Однажды в Италии (джен)

Я являюсь далеким непрямым потомком человека по имени Джоффре, бастарда древнего, благородного, но давно разорившегося и потерявшего всякое влияние рода. Род давно смешался с простолюдинами. Память о нем почти стерта и до сих пор только чудом держалась на плаву. Но со мной уйдет и вовсе.

Предки наши были из окрестностей Урбино. Являлись побочной ветвью семейства Монтефельтро, ведущего род с начала XIII века.

Мать моя — одинокая держательница гостиницы. В ее комнате хранился сундучок, прятавший в себе пергамент с древом Монтефельтро, книгу об участии представителей рода в давно забытых сражениях, великолепную зазубренную толедскую шпагу, обломок даги прекрасной работы легендарного потомственного миланского мастера Петроло Нигрольи и письмо-завет: хранить эти реликвии — все, что осталось...

Сам я тоже бастард от знатного отца. Он был младшей ветви семейства Алерамичи, Джузеппе дель Каретто, из Асти. Так что, во мне сразу две голубых крови течет.

Видимо, моя мать воспользовалась возможностью осуществить честолюбивую мечту снова влить в наши вены новую благородную кровь и получить выгоды от этой связи, ведь она рано осталась одна со скудными средствами к существованию... Так судачат наши милые соседи.

Но я верю матери: это была любовь. Она вспыхнула, когда Джузеппе Алерамичи дель Каретто, однажды, дождливым вечером, зашел в нашу гостиницу.

Отец не бросил нас и заботился. Он был благородный и великодушный человек. И любил нас всем сердцем.

Однако, очень скоро погиб. В тот страшный год, когда французские и швейцарские войска, пройдя через Пьемонт и Лигурию, через половину Италии, захватили и разграбили Рим. Помню отца я смутно, но воспоминания эти добрые. Он успел оставить матери медальон на память. Она с ним не расставалась.

Моя мать, сильная, умная женщина, которая умела сделать все в хозяйстве по уму. И она сама достигла благополучия еще до появления Джузеппе. Вот о ней и болтают от зависти. Сплетни, они слепы, глухи и глупы.

Как и все в нашей семье, я знаю грамоту. Хотя наше семейство никогда не обладало особой ученостью, но читать учили всех, включая девочек. Девочек обучали дома старшие, а мальчики два года посещали внешнюю школу при монастыре. Это делалось, чтобы каждый мог сохранить память о древнем роде и умел прочитать книгу, что передавалась от старшего младшему, разобрать древо и запомнить его. Традиция эта пошла со времен Руфио, последнего, кто помнил того, кто был последним прямым наследником того единственного сына-бастарда — Джоффре. Руфио сохранил эти обломки былой славы, написал ту самую книгу с простым названием "Монтефельтро и битвы прошлого" и письмо-завет. Перед смертью передал сундук оставшемуся непрямому наследнику, Асканио, тогда совсем еще юному, которого Джоффре воспитывал, как родного, взяв с него слово, что тот передаст это наследие потомкам. Асканио слово сдержал. Вот только последний представитель, ваш покорный слуга, подкачал...

Мальчишкой, я этим сокровищем из сундука зачитывался до дыр. И не выпускал из рук шпагу, что осталась от самого последнего благородного представителя древнего, угасшего навсегда, рода. Последнего его воина — Микелетто. Он погиб почти сто лет назад, в Наварре, сражаясь плечом к плечу с доблестным Чезаре Борджиа. С чьей смертью ушла и надежда объединить Итальянские земли и, таким образом, защитить их от полчищ врагов, что как падальщики слетаются на Италию и рвут ее. Микелетто был одним из немногих, кто оставался верен Борджиа до самого конца, даже после того, когда Чезаре лишился своего могущества, поддержки папы Александра VI и был так вероломно предан, продан и оболган... Что ж... спустя сто лет понятно, как прав был Борджиа, а результат предательства, жадности и глупости налицо: Италия разодрана, унижена и растоптана... Часть герцогств под Францией, часть под Испанией, а швейцарские наемники вовсе ходят по ним, как у себя дома... Они вообще везде славятся своей наглостью и бесцеремонностью. А дворяне Италии, когда из нее пьют кровь, вместо того, чтобы объединиться и восстать, продолжают, не замечая этого бедственного положения, самозабвенно заниматься собой. Держать же мечи и вовсе разучились. Что мечи? Они даже свои любимые интриги разучились плести, как это было еще век тому назад — во мастера были! Что уж об оружии говорить. И о гордости... мда... Впрочем... что я? Как говорится: не моего плебейского и шутовского это ума дело... Хотя, почему нет? Говорят, совсем не так давно у французского короля был шут, который был "королем короля" и правил страной весьма мудро. Может, и мне попробовать? Да о чем я?! У нас ведь нет короля, нет головы... У нас только разжиревшие герцоги, каждый себе на уме, сидят в своих герцогствах, как мыши. Советовать некому. Слушать никто не станет... Да и стар я уже... Дай Бог, хоть своему хозяину суметь полезный совет дать, не промахнувшись...

И то сказать, в дебри я какие-то залез, о чем говорил — вовсе сбился...

Так вот.

Я мечтал о приключениях. И однажды мне представился случай. Одному знатному господину, что заехал к нам, нужен был слуга-оруженосец. Я стал проситься. Мать не отпускала. Я сбежал. Воин отругал меня, что мать бросаю. Пытался вернуть. Но я был молодым ослом и думал о приключениях больше, чем о матери. Мне придется участвовать в бесконечных войнах с французами, испанцами и швейцарцами. Доведется много где побывать и много чего повидать. Вот только мать увидеть больше не суждено. Она меня не дождется из походов. Когда посчастливится, если это можно назвать счастьем, оказаться недалеко от дома, я отпрошусь у господина и заеду туда. Окажется, что матери уже нет в живых. Произойдет ошибка (а может и подстроенное злонамерение от алчущих "доброжелателей"-соседей?), ей принесут ложную весть о моей гибели. И ее сердце этого не вынесет... Постоянные мысли об этом, которые ничем не изгнать, станут моим бичом на всю жизнь. Дом и гостиница окажутся в руках одного из тех самых мерзких соседей-сплетников, а наследие рода исчезнет навсегда. Этот негодяй будет говорить, что ничего такого не видел. Но я так подозреваю, что сундук, главное наше богатство и достояние, был либо продан за бесценок проезжему любителю древностей, либо тому, кому удобно иметь репутацию человека с некоторой родословной. А может, этот мерзавец и себе припрятал — вдруг пригодится. И отцовский медальон канул в безвестность. А я — последний, кто помнит. И детей у меня нет и вряд ли будут — кому я сдался? Так я потерял мать, память, имя... Все...

Теперь единственное, что у меня останется дорогого: мой друг и господин. Мы не раз будем вытаскивать друг друга из разных переделок. Впрочем, через несколько лет, я лишусь и его. Из очередной заварухи в Неаполе ему не выбраться.

Сам попаду в плен. К человеку, который в сговоре с османскими и сицилийскими пиратами торговал свободными итальянцами, как скотом. С огромным трудом мне удастся освободиться, благодаря одному господину из Вероны. В составе крупного Венецианского отряда он сделает налет на пиратов. Пленников отобьют. В том числе и меня. Ему нужен будет слуга. Мы в бою друг другу приглянемся. С тех пор я окажусь у него во служении. В качестве и слуги, и оруженосца, и наперсника, и шута. Впрочем, и этого доброго господина мне придется схоронить.

Теперь я служу его сыну. Живем мы неважно. Кругом разруха. Замок, со времен последней бойни, при старом нашем сеньоре, когда Верону окружили французы со своими пушками — в полном запустении. Прежний хозяин и погибнет в той схватке. Правда, замок отстоять мы все же сумеем.

Сын его, Петруччо, до сих пор не подавал особых надежд и отличался некоторой ветреностью. Однако, нынче, похоже, взялся за ум и решил жениться. Хм... Женушка-то — дай Боже! Может, вправит ему мозги? Уже, кажется, вправляет — что-то в нашем молодом господине сильно изменилось к лучшему с ее появлением. Ох, любопытно за ними наблюдать! Дай Бог, дай Бог... Мы ведь любим своего господина (какой он ни есть), как любили его отца. Сеньора Петруччо мы знали со времен, когда он еще коленки разбивал, падая с деревянной лошадки. И хотим ему счастья. А новая хозяйка — умница! И ведь за меня заступилась. Даром, что шут. Добрая душа, хоть дьяволицей прикидывается. Не девушка — стратег! Оба они друг дружку стоят. Споются!

Правда, шума от этих голубков-господ с их стратегиями — жуть! Ну ничего... ничего... Молва говорит: милые бранятся, только тешатся... А мне старому шуту — развлечение... Старому... И как я столько прожить умудрился? У нас ведь в роду дольше 30-ти никто не задерживался... И была бы еще кому польза от моего долгожительства... Видимо, эта почетная пытка для последнего и единственного болвана рода, профукавшего память, создана Всевышним специально: жить, сознавать, мучиться...

Ладно, слышны опять крики и, кажется, битье посуды. Что господа там еще придумали? Пойду посмотрю, а то еще поубивают друг друга в порыве страсти... Ох, косточки мои...