Бойся... (джен)

Наш язык мёртв. Наши слова ничего не значат. Наши мысли жужжат в головах, будто мухи под стеклянными колпаками, но бессильны вырваться наружу. А если и вырываются, то покалеченными и изменёнными. Бессильными оболочками, лишёнными смысла, — словами.

Для заклинаний мы воруем звуки чужих языков и жесты чужих танцев. Мы гордимся тем, какие мы «цивилизованные», но разве это не высшее варварство: пировать на обломках разрушенных наречий и вытаскивать из кладовых кусочки повкуснее?

Мы называем себя колдунами, но мы просто повторяем слова мёртвых. В нас нет ни веры, ни страсти, чтобы дать нашим мыслям волю творить волшебство без этих костылей — палочек, заклинаний, артефактов. Только дети иногда заново находят этот источник силы — чтобы тут же потерять его, раньше или позже, но всегда до одиннадцати лет.

Так я говорю себе, когда мне становится особенно жутко. Каждый день. Иногда несколько раз в день. И всё равно боюсь желать.

Гермиона пропала две недели назад, за несколько дней до Хэллоуина. Уехала за город со своими новыми однокурсниками — и исчезла.

Я желала ей исчезнуть.

Гермиона была шумной и директивной. Она заходила в «Волшебные Вредилки», громко хлопая дверью, впуская осенние сквозняки и прошивая безмолвие стен пулемётной строчкой шагов. Она сидела с бухгалтерскими книгами и день за днём убеждала Рона. Трясла перед глазами контрактом с Министерством Магии. Защитные чары, маскирующие чары, нелетальное оружие, которым можно обезвредить противника, не убивая его. Контракты с военными.

Деньги. Много денег. Рон всегда любил деньги, и когда Гермиона, повышая и понижая голос, воркуя, как сонный голубь над его плечом, рисовала яркие картины будущего, Рону было сложно устоять. Каждое утро она побеждала.

Но каждый вечер, когда магазин готовился к закрытию, когда его огни приглушённо и уютно освещали улицу, а детвора, возвращающаяся с прогулки, так и липла к стеклу своими любопытными рожицами, — я отвоёвывала «Вредилки» обратно. Ведь куда больше денег Рон любил семью.

* * *

На работу меня принял Джордж. Это вышло как-то случайно. Меня уволили из кафе, а Джордж как раз в этом кафе завтракал. Увидел мою понурую фигуру и вдруг решил, что нанять продавца — отличная идея. Возможно, я просто выглядела достаточно смешно. Но, так или иначе, он заплатил за мой завтрак, внимательно расспросил обо всём, мимоходом объяснил, что надо делать — и через полчаса я уже была новым сотрудником «Вредилок». А ещё он взял меня под руку, потому что на улице было скользко. И предложил жить над магазином.

Очень быстро я поняла, что ему надо было с кем-то обсуждать идеи. Не чтобы ему подсказывали, нет — просто, чтобы слушали. Рон тоже работал в магазине, но у него было много других дел, а когда смена заканчивалась, он обычно спешил уйти. Я знала, куда. Первое время я тоже встречалась с друзьями, но время шло, и они все успели пережениться. Гарри и Джинни, Рон и Гермиона, Невилл и Ханна. Посиделки семейных пар — это нечто совсем другое, и я буквально чувствовала, как некая невидимая сила выталкивает меня прочь из круга, как каплю воды с вощёного листа кувшинки.

Поэтому я обычно оставалась в магазине. И слушала. Иногда мы с Джорджем ходили поужинать в соседнее кафе, хотя, как мне кажется, он вряд ли вспомнил бы, что мы ели: он был слишком поглощён рассказами. Я задавала вопросы, он набрасывал на салфетках чертежи. Когда ужин заканчивался, я бережно собирала салфетки, Джордж расплачивался, и мы вместе шли обратно. На улице обычно было скользко.

Так продолжалось с поздней осени и до ранней весны. Чулан наполнялся новыми «волшебными вредилками»: летом Джордж собирался выпустить их на прилавки. Но в самом конце марта он заболел и больше в магазине не появлялся. И вот тогда всё изменилось.

Мы с Роном разрывались между Мунго и магазином, не успевая, сталкиваясь и чертыхаясь под нос. Падали продажи, падала пыль на так и не запущенные в продажу изобретения, а сами мы падали духом. Гермиона впервые ступила на скрипучие полы «Вредилок» в сентябре — как раз тогда, когда врачи стали намекать Рону, что его брат может и не прийти в себя. Гермиона была стажёром в Министерстве и без пяти минут юристом. В окруживших нас тенях она была как верстовой столб, высокий и чёткий — всегда уверенная, всегда точная, готовая перебрать мир по винтику и снова заставить его вращаться.

Я знала тогда и знаю сейчас, что она всего лишь хотела помочь — так, как это видела. Знала, что доктора могли оказаться правы насчёт Джорджа. Знала, что в «реальном мире» людям надо на что-то жить, особенно когда они заводят семью. Что время идёт, и надо принимать решения. Но моё сердце не могло смириться с той лёгкостью, с которой Гермиона предложила избавиться от всего, что было дорого Джорджу.

Смешно? Возможно. Ведь, может статься, что с его точки зрения мы были почти незнакомы. Он пригласил меня на работу, потому что забавному магазину был нужен забавный продавец. А ещё ему иногда надо было выговориться. Всё остальное могло быть просто иллюзией, невесомым комочком мечтаний, который не был в силах перевесить угловатых и тяжёлых «реальных вещей»: Рон — совладелец, Гермиона — юрист, а я… просто продавщица. Их друг, конечно, но наша дружба за это время успела порядком поистрепаться.

Поэтому я молча слушала, как Гермиона убеждает Рона, слушала и повторяла про себя раз за разом: «Пусть она уйдёт».

За два дня до Хэллоуина Гермиона пропала. Обычная вечеринка однокурсников. Дом в лесу. Наутро одного человека недосчитались. И теперь я твержу себе, что это не моя вина.

* * *

В Министерстве Магии пахнет летом у моря, но засушенным и присыпанным пылью. Гербарием лета. Такой запах бывает в старом лодочном сарае на прогретом солнцем берегу: солёная вода, электричество и вишни, — почти осязаемо, пока грустная горьковатая нотка затхлости не напомнит, что это только выцветшее эхо былого.

На самом деле, это запах чернил и пергамента. Единственное, что роднит Министерство с морским берегом, — маленькая ёмкость с песком, которым посыпают чернила, чтобы быстрее высохли. Я смотрю на этот ящичек, пока в глазах не начинает двоиться. Поднять глаза на Кингсли сложно, потому что он говорит правильно, но я всё равно с ним не соглашусь.

— Мисс Лавгуд, эти люди могут быть опасны.

Я не говорю: «Я была в Хогвартсе весной тысяча девятьсот девяносто восьмого». Я не говорю: «Я дралась с Беллатрисой Лестрендж, хоть и не один на один». И уж конечно, я не говорю: «У меня есть награды «за доблесть», которые вы же сами мне вручали». Потому что знаю: Кингсли промолчит, но посмотрит, как на маленькую наивную девочку, захлопнет книгу и проводит меня до двери. Мы все знаем, что случившееся тогда — скорее случайность или удача, чем чья-то заслуга. Я знаю это лучше прочих, поэтому говорю только:

— Вам всё равно понадобятся люди студенческого возраста.

— У нас есть студенты Школы Авроров, — нахмурился Кингсли, перекладывая перо.

— И сколько из них не похожи на авроров?

Он нахмурился ещё сильнее.

— По крайней мере, они сумеют за себя постоять.

— А я сумею вычислить преступника, — я по-прежнему не поднимала на него глаз. — Я учусь психологии. Уже четвёртый год, скоро закончу.

Мне удалось его удивить — он замолчал и перестал теребить письменные принадлежности. Если бы это ещё было правдой… На самом деле, я только читала книги. Много книг. И иногда сидела на лекциях, когда удавалось просочиться с общим потоком. Но что, если Кингсли попросит предъявить что-нибудь вещественное: зачётную ведомость… да хоть бы и пропуск?

— Хорошо… — медленно произнёс он, и моё сердце замерло. — Хорошо, но…

«Вот сейчас он задаст мне каверзный вопрос»

— … Но это, на самом деле, решаю не я.

Я впервые подняла взгляд от стола. Вот как? Не Министр Магии? А кто тогда? Неужели придётся просить аудиенции у королевы?

— У нас есть специальный человек, который отвечает за работу под прикрытием, — между тем продолжил Кингсли. — Если он согласится вас обучать, я подпишу. Если нет, то… извините, мисс Лавгуд, но я ничего не смогу сделать.

— И кто это?

— Увидите сами, — он черкнул какую-то записку и бросил её в камин. Полыхнуло зелёным, в кабинете сильно запахло мятой и болотом, но запах был живой, настоящий: не иллюзия запаха. Где-то, где находился неведомый адресат Кингсли, действительно прел изумрудный мох, ползали ящерицы и лесные травы склонялись под тяжестью росы. — Если повезёт, он сейчас не занят, и я сразу провожу вас.

Пламя вновь позеленело, медленно и неохотно, как нагревается вязкое холодное зелье. Сложенный в фигурку журавля лист пергамента плавно спланировал на ковёр. Кингсли скользил взглядом по строчкам, щурясь, словно лев в саванне: с ленивой досадой. Наконец, он снова встретился со мной глазами, в глубине которых мне почудилось нечто среднее между тревогой и предостережением.

— Он вас примет.

Кингсли встал, на ходу сминая в огромной ручище пергаментного журавлика (стоило дочитать, как листок свернулся снова), а я невольно поразилась, какую, должно быть, злость должен испытывать Министр — всегда такой спокойный и собранный — к таинственному «специальному человеку, ответственному за работу под прикрытием».

* * *

Лифт считает этажи. Ниже. Ещё ниже. Тусклее лампа под потолком. Стены по ту сторону прутьев становятся хрящеватыми и глинистыми, влажными, как сочащаяся лимфой рана. Наконец, со скрипом и скрежетом колёса перестают вращаться, а клетка распахивается, выпуская на свободу двух канареек: яркие крылья и шёлковые перья, — неведомо как залетевших в это царство камня и сырости.

Впереди всего лишь одна дверь, больше похожая на сейфовую: толстая и прочная, окованная листами зачарованного железа и меди с оттисками рун и алхимических символов. Только без замков. Что это за дверь такая? И кого надо держать за ней?

Кингсли первым шагнул к двери. Осторожно постучал в неё сгибом указательного пальца и, дождавшись почти неслышного «войдите», толкнул внутрь. Сам он заходить не стал — только сделал мне приглашающий жест проходить — и в этот самый момент мой оцепенелый панцирь вины и тягучего упрямства прорвало что-то другое. Дикое желание жить. Вдохнуть воздух. Увидеть солнце. Убежать, скрыться, шлёпая по лужам на каменном полу, домчаться до лифта и рвануть рычаг вверх. Моё белое платье и красные ногти на руках вдруг почудились приметами жертвы, убранной для съедения подземным Минотавром.

Как я была удивлена, обнаружив, что мои собственные ноги предали меня, сделав шаг, а потом ещё два — к двери, внутрь. А мои руки ещё и заботливо прикрыли дверь за спиной.

Я ожидала, что увижу кабинет. А вместо этого попала в настоящий лес. Нет, над кронами сосен по-прежнему маячил потолок, а мокрые стены никуда не исчезли, разве что покрывшись плющом. Но других примет, что я всё ещё в здании Министерства Магии, не было. Я стояла на извилистой лесной тропе.

За первый поворот я заглянула, крадучись. За второй — уже смелее, а третий едва не проскочила — чтобы уткнуться в стену. Пусто. Волшебный лес был не больше периметра фундамента. Но где же Минотавр? Я пошла по тропе обратно, досадуя на догорающий в крови страх, без которого внимание притупилось, а холод подземелья забрался под мантию.

Вот!

Древесная лягушка чёрного цвета. Что-то в ней было неправильным. Я склонила голову набок, обошла блестящую, словно оникс, лесную красавицу и присела перед ней на корточки.

— Это ведь ты, верно?

Лягушка смотрела на меня выпуклыми чёрными глазами. Она не делала ничего странного, но отчего-то уверенность, что я на правильном пути, окрепла.

— И что мне теперь делать? Поцеловать тебя?

Очертания лягушки покоробились, она стала расти и вытягиваться, подёргиваясь плотной чёрной мглой. И я едва успела отступить.

Минотавр.

Призрак.

Смерть.

Снейп.

* * *

— Я умерла?

— Нет, скорее это я… «выжил».

Он взмахом палочки наколдовал мне стул и согревающие чары, но даже сидя я продолжала падать, падать в чёрную дыру.

— Как?

— Не ваше дело.

— Простите.

Он помолчал, нянча в руках палочку. Другую, чем раньше. Красноватую и похожую на коготь или дуэльный пистолет. Почему-то это убедило меня в том, что Снейп и правда жив. Ведь разве призракам нужны новые волшебные палочки?

— Почему вы здесь?

— Я хочу помочь в расследовании…

— Почему вы здесь? — чуть громче повторил он, снова заставляя сердце оборваться.

— Гермиона — моя подруга и…

— Почему вы здесь?! — рявкнул Снейп так, что я вжалась в спинку стула, едва не опрокинув его.

— Потому что я хотела, чтобы она исчезла.

Вот. Я это сказала. Ощущение головокружительного падения усилилось нестерпимо, будто я была на дне водоворота, а по самой кромке буревестником, зовущим шторм, кружил и кружил вокруг меня Снейп, ступая неслышно и осматривая со всех сторон, будто музейный экспонат.

— Да… — наконец, проронил он. — Это правда. Я так и знал. Понял пока вы сидели в кабинете Кингсли. А вы знаете, что она действительно исчезла из-за вас?

Будто удар в солнечное сплетение. Воздуха не было. Только журчание воды, и чёрная акула, продолжавшая выписывать круги вокруг тонувшего судна. Я подняла взгляд, молчаливо умоляя объяснить, но не в силах вымолвить ни слова, будто язык стал чугунным якорем, тянувшим на дно.

— Таков ваш дар, — пояснил он. — Если вы действительно чего-то хотите, это происходит.

— Тогда…

— Нет! — он поднял руку в предупреждающем жесте. — Если она уже мертва, вам не удастся ничего сделать. Вы только истратите силу и погибнете сама.

Это казалось логичным. Но странным. Ведь если желания было достаточно… То я просто не хотела, чтобы Гермиона нашлась?

— У вас есть желание сильнее. До сих пор вы были не уверены в своих силах, но если попробуете сейчас…

Я могла сделать Джорджа здоровым? От одной этой мысли я забыла о холоде. Моя душа будто воспарила над этим подземельем, в котором расцвело яркое мохеровое солнце, колючее и тёплое до самого дна, до самых пяток. «Я хочу…»

Раздался щелчок. Я повернулась за звук и увидела что-то вроде песочных часов, набитых перламутровыми стеклянными шариками. И вот сейчас несколько шариков упали в нижнюю колбу. Снейп проследил за моим взглядом:

— Сработало. Как видите, шариков не бесконечное количество, а… он зашёл с другой стороны от висевшей в воздухе колбы часов, — у вас тридцать два. Если потратите все, то умрёте. Как… — он нахмурился, — моя предыдущая ученица. Вы спрашивали, как я выжил? Вот вам ответ. И первый урок: никогда не просите за мертвецов, за смертельно раненых и за тех, о чьей судьбе вы не знаете наверняка. Вы можете не рассчитать силы.

— Урок? — эхом отозвалась я.

Хотела ли я чему-то учиться? Помнила ли о Гермионе? Вряд ли. Снейп сказал «сработало». Значит, где-то там, совсем близко отсюда, в Мунго — Джордж пришёл в себя. Я хотела решить остальное в другой раз. Моё сердце трепетало птицей, готовой к полёту. Я была там.

— Да, урок, — подтвердил Снейп. — Вы же не думаете, что на этом всё? Это редкий дар. И полезный. А я так долго искал преемника… Знаете, сколько желаний в моих часах?

— Одно, — выпалила я. — Вы потратили их все на Гарри. Поэтому ему и удалось… нам всем удалось. А вы сидите здесь, в уединении от мира, потому только так вам нечего… желать? Вы не могли уйти, пока не найдёте преемника. И я тоже…?

Потом, когда Снейп начал меня учить, он часто говорил, что главное в «том самом» желании — бескорыстность. Нельзя просить для себя. И нельзя требовать выгоды. Поэтому я до сих пор помню — как сияющий золотом эталон — именно то желание. Я действительно готова была в тот миг заточить себя в подземелье, ведь главное — Джордж поправится!

— Нет, — скупо усмехнулся Снейп. — Вам не придётся быть здесь, пока у вас достаточно желаний. Но я научу вас… не тратить их попусту. На отличную отметку в университете, на повышение по работе и прочую чушь… И да, будьте готовы послужить на благо обществу: Министерство интересуется такими как мы неспроста. Треть желаний вы можете потратить на себя и своих близких, но две трети оставьте на случай непредвиденных бед и катастроф. Идёт?

— Идёт.

Так мы заключили соглашение. «Волшебные вредилки» снова процветают. Но Рон оттуда ушёл. Ведь Гермиону так и не нашли, и его это подкосило. Мне жаль его, но если я захочу, чтобы её отыскали… она мертва. Давно. Была мертва ещё в день исчезновения: такой итог дали диагностические заклинания, известные только Снейпу и связанные с желаниями. Если Гермиону найдут, Джордж опять столкнётся со смертью и, пока будет утешать брата, заболеет снова.

Я бы потратила все свои желания, чтобы он выздоровел до конца, но это невозможно. Желания не могут отменить свободную волю человека — так мне сказал Снейп. Нельзя отменить жертву, принятую добровольно, даже если хочешь этого больше жизни.

Однако в жизни Джорджа есть место для меня. Пока есть. Потому что когда-нибудь мне придётся сказать ему правду. И он не простит мне страданий Рона.

Когда-нибудь я скажу ему.

Но не сегодня.