своё существование Шифр корит себя за глупость. Потому что ничем иным он не может объяснить себе свою собственную реакцию. Потому что её слёзы в этот раз не вызывают радости.

Он ловит красивого, очень красивого по человеческим меркам подростка, придирчиво облетает его, изучает и обдумывает. На это уходит несколько дней, но Билл, поглощённый новой идеей, не замечает этого, так же, как не заметил и того, как попал в паточный силок общения с человеческой девочкой, наивной маленькой мухой опустившись на гиблую сладость раффлезии. Шифр находит в окружающем слишком много поэтического, и он уже почти близок к пониманию собственного возникшего на почве карамельного запаха, тонких каштановых нитей и маленьких аккуратных пальцев осложнения, психической нестабильности, контрастирующей с его совершенно ненормальной нормой столь дико и ярко, что только опьянение розовым, блестящим и полным фигурок динозавриков безумием не позволило ему почувствовать сразу.

Как и полагается маленькой наивной мухе.

Он овладевает выбранным телом, придирчиво изучает стройные конечности, с трудом удерживаясь на тонких ногах — ходить так тяжело и непривычно, что в первую минуту он падает и наталкивается на предметы.

Он изучает сенсорные развлечения и хихикает над смертными телами, выдавая себя в резковатых нотах голоса и широко раскрытых глазах. Билл восхищённо думает о том, что мир открыт ему, когда рассматривает свою яркую, розовую ладошку. Мейбл думает, что Билл куда-то снова пропал, когда грустно закидывает в рот очередную карамельку.

Он приходит к ней в выбранном телесном костюме, изобретательно выискав способ попасть на вечеринку, что по его мнению, одно название, а вовсе никакая не вечеринка, и бесповоротно ныряет в своё кислотное цветомузыкальное помрачение, даже не задумываясь, когда она нежно целует его в уголок рта.

* * *

Билл по-прежнему хочет захватить мир и закатить грандиозную тусу.

Мейбл по-прежнему хочет однажды стать мэром и легализовать всё.

Билл думает, глядя на её улыбающееся, округлое лицо, что не прочь подарить ей город. Один из. Может, Нью-Йорк или Багдад, на её выбор.

Мейбл думает, глядя в божественное золотое сияние, что не прочь отдать ему разлом. Диппер переживёт, ведь это ради любви.

И когда он предлагает ей своё невинное подношение, она широко распахивает глаза и спрашивает:

 — Я смогу сделать всё, что захочу?

 — Пф, само собой. Даже больше, намного больше, дитя.