Рагнарёк (джен)

— Песнь веду о прошлом.

Помнить конунг будет

Сказ, пропетый скальдом:

Сказ о Белом Солнце.

Пламя дома птичьего -

Пива волков цвета

Ныне, но…

Песня резко обрывается. Только скальд расходится, как в «кузницу песен» прилетает тяжёлая деревянная (предусмотрительно опорожнённая) кружка. Люди вертят головами, отслеживая то место, откуда она вылетела, и вскоре останавливают глаза на кряжистом черноволосом мужчине. Лицо его хмуро, изветрено, морщины на нём лежат так, будто человек этот никогда в жизни не улыбался.

Тишина становится абсолютной, когда медленно, с подобающей ситуации важностью, встаёт конунг. Его красивое лицо и до того уже много месяцев было скованно печалью и напряжением, и теперь он смотрит на мужчину уже даже не с гневом, а с усталостью. В просторном деревянном чертоге, где ещё недавно эхом разносились звон струн и голос скальда, не остаётся других звуков кроме гневного сопения нарушителя спокойствия, гудения большого огня и лютого воя вьюги снаружи.

Говорят, что время лечит, и это правда. Уже давно они перестали спрашивать себя, правильно ли поступили. Когда меряешь жизнь тысячелетиями, такие сомнения проходят словно сами-собой. Тем более, что связь с остальными Сферами была потеряна ещё несколько тысяч лет назад. Тем более, что сейчас это всё уже не важно…

Словно два утёса, они стоят друг против друга, по пояс в море вертящихся голов и заинтригованных глаз. Черноволосый понимает, что поступил опрометчиво, и что теперь ему остаётся только сохранять достоинство.

— Говоришь ты годно, голос твой так сладок, — начинает он после небольшой паузы. — Славься! Ибо славно...

Он делает паузу: в отличии от скальда он вынужден импровизировать. Пауза, однако, только добавляет ему выразительности:

— Сладкой ложью травишь! — разгорячённый, он пытается продолжить вису, но гневно взмахивает рукой и переходит к прозе:

— Послушай, господин, ну кого ты позвал, а?! Все же знают, что не было никогда такого, чтобы солнце было белым! Он сейчас ещё скажет, что небо де было, хех, голубым!

— Из песни слова не выкинешь, — обиженно вставляет скальд, потирая лоб.

— Говно твоя песня.

Изначально это казалось отличной идеей: построить вокруг звезды гигантскую сферу, чтобы ни один джоуль энергии не пропал зря.

А время шло.

Потом они научились управлять процессами термоядерного синтеза, объединять звёзды и даже создавать новые, чтобы получать для себя только стандартные легко контролируемые жёлтые карлики, светящие ровно так ярко, как это было нужно, и как можно дольше.

А время шло.

Со временем вся Вселенная была подчинена человечеству. Всё звёзды были стандартизированы, каталогизированы, усреднены и рассованы по сферам Дайсона, как псы — по будкам.

А время шло.

Звёзды горели и догорали. Подчиняясь непреложному закону неубывания энтропии, Сферы всё отдалялись друг от друга. Люди освоили квантовые телекоммуникации, но всё накладнее было поддерживать материальное сообщение между сферами. Люди освоили квантовую телепортацию, но со временем всё накладнее становилась и она.

А время шло.

Одна за другой Сферы переставали выходить на связь. И однажды они поняли, что остались одни. Бессмертные полубоги, способные зажигать и гасить звёзды, оказались заперты в Сфере, внутренняя поверхность которой была раем, способным предоставить все мыслимые и немыслимые удовольствия, а внешняя — касалась чистого первородного Ничего. Белое солнце горело исправно, но они знали, что это не навсегда. Так много для их далёких предков, и так мало для них самих.

А время шло. Во все века не было у человечества врага более грозного, чем Время.

Изначально это казалось отличной идеей: заставить большую часть жителей Сферы забыть миллиарды лет эволюции человечества и вернуться к тому, с чего они начинали. Таким образом та пара миллионов лет, которая им оставалось, для большинства человечества растягивалась. То, что для них было всего двумя миллионами лет, для остальных растягивалось в такую бездну времени, что и не исчислить.

— Дельвиг, — наконец заговаривает конунг, — мы должны помнить, что было раньше. Для того, чтобы быть готовыми к тому, что будет после. И мы, и я сам, и ты в том числе — мы все знаем, что происходит: становится холоднее. Да, холодно тут было всегда. Но я лично провёл исследование всех доступных мне легенд и сказаний, всех дошедших до нас документов и свидетельств. И каждый, кто исследует их так же, как я, убедится в том, что раньше было теплее.

— Я знаю эту песню, там в конце поётся о том, что, когда боги умрут и солнце погаснет, придёт некий герой, которой зажжёт новое. И ты, господин, веришь во всё это?

Так их, помнящих историю человечества и обладающих прежним могуществом, осталось всего двое. Их отчаянная экономия позволила им выиграть чуть больше времени, и всё это время они употребили на проработку последней возможности человечества: побега в другую Вселенную.

— И более того: я ищу такого. А что ты предлагаешь? Просто замёрзнуть насмерть?

Черноволосому Дельвигу нечего на это ответить.

— Извинись перед скальдом, сядь на место и не порть нам встречу. Или же убирайся отсюда.

Не желая тратить энергию попусту, он сидит над простой тетрадью, сплошь исписанной уравнениями. К его услугам мощнейшие суперкомпьютеры из когда-либо созданных и знания всего человечества. Если и может родиться способ побега в другую Вселенную, то только на кончике пера. Но у него ничего не выходит. Тысячи и тысячи лет ничего не выходит. Она подходит и молча обнимает его за плечи.

— Ева, мы это уже проходили.

Она издаёт непонятный звук, и ему требуется несколько секунд, чтобы понять, что это был всхлип. Он никогда не видел Еву плачущей. Он вообще никогда и никого не видел плачущим.

— Адам, хватит.

— Я пытаюсь решить уравнение. Это, блин, важно!

Ева нагибается, чтобы обнять его крепче.

— Нет. Мы — вот, что важно. Теперь только мы и важны.