Кредо тамплиера. Борьба (гет)

Примечания:

Заранее прошу прощения за ненормативную лексику — да, она несколько не вписывается в канон, но я ее всегда использую для большего реализма ситуации, для передачи подлинной речи.

июнь 1993

Электричка Тверь — Москва

— Приватизация, прихватизация… — пробурчал под нос сосед Андрея, опуская газету, которую он читал (кажется, «Московский комсомолец» или что-то в этом роде — Андрей последнее время вообще не читал газет и не разбирался в них). — Какая, на хуй, приватизация? Страну и так развалили, теперь прихватизацию еще какую-то, блядь, выдумали…

Андрей отвернулся к окну, за которым неслись назад милые подмосковные дачи, построенные здесь еще при Сталине, а теперь большей частью заброшенные. Меж ними попадались недавно выстроенные коттеджи новоявленных олигархов, напоминая о том, что те времена прошли, а новые еще не вполне наступили.

Бубнеж соседа, подсевшего к нему в Конаково, Андрея совсем не раздражал. Последнее время он часто такое слышал. Да и старик выглядел вполне уважаемым — лет под семьдесят, вся грудь в орденах. Сейчас у этих сталинистов началась массовая истерия в связи с последними реформами, здесь все было нормально.

— Я помню, как мы в сорок пятом из Берлина на поезде возвращались, — продолжал старик, обращаясь вроде бы к пустоте, но так, что его слышало полвагона, — так товарища Сталина портрет на руках несли, целовали: спасибо, товарищ Сталин, за нашу с вами победу, за то, что жизнь нашим детям сберегли. А сейчас что творится…

— Э, дед, завали ебало, — грубо оборвал его сидевший на лавке напротив, рядом с Андреем, здоровяк в десантной форме, который жевал спичку и прихлебывал пиво из бутылки. — Развонялся тут — Сталин, хуялин. Нету твоего Сталина, бля! И войны нету! Заебись сейчас живем!

— Ты как со старшими разговариваешь, сопляк! — взорвался ветеран, отбросив газету. — Да я таких, как ты!..

— Ну давай, бля! И че ты мне сделаешь? — Десантник резко вскочил, нависнув над стариком глыбой, толкнул его в плечо. На них заоборачивались люди, парень смерил дрожащего ветерана презрительным взглядом и упал обратно на лавку. Андрей, не выдержав, встал и вышел в тамбур, покурить. Последнее время ему доводилось видеть всякое, но это был уже явный перебор.

…После окончания школы Андрей Чернов поехал поступать на истфак МГУ, потому как в родной Твери, бывшем Калинине, жить больше не мог. Отец его погиб в Афгане, в последние дни войны, воспитанием его занимались мать и бывший папин сослуживец, дядя Леня. Жили они втроем в старой коммуналке, личного пространства у Андрея не было почти никакого. А еще к тому же дядя Леня, одноногий инвалид, после Афгана пьющий без просыху, стал поднимать на подростка и его мать руку. Мать все терпела, а в последнее время сама начала закладывать за воротник. Андрей бежал в столицу не только от этого, но и от всего того хаоса, что творился на улицах города. По ночам то и дело стреляли, несколько одноклассников Андрея умерли от героина, а по телевизору сытомордый Ельцин твердил лишь о приватизации и демократии. Андрей надеялся, что в Москве ему будет лучше. Но, похоже, ему было суждено в этом разочароваться…

* * *

«Поезд прибывает на Ленинградский вокзал», — разнесся по вагонам сонный голос машиниста. Андрей, сделав последнюю затяжку, бросил окурок на пол. В голове вдруг мелькнула глупая мысль: а почему бы вокзал не переименовать в Санкт-Петербургский? Если машинист пьян, сразу он это выговорить не сможет.

Но, едва Андрей ступил на платформу, как шутить ему сразу расхотелось. Он вспомнил, как первый раз побывал в Москве. Случилось это лет десять тому назад. Он приехал сюда вместе с отцом. На вокзале тогда была толпа народу, все чему-то улыбались, весело шутили. Потом они поехали на Красную площадь, гуляли возле стен Кремля, смотрели на Мавзолей, затем побывали в Доме пионеров. Когда вечером они возвращались домой, счастливый Андрей заснул, привалившись к отцовскому плечу. Последнее время он часто думал: а ведь если бы у Горбачева хватило мужества закончить войну в Афганистане года на три раньше, отец был бы жив… Андрею прежде казалось, что за последние два года изменилось сознание людей, теперь же выходило, что и власть тут тоже виновата…

— …Подайте на жизнь, люди добрые! — истово крестясь, вопил и бился лбом о землю безногий старик. «Люди добрые» шли мимо одной угрюмой толпой, редко кто останавливался. Морщась от жалости и брезгливости одновременно, Андрей кинул в шапку инвалиду горсть монет и поскорей направился к метро…

...В общежитии, куда Андрея поселили на время поступления, ему досталась комната на двоих с Толяном, второкурсником матмеха. Толян приехал из Хабаровска, где у него остались больная мать, пьющий отец и младшая сестра — словом, судьба его была схожей с Андреевой. Впрочем, долго поговорить им не удалось. Время близилось к вечеру и, когда Андрей разложил учебники, чтобы готовиться к вступительным экзаменам, Толян вдруг встал и куда-то засобирался.

— Я на работу, — пояснил он в ответ на удивленный взгляд соседа. — По ночам в ларьке неподалеку торгую, семье ведь надо деньги отсылать.

Андрей про себя отметил, что нужно, пожалуй, тоже будет устроиться на работу, ведь если ему не удастся поступить на бюджет, платить за обучение будет нечем.

* * *

Через несколько дней Андрей сдавал экзамен по истории. Принимали у него трое: румяный упитанный мужчина с тонкой щеточкой усов, пожилой профессор с грустными голубыми глазами за стеклами очков и стервозного вида дамочка, все время пилившая себе ногти.

— Ну что же, юноша, — с причмокиванием попивая чай, произнес высоким голосом сидевший в центре толстяк. — Тяните билет.

Андрей взял билет и про себя выругался. Тема называлась: «Политические и социально-экономические реформы периода перестройки. Политика М. С. Горбачева». Про любой другой период истории, начиная с крещения Руси и заканчивая Октябрьским переворотом, он мог рассказывать долго и много, но про перестройку он не то что не знал, а просто не мог говорить из-за той боли, что она принесла ему, отняв самое дорогое в его жизни — отца.

— Ну что ж, — протянул румяный экзаменатор. — Называйте номер билета и идите готовиться.

— Господин экзаменатор, — начал Андрей, не зная, как к нему обращаться, — а можно я другой билет возьму? Или, если хотите, в следующий раз пересдам.

— Это еще что за фокусы? — Брови у истеричной барышни резко взлетели вверх. — На экзамен, молодой человек, нужно приходить готовым по всем темам! Либо отвечайте, либо ставим «неуд»!

— Ну подождите же, Эльвира Платоновна, — внезапно вступился пожилой экзаменатор, до этого молчавший. — Зачем же так сразу? Может, молодой человек действительно все учил, просто эта тема ему по каким-то причинам неприятна. А ну-ка дайте сюда билет… Ага, вот, перестройка. Ну что ж… Не любите Михал Сергеича, юноша?

— А за что его любить? — резко дернул плечом Андрей. — Страну развалил, народы между собой поссорил, еще и войну вовремя не прекратил...

— Так вы, стало быть, идейный коммунист? — ехидно прищурившись, спросила мерзкая Эльвира Платоновна.

— Ну полно вам, — снова вступился голубоглазый. — Сами, небось, не так давно свой партбилет сожгли. А молодому человеку, я думаю, нужно дать еще один шанс. Под мою личную ответственность, — поспешно добавил он, увидев, что дамочка приготовилась обрушить на него свой гнев.

— Ну ладно, — смягчился румяный толстяк. — Тяните другой билет, молодой человек. Но учтите, шанс этот для вас последний. Если и на этот вопрос не ответите, никаких пересдач!

Андрей радостно протянул руку и схватил другой билет. Спустя десять минут он на «отлично» рассказал о причинах, ходе и последствиях русско-японской войны, и даже каверзные вопросы Эльвиры Платоновны не смогли сбить его с толку.

— Ну что ж, — покачав вжатой в плечи головой, произнес румяный. — Так и быть, ставлю вам «пять». Но только из уважения к Николаю Генриховичу, ему скажите спасибо. И в следующий раз, будьте уверены, такой фокус не пройдет!

Когда сияющий от радости Андрей выходил из аудитории, он оглянулся на голубоглазого Николая Генриховича. Тот смотрел на него по-прежнему грустным взглядом, и в этом взгляде Андрею почудилось какое-то предостережение, а, быть может, сожаление о чем-то. Но уже в следующую минуту безудержная радость вытеснила из его головы все остальные мысли.