Доски (джен)

Навигатор в телефоне указывал, что от железнодорожной станции «Надежда» нужно пройти два с половиной километра пешком через лес, чтобы потом наконец попасть в Робкое. Сам заказ я получил от самой станции — только тут МТС позволял поймать хоть одну палочку связи. Должно быть, в самой деревне Робкое связи этой не было вовсе.

Проводив взглядом поезд, уползающий вдаль, я осмотрелся по сторонам. На каменном перроне кроме меня никто не вышел. С платформы уходило в разные стороны две дороги. Одна вела в сторону полей мимо сгоревших развалин станционного, видимо, дома, другая — в лес. Мне нужно было именно туда.

«Дом сто четырнадцать, дом сто четырнадцать...» — твердил я про себя, сжимая лямки сумки за спиной.

Тропинка была вполне себе протоптанная, видимо, ходили здесь часто. В лесу воздух был чист и свеж, птиц слышно не было, только где-то вверху шелестел ветер. Стояла невероятная тишина, какой в городе было не сыскать даже в самый тихий ночной час.

Десять минут ходьбы под музыку прошли без особых приключений. Потом связь окончательно пропала, и даже рекламные сообщения между треками перестали досаждать, так что я убрал наушники в карман, позволив лесной музыке окутать меня.

Вру, конечно. Не слышал я никакой музыки. Лесу было решительно всё равно, кто через него идёт. Время от времени я рассуждал: а вдруг заказ сделал маньяк, и сейчас я, покорная глупая жертва, несу ему одну несчастную бутылку «Клинского» да остывший бургер?

«Сто десять, блин, рублей, — думал я. — Сто десять рублей... За такую глухомань... Зачем вообще попёрся?»

Наверное, жалость взыграла. Когда проверил по карте, подумалось, что где-то вдали от цивилизации какая-то несчастная старушка решилась сделать заказ на последние гроши в надежде, что его хоть кто-нибудь примет... От города-то два часа езды. Вот я и сглупил. Мог бы три или четыре заказа за это время взять, так нет, пожалел старушку из своих фантазий...

Ну а когда сел в поезд — было уже поздно передумывать.

В глубине леса рассчитывать не то, что на навигатор, на телефон было уже бессмысленно. Поэтому я просто брёл наугад по тропинке, которая, к счастью моему, нигде не разветвлялась и не стремилась усложнить мне путь лишними поворотами. Только один раз пришлось наугад выбрать, вправо или влево свернуть, но я, припомнив примерный маршрут, решил, что левая дорога уведёт меня вообще чёрт пойми куда. Поэтому пошёл по правой.

...Лес и не думал кончаться, но вскоре «порадовал» меня тем, что дорога постепенно превратилась в грязное месиво. Утопнув в грязи чуть ли не по щиколотку, я еле переставлял ноги, надеясь, что это вообще не болото какое-нибудь. Иначе мне грозила безвременная гибель за крайне дешёвый заказ. Но вдалеке уже виднелся какой-то участок, поэтому мне пришлось шагать по грязище.

Очень скоро я вышел к широкой плотной доске, проложенной по вязкому бездорожью. Взглядом я проследил, что одна доска ведёт к другой, та — ещё к одной... Доски и были дорогой, и вели мимо леса, мимо убогих хижин и сараев, мимо покосившихся заборов с проржавевшими банками. Выйдя по этим доскам к первому дому, я всё ещё не видел ни одного человека, не слышал ни звука. Дом этот был из серых брёвен, между которыми то и дело торчало что-то мохнатое — как будто сам дом поседел от старости. В окнах видно ничего не было, а деревянная дверь на старых петлях покосилась, иногда поскрипывая от слабого ветра.

Заброшенный что ли?

Я даже не знал, та ли это была деревня: нигде не было никаких указателей, табличек или вывесок. Интересно, знали ли вообще здешние жители её название?

Очень скоро я понял, что вряд ли знали. Кроме первого встреченного мной жилища, тут было всего пять или шесть домов, стоящих поодаль. Издалека было непонятно, обитаемы ли они. Но зрелище было настолько угнетающим, что мне стало не по себе. Где-то высоко вверху кружила неразличимая птица. Пахло древесиной, навозом и сырой землёй.

Двигаясь по доскам дальше, я прошёл мимо второго дома. В его окне за стеклом была синяя квадратная табличка: 112.

— Ага, значит, правильно... — прошептал я просто чтобы услышать собственный голос. В горле немного пересохло. Скоро должен быть дом 114.

Отдам по-быстрому заказ да свалю отсюда... Так я себя успокаивал.

Я осторожно ступал по доскам, балансируя с сумкой, но один раз они всё же подвели меня. Там, где одна накладывалась на другую, я поставил ногу — и концы обеих досок сломались, поддались под подошвой. Я ступил в вязкую чёрную грязь, инстинктивно дёрнул ногу, но оставил ботинок в плену. Ругаясь, поставил носок ноги на целую доску, рукой вытащил утерянную обувь, как смог, отряхнул и снова напялил на ногу. С тяжким выдохом выпрямился.

— Ладно...

После такого, думал я, стирать уже бесполезно. Такую грязь едва ли чем-то отмоешь. Но откуда её здесь столько? Сколько ни вглядывался, я не видел между участками ни единого метра сухого грунта. Да даже сами участки утопали в грязи, и доски были проложены к домам и покосившимся деревенским туалетам.

Дом, который по всем признакам должен был быть местом моего назначения, выглядел чуть лучше остальных. Но и он утопал в грязи, и всё те же доски лежали на тропинках между грядками, на которых ничего, кроме сорняков, не росло. Между двумя кусками забора из ржавой проволочной решётки висела белая верёвка. Должно быть, в качестве калитки. Хотя от кого здесь вообще нужна была калитка?

— Есть кто? — спросил я негромко и не очень уверенно.

Раздались громкие шлепки, и на крыльце дома показался тощий дед в белой майке и сапогах до колен. Неизвестно, какого цвета были эти сапоги раньше: грязь покрыла их плотным слоем, сделав рельеф похожим на какие-то окаменелости.

— Вы по заказу? — спросил дед.

Я кивнул.

Привычно шагая по доскам, дед проковылял ко мне и снял верёвочку со столба забора, отводя в сторону.

— Заходи, — пригласил он.

— Нет, я...

— Заходи, грю, — настоял дед. — Успеешь, следшый поезд через час.

«Сука».

Тяжело вздохнув, я принял приглашение и вошёл на его участок. Крохотный и, кажется, почти бесплодный. Заросший сорняками, крапивой, а с дальней от меня стороны вообще притесняемый лесом, который будто бы намеревался взять своё.

— Пошли в дом, отдохнёшь, — сказал дед, каким-то образом по тем самым доскам обогнав меня и первым оказавшись на крыльце. — Снимай сумку-то свою, замаялся поди.

Это была правда, замаялся. Но вместе с тем неуютно мне было от места этого, утопающего в страшной грязи, глотающей всё и вся, от заброшенного, старого и безлюдного... Однако дед, как ни странно, у меня вообще никаких опасений не вызывал. Был он самым обычным дедом, нисколько не злым и не вредным. С отсутствующими зубами, загорелой до коричневого кожей, с морщинами на лице и белоснежной растительностью даже из ушей. Если попробуете представить себе деда — почти наверняка представите его, вот настолько он был архитипичый.

— Ты здесь разуйся токмо, в горнице, — сказал он, когда я оказался в первом помещении и снял с плеч сумку. — Я щас чай поставлю...

Посреди жилой комнаты, куда я прошёл в одних носках, стояла огромная белая печь. Рядом с ней — заправленная зелёным пледом кровать, стол с кипой газет, рядом какое-то ведро. Когда я входил, дед ставил на печку чайник. Внутри неё уже поплясывали языки пламени.

— Ты пожжи, ща вскипыт, — сказал он. — Да ты сними куртку-то свою, шо ты, тут же тепло.

Я снял и повесил зелёную куртку на гвоздь, торчащий из стены. В комнате и правда было тепло. Даже ковёр на полу дед постелил.

— Меня, значица, Михал Владимирч звать, — дед протянул мне сухую руку, улыбаясь глазами. — А тебя?

— М-миша.

— О как! Тоже Миша! — улыбнулся он счастливо. — Бывает же.

— Я вам... принёс...

— Шо? А, это... Ну поставь там, на столе.

Вытащив из сумки бутылку пива и свёрток, я заметил у подоконника большой сенсорный телефон. Наверное, именно с него дед и сделал заказ, подумалось мне. Я снова сел.

— Скоко, гриш, с меня?

— С-сто десять рублей...

— Сто десять, сто десять... Ща дадим.

Порывшись в закромах карманов, дед выудил на свет две мятые купюры: в сто и десять рублей. Я не стал говорить ему, что фирма моя постепенно отказывается от бумажных десяток, и принимает только монетные, и ничего не сказал, молча приняв деньги.

— Жарко, сегодня, а? — сказал дед, взглянув в окно. — А ить обещали облачность. Дождь. Поди ночью опять ливанёт.

Он говорил так, будто жара была главной из здешних проблем, не дававших ему жить. Я даже не знал, что у него спросить, поэтому ляпнул:

— А тут кроме вас живёт кто-нибудь?

Дед посмотрел на меня, потом — куда-то будто бы сквозь северную стену дома. Кивнул в том направлении.

— Витька Ерохин. Паскуда. Пьёт, дурак, вчера чуть дом не спалил. Ладно хоть дождь пошёл. Потушили кое-как, блн... — дед недовольно поцокал языком.

— А я чуть ботинок не утопил, — неуклюже пошутил я. Дед обратил на меня свой взор.

— Хде, в грязи-то? — он ухмыльнулся. — В грязи-то да. У нас тут и грязевые ванны принимать можно, а? Ни в какую Турсию переть не надо.

Вряд ли он понимал, чем отличается целебная грязь в Турции от грязи здесь. Ведь грязь в любом случае была грязью. Тут я снова не стал его просвещать попусту. Разве он когда-нибудь увидит Турцию?

— У вас всегда так? Ну, грязно? — спросил я, просто чтобы поддержать разговор.

— Всегда, сынок. Раньше, когда тут ещё люди жили, нормально было. А потом власти округ забросили. Сюда терь и не ездиет никто особо, — он говорил, опираясь копчиком на столик и скрестив на груди тощие руки. — Грязь-то разгребать некому. Вот нас и затопило... Эт чаго, сегодня ещё сухо. А в дождь, у-у-у! Нос из дома сунешь — сразу утонешь. А после дождя вонизма-а-а! — и дед состроил болезненное выражение лица, сморщившись.

— И как же вы тут живёте? — спросил я.

— Да как... Потихоньку, помаленьку. Чё-то на грядках понарастёт, чё-то сам в город съезжу куплю на свои копейкы. Хотя... в этом-то году урожая-то не шибко. А вот в прошлом малины было у-у-у... Полведра насобирал!

— А зимой как?

— А зимой полегше, тут хотя бы грязи нет. Всё снегом засыпает. Вот весной — да-а-а, весной тут ужас, чё творится. Утонуть можно в грязи-то в этой!

— А почему не переедете? — спросил я.

Дед пожал плечами.

— А куда мне переезжати-то? Тут мой дом. Родина.

— Родина она везде родина, — сказал я, как мне казалось, рассудительно. — Но вы ж тут не выживете. Тут же совсем ничего нет. Ни еды, ни связи. И заняться нечем...

— Это у вас там, в Москве, заняться нечем! — впервые за встречу на лице деда появилось сварливое недовольство. — А у меня вон огород тута. Капуста, кабачки растут. Ничё, сынок. Проживу уж до осени как-нибудь.

— А там?

Дед снова дёрнул плечами, поднялся и подошёл к чайнику, проверив пальцами, греется ли он.

— А чё там да там... Там видно будет, — сказал он, и договорил, пробурчав под нос: — Может, и помру.

2020