Сентябрь (гет)

Ты изменилась, всё изменилось,

Ты была прекраснее, утонченнее.

Время словно не отразилось на твоих волосах,

И ты даже любила меня.

Сентябрь стёр меня, сжёг дотла. Жизнь проделывала это со мной снова и снова, а ты улыбалась. В моей памяти ты всё ещё улыбалась, твои глаза смотрели с такой любовью. Пусть бы посмотрели ещё раз — с надеждой. Без укора.

В висках бился пульс, он всё отрицал. Ты есть, и ты жива, я знаю. Может быть, ты прячешься где-то? Чтобы насолить мне и отцу, ты вернулась в наш домик на берегу Венецианской лагуны и дуешься, что я снова предпочёл тебя семье, но на самом деле только ты была моей семьёй, моей мечтой, моим детством.

— Тепели! Ты такой мерзкий бываешь иногда. — Знаешь, ты так смешно морщила носик в свои девять лет.

— Конечно-конечно, я не мог допустить, чтобы родители знали, что я к тебе пришёл.

— Почему? — удивилась ты.

— Ну…

По-детски переминаясь с ноги на ногу, я не смог ничего ответить.

— Ой, да скажи уже честно! Мы не такие богатенькие, как вы. — Ты нервно убрала с лица тёмный кудрявый локон.

— Даже если это волнует мою маму, то…

Ты снова импульсивно перебила меня:

— Вот так и знала, что госпоже Гюляй я чем-то не угодила.

Ты больше не злилась, но обиженно надула губы, а в глазах блеснули росинки слёз.

— А тебе не всё равно? Будет так, как хочу я. А я хочу с тобой дружить, понятно? — Мой тон был очень серьёзным, особенно для ребёнка, который был всего на год старше.

— Тогда докажи!

— Как?

— Догони меня! — Ты со звонким смехом миновала беседку своего дома и проворно исчезла меж призрачно-золотых деревьев, как исчезаешь и сейчас, забрав с собой мою душу.

А потом настал сентябрь,

Я остался без тебя, я почернел,

Я выгорел, я пропал.

А потом настал сентябрь,

Я задавал вопросы, я устал,

Я был стариком, и я был ребенком.

Ирем, цветут ли там твои любимые жёлтые розы? А фикусы? Там есть фикусы? Надеюсь, ты не тоскуешь там без своего Бенджамина? Очень забавно, что ты называла его по имени, хотя креативностью ты не отличилась, позаимствовав это наименование у подвида.

Не волнуйся, здесь я ухаживаю за ним. Он стоит в моём кабинете, освещённый солнцем, у того самого окна, с которого ты так мечтала снять жалюзи:

— Ой, какое всё тёмное. Как ты можешь здесь работать?

В тот день ты невесомыми шагами ступала по паркету в моём кабинете, и в этот момент, клянусь, я понимал, что люблю тебя всё больше.

— Разве я смогу сосредоточиться, если здесь будет что-то яркое?

— Ну, вообще-то, я пришла заменить тебе солнце. — Ты поцеловала меня в отчаянном порыве показать, что мы всё ещё те же, что и четырнадцать лет назад. Глупые, отчаянные и искренние дети, ставшие чужаками внутри своих семей.

Для Гюляй и Ильхана Тепели я был цепным псом, прекрасной визитной карточкой, которая всегда стоит на страже имиджа, а ты была лишь защитницей интересов своего отца.

— Ладно, на такое я могу согласиться. Останься ещё ненадолго. Не хочу отпускать тебя от себя.

— Так не отпускай.

Ты прижалась ко мне так сильно, что я, казалось, слышал биение твоего сердца.

Вот бы услышать его ещё раз.

Но я не смогу, чёрт! Почему в моей власти осталось всё что угодно, кроме тебя?!

Удушливая волна паники охватила меня. Я чувствовал себя так, словно сижу не в этой машине, не в этом мире, а на дне колодца, и никто больше не протянет руку помощи.

Я вспомнил момент, когда ты согласилась стать моей женой. Как я был счастлив, осознавая, что теперь всегда смогу держать твою верную руку в своей ладони! Счастье казалось таким бесконечным, ведь теперь не нужно было гадать, почему родные не любят меня. Рядом была ты. Каждое мгновение рядом была ты.

Но у всего есть конец. Ну конечно, разве я заслуживаю счастья?!

Сквозь пелену вины, страха и одиночества я начал смеяться. Громко, неистово, как никогда раньше. Смеялся от гнева на этот мир. На твоём месте должен быть я. Три пули в твоём сердце должны были стать моими.

Я нажал на тормоз, потому что весь мой мир остановился вместе с твоим последним вздохом. Выйдя из машины, я отчаянно пытался надышаться тем, что осталось после себя. Но не получалось. Ты оставила лишь просьбу: «Возвращайся скорее, иначе я не смогу уехать, не смогу оставить тебя». И ты не смогла.

Что двигало тобой? Ты вновь подумала, что я и мой лучший друг попали в перестрелку, или предположила измену? Что заставило тебя вернуться? Не сесть в тот самолёт? Мысли ускоряли бег, путая всё в голове, жалили как внезапно напавшая на свою жертву змея. Я снова жадно глотнул воздух ртом. К сожалению, я всё ещё дышу.

В ушах шумит. И это не похоже на шум океана — скорее на ненавязчивую и глупую попытку мозга сказать мне, что пора отдохнуть, но, если я прекращу свой бег, виновники не будут наказаны. Справедливость восторжествует, я верю, я знаю это вопреки головной боли, бессоннице и очаровывающей дымке, родившейся из лжи. Сладкой, горькой или кислой — уже не имеет значения. Значение имеет только боль. Ею я замотивирован. И ею движим.

«Эй, братец, сядь в машину! Из-за тебя пробка образовалась, слышишь? Тебе нехорошо?».

Я на автопилоте махнул рукой, показывая, что всё в порядке. Снова обман, в который однажды придётся поверить.

Я изменился, всё изменилось,

Все было реальным, было ясным.

Время словно не отразилось на твоих волосах,

И ты даже любила меня.

Снова не могу уснуть. Жалюзи я убрал по твоей просьбе, дорогая Ирем. И теперь мой кабинет больше не хранит в себе чёрные цвета. Их впитало моё сердце. Каан что-то говорит, я не расслышал.

— Мы с мамой будем ждать тебя утром, хорошо? — он дважды похлопал меня по плечу, желая удачи.

Я привычно подмигнул другу, улыбнуться не получилось.

— Ты попробуй поспать, хорошо? С делом Чагатая завтра вместе всё решим.

— Ладно, не переживай.

Но Каан ещё долго смотрел на меня, стоя возле двери.

Дело Чагатая Эркмена стало для меня делом чести. Упорно изучая его детали и пытаясь вспомнить значение Терзи в своей жизни, я вновь вспомнил о тебе, Ирем. До появления того анонима, жёлтого пиджака и убийства весь мой мир заключался в мечтах о том, что мы состаримся вместе, а сейчас это может стать только моим сном. Но сон не приходит.

Приходят только воспоминания…

— А что ты думаешь о детях?

— О нас что ли?

Ещё три года назад я умел смеяться.

— Нет же, дурак! Я о наших потенциальных детях говорю.

— Какое расчётливое слово «потенциальных»!

— Нет, ну вы только посмотрите, он всё ещё смеётся, а!

— Наверное, я хотел бы девочку, чтобы была умная как ты и красивая как я.

— Отлично. Да ты просто король самомнения!

— Ещё бы! А нос-то посмотри какой прекрасный! С горбинкой.

— Изумительный нос. И я не шучу.

Ты прикоснулась своим носом к моему, и в твоих объятиях я снова почувствовал себя дома. Ирем, пошли мне знак, что всё будет хорошо.

Верни мне мой дом.

И тут раздался звонок телефона, который вернул меня к реальности лучше, чем глоток холодной живительной воды.

— Слушаю, госпожа Хюмейра. Что-то случилось?

— Нет, мальчик мой, просто хотела сказать спасибо за помощь.

— Да что вы, даже думать об этом не смейте. Любой бы на моём месте помог.

— А я смогу помочь?

— Если всё ещё ждёте завтра моего возвращения.

— Конечно, мы с Кааном ждём. Ты нам очень нужен.

«Неужели для них я не цепной пёс, и они видят за этой стеной и бессменным защитником человека?».

Спасибо, дорогая Ирем. Теперь я знаю, что есть люди, которые меня ждут, есть дружеское плечо, на которое я мог бы опереться. Ты и дружить меня научила, и любить, а теперь указываешь путь даже с небес. Своими хрупкими крыльями ты исцелишь моё сердце. Я знаю.

А потом настал сентябрь,

Я остался без тебя, я почернел,

Я выгорел, я пропал.

А потом настал сентябрь,

Я задавал вопросы, я устал,

Я был стариком, и я был ребенком.