Тонкое искусство (джен)

«Как говорила моя бабушка, «до ста двадцати!» — прекрасное пожелание, но подходит только для самых юных волшебников. Поэтому, профессор, желаю Вам радовать нас до двухсот сорока. Для начала.

Всегда Ваш,

Рольф Скамандер».

Под каллиграфической подписью Скамандера совсем другим — крупным и размашистым — почерком было добавлено:

«И пусть с Вами всегда будут самые позитивные энергии!»

Здесь всё было ясно и без имени, но Луна Скамандер всё же расписалась. На свой манер: росчерком в форме узкого серпа месяца.

Гораций Слагхорн невольно улыбнулся. Как странно: Луне почти тридцать пять, она мама двух непоседливых близнецов и довольно хороший зельевар. Не блестящий, но со своими достоинствами… И всё же для него они все дети, все: от тех, кого он учил «тонкому искусству Зельеварения» вчера, — и до выпускников далёких двадцатых, давно седых, давно почти ровесников. Известные, богатые и знаменитые, многим из них он впервые открыл их талант и помог его развить. Стоит только поверить в себя — и мир меняется. Слагхорн никогда не уставал за этим наблюдать, будто за фокусом или… да. Чудом. Не волшебством, но чудом.

Он тщательно сложил лист, пристроил поверх остальных поздравлений за сегодня и перевязал получившуюся стопку ленточкой. Поднялся с кресла-качалки, пересёк кабинет, открыл дверь громадного тяжёлого шкафа, желая сложить связку поздравительных пергаментов рядом с другой, такой же — за прошлый год. Но та не влезла: у стены было недостаточно пространства, другие стопки стояли чуть косо… Видимо, что-то лежало у другой стены, мешая. Гораций рассеянно протянул руку в темноту.

Его пальцы сомкнулись вокруг узкой металлической ножки, но, только вытащив свою добычу на свет, он вспомнил. Маленький золотой кубок с выгравированными на нём скрещенными палочками. И дата: «1913, Женева».

Гораций провёл большим пальцем по толстому слою пыли на позолоте. Да… давно это было. Квадратная табличка у основания извещала, что кубок вручается победителю первых общеевропейских Дуэльных Игр, Горацию Юджину Флакку Слагхорну. В номинации «один на один».

Память — странная штука. Минуло две магловские Войны и три волшебные, мир стал иным, но, сжимая ножку кубка, Слагхорн словно вновь вернулся в тот день: ослепительное солнце, зелень травы, ветер, трепавший его короткие волосы. Совсем золотые, как кубок в руке. Вдыхая полной грудью весенний воздух, девятнадцатилетний Гораций улыбался древним колдокамерам, чуть-чуть переживая, достаточно ли хорошо он получится на снимках. На самом деле, вряд ли он когда-либо выглядел лучше: форма обрисовывала подтянутую спортивную фигуру, а взгляд больших задумчивых глаз, хоть и тронутый самодовольством, ещё хранил робкое обаяние искреннего детского удивления «неужели получилось?» Самый счастливый день в его жизни…

Да уж.

Гораций открыл глаза, ещё раз взглянул на кубок и, повинуясь внезапному решению, направился к двери. Он мог бы подождать до завтра, когда отправится на законную пенсию и перевезёт все свои пожитки из Хогвартса в загородный дом в Уэльсе. Что стоило просто «забыть» эту маленькую вещицу в каком-нибудь пыльном чулане? В Хогвартсе можно потерять даже чучело слона, и его не хватятся лет сто, а то и двести… Так зачем на ночь глядя тащится в весенние, но ещё довольно прохладные сумерки, рискуя удариться обо что-нибудь в темноте? Для чего подвергать себя ненужному дискомфорту?

Но нет. С прозрачной ясностью, похожей на кристальную чистоту воздуха в далёкий майский день девятьсот тринадцатого, Гораций ощутил, что он должен сделать. Что должен был сделать уже давно.

* * *

Тропинка была узкой и ухабистой. Слагхорн осторожно, но всё равно неловко, крался в темноте, ведомый почти нестерпимым желанием. Одержимостью. Вот он вышел на берег озера: возле причала, где глубина сразу была большой. Слагхорн размахнулся — и кубок с тихим плеском ушёл в воду.

Ну, вот и всё.

Почувствовав лёгкое головокружение, Гораций опёрся на столбик у края деревянных мостков. Он думал: придёт освобождение, но вместо этого грудь стянули невидимые ремни, не давая дышать. А по правой руке, призраком того, давнего ощущения, прошли холодные колкие «мурашки», будто замораживая до костей. Слагхорн медленно моргнул, таращась в темноту. Он не плакал, конечно. Рад бы расплакаться, но в его измученном сердце не нашлось тепла, чтобы растопить холодный комок в груди и дать ему растечься спасительными слезами.

Он просто старый дурак. А вся его блестящая жизнь — не больше чем имитация. Ширма. «Дым и зеркала». Можно собрать все блага мира, но ощущать себя неудачником, потому что жизнь не дала тебе того, к чему ты стремился на самом деле.

Слагхорн выдохнул, разом развязывая узел под диафрагмой, растекаясь противной полуобморочной слабостью, шумом в ушах, тишиной в сердце. За прошедшие сто лет на него всего несколько раз «накатывало», и так некстати, что очередной приступ ностальгии нашёл его именно сегодня. Тот мальчишка, позировавший перед колдокамерами швейцарских репортёров, был не просто юным и глупым, нет: он был хозяином своей судьбы. Резким, наглым и безмерно живым. Безжалостным, как юность. Наивным, как весна. Ему не надо было казаться кем-то, чтобы быть. И это то, по чему Слагхорн действительно скучал: ощущение, что жизнь в твоих руках. Что ты можешь не договариваться и не хитрить, вообще не обращать внимания на других, потому что твои победы и поражения были только твоими заслугами…

Но мир оказался сложнее. Слагхорн вздохнул, запрокинул голову вверх, где едва мерцали тускловатые и расплывчатые огни звёзд, и стоял так, пока в мыслях не прояснилось, а лёгкие не перестали гореть. Осторожно отпустил деревянный столбик (сведённые пальцы не желали слушаться) — и заковылял вверх по тропе. Обратно к Хогвартсу.

* * *

Вернувшись в кабинет, Слагхорн подкинул в камин побольше дров, добавил в чай ещё две столовые ложки бренди и, заново угнездившись в кресле-качалке, набросил на ноги тёплый плед. Чай был обжигающе-горячим, это отвлекало, поэтому только спустя полчаса Гораций понял, как ему холодно. На языке стыла горечь, и кубики рахат-лукума, которые Слагхорн машинально подкидывал на язык, никак не могли разогнать этот кошмарный привкус.

Мать ругала его за любовь к сладкому. И за занятия в Дуэльном клубе тоже. Ей казалось, Гораций должен больше времени уделять учёбе. Нет, он хорошо успевал и так, но… ничем не увлекался. Ни нумерологией, ни рунами, ни астрономией. Даже Зельями, которые так любила мама. Зелья были «для девчонок», и только поэтому он не забрасывал их: ради удовольствия дать списать и получить в ответ благодарный взгляд и лучистую улыбку. Или сидеть на уроке и размягченно кивать, слушая, как красотка-одноклассница отвечает на вопрос в точности так, как он научил её накануне. Пусть зубрилы лезут вперёд. Он мог себе позволить немного понежиться в тени.

Не ходи Гораций в Дуэльный клуб⁽¹⁾, всё, впрочем, закончилось бы быстро: никто не любит пижонов. Его и так пару раз пытались проучить. Но, когда не удалось, зауважали. В присутствии Горация даже не упоминалось, что Зелья — это не мужской предмет, разве что он сам ради смеха мог это сказать.

Когда ему первый раз предложили поучаствовать в соревнованиях, он согласился больше из любопытства. Но оказалось, что кедровая палочка с жилой дракона годилась не только для школьных разборок. Похоже, у него и правда получалось что-то, что не выходило у других. Похоже, он нашёл что-то вроде… призвания? Что-то, что было ему интересно, по крайней мере. Слагхорн полюбил сидеть в Запретной секции и в их домашней библиотеке, выискивая старые, редкие и странные заклинания. «Ты был очень вежливым мальчиком, всегда или читал, или дрался», — вспоминала одна его знакомая… На Шотландском первенстве он взял приз Зрительских симпатий, на Ирландском — третье место, а спустя всего два месяца во Франции впервые добыл юниорское золото.

Горацию помогало то, что он был коварным, но не злым, и, обильно используя «тёмные» заклинания — в дуэлях запрещённые — никогда не попадался, потому что не хотел навредить. Он умел вызвать злость, необходимую для удара — и сейчас же её погасить, приглушая действие заклятия до приемлемого.

* * *

Всё начало рушиться, когда он перешёл во взрослую лигу. До сих пор Гораций бился только со сверстниками. Но совершеннолетние дуэлянты играли порой едва ли не до восьмидесяти. И Слагхорн, окружённый этими «взрослыми дядями», впервые почувствовал себя неуютно. Вдруг до этого ему просто везло? Вдруг то, что он делал, было лишь шуткой, развлечением, самообороной, средством подзаработать карманных денег?.. Здесь же всё было серьёзно, здесь спортивные дуэли стали карьерой и судьбой. А чемпионы прежних лет — кто без глаза, кто без уха, ведь магические травмы не восстанавливались, — смотрели на Горация из-под ресниц недобрым и ироничным взглядом, где зависть к молодости мешалась с предвкушением: «Ну-ну, посмотрим…»

Но Слагхорн был слишком упрям и самонадеян, чтобы отступить. Он не мог просто так уйти, когда только вчера доказывал родителям, как для него это важно. И, что более существенно, у него не было запасных вариантов: он мыслил себя только дуэлянтом… В конце концов, возможно, всё не так страшно? Может, если он будет делать то же, что и раньше: интересоваться новым и забытым, чуть-чуть хитрить, немного перелицовывать давно известное, но так, что оно заиграет другими красками… — может быть, здесь это тоже сработает. И пусть мамины друзья-снобы фыркают. Грамоту об окончании школы «с отличием» он родителям уже вручил, а в свой «gap year»⁽²⁾ был волен делать, что хочет.

Отборочный тур Слагхорн прошёл шутя, чемпионат Британии взял легко и даже почувствовал уверенность в своих силах. А вот на турнире Северной Европы пару раз едва не ошибся. И запаниковал. До финала в Женеве было целых полгода, но уже спустя несколько дней после победы в Стокгольме Гораций понял, что сходит с ума. Первая настоящая, «взрослая» победа — вот она, протяни руку и возьмёшь. Он обязан был победить. Просто обязан. Слагхорна мучила бессонница, а когда он засыпал, ему снились кошмары, в которых палочка выскальзывала из рук, он запинался о кочку в земле, или забывал заклинание. Победа стала наваждением. Поражение — чёрным псом Гримом, крадущимся за спиной.

Вот тогда-то он и вспомнил о «зелье удачи», Феликс Фелицис. Наверное, свою роль сыграли сроки: пять месяцев, пятнадцать дней и восемь часов от начала варки и до конечного продукта. Когда Слагхорн принял решение, до Женевского финала оставалось ровно столько же, плюс два часа на сбор ингредиентов и чистку котла.

Нечестно? Вовсе нет, думал Гораций. Зелье удачи не сделает ловкого человека из растяпы или умного — из идиота. Оно просто убирает влияние досадных случайностей и даёт волшебнику раскрыться. Разве справедливо, если победа или поражение зависит от случая? Той же кочки или забытого заклинания? Слагхорн верил в себя, он просто не доверял судьбе. А сданное на «Превосходно» Зельеварение давало ему шанс блеснуть.

Использование Фелициса даже не запрещалось правилами! Гораций внимательно прочёл их несколько раз. Это, конечно, удивило его, но не сильно. «Просто среди дуэлянтов не попадаются хорошие зельевары, — подумал он. — Вот прецедентов и не было».

Утром перед турниром он глотнул дозу зелья, которой должно было хватить на весь день. Ах, если бы от каждой страны выступал только один претендент, он бы справился гораздо раньше. Какой дивно простой была карта Европы того времени! Британская империя, Австро-Венгерская империя… А османские волшебники в турнире не участвовали. Но многие маленькие страны и области не желали отдавать победу на милость представителя метрополии…

* * *

Это был длинный день. Но бурлившее в Горации зелье кружило его в вихре идей и прозрений, смешивая лица, краски и события в единое цветное пятно. Палочка слушалась, заклинания разматывались пёстрым серпантином, невозможное весеннее солнце играло бликами в траве. Это был самый удачный день в жизни Горация Юджина Флакка Слагхорна. От появления на свет и до сто двадцатого дня рождения. Самый.

В финале против него играл норвежский спортсмен, долговязый черноволосый детина, казавшийся неуклюжим и неповоротливым. Но он знал толк в щитах. Его «латы» были непроницаемы! Самые хитрые финты и комбинации только бессильно рассыпались искрами по защитному полю. В другое время Гораций впал бы в отчаяние, но сейчас Феликс Фелицис заворочался в его мозге, подбрасывая очередную идею, столь же простую, сколь гениальную.

Щит был спортивно-тренировочным. То есть почти гарантированно не защищал от настоящей боевой магии, особенно тёмной. Оставалось только применить любимый приём Горация — выстрелить по щиту тёмной магией, но не дать той действительно навредить. Режущее проклятие вполне подходило. Правда, оно плохо поддавалось сознательному контролю: «отозвать» его было не проще, чем вручную открыть ворота замка. Но зелье шепнуло «прорвёмся!» — и Слагхорн спорить не стал.

Крутанув палочку в пальцах, он ясно представил себе, как молния заклятия разрезает на полосы защитную оболочку, мантию, кожу и плоть ненавистного соперника… Есть! Бледно-голубая молния впилась в щит, как нож в масло. И следом, едва успев вывернуть запястье из предельного положения — отмена. Как только молнии схлестнулись, гася друг друга, Слагхорн потянул их «хвосты» на себя, впитывая остаточный след заклинания палочкой. Отдача была сильной: Гораций едва устоял на ногах, а в правой руке, сведённой судорогой напряжения, забегали «мурашки». Но он всё сделал чисто: ошарашенный норвежский волшебник сидел на траве, пытаясь прийти в себя. Его мантия была слегка рассечена и обуглена, но на голой коже порезов не было. Значит, не было и маркеров, по которым можно было опознать заклинание.

* * *

Он позировал перед колдокамерами, неуклюже сжимая кубок, — правая рука всё ещё плохо слушалась, и неудивительно: ведь он выпустил два несовместимых заклятия подряд, едва не вывихнув самому себе запястье.

Дал интервью, поприсутствовал на фуршете…

День уже клонился к закату.

Разговорился с серебряной призёркой женского чемпионата — голубоглазой шведкой выше его на голову…

Красное солнце коснулось гор.

Поговорил с родителями по каминной связи…

В сгущающихся сумерках пели цикады. Длинный и безупречно удачный день подходил к концу.

Слагхорн принял душ, переоделся и лёг спать. Спустя несколько часов он встал — в горле пересохло. До рассвета оставалось ещё несколько часов, и на маленькой кухоньке его номера было темно, поэтому Гораций решил подсветить себе Люмосом.

Заклинание не сработало.

Он попробовал снова. И снова. И снова.

Ничего.

Только по правой руке, до самого предплечья, разливался нестерпимый холод…

* * *

…Такой же холод, какой мучил его сейчас. Слагхорн спустился вниз, на ковёр, поближе к камину, неловко и по-детски подтянув колени.

На следующий же день он перерыл библиотеку в поисках проклятья от недоброжелателей, простого спазма мышц, перенапряжения… чего угодно, но не того, что обнаружил.

Маленькая короткая приписка: «некоторые сильные зелья, в т.ч. напиток живой Смерти, зелье Удачи и др. не терпят интерференции с магией определённого типа. Например, т.н. «тёмной» (целью которой является нанесение вреда живому существу). При одновременном использовании возможны обмороки, головокружения, параличи…» Слагхорн мысленно кивнул, он был уверен, что нашёл ответ, и листал список симптомов почти лениво — подумаешь, небольшая затруднённость в движениях! Это лечится. Пока не уткнулся взглядом в последнюю строчку: «частичная или полная, временная или постоянная утрата способности к владению палочковой магией. При наступлении данного симптома, сопутствующими является…»

Холод в руке, казалось, добрался до сердца и сжал его, выдавливая кровь, будто сок из апельсина. Полная утрата магии. Если повезёт, то на время, а если нет?.. Как он мог это пропустить? Проще простого: он искал юридическую сторону вопроса, ему и в голову не могло прийти, что использовать Фелицис вредно или опасно…

* * *

Следующие несколько дней запомнились Горацию как сплошное море холодного тумана с яркими вспышками отдельных колдокадров, только каких-то испорченных, магловских, застывших. Колдокадров без магии, таких же, как он сам.

Слагхорн, не раздумывая, отверг идею сообщить родителям. И вообще кому бы то ни было. Обратиться за медицинской помощью он тоже не мог, ведь тогда факт использования зелья вскрылся бы… И победа, стоившая ему так непростительно дорого, была бы аннулирована.

Он приобрёл личного домовика.

Строго-настрого приказал тому быть невидимым и неслышимым и сопровождать его везде, колдуя простые заклинания, которые Слагхорн обозначал жестом палочки.

Дальше Гораций переговорил с тренером, с порога заявив, что хочет сделать перерыв, а то и уйти из спорта. На придушенные шокированные возражения он вывалил свежеподготовленную версию: мол, все спортсмены рано или поздно «выходят в тираж», проигрывая новичкам. Но если уйти на пике формы, то в следующем году претендентам соревноваться придётся не со Слагхорном, как человеком, а с его результатом. Безупречным, надо признать. Недостижимым. На редкость удачным. И превзойти по очкам не смогут ещё долго. Что может быть лучше, чем открыть свою школу дуэльного искусства, пользуясь славой непобеждённого и непревзойдённого чемпиона?

— Очень… по-слизерински, — выдавил из себя тренер. И неловко попытался пошутить: — Так значит, вы мой будущий конкурент, Гораций?

Тот только смущённо улыбнулся. Блеф удался. Если от тебя ждут хитрости, никто не заметит, если вместо воды по щекам текут слёзы.

Спустя неделю Слагхорн научился скрывать свой недуг вполне убедительно. Оставалось только понять, что делать со своей жизнью на самом деле, а не в красивых заявлениях для прессы и знакомых… Стать тренером он бы не смог, разумеется.

Оставалось зельеварение. Ведь только в этой дисциплине палочковая магия требовалась минимально… Но до чего же скучным представлялось Слагхорну это занятие! Целыми днями в четырёх стенах, сортируя, помешивая и шинкуя. Бухгалтерия от магии. Не стоило ли покончить со всем разом? Имела ли смысл такая жизнь?

Проблема была только в том, что Слагхорну претили магловские способы сведения счётов с жизнью. Петля или утопление, падение с высоты, ножевая рана… Как пошло и банально. Он хотел бы умереть от заклинания, выпущенного его собственной палочкой, вот только как раз это и было ему недоступно. Замкнутый круг.

Значит, пока он оставался жить. И надеяться. Что однажды магия вернётся.

* * *

Аспирантом на факультете Высших Зелий Слагхорн ездил в самые дальние уголки земли, выпытывая шаманов и оккультистов, знахарей и колдунов не только на тему своей докторской, но и того, что волновало его самого: можно ли вернуть способность пользоваться палочковой магией?

И никто ничего не знал. С годами Слагхорн стал обладателем богатой коллекции статей о редких зельях, а ещё — поднаторел в Трансфигурации и Окклюменции, тех немногих областях высшей магии, где колдовать следовало всем своим существом, а не палочкой и правой рукой. Он знал тот минимум беспалочковых фокусов, который был необходим для простейшей магии, и больше не нуждался в помощи домовика, чтобы зажечь огонь под котлом или наложить чары Стазиса. Каждый раз, делая беспалочковый Люмос, он чувствовал себя так, будто в одиночку перетаскал все камни с полей Шотландии.

Но лучше так, чем дать кому-нибудь заподозрить. Гораций недаром учился на Слизерине и знал: слабым не помогают. Их добивают. Или жалеют и забывают, что то же самое, только не так милосердно. Поэтому он так много времени уделял Окклюменции. За фасадом уверенной доброжелательности стояла стена, как он надеялся — непроницаемая для чужих мыслей. Он маскировал нежелание много колдовать добродушной ленцой: «Генри, разведи-ка огонь! Сара, очисть доску!» — а со временем выстроил особую философию, без запинки сочиняя дифирамбы «сложному и тонкому искусству Зельеварения», где неуместно «глупое размахивание палочкой», зато даётся власть над жизнью, смертью, любовью и судьбой⁽³⁾.

Колдовать палочкой может каждый, твердил он. Банально! Я прошёл через это и перерос.

Ах, если бы оно было так!

Ночами Слагхорн читал манускрипты по магии с жадным вниманием «сухого» алкоголика, а днём… не было ни дня, чтобы он не завидовал кому-нибудь, кому магия давалась легко. Кто сочинял нечто воистину красивое… У Горация развился нюх на таких людей. Они ещё и сами не подозревали, насколько особенные, а он уже видел проблеск гения в мелочах — ловкости владения каким-нибудь редким заклятием, изяществе решения творческой задачи.

Так из педагога по Зельям он и стал кем-то вроде покровителя юных талантов, силясь их успехами заполнить пустоту в собственной душе. Они были ему благодарны. Со временем, куда бы ни пошёл Слагхорн, он везде начал встречать своих бывших выпускников, подбегавших к нему с восхищёнными воплями, предлагавших то билет на концерт, то мантию, сшитую из нового чудесного материала. «Это всё благодаря вам», «это всё благодаря вам»… Их детское восхищение отогревало его душу. То, что родилось из зависти и жажды, проросло тёплым чувством сопричастности. И только в руке по-прежнему бегали противные мурашки, не давая почувствовать себя снова счастливым…

Как-то ещё в тридцатые, на пороге Второй Магловской войны, измучив себя ностальгией по прошлому, Слагхорн твёрдо решил избавиться от той части своей души, что изводила его мыслями о несбывшемся. Убить часть себя, но дать остальному жить полной жизнью… Однако, манускрипт по хоркруксам не дал ответа, лишь напугал. Не убийством. В конце концов… можно же было найти преступника, допустим? Маньяка? Оборотня-людоеда? Но то, что клочок души непременно останется в каком-то предмете и переживёт его, Слагхорна, так и не дав «пойти дальше», отвязаться от земных оков навсегда… Он хотел освобождения, а не вечного рабства!

* * *

Огонь в камине прогорал. Слагхорн подкинул пару поленьев и, грустно улыбнувшись, направил палочку в камин. Поленья занялись весёлыми язычками пламени.

Не так уж плохо для бывшего почти сквиба?

Он всё же нашёл колдуна, который ему помог…

— Чёрное проклятие? — узкие глаза тибетца чуть расширились от ужаса. — Зачем помогать тем, кто поставил судьбу на службу злу?

Ах да, зелье удачи плюс тёмная магия. Абсолютная удача во зле. Слагхорн мог бы поёжиться, представляя себя в образе эдакого «тёмного властелина», но вместо этого ему вдруг захотелось рассмеяться.

— Ну, — пожал плечами он. — Вдруг это вышло случайно? Скажем, он разозлился на друга, и по привычке сорвался… скажем, на стене? Выпустил заклинание в стену.

— Если в день благоволения судьбы друг злит, значит, он не друг, — заметил тибетец.

— Верно, — не стал спорить Слагхорн. — Но с дружбой иногда сложно сразу сделать выводы, верно?

И, заметив, что взгляд высокогорного колдуна чуть потеплел, быстро добавил:

— У меня так и было. Так можно это исправить?

Детали не важны. Ложь не важна. Главное, что Слагхорн и правда не замышлял зла в тот далёкий солнечный день. И тибетец сказал: «Да».

Надо было лишь на год уйти в горы. И каждый день пить зелье Чёрной Неудачи. От Феликс Фелициса голову наполняли идеи, от этого антипода, тёмного «инь» при сверкающем золотом «ян», лезли навязчивые мысли о смерти, распаде, бессмысленности всего сущего…

А ещё была боль. Чудовищная боль, как от адского пламени. Пламя, чтобы растопить лёд.

Надо ли говорить, что Слагхорн согласился?

Надо ли говорить, что он пожалел об этом?

Надо ли даже упоминать, что когда он спустился в жаркую индийскую долину, небрежно поигрывая палочкой и кутаясь в просторный тибетский наряд, в его золотых волосах появились первые седые пряди?

Он их закрасил. Это было уже неважно. Магия снова была с ним.

* * *

Слагхорн смотрел на огонь, и огонь смотрел на него в ответ. Счёт ошибок был закрыт. Прекрасная работа и уважение. Любовь старенькой уже матери, как-то незаметно решившей, что сын увлёкся зельями благодаря ей, и благословенно не заметившей — лицом к лицу лица не увидать — в каком состоянии он пребывал первые годы после того турнира. И не надо было ей знать. Она была счастлива, он тоже.

А если в лекарстве тибетца была горечь на дне — родись у Слагхорна дети, они были бы сквибами — матери это не касалось. Слагхорн и так пока ещё ни разу не влюблялся настолько, чтобы захотеть создать семью…

Только… Только один раз.

Он поёжился. Едва начавшее отогреваться тело снова сковало холодом.

Почему каждый раз, когда он думал, что все счета оплачены, судьба снова подкидывала ему что-то в память о прошлых ошибках?

Если бы он не проговорился тогда о хоркруксах…

И вот спустя сорок лет возмездие его настигло. Нет, оно настигло всех… Слагхорн вздохнул: не то чтобы притворно, но автоматически. При упоминании Первой Волшебной и Волдеморта вздох и скорбный взгляд были неизбежны, как нервный тик. Но только одна потеря по-настоящему поразила Слагхорна в самое сердце.

Лили Эванс.

От того, как она колдовала, захватывало дух. Будто сама магия в хрупкой оболочке. Добрая, храбрая и красивая, но главное — искренняя. Только глядя на неё, Слагхорн, давно обросший знакомствами, условностями и пустыми вежливыми жестами, понял, насколько он заблудился.

Да, его воспитанники, заглядывавшие в «Клуб Слизней» (школьники думали, будто Гораций не знал, как они за глаза зовут его любимое детище…) всегда были приветливы, вежливы и рады помочь. Но насколько бескорыстными были их поступки? Насколько слова на открытках к праздникам шли от сердца? Или они ценили «Клуб» только за то, что он мог им дать — знакомства и информацию — а не за то, что они могли дать «Клубу»: новые идеи, общее пространство для творчества?

Лили в клуб не ходила. Слагхорн, вначале обидевшись, быстро понял, почему. И ему стало стыдно. Чистая душа Лили не сочеталась с расчётом и «умением договариваться», она была типичным образцом гриффиндорского мышления, что должно было раздражать и обескураживать… но Слагхорна только умиляло.

Оставалось восхищаться и наблюдать со стороны. Смешно было думать о другом. Хотя и не думать — невозможно. В умении прятать душевные раны за ширмой благополучия Гораций преуспел, но один раз всё же решился нарушить дистанцию.

Зря?

Конечно, зря. Хотя, не сделай он этого, их всех давно не было бы на свете.

Проклятая удача.

* * *

Единственным зельем, которое Слагхорн в годы преподавания в Хогвартсе наотрез отказывался варить, было, конечно, зелье Удачи. Его упрашивали и так, и эдак, но он только отговаривался, что, мол, юным неокрепшим душам нельзя заронять мечту о том, что всё можно решить благодаря какому-то там зелью. Это слишком сильное искушение.

И, видит Мерлин, пафос Слагхорна не был искусственным.

Но когда разразилась Первая Волшебная, Гораций потерял покой. Он толком не боялся за себя: в конце концов, он не примыкал к радикалам ни на одной из сторон, а каждый, сражавшийся за Пожирателей, среди авроров Министерства или за Орден Феникса, когда-то был его учеником. Слагхорн всегда поддерживал хорошие отношения с выпускниками.

Но был человек… Был человек, за которого он боялся, и который больше не был защищён милосердными стенами Хогвартса. Человек, который не умел и не хотел договариваться.

— Профессор?

— Лили? Какая неожиданная встреча!

Она смотрела на него настороженно, будто не веря, что Гораций мог очутиться в Годриковой Впадине случайно.

— Я… — он сделал неопределённый жест назад. — У меня здесь живёт двоюродная тётка. Решил проведать старушку. А вы?..

Она неопределённо пожала плечами. Но потом всё же улыбнулась:

— Рада вас видеть, профессор.

— И я вас… Лили?

— Да?

— Как вы? Как вы… в целом?

Лоб Лили прорезала суровая морщина:

— Как все, — показалось Горацию, или его бывшая ученица отвечала сухо и формально, словно не веря, что он может понять? — Сейчас всем тяжело.

Слова, обычно лившиеся из уст Слагхорна цветистым потоком ловких выражений, внезапно покинули его. В голове было пусто. Действительно, что здесь скажешь? «Прости, что я сам познакомил Волдеморта с его будущими сподвижниками»? «Прости, что они иногда собирались у меня в кабинете»? «Прости, что рассказывал ему о тёмной магии»? «Прости, что не разглядел в «перспективном молодом человеке» маньяка-убийцу»? Всё не то…

— Мне очень жаль, — сердце Слагхорна сжалось, и он невольно приложил к нему руку, сминая тёмно-синий бархат мантии. — Мне так жаль… Просто. Ох, мисс Эванс… Миссис Поттер, — поправил он себя. — Я… просто знайте: мы… не все такие. Я…

Он уже сам не понимал, что несёт, и по взгляду Лили — смягчившемуся, но ставшему встревоженным, — понял: она боится, что он сошёл с ума или заболел. Ну и пусть.

— Я знаю, профессор. Не волнуйтесь, — она мягко улыбнулась и погладила его по руке.

Слагхорн безропотно дал усадить себя на лавочку. Но когда Лили хотела было уйти, перехватил её руку. И всунул в ладонь маленький флакон.

— Что это?

— Немного удачи.

— Удачи? — чёрные брови взмыли домиком над зелёными глазами.

— Да. От меня. Вдруг, если… вы не будете знать, что делать… это может помочь. Просто… Мне будет спокойнее, если я буду знать, что этот флакон у вас.

Она ободряюще ему улыбнулась и сжала флакон.

— Хорошо. Если вам так будет спокойнее.

* * *

Легче было бы думать, что она не успела воспользоваться его подарком. Но… Лили всегда была такой. Слизеринец хочет счастья себе. Но что такое удача для одного из «грифонов Годрика»? Иной светлый мир, свободный от зла. Или жизнь другого, более важная, чем собственная.

Единственный шанс для Гарри остаться в живых. Единственный шанс на поражение Волдеморта. Невозможный, невероятный, один на триллион.

Это было хорошее зелье. И Лили воспользовалась им с умом.

Вот только почему так холодно на сердце?

Не потому ли, что в тот далёкий Хэллоуин зелья второй раз отняли у Горация Слагхорна единственное, что он действительно любил?

1) Мой хэдканон. Но палочка с жилой дракона действительно хорошо подходит для дуэлей — канон.

Вернуться к тексту

2) В Британии и других странах Европы, принято делать перерыв в год между школой и университетом, чтобы определиться с планами на будущее, путешествовать, попробовать себя в разных видах деятельности.

Вернуться к тексту

3) Мой хэдканон. Снейпу пафос вступительной речи к курсу Зельеварения не подходит. Но Слагхорн на протяжении шестой книги такие речи сочиняет постоянно. Значит, речь могла быть элементом курса ещё тогда, когда его вёл Слагхорн.

Вернуться к тексту