Призраки Вековечных Глубин (джен)

Я — последний из великанов,

Услышьте же песню мою:

Умрёт она вместе со мною

В украденном вами краю.

Джордж Мартин «Буря мечей»

Гулко отдаётся печатаемый марширующими дуболомами шаг по жёлтой брусчатке. Деревянные покрашенные тела переливаются в полуденном солнечном свете. Впереди бегут неутомимые и ловкие деревянные полицейские, выструганные Урфином Джюсом, но, подобно своим более крупным и неповоротливым собратьям, переделанными Страшилой.

Дуболомы не идут на восток, чтобы захватить изумрудосверкающую столицу Гудвина, под предводительством злого и коварного столяра, заполучившего в руки живительный порошок и решившего заполучить в свои руки вожделеемый трон. Нет.

Их путь лежит в Тигровый лес, обитель самых свирепых созданий Волшебной страны — саблезубых тигров, нападающих на тех, кто осмеливается заходить к ним в лес, но никогда не покидающих его пределов. Дуболомы держат путь туда с одной целью: убивать их. Всех убивать. Таков приказ восстановленного в должности правителя Изумрудной страны Страшилы: старым титулом известного как Мудрого, а нынешним — Трижды Премудрого.

Выполнить — и вернуться обратно в Изумрудный город.

От топота деревянных подошв Жёлтый тракт отзывается вибрацией.

Первыми в густую и прохладную тень леса вступили деревянные разведчики — их послали для того, чтобы они отыскали все логова этих существ.

Они провели в лесу примерно неделю, после чего вернулись на тракт, чтобы рассказать дуболомам обо всём, что разузнали. Разведчики были гораздо умнее их, однако вот что интересно: будучи деревянными, и те, и другие прекрасно воспринимали друг друга. Если бы те сведения, которые сообщали бывшие полицейские, говорил бы человек, то дуболомы бы не поняли огромную часть их, так как были лишены соответствующих умственных данных. Однако слова от подобных им они выслушали очень внимательно и запомнили с величайшей точностью, после чего шагнули прямиком в тёмный лес.

Тишина. Тишина такая, будто большая часть его жителей внезапно погрузились в глубочайший сон, пределы которого не покинешь, пока не истечёт определённый срок. Звуки исходили от мелькавших время от времени странных кузнечиков размером с некрупных ежей. Они прыгали с ветки на ветку — и иногда оказывались схваченными неведомыми существами, притаившимися в густых ветвях. За непрошенными гостями, безо всякого спросу вторгнувшимися в чужие владения, молчаливо следили, свесившись с высоких крон, фосфорисцирующие оранжевые змеи, издали напоминающие светящиеся нитки. Впереди колонны двигалась бригада, расчищающая дорогу в негустых зарослях с помощью выструганых деревянных сабель.

Их путь лежал на север. Там, как сказали разведчики, собралась значительная часть саблезубов, а с какой целью — неизвестно. Другая часть, меньшая, расположилась в одной из низин. Решили начать с неё, так как она была расположена более близко.

Это место представляло собой широкую поляну. Там расположились саблезубые тигрицы и их детёныши. Самцы, а также бездетные самки отсутствовали. Деревянное воинство перед этим разделилось и подошло так, что отрезали им путь к спасению на деревьях.

Самки были готовы яростно защищать своих тигрят. У них были куда меньшие, чем у мужских особей, клыки и когти, но и они были очень сильны. Свирепое рычание огласили местность, добралось до самых верхушек деревьев, распугивая тех, кто там находился.

Тигрицы свирепо бросились в атаку, вонзив клыки в деревянную плоть. Ударили и заскребли когтями. Нечего и говорить, что мало кто из живых существ, разве что гораздо более крупные, имели шансы пережить эти удары.

Однако неуязвимых дуболомов это не брало. Саблезубих они бесстрастно отшвырнули от себя и принялись их избивать. Рык сменился агонизирующим, полным боли воплем. Когда с самками было покончено, дуболомы подошли к осиротевшим тигрятам.

Приказ есть приказ. Тигрят собирали, отрывая от тел погибших родительниц, и складывали в выданную ловчую сеть, а затем завязали узел, как на мешке. Этот мешок аккуратно положили на землю. Тигрята попытались прокусить себе путь на свободу, однако не смогли и не успели: острые сабли поднялись, и тигрят закололи. Всех закололи.

Приказ.

Нужно было доканчивать начатое.

Двигались дуболомы медленно, так как появилось немалое количество впадин. Выступающие из-под усыпанной листьями почвы в любой момент грозили опрокинуть их неуклюжие тела. Но благодаря умным деревянным разведчикам те с незначительным количеством потерь (некоторые свалились и застряли в овражных зарослях) выбрались на мерцающую серебристым светом тропинку, начинающуюся под стрельчатой аркой такого же цвета. Её вершину — длинный тоненький шпиль — венчала статуэтка неведомого животного — этакая помесь райской птицы, кузнечика и попугая. Дуболомы образовали вереницу. Тропка шла ровно, изредка взбираясь на какой-нибудь холм, и привела деревянное воинство к котловине, напоминавшей кратер, но с весьма пологим спуском. В его центре стоял город с большим количеством невысоких и изящных башенок, с террасами, с оплетённом галереями, точно лентами, дворцом. Улицы были совершенно пустынными — казалось, будто его жители куда-то ушли — или затаились в нём.

Город был окружён кольцом из саблезубых тигров. При виде незванных гостей они ещё больше сомкнули строй.

— ПР-Р-Р-Р-Р-Р-Р-Р-РОЧЬ! — страшно зарычали тигры, демонстрируя огромные, невероятно острые клыки, вселявшие в любого человека Волшебной страны страх. — ПР-Р-Р-Р-Р-Р-Р-Р-РОЧЬ! Вы не пройдёте дальше! Уходите! Уходите сейчас же из Алмэрбима! Тигровый лес принадлежит нам! Принадлежит Владычице Сильвравимм! Уходите из нашего леса! Пр-р-р-р-р-рочь!

Дуболомов это не остановило. Они шагнули вперёд, поднимая раскровавленные дубины и сабли.

— Все, кто здесь есть, умрут, — просто сказали они. — Приказ преемника Великого и Ужасного.

Яростный рык, казалось, взметнулся до самых небес и всколыхнул их. Разъяренные животные набросились на вторженцев, совершая гигантские, умопомрачительные и страшно красивые прыжки...

И бойня началась. Дуболомы методично кромсали, рубили живую плоть. Из распоротых животов валились горячие внутренности, теряясь в траве и кустарниках, а единственными звуками, раздававшимися под загадочным городом, стал жуткий треск ломающихся костей: черепов, рёбер, конечностей, выбиваемых клыков, раздавливаемых челюстей... Страшны были вопли боли, душераздирающе хрипели издыхающие гигантские кошек, истерзанные, с проломленными хребтами...

Пощады никому не было. Приказ.

Странное дело: саблезубы не разбегались врассыпную, не пытались найти укрытие в древесных пущах, которые находились за открытым городом всего-то в стах шагах от него. Тигры нападали и нападали, пока не полегли. Все до единого ловкие хищники были перебиты неповоротливыми улыбающимися брёвнами.

— Ну вот и всё, — сказал командующий этой экспедицией. Дуболомы, бывшие солдатами и переделанными в добрых трудолюбивых работников, полыбились, глядя на искорёженные трупы, а затем потопали обратно из леса, спеша с донесением о добросовестно исполненном приказе. Поскольку праздник в честь победы над захватчиком всё ещё продолжался, новость эту моментально узнали все горожане. Она была встречена всеобщим одобрением, ибо можно было больше не бояться идти через тёмную чащу, ожидая, что в любой момент тебя или твоего товарища подкараулит стая свирепых зверей... Этот день записали в летописях, хранившихся в городской библиотеке, поименовав его: официально — Днём Открытой Дороги, неофициально — Скорняжным Днём. И это тоже стало государственным праздником, как и День Падения Узурпатора. Тут следует сказать, что оба названия пользовались у населения одинаковой популярностью.

Через некоторое время над лесом собрались большие тучи. Полился сильнейший ливень. Как ни странно, но он лился исключительно над лесом.

Существование саблезубых тигров посчитали ошибкой, которую надо исправить.

Лесное чудище, бестия из пущи, реликт прошлого...

Одно лишь небо их оплачет и омоет их кости...

* * *

В недрах земных под страною Волшебной Пещера находится, светом подземным освéчена, блеклооранжевым. Ящеры там у сводов парят, а по камню звери свирепые ходят: шесть у них лап, призрачно шерсть их густая светит во мрачных пещерных тонелях... Место плохое, печальное: люди, что туда были изгнаны, там тиранию терпели, страдая от безысходности, долгое тысячелетие.

Но спустись дальше, путник, по запретным туннелям, — и попадёшь в иные обители, о которых сам Гуррикап при жизни не ведал. Место зовётся то Глубинами Вековечными. Оно состоит из гротов громадных — в одном из них среди скал на холмистой равнине стоит город с горнохрустальными крышами, тёмными башнями. Есть тому граду название — Непокештум Семивратный.

В миле от южных врат внутри сталагмита гигантского тёмные á’вахх радостно зашевелились. Они вразнобой зашипели, словно змейское скопище. Их разум гнилой и паскудный переполнили торжество злобное, дикое. А‘вахх зашевелились, почуяв свободу, унюхав проживу, что утолит их давно опостылевший голод.

Спешат они вверх, к свету, к еде. Чуют, проклятые порождения, тех, кого пожирают, жестоко и долго при этом пытая... упьются они Среброкровыми. Чёрные чрева их прячут багровые щупальца, иглами мелкими крыты они да присосками жадными — ими а‘вахх в плоть и проникают, впиваются. Скалы и толщи земные преградами вовсе не станут для а‘вахх, ибо они — тени, призраки.х Ни сталь, ни огонь тáкож их не берёт — иное супротив них средство годится, но его где искать-то?

Вышли, точно полились чёрным фонтаном, жижей живой они из-под твёрдого камня на берег Хушема — бледны на нём асфоделы цветут. Река Забвения это: вода в ней течёт та, что память крадёт у живых и у мёртвых. Цвета она голубого, шипят её воды — не иначе, пленные мысли бесчётные свары ведут меж собою... Плывёт по Хушему Ямнод на лодке широкой без паруса, из кости рыбы неведомой вырезанной. Ямнод двулик: одно лицо — спереди — череп с очами зелёногорящими, с плотью истлевшей, обвисшей, но другой лик его — юнен и свеж, как у подростка весёлого. Четыре руки у него, и две держат вёсла, две — меч и копьё: ими он отбивается от здешних злых бестий, что иногда приходят из мрака... На а‘вахх Ямнод не поглядит — погружён в свои мысли беззвучные. Плавает он по Хушему то назад, то вперёд, словно лодка его неподвластна течению. Загляни, путник, через неприметный вход — и увидишь: лежит галерея кривая, заброшенная. Пол её выложен крупными плитами — яшмою алой, белым нефритом, ониксом чёрным и золотом жароблистающим. Ходит по галерее неслышно бессмертный Кихккáш: серо-синею он чешуёю покрыт, а десницей трёхпалой копьё он сжимает смертельноострое, крепкое столь, что твёрдая сталь у него на пути преградой не станет. Часу от часу он вверх поднимает свои жёлтые очи: зорко следит страж прохода в Глубины, чтобы никто не спустился в них без его созволенья.

А‘вахх с радостной нетерпеливостью скачут вперёд, местная живность прячется в страхе в пещерных тоннелях. Долгое было для них ожидание сладкого часа, наступившего благодаря тем, кто под солнцем живёт, а о Глубинах — не ведает... «Хш-ш-ш-ш-ш-шав!» — напевали они, эти отпрыски нежити.

Страшное близилось...

* * *

Пять дней спустя саблезуб Раомо очнулся.

Каким-то чудом он оказался единственным тигром, кто пережил геноцид собственного племени. Один из дуболомов попал ему дубиной в затылок, но удар пришёлся вскользь и оказался достаточно сильным, чтобы отправить тигра в нокаут на несколько суток, но недостаточно сильным чтобы убить.

Он очнулся — один посреди тел своих сородичей. То, что предстало перед его помутившимся взором, было ужасно. На его глазах чёрное вороньё и грифы самозабвенно клевали трупы его братьев, его сестёр, его королевы — саблезубой тигрицы Илберсул, самой свирепой хищницы леса. Ветер разнёс по округе запах, который привлёк со склонов стаи горных гиен. Придя к месту, где учинили это побоище, они с превеликим наслаждением стали пожирать падаль, выдирая из туш здоровенные шматы мяса и внутренности. Обычно между горными гиенами велись жестокие схватки за добычу, но сейчас они превратились в дружных товарищей-разбойников, разделяющих между собою немыслимо обильную трапезу. Под городом топтались даже всадники пещерных муфлонов — пучеглазые ледниковые тролли. Явились!

Карканье слышится, клёкот и злобно-весёлый, бесстыжий хохот. Слышно здесь и тяжёлое поскрипывание телег, на которые тролли медленно погружали мёртвые туши тигров — пирушка в скальных чертогах будет, не иначе.

Иная мелодия зазвучала, другая, — такая же страшная. Радостный день задал ты, о Страшила, для трупосжирателей! Помянут они добрым словом тебя в своих обиталищах!

Саблезуб Раомо очнулся. Но лишь он один. Никто более не избежал смерти. Всех посекли, загубили, и малых тигрят тоже, ненавистные.

Котловину огласил престрашный рык. Раомо понёсся на быстрых ногах к одной из гиен, подрал на части её страшными когтями. Нагнал другую — та же участь её, ненавистную тварь, постигла. «Карр! Карр! Карр!» — кричали над ним птицы — взнедоволились падальщики, по́ ветру разошлись чёрной листвой. Саблезуб преследовал и убивал тех, до кого только мог дотянуться. Ненависть, горячая и пульсирующая, была хуже боли от удара. Лишь час спустя саблезуб остановился и перевёл дух. А потом, словно о чём-то вспомнив, Раомо стремглав побежал к тихому городу, ворвался в изящные переплетения улиц. Зачем ему это было надо — неизвестно, однако какое-то время спустя он бежал уже оттуда — с выражением дичайшего ужаса в глазах. Утративший разум тигр поселился около дороги, что вела в Лисоград, и каждая лисица, что ему попадалась на глаза, — умирала от страшных ударов его лап...

Он спасся. Один и единственный саблезуб спасся для того, чтобы десять лет спустя... найти смерть в устроенной жевунами по научению Тима О‘Келли западне. Оказавшись в яме, Раомо рычал и изрыгал проклятия — будучи единственным, кто был на это способен. Будучи единственным, кто способен испытывать ненависть. Ненависть, голод и безумное отчаяние — вот всё то, что связывало Раомо с жизнью. Его рык, проходивший на рыдание, сотрясал верхушки вековых деревьев, прогоняя оттуда птиц... Жевуны приблизились к нему лишь тогда, когда он уже сильно ослабел от голода, и забросали всё ещё живого саблезуба землёй. Они вбили около ямы кол, а к колу прибили доску с надписью:

Здесь погребён прах последнего

Тигра Волшебной страны.

Погубить этого злодея нас научил

Мальчик из-за гор,

Великолепнейший Тим,

слава ему, слава, слава!

Потом они устроили большое празднество у ямы.

Они праздновали гибель последнего хищника, чье существование и чья родина внушали им вечный страх. И, конечно же, звучали тосты за здравие Людей из-за Гор, пришедших жителям Волшебной страны на помощь в борьбе с коварным Урфином Джюсом. Они молились Гуррикапу, прося его уберечь правителя Страшилу, сделавшего для них много добра, от ярости злого диктатора. Празднество проходило под нежный аккомпанемент бубенчиков.

«Дзынь-дзынь-дзынь, — раздавалось над неостывшей могилой Последнего Саблезубого Тигра Волшебной страны. — Дзынь-дзынь».

Можно ли их осуждать за это? Пусть каждый ответит на этот вопрос себе сам. Как ни было бы ужасно свершившееся — этот робкий народец провел сотни лет в страхе. Перед вечно буйствующими стихиями, перед магическими аномалиями, рождающихся, когда Гингема занималась чёрной волшбой — и, ко всему прочему, не гнушалась задля выгоды искалечить кого-либо.

Едва начали слушаться сумерки, жевуны поспешили разойтись по домам и закрыть на засовы двери: все жевуны очень боялись темноты. Очень много чего боялись. Таково было их извечное проклятие. А потому всё, что вызывает страх, должно быть уничтожено, стёрто... навсегда.

Шёпот в ночи на неясном языке. Где-то в горах бродят альмансоры, похитители детей. Раньше, столетия назад, они заходили сюда.

Воющий ветер принёс тучи, принёс ливень, принёс град. Огненно заполыхали дикие молнии. Гроза не уступала по своей мощности тем, что происходили в далёкой Долине марранов... Жевуны в своих голубых домиках дрожали от страха. Бубенчики на их шляпах выбивали частую дробь. Дзынь-дзынь.

Вдали воет волк. Пучеглазо зырят из древесных дупел попрятавшиеся от грозы филины. У могилы вокруг приколоченной таблички расхаживает, точно прикованный к ней пёс, огненноглазый призрак с огромными клыками-саблями.

Заснуть не мог никто, а кто закрывал глаза — видел взгляд красный, глаз этих тысячи, горят, словно рубины жаркие... И жуткое, едва слышимое, страшнее самого злобного рыка, шипение легонько щекочет уши, но страшнее нет его.

Восплачет — лишь небо.