Неправильный фэйри (джен)

Время, как прежде, нас не ждет,

Ночь тянет за собой на дно воспоминаний.

Чердак в Норе завален хламом, только в самом-самом темном углу осталось немного места. Там под скатом крыши приютились лежанка, маленький сундук и швейная машинка; там свисает с балки красивый кованый фонарь, а стену, примыкающую к крыше, украшают самодельный календарь и маггловский плакат со страшной рожей — лысая башка, огромные жуткие глаза под густыми бровями и длинные острые зубы, совсем как у крысы.⁽¹⁾ Плакат повешен так, что гость, пройдя по лабиринту из старых вещей, сперва видит эту рожу, а уже потом, оглядевшись — хозяина, стучащего на машинке.

Гула всегда забавляет реакция людей — неужели они ожидали увидеть рожу с картинки? Да полно, видно же, что там человек в гриме, а никакой не упырь — у упырей зубов больше и бровей нет. Но нехорошо смеяться над гостями, и он встает, оправив черный кафтан, и протягивает руку, темно-коричневую и хрупкую, как высохший лист:

— Меня зовут Гул.⁽²⁾ Рад тебя видеть, будь как дома.

Взрослые обычно удивляются, но не переспрашивают. А вот дети — те редко удерживаются от вопросов, и вопросы всегда разные.

Подружка Чарли с желто-зелеными косичками, когда впервые приехала в Нору и полезла на чердак знакомиться, страшно удивилась — какой же он упырь, если даже не похож?

Темнокожий приятель Фреда и Джорджа, ткнув в плакат, поинтересовался, что за фильм. Неудивительно: фильм этому Ли в дедушки годится — откуда бы пацан его знал?

Подруги Джинни из окрестностей Оттери не удержались от вопроса, как Гул шьет и вообще что-то делает с такими-то руками — настолько их впечатлили его острые ногти в два дюйма длиной.

Друг Рона, приехавший этим летом в гости, спросил, зачем Гулу бусины. Наверняка Рон ему рассказал, что Гул любит получать бусины в подарок, что у него уже полна шкатулка самых разных — красных, золотых, голубых и белых, круглых и граненых, крупных и мелких, — ну как не спросить, зачем ему столько!

Приятно, когда спрашивают, интересуются. И Гул с удовольствием рассказывает детям, что шьет себе костюм на Хэллоуин, а бусины нужны для украшения — чтобы расшить высокий воротник и, может быть, еще что-нибудь. А когда Хэллоуин пройдет, Гул распорет костюм до последнего шва и будет перешивать к следующему Хэллоуину. Что ногти ему нисколько не мешают, да и просто красиво выглядят, и что Гулом он сам назвался, потому что ему так захотелось. Что фильм этот — про вампира — первый фильм, который Гул посмотрел в маггловском кинотеатре. И что это очень длинная история...

Длинные истории детям неинтересны. Им бы на метлах полетать, в речке поплавать, в деревню сбегать, а не сидеть на захламленном чердаке, и Гул их не удерживает. Но сам, оставшись один, любит покопаться в архивах своей памяти. Особенно под вечер или в такие дни, как сегодня: из-за набухших черных туч кажется, что весь день стоят сумерки. И с самого утра льет, как из ведра, за порог носа не высунуть.

Впрочем, может, это и к лучшему: через три дня дети отправятся в Хогвартс, а укладывать вещи никто даже не начинал, кроме Перси, конечно — вот и занятие на дождливый день. Но Гулу в Хогвартс не ехать, и он, приглядывая вполглаза за порядком, с удовольствием перебирает в памяти события, точно кадры кинопленки, и каждым подолгу любуется, смакуя детали реквизита, декорации, вспоминая реплики. И почти не помня, что не так давно — всего-то меньше века назад — и слов таких не знал.

В кинотеатр он попал случайно — повздорил с одним брауни. Слово за слово, и случайное проклятье занесло Гула в маггловский квартал Лондона, прямо в кинозал во время сеанса.

В том зале не было ни одного фэйри, ни одного волшебника, но на белом полотнище под светом лампы разворачивалась самая настоящая волшебная история... Гул отсидел три сеанса подряд, скрытый отводящими чарами, и в дом, где жил тогда, вернулся глубокой ночью, захватив с собой плакат со стены кинотеатра.

С тех пор он не раз отлучался в кино, смотрел фильм за фильмом к неудовольствию тогдашних хозяев — они к магглам относились с презрением, как к грязи под ногами, и не понимали, что хранитель дома в этой грязи нашел. А Гул не понимал, как можно презирать людей, которые сумели создать заменитель магии, пусть и только на экране.

Хозяева все чаще его ругали, а он в ответ сквашивал молоко и разбивал дорогие чашки. А потом хозяева купили домовую эльфийку — молодую, робкую и послушную, — и Гул покинул их с легким сердцем и с плакатом под мышкой. Честно сказать, узнав, что фильм — тот самый, первый — уничтожили и больше никогда не покажут, он горевал куда сильнее, чем оставшись без крыши над головой. Неправильный он был фэйри.

Убежище он нашел в своем любимом кинотеатре: там был замечательно уютный чердак, и Гул отлично на этом чердаке устроился. Искать новую семью волшебников не торопился: чего он не видел в огромных мрачных замках и хижинах, выстроенных на костях? Да и так ли нужны ему именно волшебники? Он же не домовик, в конце концов, а вольный хобгоблин: кому хочет — тем и помогает. Гул выбрал помогать вечно усталой билетерше, в одиночку растившей сына, и двум молоденьким уборщицам, что приехали покорять столичную сцену — а вынуждены были мести полы, потому что иной работы не нашлось. Гулу нравились эти милые женщины, и потому он своей магией убирал мусор, чтобы Бет и Нэнси не очень уставали и раньше возвращались домой, и толкал под руку тех, кто пытался обмануть миссис Пигс, не заплатив за билет. Сам Гул, впрочем, смотрел кино вволю — у него попросту не было этих смешных бумажных денег, да и потом, он все-таки работал на пользу театру...

Обычно он скрывался под чарами, но в тот раз просто забыл их обновить, таким интересным оказался очередной фильм — и Нэнси увидела его, сидящего в зале, во всем его безобразии. Увидела лысую голову с огромными ушами, желтые глаза, мясистый нос и торчащие клыки, но вместо того, чтобы испугаться, улыбнулась:

— Отличный костюм, мистер! Но поторопитесь, сейчас начнется новый сеанс...

То был Самайн, а точнее, Хэллоуин — праздник, когда магглы переодеваются в фэйри и волшебников, когда кино с экранов выходит на улицы городов, пусть и всего на одну ночь, когда каждый может ненадолго стать актером и сыграть небольшую роль. Гул не мог не оценить красоту этой идеи — и на следующий год пошел гулять вместе с ряжеными, которые приняли его за своего. А потом был еще один год, и еще... Гул чувствовал себя самым настоящим актером — он играл человека в костюме хобгоблина! — и полюбил этот волшебный человеческий праздник всем сердцем.

Он почти не замечал течения лет, а между тем мир людей медленно, но неумолимо менялся. Бет вышла замуж и уехала в деревню, Нэнси нашла себе новую работу, миссис Пигс ушла на пенсию — и с ними ушло что-то еще. Может, доброта — они все были славными женщинами... На смену им пришли другие люди, но Гул уже не так сильно хотел им помочь, не интересовался их жизнью. Он просто жил на своем чердаке, смотрел кино, скрываясь под чарами, выходил гулять в ночь Хэллоуина.

И даже самому себе не признавался, что ему невыносимо скучно жить, никому не помогая.

Небо расплакалось дождём,

Разбитое грозой, оно уже не с нами.

А потом был Хэллоуин тысяча девятьсот семидесятого года по человеческому счету. Дождь лил, как из ведра, а небо то и дело раскалывали молнии, и лишь несколько бедолаг заскочили в кинотеатр — да и те не кино хотели посмотреть, а надеялись переждать непогоду. И не было никакого кино на улицах — все попрятались по домам, — и смысла покидать теплый чердак тоже как будто не было, но Гул все равно пошел гулять. Просто из уважения к своей собственной традиции, из упрямства и совсем немного — от скуки.

Бродил он долго, не особенно скрываясь, и вдруг увидел единственного ряженого — высокого рыжеволосого парня с измученным лицом и коробкой пирожных в руке, сиявшего магией, как софит. Парень явно пытался одеться под маггла, но немного недоработал костюм: он шел без пальто и зонта под проливным дождем, а его заношенный бордовый пиджак и не думал намокать хотя бы для вида. Он прошел совсем рядом, и Гул вдруг почувствовал его эмоции, надежды и намерения, пробивающиеся сквозь сплошную тяжелую стену усталости. Человек радовался, что наконец-то идет домой, переживал, что, заработавшись, пропустил день рождения любимой — она ведь, наверное, места себе не находит! — надеялся порадовать ее пирожными... и Гул невольно залюбовался им, точно героем романтического фильма, и понял: вот он, неправильный волшебник для неправильного фэйри. Человек, которому стоит помочь — и которому Гул станет помогать с большой радостью. А театр... да ну его совсем.

Так он познакомился с Артуром Уизли и его домом, не возведенным на костях и вовсе не мрачным. Пока жена Артура, хорошенькая рыжая девушка с огромным животом, то плакала на плече мужа, то отчитывала его за то, что пропал на работе на целых два дня — "ты представляешь, как я волновалась?!" — Гул по шаткой лестнице прошлепал на чердак, заваленный мертвым, давно уже ничейным хламом.

В самом темном углу оставалось немного места, и там Гул приклеил на стену под скатом крыши свой старый плакат — единственную вещь, которую стоило забрать с чердака кинотеатра.

С тех пор прошло много лет. Гул подружился с Артуром и Молли, видел, как появляются на свет их дети, сияющие, точно звезды. Своей магией оберегал малышей от всякой нечисти, которой только дай прицепиться к волшебнику посильнее, и приглядывал за ними с чердака. Вместе с Биллом узнавал, кто такие Фредди Меркьюри, Джеймс Хэтфилд и Джон Бон Джови. Помогал Чарли выхаживать зверье, которое мальчик приносил со всей округи. Подклеивал страницы в зачитанных до дыр книжках Перси и следил, чтобы Фред и Джордж нечаянно не покалечились. И посмеивался, когда Молли пугала им, Гулом, младших: "Если не ляжете вовремя спать, с чердака спустится страшный Упырь, заберет вас и съест!" Когда и мамины страшилки не помогали, Гул принимался выть и стучать железками по крыше, играя новую роль — Упыря, который поедает маленьких детей. Получалось очень натурально.

Но дети выросли и прекрасно знают, что он безопасен. И даже если бы не знали, вряд ли боялись бы как раньше: малышка Джинни всегда была не робкого десятка, а Рон, кажется, в последние пару лет вообще забыл, что такое страх. Третьего дня ему на плечо спустился с потолка паук, так Рон его смахнул, даже не дернувшись!

Древний, как мир твоей души,

Хранитель тишины звенит семью ключами.

В последние пару лет Рон вообще очень изменился. Гул не может видеть его мысли — а жаль, хотелось бы взглянуть, — но Рон меняется и снаружи. Молли говорила, что ловит порой его недобрый цепкий взгляд, и как странно и жутко выглядит такой взгляд у маленького мальчика; Гул чаще замечает за Роном тихую отрешенность, будто он смотрит кино у себя в голове.

И еще холод. Где бы Рон ни был, чем бы ни занимался — даже сейчас, когда, покидав вещи в сундуки, они с Гарри играют в шахматы в тепле и безопасности, — он будто окружен могильным холодом руин, искрящейся стужей заснеженных гор, тягучей стынью тумана над озером, пробирающим до костей холодком чащобы. Гарри вряд ли это чувствует, ведь ему не с чем сравнивать — другого Рона он никогда не знал, — а вот Артур и Молли в свое время чуть с ума не сошли, сперва от страха за других детей, затем от беспокойства за самого Рона.

Но тут ничего не исправить и никак не помочь. За свою долгую жизнь Гул не раз видел таких людей, рожденных с памятью о себе-прошлых, которых стоит лишь слегка подтолкнуть, чтобы эта память пробудилась, вылупилась из яйца, как уродливая химера — вылупляются только уродливые. Наверное, потому что среди всех перерожденных вспоминают себя только бывшие преступники, убийцы и темные маги; наверное, это и есть их наказание — мучиться совестью и в новой жизни. Чары забвения здесь бессильны, только хуже сделают: разбитая скорлупа не склеится, пробужденная душа не станет прежней. Сотрутся картины непрошеного прошлого, но на смену им придет сводящее с ума ощущение пустоты, чувство, что забыто что-то важное... нет уж, пусть все останется как есть.

С кем ты здесь в каменной глуши?

Лишь вечные дожди холодными ночами.

К тому же, Рону не так уж нужна помощь — он справится со своей ледяной химерой, как уже привык справляться. А вот Джинни...

В дождь у нее всегда портится настроение, а еще она очень волнуется перед школой. И вот сейчас она места себе не находит, мечется по комнате, проверяя, все ли собрала, а на деле — все сильнее себя накручивая: через три дня она впервые едет в Хогвартс! Что ее там ждет? Сможет ли она по-прежнему дружить с Луной и Сандрой, или они попадут на разные факультеты и уже не смогут общаться как раньше? Появятся ли у нее друзья на факультете, да и вообще — куда она попадет? В Гриффиндор, к братьям? В Хаффлпафф? Ну, они вроде хорошие ребята, и там учится мальчик, который ей когда-то нравился. В Рейвенкло? Говорят, они чуть-чуть не от мира сего, но ведь не все рейвенкловцы такие, правда? Или, может, вообще в Слизерин?

Гул не слышит ее мыслей, но догадывается о них по эмоциям: Гриффиндор — почти домашнее тепло; Хаффлпафф — несмелая радость и смущение; Рейвенкло — неуверенность, надежда... Слизерин — опасение и тоска.

Джинни уверена, что там друзей она точно не найдет, и ей ужасно не нравится, что придется жить в подземельях: там наверняка холодно. А впереди осень и долгие-долгие холодные дожди, и наверняка ей будет очень грустно сидеть по вечерам в каменном мешке...

Чтобы Джинни, всеобщая любимица, яркий солнечный зайчик — и так расклеилась! Нет, это уже совсем никуда не годится, и Гул смотрит, кого бы к ней позвать. Только не Рона: он, конечно, мигом примчался бы утешать сестру, но тот, кто сам холоден, не сможет согреть другого.

Вечность — движение вперёд!

Другими мы найдём твоих дорог начала.

Близнецов, что ли, позвать? Они всегда умели ее развеселить... впрочем, нет, эти паршивцы могут как рассмешить, так и обидеть. Не со зла — просто шутки у них часто дурацкие.

Гул мельком смотрит на них — заняты, разбирают очередную шутиху, чтобы посмотреть, как она устроена, и, может, сделать из нее что-то совершенно новое. Гул частенько ворчит на близнецов, но их страсть к изобретательству — так свойственное людям желание изменить мир, сделать его лучше, проще, веселее — его завораживает.

Фэйри с удовольствием учатся у людей, перенимают их песни, но по старинке, иглой и ниткой, шьют давно вышедшие из моды кафтаны. Люди же изобретают швейные машины, меняют кафтаны на пиджаки и снимают кино. Гул не пытается подделаться под людей — он все же фэйри, хоть и неправильный, и даже по меркам своего народа он довольно стар, — но если уж шить кафтан, то на машинке с ножным приводом.

Артур говорит, что и она успела устареть, что появились другие машины — что ж, ему лучше знать: он очень внимательно следит за миром-без-магии. Чтобы изобрести новое, надо как следует изучить то, что уже придумано, а Артур обожает изобретать новое, в этом близнецы явно в него пошли. Гул не стремится идти со временем в ногу, но любит наблюдать за попытками Артура, а теперь и его сыновей, обогнать неумолимое Время хоть на пару мгновений.

Жаль только, что для гонки со Временем у Артура почти нет времени — невеселый каламбур, но правдивый. Почти всегда он пропадает на работе с рассвета до поздней ночи.

Верь мне, мой город не умрет,

Забытый под дождём нелепо и случайно.

Сегодня его тоже не стоит ждать к ужину, но Молли все равно ждет. Усевшись в гостиной с вязанием, пока жаркое само себя готовит, она порой косится на семейные часы — вдруг хоть сегодня Артур вернется домой пораньше? Но стрелка с его именем безразлично указывает на отметку "Работа".

А Молли все равно ждет и тревожится, как много лет назад, когда шла война и каждый день мог стать последним. Война давно кончилась, Артуру ничто не угрожает, он обязательно вернется, хоть бы и к полуночи, — но Молли все равно волнуется, уже по привычке. А скоро дети уедут в Хогвартс, и у нее появится много свободного времени, особенно днем — не нужно будет готовить на всех огромную кастрюлю супа, готовить заживляющую мазь на разбитые коленки и Бодроперцовое от простуды, чинить порванные штаны, — и вместе со свободным временем придет ожидание писем от детей, и снова тревога: как они там, не тоскуют ли по дому, не обижают ли их однокурсники?

Гул кладет в корзинку с рукоделием ленточку Джинни — ее любимую, синюю в белый горошек. Пусть Молли увидит эту ленточку, отложит свое вязанье и поднимется к Джинни, пусть поговорит с ней и развеет ее страхи, а заодно отвлечется от своих тревог, нынешних и будущих — наверняка обеим станет легче, и скорая разлука перестанет казаться такой страшной, а плохое настроение прольется и уйдет, как дождь за окном, который тоже когда-то кончится.

И Молли замечает эту ленточку и поднимается к Джинни.

Гул ждет чуда — и чудо происходит.

Джинни поначалу отмалчивается, пытается делать вид, что все хорошо, но недолго: ей хочется поговорить, и за первым словом — первой дождевой каплей — проливается целый ливень тревоги. А вдруг они с Луной и Сандрой Фоссетт поступят на разные факультеты и не смогут дружить как раньше? Или вообще перессорятся? А вдруг она не найдет себе новых друзей? А вдруг Шляпа определит ее в Слизерин, и там у нее точно друзей не будет? А вдруг?..

Молли обнимает дочь, говорит, что все будет хорошо, потому что иначе и быть не может. Что это всего лишь дождь, он кончится, и Джинни еще сама посмеется над своими тревогами. Что неважно, куда отправит ее Шляпа — факультет не определяет человека, везде есть хорошие люди, и она обязательно найдет себе друзей. Даже Рон нашел, а уж Джинни...

Молли говорит и говорит, прижимая Джинни к себе и перебирая ее длинные гладкие волосы. И Джинни понемногу успокаивается, прижимаясь к маме, даже слабо улыбается — и Молли улыбается в ответ, тепло и немного грустно.

Город без неба и земли,

Без солнца и луны

Заброшен и ненужен.

За окном все так же бушует ливень, и непонятно даже, день или вечер скрывается за стеной дождя, такой плотной, что невозможно разглядеть, где заканчивается небо и начинается земля. "Где заканчиваются тучи и начинается грязь", — уточнил бы Перси, будь он в плохом настроении — на него порой находит желание побрюзжать. Но сейчас Перси, закрывшись у себя в комнате, сочиняет письмо любимой девушке, и ему тепло и светло, точно самым погожим днем, а до того, что там происходит за стенами Норы, ему никакого дела нет.

Жаль, что он ни разу не приглашал свою девушку в Нору: Гул был бы рад с ней познакомиться.

Хоть Гул редко спускается с чердака, гостей он любит и всегда старается принять как можно лучше. Только одного человека его радушие не касается — того, который сидит сейчас у Перси на подоконнике, пристроившись по привычке между книг, и смотрит в окно.

Гул не знает даже его имени, да и не хочет знать — зовет просто Крысом.

Тонет хранитель тишины,

Под тоннами воды

Хоронит наши души!

Его нашел в огороде маленький Чарли — полол сорняки, отвлекаясь на возню расшалившихся садовых гномов, и разглядел посреди гномьей кучи-малы грязного, облезшего, израненного крыса. У мальчишки доброе сердце, и животных он всегда любил — пожалел Крыса, взял домой, чтобы вылечить и выкормить. Гул против не был: видел, что Крыс не желает никому в доме зла, лишь хочет сбежать и спрятаться от кого-то.

Смешно сказать, поначалу Гул его даже пожалел. Кто такой Крыс, от кого прячется и за что его ищут, старый фэйри не знал и знать не хотел — но, видно, крепко бедолаге досталось. Пусть залечит раны, а потом уходит с миром — или же примет свой настоящий облик и попросит помощи, как полагается; Артур и Молли хорошие люди, в помощи на памяти Гула никому не отказывали...

Но дни сменяли друг друга, беглец отъелся и перестал вздрагивать от каждого шороха, зажили его ободранные бока, а уходить он не торопился. Ему понравилась такая жизнь — безопасная, ленивая, сытая, — и лакомства в буфете Молли пришлись по вкусу... А в его довольстве все чаще проскакивало что-то недоброе, нечестное, гнилое, пусть и направленное не на семью Уизли, а куда-то вовне, и это что-то Гулу не нравилось. Пусть Крыс и не хотел вредить людям, по незнанию приютившим его, он мог невольно накликать на них беду, а этого Гул допустить никак не мог — и однажды ненастной ночью, когда все уснули, Гул подошел к корзинке с Крысом и поднял его за шкирку, точно настоящего зверя.

— Ты не хочешь жить в этом доме как человек, — негромко, чтобы не разбудить Чарли, сказал он. — У тебя было довольно времени, чтобы представиться хозяевам, и они не отказали бы тебе в пище и крове. Ты мог помогать им по хозяйству, стать работником и другом. В конце концов, залечив свои раны, ты мог тихо уйти, а отблагодарить как сможешь. Но ты предпочел остаться здесь и жить нахлебником в образе зверя... да будет так. Двенадцать лет ты проведешь в этом облике, раз он тебе так по нраву, — и щелкнул пальцами свободной руки. Крошечная голубая искра слетела с пальцев и растворилась, коснувшись лба Крыса.

— Двенадцать лет будешь есть лишь то, чем хозяева и их дети тебя угостят, и ничего больше в рот не возьмешь — ни чужого угощения, ни того, что сам добудешь, — щелкнул снова, и золотая искра влетела в пасть Крыса.

— Двенадцать лет не сможешь покинуть этот дом иначе как с кем-то из семьи, живущей под этой крышей, по его воле, и как уйдешь с ним, так и вернешься, — щелкнул в последний раз, и третья искра, ярко-красная, разбилась о нос Крыса.

Его голос терялся в шуме дождя за окном, но Гул знал: Крыс слышит и понимает каждое его слово, хоть со сна и не очень верит.

Две недели потом Крыс метался по дому, пытался выбежать в сад, съесть что-нибудь, даже в человека превратиться попытался, пока никто не видел — бесполезно. Надежно скованный проклятьем, он был теперь полностью зависим от семьи Уизли, и Нора из убежища стала его тюрьмой.

Артуру и Молли Гул, конечно, ни слова не сказал: зачем им знать, тревожиться? У них своих забот хватает.

Но иногда, видя, с какой тоской Крыс смотрит в окно, Гул сомневается — а не слишком ли сурово наказание? Может, стоило просто выпнуть хитреца за порог да и забыть?

Гул знает, что ни один из его сородичей не осудил бы его: у фэйри подобные проклятия в ходу. И знает, что должен был защитить семью и наказать обманщика... что двенадцать лет — не такой огромный срок, да и осталось от них совсем немного. Что в зверином облике Крыс никому не навредит и что он порой злится, но ни капельки не раскаивается.

И все же, глядя, как Крыс забивается в самый дальний угол, едва завидев Фреда и Джорджа, как рвется в Хогвартс — там, вдали от Гула, он хотя бы притвориться может, что свободен, — какими глазами он смотрит на календарь, когда Молли отрывает очередной листок, Гул думает, что, кажется, с двенадцатью годами он все же погорячился.

Наверное, это и есть угрызения совести.

Наверное, все дело в том, что он неправильный фэйри.

1) Постер фильма "Носферату, симфония ужаса".

Вернуться к тексту

2) Гул (Ghoul) — упырь.

Вернуться к тексту