Блажь (гет)

See I've come to burn

Your kingdom down

— «Seven Devils», Florence + The Machine

Спрятанные от всего мира, сбегавшие в поисках наслаждения, мы собирались каждый вечер в заброшенном туалете плаксы Миртл, отпугивали ее ослепляющими чарами и, поглаживая змею, открывали себе путь.

Мы не знали ни парселтанг, ни иного способа, как открыть дверь в Тайную комнату, потому использовали самое примитивное — в доме Малфоев, в подземельях, в которые после войны вынесли всевозможные черномагические артефакты, лежал один примечательный том с дарственной надписью «Слизерин». В этой книге тяжелым, едва читаемым языком было написано главное: в комнату, где жил змей, можно было проникнуть иным, обходным путем на случай захвата Хогвартса. Тогда змей должен был отстоять владения. Мерлин. Знал бы Слизерин, что тот, кому достанется этот секрет, никогда не воспользуется им во благо.

А может, он знал? Не потому ли оставил подробную инструкцию: на седьмом этаже, ровно в трех футах от второго пролета, нужно встать посередине помещения и произнести зачарованное слово. И от слова этого лишь на мгновение разойдутся в сторону вековые плиты, обнажая вход к великому змею.

В Тайном комнате было сыро, мрачно и очень тускло — скелет гигантской змеи не разлагался и не портился от времени, во всю длину он простирался почти от самого начала комнаты до гигантской головы Слизерина.

Жаждущие внимания, отчаянные, с веселым хохотом мы вламывались сюда поздно ночью, сбегая от надоедливого завхоза, открывали вход, а потом, сидя подле змеи, перелистывали толстые страницы фолиантов. Сюда их приносил Малфой, трансгрессируя к себе в дом прямиком из потайного входа, ведущего в Хогсмид.

Выдыхая черный дым самокруток, которые делала я, выуживая из теплиц профессора Лонгботтом корень мандрагоры и галлюциногенные вещества, мы вычитывали строчку за строчкой, окунаясь в мир блаженства и иллюзий, забывая этот дерьмовый мир.

Что ж, кем мы были? О, мы были золотой молодежью. Лили и Альбус Поттер — дети великого, победоносного, солнцеликого Гарри Поттера. Мы разлагались от роскоши, что была обеспечена нам с детства, плавились от внимания и яркого света софитов. Мы улыбались. Махали руками на всех колдографиях, иногда сцепляя свои пальцы с руками отца.

Святые, безгрешные Поттеры. Скука одолела нас, казалось, еще в пеленках: все так и жаждали наших побед и благородных поступков, что, право, нам было даже тошно — потому что мы были другими.

Лили и Альбус Поттер. Мы учились, согласно заветам наших предков, и почти не нарушали правила — лишь однажды Альбус, словно в отместку, не захотел пойти по протоптанной дороге. Он, улыбаясь широко, предпочел изумрудный цвет, а потом познакомился с ним, с человеком, от которого нас бы так хотели отгородить.

Скорпиус Малфой был единственным ребенком своих родителей. Взращенный дедом, он тайно презирал всю ту новую элиту, которой досталось то, что ранее было лишь прерогативой чистокровных. Надменный, артистичный, с белесыми волосами и злым оскалом — тайно он плевался термином «грязнокровка», яро следил за тем, с кем общались остальные слизеринцы, но более всех он следил за нами.

Казалось, дружба Малфоя и Поттера была оксюмороном, но даже здесь избалованный Альбус Северус решил перейти пограничную черту: никогда не забыть, в каком удивлении исказилось лицо нашей матери, как взволновался отец.

Безгрешные, праведные, глаголющие о равенстве и братстве, втайне все победители войны мечтали втоптать остатки прошлого мира в грязь, и, вещая о всеобщей любви и понимании с трибун, они все же едва ли хотели, чтобы их отпрыски связывались с другими, теми, кто им не ровня. С теми, кто не вписывался в новый мир.

— Этот всратый мир состоит из кучки гондонов, которые думают, будто все мы настолько тупы, раз закрываем глаза на их лобызания перед прихвостнями-журналистами, и из нас, господа, тех, кто почему-то по-прежнему не решается выйти из тени.

Скорпиус улыбался холодно, почти надменно, развалившись на подушках в гостиной Слизерина, и, видел Мерлин, на него смотрели все. Альбус всегда сидел рядом, начинал свою речь аккурат после него и, закатывая рукава, хохотал безумно, почти припадочно.

Мы были отчаянными, веселыми и почти даже довольными жизнью. Скорпиус был только лишь наш: всех остальных он считал расходным материалом, промывал им головы и формировал тайное общество. Собираясь с последователями по пятницам в гостиной Слизерина, он вспоминал Волан-де-Морта, величие Пожирателей и, показывая всем фамильные гравюры со Слизерином, напоминал о важном: чистокровные и есть создатели этого мира.

Да, Скорпиус был только лишь наш. Именно мы были первыми его соратниками, именно нам однажды он принес презанятнейший том. Кожаная книга, слегка треснутая по краям, было тонкой и почти даже неинтересной, но Скорпиус отчего-то настоял именно на ней, и в тот же вечер мы, сидя в Тайной комнате, слушали, затаив дыхание.

— Магия была создана волшебниками, им же она и принадлежит. Растрачивание магического потенциала на лиц, которые взращены другим миром, как минимум глупо: они не приживутся ни здесь, ни там, да и потенциал их значительно ниже. Чистота крови — это не просто фраза и не миф. Даже полукровство — с ним хотя бы можно смириться… но грязнокровки? Сквибы? Они воры. Они воруют наше богатство.

Мы слушали, затаив дыхание, потеряв остатки мироощущения. Тайная комната, темная и тусклая, наполнялась наркотическим дымом, и Скорпиус с его стальными, серыми глазами, декларировавший зафиксированные в томике речи Темного Лорда, был столь ослепителен и прекрасен, что мы вступили на этот путь почти добровольно.

Избалованные, безжалостные, отчаянные дети героев. Нам было так скучно жить в этом мире, где все только и делали, что покланялись нам, что мы до безумия желали лишь одного — низложения. Долой существование во славу предков! К черту послушание! Мы плевались от каждой нравоучительной речи отца, кривили лица на разглагольствования о правильном, а потом собирались под покровом луны, вычитывали в томах о темной магии.

Но просто читать — было делом десятым. Бурлящая кровь, накуренный мозг — все было слишком благодатным для любой формы насилия, и мы, выходя в ночной коридор, всегда искали для себя жертву. Слабую и глупую, такую, что могла повестись на моливший о помощи взгляд Альбуса и пойти вместе с ним на седьмой этаж.

— Политика замалчивания темной магии и открещивания от всякой идеи Темного Лорда есть большая глупость во имя уничтожения магического мира, — шептал в темноте Скорпиус, когда Альбус скидывал в проход обездвиженное тело очередного идиота, а потом, усмехавшись, прыгал вниз, следом за ним.

Альбус был жесток и почти что яростен: он любил пробовать самые тяжелые формы заклинаний, начиная от круциатуса, а потом добивал своих жертв мучительными зельями. Он наслаждался каждым криком и стоном, мольбой и слезой — казалось, они приводили его только в больший экстаз. И если к нему в руки попадала наивная, глупая девушка, он всегда заканчивал свое рандеву грубым вколачиванием в обездвиженное, искалеченное тело. Озлобленный и накуренный, обессиленный, он частенько падал рядом с жертвой и засыпал, позабыв обо всем, не замечая ни меня, ни Малфоя, стоявших почти рядом, у гигантской головы.

Ни он, ни я никогда не принимали в этом участия. Скорпиус был белоручкой и скорее теоретиком: он взращивал умы, отбирал себе самых достойных и безжалостных, а потом, завязывая им глаза, пихал прямо в Тайную комнату, где уже стоял Альбус с очередной обездвиженной жертвой.

В этой комнате побывало столько детей героев войны, что, узнай святые родители о своих грешных детях, они бы точно сошли с ума или бы задумались о возвращении дементоров. Никто из них даже не догадывался о том, как низко пали их дети, никто их них не знал, чьи идеи дотошно вдалбливались в эти святые головы и с какими призывами они унижали, уничтожали, насиловали своих жертв.

— Почему ты не помогаешь своему брату? — посмеиваясь, спрашивал Малфой меня всякий раз, когда Альбус лежал в отключке, а я, склонившись над жертвой, безразлично смотрела на ее разорванное платье, заляпанные спермой ноги и почти что бессмысленный взгляд.

Очень часто Альбус доводил своих игрушек до состояния полной отключки, но иногда они еще были в своем уме и с ужасом наблюдали за мной. Светлоликой рыжей гриффиндоркой.

— Я помогаю, — холодно шептала я в ответ, слегка склонив голову. — Я подтираю за ним следы.

Мне не нравилось ни насилие, ни увечья; мне нравился только лишь Скорпиус с его рассказами о великом, с его блестящим взором и будто бы насмешкой надо всем. Слизеринцы считали его своим оратором, дети героев — поставщиком непотребств, и только я видела в нем то презрение, с которым он относился к ним ко всем вместе взятым.

Скорпиус презирал их, с каким-то поистине дьявольским наслаждением наблюдал за особой жесткостью новоприбывших детей героев и смеялся иногда тихо, почти неслышно.

А я лишь покорно отслеживала каждую эмоцию в его бледном лице, стирала воспоминания жертв и, прикуривая самокрутку, с тоской думала о предстоявших экзаменах — я была на пятом курсе, а Скорпиус и Альбус уже на седьмом, и в силу возраста я всегда была лишь сестренкой. Великого и незабвенного Альбуса Поттера.

— Что ж, если бы не ты, то многим бы посетителям этой комнаты не удалось так долго скрывать свои дела, — замечал Скорпиус, слегка склонив голову, вглядываясь, казалось, в самую душу. — Ты верный защитник нашего клуба…

— Во имя потенциала и магического благополучия, — насмешливо бросала я в ответ, скалясь развязно, а потом, склоняясь над еще недобитой жертвой, с силой ударяла ее головой об пол. Кровь тонкой змейкой текла к моим ногам, путалась в распущенных женских волосах, но мне было плевать: я умела и не такое, а вид крови скорее был приятным бонусом моего верного поклонения.

Никто из жертв никогда не запоминал своего ночного похода. Синяки стирались даже проще, чем воспоминания, и только лишь пробелы в памяти и сильные мигрени могли сказать им хоть что-то.

Никто ни о чем не догадывался. Пока однажды Скорпиусу это не надоело. Пока однажды ему не захотелось чего-то большего.

— Все наши акции тайные, оттого и бессмысленные, — рассуждал он, сидя в Тайной комнате, и вокруг него стояли послушные и вскормленные речами, веровавшие в него студенты. Что ж, стоило отдать должное: Скорпиус всегда допускал до Тайной комнаты лишь проверенных. — Это не поможет нам ввергнуть волшебников в отчаянье и напомнить им о Темном лорде. Пора сделать что-то значимое… мы же почти Пожиратели, не так ли?

Следующую жертву, пятнадцатилетнюю Элизабет Хопкинс, несчастную магглорожденную, нашли искалеченной прямо в кабинке туалета на третьем этаже. На щеке ее ножом была вычерчена змея, а ноги и руки — заломаны так, что они не изменяли своего положения из-за фиксирующего заклинания. Я смотрела на это торжество идеологии и кривила губы: перед глазами был только лишь Альбус и Энтони Томас, которые поочередно издевались над ней, вырывая с уст несчастной крики и стоны полного ужаса. Она умирала долго, Альбус с каким-то упорство тупо вколачивался в ее обтянутый кожей скелет, а потом, хохоча, наотмашь прикладывал лицом грязнокровку к полу.

— Чего ты жаждешь, Скорпиус? — спросила я, когда почувствовала, что он стоит позади меня, и, невольно обернувшись, серьезно посмотрела на него в упор.

На его бледном лице не было почти ничего: одно только презрение, разбавленное сталью. Ему, как и мне, было абсолютно плевать. Малфой был теоретиком. Но не карателем.

— Воскрешения Лорда, Лили. Воскрешения.

— Зачем?

Скорпиус усмехнулся.

— Чтобы поквитаться с ними.

* * *

Отчаянные, веселые, мы виделись в Тайной комнате каждые два дня, в пятницу посещали вечерние агитации Скорпиуса в гостиной Слизерина, а в четверг встречались в Запретном лесу с немногими счастливчиками ради добычи нужных ингредиентов.

Смерть Хопкинс приняла почти печальный поворот: правда, кто-то в педсовете по заверению одного из своих детенышей подсуетился и дело было успешно замято. Только лишь слухи о новых Пожирателях облетали Хогвартс, внушали страх, заставляли вздрагивать. Поэтому было совсем неудивительно, что однажды в пятницу в гостиную Слизерина ворвалась директор и с пристальным взглядом посмотрела на Скорпиуса, что извечно сидел рядом с Альбусом, который поклонялся ему, обожествлял.

— Обсуждение истории не может быть опасным мероприятием, директор, — насмешливо скалился Скорпиус, поправляя и без того идеальный галстук. — Вы знаете… это всего лишь пятничная посиделка в гостиной Слизерина. Или обсуждение прошлого уже тоже под запретом?

Все вокруг молчали. Никто никогда бы не предал Скорпиуса, никто бы никогда не посмел перейти ему дорогу. Малфоя боялись даже те, кто проявлял особую жестокость по пятницам, перед ним вздрагивали даже те, кто купался в роскоши с младенчества и у кого самомнение было с размером в папочку. Он был лидером. Но между тем словно в тени — яркий Альбус затмевал его своим хохотом, и я видела, как часто путались люди: им-то казалось, что за всем стоит Поттер. А Малфой был лишь генератором идей.

— Основная идея величия магии заключается в нашей вседозволенности. Мы сильны от природы. Мы правы от природы. Мы и есть центр всего этого мира. Только лишь грязнокровки и их лобызатели мешают нам на пути к величию. Великий Темный Лорд говорил: уничтожение грязнокровок и недопущение их размножения — самая важная миссия любого волшебника.

Они вздыхали, слушали его истории о прошлом, вспоминали свои затхлые дома без признака на былое величие и грезили о будущем. Чистокровные и просто слизеринцы были его верной аудиторией по определению.

Но самой главной силой были мы, дети героев. Те немногие, кто решился оторваться от общего стада и примкнуть к нему. Те немногие, кто разлагался от скуки и славы своих родителей, кому хотелось наконец чего-то великого. Даже если величие было всего лишь насилием.

Разобщенная публика не смущала ни Скорпиуса, ни меня с братом: мы были его верными, самыми первыми соратниками, единственными, кто знал о том, как попасть в Тайную комнату. Мы были к нему ближе всех. Одна только я, казалось, замечала печальную судьбу Альбуса; только лишь я, казалось, видела, как был использован мой брат.

— Почему ты не принимаешь участия в том, о чем говоришь? — спрашивала я, стоя в сырой Тайной комнате, отвернувшись от Альбуса, который с остервенением и смехом на пару со своими друзьями испытывал очередное созданное им заклинание. — Ты так уверенно говоришь, но и только. Ты не действуешь, Малфой.

Скорпиус смотрел на меня в упор, наблюдал за каждым моим шагом, и я чувствовала его присутствие везде. Одинокая и безразличная, у меня не было ни своей компании, ни пресловутых друзей — только лишь старший брат и Скорпиус Малфой, чей взгляд я ощущала по всему Хогвартсу, кто неотступно тенью следовал за мной.

Он думал, что я — угроза. Но будто не понимал, что я его самый главный соратник.

— Потому что насилие — это блажь эго, Поттер, — рассуждал он бессмысленно, вновь и вновь прожигая меня взглядом стальных глаз. — Они думают, что, унижая слабого, воскрешают былое величие. Но смысл не в этом. Смысл в том, чтобы уничтожить того, кто стоит на твоем пути. И просто убить его — это глупость. Его нужно опутать, словно зверька, внушить ему неизбежность, а потом бросить на растерзание: мучительное и долгое. Понимаешь?

И я-то как раз все понимала. Видела это в каждом его слове и действии — презрение и будто насмешку; Малфой преследовал свою цель, взращивал умы под свою идеологию, а потом наслаждался плодами. И только лишь что-то, мерцавшее на дне его глаз, давало понять — это только начало. Самое веселое будет впереди.

Для меня все закончилось ровно тогда, когда Альбус и Скорпиус выпустились из школы. Хогвартс будто выдохнул — Тайная комната опустела, и мир вновь продолжил свое безликое дерьмовое существование. Мне было скучно. Меня никто не интересовал и ничто не волновало, я жаждала лишь воссоединения и наших встреч; его уверенного шепота и речей. Поэтому, когда Скорпиус появился на пороге Хогвартса вновь, я не удивилась. Мне было уже почти восемнадцать, и я больше не была просто сестренкой Альбуса.

Я была Лили Поттер. Тихой, мечтательной гриффиндоркой, плевавшей на всех — только лишь в глазах моих застыла будто бы злоба; только лишь в мыслях моих была вязь воспоминаний о былых рейдах.

Мне была безразлична судьба магического мира. Мне была безразлична судьба волшебников. Меня волновал лишь он.

— Ты намного более жестокая, чем твой брат, — говорил он почти насмешливо, появляясь изредка в Хогвартсе. Ради наших встреч я сбегала с занятий, не спала ночами и постоянно держала невозмутимым лицо. — И намного умней.

Тонкий томик с надтреснутой кожей по краям Скорпиус отдал мне в день моего восемнадцатилетия. На нем по-прежнему была выгравирована дарственная надпись «Слизерин», и я, зачитываясь речами Темного лорда, искала среди своих однокурсников такие же падкие и безвольные умы.

— Мы на пути рождения новой эпохи, — говорила я, улыбаясь насмешливо, смотря на них, как на насекомых, на которых было даже жаль наступать. — Темный лорд не умер. Однажды он вернется, господа, и как думаете, что скажет он нам? Не будет ли разочарован? Наш мир разлагается: мы живем в упадочное время поклонения и лицемерия, замалчивания и уничтожения тех зерен рациональности, которые так умело взращивал лорд. Мы должны стать новыми Пожирателями. Мы должны продолжить их дело.

Скорпиус смеялся. Приходил и смотрел на то, как говорила я, а потом дожидался момента, когда комната пустела, давая нам губительное единение. Он шептал мне слова восхищения, крепко сжимал талию и прижимал к себе так, что у меня темнело в глазах то ли от возбуждения, то ли от обожания. Я плавилась. От каждого его прикосновения, от каждого взгляда и мечтала о большем.

— Чего ты все-таки добиваешься, Скорпиус? — спрашивала я, зарываясь руками в платиновые волосы, вдыхая его горький аромат и прижимаясь до развязного близко, стирая к черту любой лишний сантиметр.

— Воскрешения Лорда, Лили. Воскрешения, — неизменно отвечал он, прижимая меня к стене, закидывая мои ноги к себе на бедра, задирая юбку вверх.

— Зачем?

Скорпиус усмехался. И глаза его, стальные, начинали блестеть сильней.

— Чтобы поквитаться.

— С кем?

Только дальше — блаженная нега, уносившая все мои мысли прочь, не позволявшая думать ни о чем, кроме его крепкого тела, за которое цепляться — все равно что падать в бездну своих чувств.

Избалованные, скучающие, те немногие, кто решился переступить черту — мы жаждали низложения. Но нам никто не объяснил, что желания имеют свойство сбываться. Никогда сразу. Но почти всегда — обязательно.

* * *

Альбуса выводили, заключенного в черные цепи. Они впивались в плоть, оставляя ожоги, и он кричал, разрывая тишину своим горестным зовом. Мать плакала, отец хмурился, а я безразлично смотрела, как пять авроров в мрачных мантиях покидают наш дом, забирая брата с собой.

Энтони Томаса повязали почти сразу: Альбус в полубреду шептал имена своих соратников, сдавая каждого, кроме одного, и я знала — он никогда не расскажет о своем учителе; никогда не поведает о том, с чего все началось.

Они попались за странным занятием. В газетах пестрели заголовки о воскрешении Темного лорда, а в домах их были обнаружены свежие трупы и книги по некромантии — в суде Альбус, кривясь и брызгая слюной, говорил о возвращении Волан-де-Морта, о новых Пожирателях и…

— Во имя благополучия и магического потенциала!

Он хохотал. И я знала: Альбус давно уже не помнил ни Тайной комнаты, ни возгласы Скорпиуса — все это было стерто. Я сама занималась этим, внушая ему — Альбуса Северуса Поттера с детства будоражили истории о Волан-де-Морте, некромантии, идеологии Пожирателей. Именно тогда он решился поступить на Слизерин, наплевав на наставления отца; именно тогда он стал собирать вокруг себя соратников.

Он декларировал, агитировал за новый мир, отбирал самых одаренных и приглашал их в Тайную комнату, где издевался на виду у всех над глупыми безвольными жертвами.

Он мучал Элизабет Хопкинс, насиловал по очереди со своими соратниками, а потом в ритуальной позе оставил умирать в туалете.

«Все это делал он».

Говорила я на суде, опуская взгляд и вздрагивая, поминутно стирая слезы с щек. Тихая, незаметная, молчаливая гриффиндорка — меня никто не знал, и никто обо мне не заботился.

«Он заставлял меня продолжать агитацию, говорил, что убьет, если я посмею ослушаться».

Шептала я, убирая все время падавшие на лицо пряди волос. Мне верили все. Потому что я была Лили Малфой, женой начинающего политика и видного общественного деятеля. Потому что я спаслась от гнета брата лишь благодаря своему мужу, который и был тем, кто разоблачил некроманта и убийцу, орудовавшего на протяжении многих лет в магической Англии.

— Я жажду воскрешения Темного Лорда, Лили, — говорил мне Скорпиус, кривя лицо в ухмылке. Мы сидели в нашей спальне, оставленные гостями и измотанные собственной свадьбой, а оттого не делали ничего, кроме как говорили. — Чтобы поквитаться, конечно.

— С кем? — обмахивая себя веером, безразлично вопрошала я, тяжело дыша от усталости и изнеможения.

Скорпиус усмехнулся. А потом, подсев ближе, посмотрел мне прямо в глаза и сказал:

— С героями войны. С теми, кто уничтожил наши жизни и вверг в отчаянье десятки чистокровных семей. Потому что, Лили, понимаешь ли — дело не в Пожирателях и не в идеологии Темного Лорда. Они просто хотели построить свой новый мир на обломках нашего, совсем позабыв, что тьма — это не прерогатива отдельных волшебников или факультета. Нет. Насилие — это просто блажь своего эго, а в наше время особо раздуто оно только у одних. У детей героев. Понимаешь?