В бухте Аслана (джен)

Но пока живы

растаманы из Ямайки,

Вавилону будет не устоять...»

«Самый восточный восток…»

Острый нос лодки с мягким шелестом зарывается в песок. Брызги белой пены немедленно начинают танцевать вокруг бортов. Мы приплыли в страну Аслана. Здесь он носит спутанные полуседые дреды до пояса и рассказывает низким, чуть осипшим голосом о дальних странах, океанских шельфах и неизведанных глубинах.

Раньше Аслан работал ныряльщиком. Теперь же по утрам он курит бамбуковую трубку и долго кашляет. Пьет крепкий черный чай с сахаром и учит читать следы на песке. А вечером, когда оживает шепот ночных голосов в прильнувших к бухте Джунглях, он садится на песок и задумчиво играет на большом черном барабане. Глухой и практически осязаемый в темноте ритм бьется как сердце. Джунглей. Мира. Моё.

Перед нами место, где живут черепахи, на которых держится Земля. Как и положено по-настоящему волшебным местам — оно в двух шагах от обычного мира, прямо под боком от нашей маленькой рыбацкой деревеньки. В ясную погоду из нее даже виден самый краешек бухточки Аслана, выглядывающей из-за прибрежных скал, отделяющих деревню от самого национального парка. А из бухточки Аслана виден единственный на нашем острове большой город. Правда, только в солнечную погоду, и то если забраться на самую дальнюю оконечность бухты, почти на изгиб прихотливого берега, разворачивающегося в открытый океан.

Попасть к Аслану можно только по воде. Когда-то давным -давно через национальный парк, к которому, собственно и приписана бухта, шла узкая утоптанная тропинка, но постепенно она зарастала веселой тропической порослью, ее оплетали вездесущие лианы, ступени ломались и оседали под напором живых Джунглей. Я видела порой остатки дороги, пару полуразвалившихся лестниц с отсутствующими пролетами над бездной. Правда, Аслан считает, что дорога вполне пригодна для ходьбы, и я знаю, что высокий улыбчивый китаец с косичкой на макушке, что живет с противоположной стороны бухты Аслана, регулярно ходит пешком через Джунгли именно по этой хлипкой, практически исчезающей тропинке. Аслан утверждает — и в этом есть доля истины, — что негодность дороги придумали местные рыбаки, чтобы вынуждать жаждущих тишины и приключений граждан платить за доставку по океану.

Бухта Аслана называется Обезьяний пляж. Нет ничего удивительного в том, что там очень много диких обезьян. На нашем острове сосуществуют разные народности и религии. И вот даже обезьяны здесь совершенно непохожи друг на друга. Они относятся к двум видам, наглядно демонстрирующим диаметрально противоположное поведение: одни — желто-зеленоватые, наглые и упрямые, как портовые мальчишки, называются макаки-крабоеды. Суетные, шумные и невероятно шкодливые товарищи, они сравнительно небольшого роста, но широки в плечах. Даже ходят как припортовая шпана — вразвалочку и с оттяжкой.

Другие — черные, огромные, пушистые и интеллигентные. Могут долго задумчиво сидеть на ветке, болтать ногами, жевать листья и любоваться на море. На английском они зовутся что-то вроде сумеречные обезьяны, а по-русски их называют очковые тонкотелы. Размеры у них гигантские, если среднего обезьяна выпрямится целиком, то будет мне по плечи. А я таки метр шестьдесят восемь.

Черные обезьяны приходят редко. Рыже-жело-зеленые снуют вокруг весь день.

Наличие в вашей жизни стаи обезьян учит очень и очень многому.

В первую очередь — минимализму. Во всем. Умению освобождаться от всего лишнего. Учит выбирать из нескольких похищаемых вещей именно ту, самую дорогую, за которой ты ринешься в первую очередь и которую отобьешь-таки при очередном набеге. Вы будете есть только то, что одновременно можете удержать в руках. Всякие разносолы и ананасы в шампанском — придётся отложить до лучших времен или до глубокой ночи, когда неугомонные пройдохи улягутся спать.

Во-вторых, обезьяны позволяют вспомнить пещерные времена, когда мужчина был Воином и Охотником, а женщина — не очень нужным приложением. Большего шовинизма я ни от кого не встречала. Женщин обезьяны в упор не видят, игнорируют с умным и важным видом. Помню, один раз я сидела одна, а муж пошел за горячим чайником, и на стол прямо передо мной запрыгнул наглый толстый обезьян. Поскольку кроме пустых кружек на столе больше ничего не было — обезьяны учат минимализму, помните же? — он решил посидеть-подождать. Я аж дар речи потеряла от подобной наглости. И недолго думая заехала ему по лбу кружкой что было сил. Слава богу, кружка была пластмассовая и никто не пострадал.

Обезьяну было больно, все же я не младенец и размахнулась знатно. Но он, как президент на пресс-конференции, делал вид, что все под контролем и все в порядке и только еле заметно встряхивал головой. Лишь появление мужа заставило его ускакать прочь, и мне показалось, что он сам был несказанно этому рад, и уже высоко на ветвях, корча нам оттуда всевозможные рожи, явно вздыхал с облегчением.

Это стало для нас такой игрой в древние времена — я превратилась в беспомощную женщину, а мой муж в полной мере ощутил себя воинственным охотником и доблестно гонял обезьян, к обоюдному восторгу, потому что вот такой расклад приматы принимали с удовольствием. А я внезапно ощутила себя слабой и хрупкой, абсолютно беззащитной в диких Джунглях, полных диких обезьян… Это оказалось очень увлекательной ролевой игрой, и нам с мужем она необычайно понравилась.

А ещё — обезьяны учат уважению. Безграничному. Совершенно искреннему. Сколько красивых, лихих комбинаций они разыгрывают, чтобы развести фраера ушастого! Как слаженно работает их банда! Какие лихие эти налетчики! А главное — ловкость рук и никакого насилия. Хоть они и скалят угрожающе зубы, но не переходят к активным действиям. А к дочке так и вообще не подходили ни разу, после того как, сделав поползновение, наткнулись на мой вопль. Вот тут они мигом поняли, что самый страшный зверь на свете — это разъярённая мать, и тут никакие игры в гендерную дискриминацию не прокатят, и лучше будет просто никогда не приближаться к маленькому обезьянышу. Тогда можно и поиграть.

Одна из фантастически продуманных стратегий в обезьяньей банде заключается в том, что самый главный, крепколобый и наглый обезьян, подбоченившись и, кажется, даже презрительно сплевывая через плечо, начинает внаглую переть на расположившихся туристов. Женщины визжат, дети лезут на дерево, а мужья и просто мужчины берут в руки палки и отправляются в неравную схватку с озверевшим хищником. Естественно, все внимание туристов привлечено к разыгрывающемуся поединку с дикой природой, и потому все вещи остаются без присмотра, и самые шустрые, юркие члены банды могут преспокойно стянуть под шумок что угодно. Когда цель достигнута и мелкий шкет забирается на дерево с добычей, то главный обезьян делает вид, что таки испугался, и медленно ретируется. А победившие туристы пытаются понять, как им теперь прожить без потерянного имущества. При этом мелкие члены банды подвергаются лишь минимальному риску, а главарь может и в лоб получить, но на то же он и главарь. Кроме этой, красивой, стройной и отработанной до мелочей тактики есть еще пятнадцать других, не менее нахальных и веселых. В итоге в течение этих пяти дней в Джунглях мы лишаемся пары огурцов, буханки хлеба и ореховой пасты, которую, впрочем, впоследствии дочь все же отбила обратно.

* * *

Самым фееричным был случай с кражей печенья, когда обезьяны сделали вид, что собираются стащить наш фотоаппарат. Естественно, когда я кинулась защищать нажитое непосильным трудом, они с дикими ликующими воплями схватили не початую даже пачку вкуснейшего печенья и, распевая радостные дразнилки, уселись на ближайшую пальму, смаковать добычу. В их глазах печенье был гораздо более ценным призом, а тупые людишки опять обмишурились.

Дочь тогда ужасно огорчалась, потому что это была последняя пачка, взятая с собой, а впереди были еще пара дней в Джунглях. И Аслан тихо успокаивал ее, объясняя: «Ну, надо быть сильным, понимаешь? Если ты сильная, ты должна понять — они же украли печенье не потому, что хотели подразниться, а потому, что хотели его съесть. Вон, видишь, они его и правда едят. Они слабые, понимаешь? Их можно пожалеть. Они играют нечестно, и они несчастны. Видишь?»

Не знаю, насколько реально несчастными выглядели сидящие на деревьях обезьяны, но меня поразило такое понимание силы. Сила не пользуется своими преимуществами. Сила легко уступает в непринципиальных вещах, сильному не нужна победа как таковая, да еще заработанная нечестным путем. Большая собака не ввязывается в драку с болонками. Олимпийский бегун не будет бегать наперегонки с подростками во дворе. Если они так делают — не важно, каков будет результат, на самом деле они уже проиграли. Человек сильнее и мудрее обезьяны, поэтому он не будет с ней драться. По-настоящему нужные вещи он запрет, а остальное отпустит. И тем самым выйдет победителем.

Обезьяны учат мужеству. Один раз маленький обезьяныш застрял в сушащейся рыбацкой сети. Чем больше он дергался — тем туже затягивалась сеть. И вперед вышли мужчины-обезьяны. В обычной жизни нахальные и суетливые, с мерзопакостнейшими ухмылочками и ужимками, тут они посерьезнели и встали плечом к плечу, понимая, что идут на смерть. Ибо людей было больше. Люди были вооружены ножами — хотели перерезать сеть! — и с ними была обезьянья убийца, огромная черная собака с предками-ротвейлерами, действительно как-то раз задравшая пару обезьян.

На деревьях горестно рыдали женщины племени. Они прижимали к себе малышей и в ужасе ждали последней битвы, но ни одна из них не ушла. Все обезьянье племя готовилось дорого продать жизнь одного своего маленького бестолкового малыша. Аслану немалых трудов стоило перерезать сеть огромным ножом, привязанным к бамбуковой палке, потому что ближе его не подпускали обезьяны. Это было удивительно эпическое противостояние.

* * *

А ещё — обезьяны разбудили в моей душе Пожирателя Смерти и помогли ужаснуться ему. Мой Уилкис из https://fanfics.me/fic158650 возник из этих вот благословенных, Аслановских мест. Бездна всегда живет в нас самих. Я швырнула камень в обезьяну и попала. Она обернулась ко мне, и по брови у нее потекла темная кровь. Она могла быть была глухой, и в любом случае — слишком старой, чтобы убегать. Слава богу, она осталась жива, и на следующий день я видела ее на ветвях пальмы у ручья, но она смотрела так укоризненно, что я поскорее убралась оттуда. В этот самый момент Уилкис стоял посреди темного дома, освещенного вспышками проклятий, смотрел на глухого старика-магла и понимал, что существа, которых он привык считать ниже себя, глупее, примитивнее, на самом деле обладают смелостью и мужеством, какие не всегда встречаются у волшебников и людей. И в этот момент он понял, что уже давным давно сгнил и превратился в инфери на дне океана. И руки твои — кишащие червями отростки, и рот твой — вместилище червей. Препоганое ощущение, доложу я вам!

А еще я поняла, что для меня бухта Аслана — это в какой-то степени вызов. Взрослости и занудству, правильности серьезных решений и оковам приличий. Цивилизованности и фешенебельности. Разумности, корпоративности и коллективизму. Растаманские яркие простые цвета на фоне многокрасочного великолепия Джунглей. Разноцветные лампочки, болтающиеся на соленом ветру. Лохматые веселые пальмы, нарисованные на стенах туалета.

* * *

По вечерам выстукивает ритм барабан. Африканский, громкий, напоенный жизнью и кипящий любовью. Такие поддерживали меня в правильной, немного пуританской и стерильной Женеве, где я тосковала по своему будущему мужу. Этот барабан обещает счастье и убеждает, что нет ничего в жизни важнее родного, живого сердца рядом с тобой.

Перед закатом, почти в сумерках приплывают рыбаки. Они тоже стремятся сюда в поисках свободы. Здесь они свободны от религиозных предрассудков и пересудов жителей своих деревень. Здесь они все не мусульмане или индуисты, отцы семейств, или женихи девиц, здесь они просто — друзья Аслана. Их маленькие лодки вспарывают носом прибрежный песок, якорь взлетает в воздухе и с громким всплеском падает в воду. Рыбаки никогда не приходят с пустыми руками. Еще не ступив на землю Аслана, из причаливающих лодок они уже приносят дань — рыбу. С глухим стуком они выбрасывают ее на песок к ногам его многочисленных кошек. Вообще рыбаки много чего привозят с собой. В основном пиво и табак для общего пользования и фрукты Аслану. Хлеб и галеты. Рыбацкие снасти и краску для Аслановских домишек.

Думаю, они приезжают отвести душу в тишине и полумраке Джунглей, подальше от исламских правил и глаз любопытных соседей. Это такая настоящая мужская компания, и каждый красуется по-своему, кто-то невозмутимо несет на плечах два ящика пива, кто-то спрыгивает на полном ходу с проезжающей мимо берега лодки. Кто-то приходит в шторм, по всем вот этим валунам и гребням, на ощупь и шестым чувством минуя на подходе в бухту подводные скалы и рифы.

Пока мы живём в бухте Аслана — это странные дни. Вдали от интернета, новостей и суеты работы. Без компьютера, книг и телефона, который издох в первый же день. Сидишь в просоленном океанскими ветрами гамаке, натянутом между пальм, и созерцаешь океан. Мир сотрясаем эпидемией, никто не знает, когда все закончится, границы закрыты, финансовые империи рушатся, рубль падает, доллар колеблется, но есть что-то удивительно правильное в том, что здесь, в этой бухте живут две огромные неспешные собаки, четыре кошки и три котенка, и с ними старый растаман с дредами до пояса. Про каждую свою косичку он может рассказать:

— Вот эту мне заплетала Марселла. А эту Эвелина. А вон те две, с зелеными ленточками — Наташ…

А ещё Аслан мечтательно говорит:

— Сейчас такое время — визы отменили. Временно. А их надо бы совсем отменить. Они не нужны. Мир принадлежит всем.

На пляж из океана медленно и гордо выходят вараны. А с самого раннего утра и до позднего вечера по ветвям деревьев неутомимо скачут обезьяны. По утрам, по предрассветному дымчатому холодку Аслан учит меня разбирать следы на песке. Вот тут вот — пробежал варанчик: из Джунглей в воду тянется четкая глубокая борозда, а вдоль нее отпечатки растопыренных лап. А за ним шел другой, поменьше. Вот здесь они вошли в воды зеленоватой бухты, а тут, отяжелевшие после удачной охоты — выбрались на сушу.

Знаете, когда варан плывет в воде, и над поверхностью торчит только мордочка — он необычайно похож на крокодила. Мой муж впервые повстречал варана именно таким вот, плывущим, при этом муж сам тоже плыл и ощущения были феерическими, потому что варан направлялся прямо к мужу. Так быстро тот еще никогда не плавал. А вараны плавают как змеи — прижав лапы к туловищу и извиваясь в воде всем телом.

Вот тут, где на песке остались круглые отпечатки лап с четким следом большого и слегка кривоватого, оставленного в сторону пальца, скакали обезьяны. Вон эта вон — несла на животе детеныша, у неё следы просели глубже, песок под ними еще не совсем высох. Тут они подрались с молодой обезьяной. На песке остались взмахи их хвостов. А вон там к океану шла морская выдрочка. Следы ее лап аккуратные, кругленькие, четко впечатаны в песок. Ха, я потом ее видела. Она стояла на задних лапах и задумчиво разглядывала нашу палатку. Ростом почти в метр, черная как смоль шубка ладно прилегает к округлым бочкам. Усы смешно топорщатся.

Но самые загадочные и пугающие следы у слизняков и улиток. Гигантские создания, с мою ладонь в длину, они оставляют после себя такой чешуйчатый след, как будто по песку ползла змея, желающая сбросить кожу.

Мы распутываем и ставим с Асланом рыбацкие сети. Бухта, в которой ты сам закидывал сети и сам вытаскивал улов поутру — ощущается совершенно иначе, чем обычное место. Абсолютно иная степень близости; она становится твоей родной, как будто ты ощупал каждый ее сантиметр, как будто поцеловал каждый соленый изгиб ее волн. Весь мир ощущаешь совершенно по-другому, когда знаешь, что на обед у тебя то, что ты поймал в собственноручно починенную сеть. Огромная Вселенная ощущается как кормящая грудью родная мать, становится ближе, роднее. Она баюкает тебя на теплых мягких ладонях, свое желанное и любимое дитя.

С замиранием сердца приближаешься ты к сети и вытаскиваешь оттуда пару-тройку огромных рыб и крабов с толстыми панцирями. Однажды черная красавица выдра слопала у нас из сети всю рыбу, оставив нам одни только головы. Но в тот раз попалось удивительно много крабов, поэтому обед все равно состоялся. Нужно ли говорить, что нет ничего вкуснее только что пойманной рыбы, сваренной с приправами лимонной травы и лука в большой алюминиевой кастрюле? Как и тех восхитительных крабов.

Когда много-много дней подряд ходишь босиком — начинаешь чувствовать, как шевелится, переворачиваясь в пространстве под ногами, планета. Замечаешь ее полет в бескрайнем космосе. У нас была в школе учительница. Строгая и занудная, на нее не раз жаловались измученные физикой дети и их родители. Она учила ещё мою маму, и той до сих пор снятся кошмары о контрольных по силе тяжести. А еще эта же учительница вела у нас астрономию. Это тоже был тихий кошмар. Я до сих пор, к стыду своему, знаю лишь пару-тройку созвездий, хотя здесь-то они совсем близко — рукой подать. Но я никогда не забуду, как, во время очередного приступа ворчания на нас, остолопов и нелюбопытных свиней, она вдруг в сердцах топнула ногой и сказала:

— Неужели вы не чувствуете? Пока мы тут с вами сидим, препираемся, Земля летит в космическом пространстве со скоростью чего-то там в секунду и поворачивается вокруг своей оси..

У нас в классе все решили, что она окончательно сбрендила. А мне впервые она понравилась. Это ведь надо же так — жить и все время чувствовать, как ты летишь вместе с Землей в холодном, безвоздушном, пронизанном холодом равнодушия пространстве.

Когда купаешься в черной бархатной тьме южной ночи, понимаешь, насколько правильно плавать, да и жить без одежды, насколько вообще все эти тряпки ни к чему… Люди созданы были нагими. И даже если их не создал какой-то вездесущий Творец, одежда в любом случае прилагалась с самого начала.

А еще во время ночного купания остро чувствуешь, что плаваешь прямо по Млечному пути. Потому что звездная бездна над головой сливается со звездной бездной вокруг тебя и под тобой, и ты плывешь, расталкивая руками зеленоватые звезды. Расталкивая буквально, потому что на самом деле это планктон, живущий в Индийском океане. При движении воды она рассыпается на тысячу мелких брызг, в каждом из которых миллионы маленьких светящихся звезд. Можно лечь на спину и — как в сугробе в снежного ангела — играть в звездного ангела, потому что от размахиваний руками и ногами в воде в стороны брызжут зеленые искры, тысячи и тысячи, и ты чувствуешь себя сердцем фейерверка, эдакой светящейся гигантской мельницей братцев Уизли, летящей в космосе, а не по земле и не по небу. А потом, когда выбираешься на пустынный темный пляж с тела стекают маленькие светящиеся звездочки-капли. А ты вдруг натыкаешься на множество зеленоватых холодных глаз, которыми огромные, поднимающиеся к небу Джунгли смотрят на тебя. Но я уже знаю что это светлячки, гигантские, медленные южные тропические. Хотя в первую минуту все равно не по себе. И вот, разъяснив все-таки историю с смотрящими на тебя глазами и убедившись, что это действительно на самом деле просто светлячки — поворачиваешься к океану и обнаруживаешь там другие глаза — на этот раз абсолютно небесно-голубые. Они качаются на волнах и прыгают в прибое, их выплёскивает Океан прямо тебе под ноги. И их даже можно взять на ладонь — первое время они еще светятся и без воды, маленькие белые плоские существа, яркие как лампочки. Когда они вновь окажутся в океане, закинутые подальше благодарной рукой — то замигают с удвоенной силой. Ночные Джунгли — удивительно прекрасны.

* * *

Вот он какой, Аслан:

Аслан азартный, неутомимый и терпеливый учитель. Они часами сидят с моей дочкой за раскрашенным в растаманские цвета столом и играют. Они строят бесконечную башню их необработанных деревянных блоков, раскрашенных во все цвета радуги. Сначала она складывается плотно — по три блока в ряд. Постепенно играющие вытаскивают один из неосновных блоков и укладывают его наверх. Башня становится менее и менее устойчивой и бесконечно растет вверх. Проигрывает тот, после чьего блока башня разваливается. Нельзя сказать, что обучение игре происходит со всей серьезностью. Пол-хода сбора башни они постоянно отвлекаются, собирая из разноцветных кубиков флаги разных стран мира. Кажется, Аслан знает их все. Насколько я понимаю, очень во многих он бывал. Прикольно, что все дополнительные значки, необходимые на отдельных флагах вроде орлов, пальм или звездочек — нарисованы на деревянных блоках тонкой черной линией.

Временами раздается грохот упавших кубиков и раскатистый хриплый, низкий как рык простуженного льва хохот Аслана. Ему вторит заливистыми колокольчиками звонкий смех моей дочери. Я думаю, что это — очень растаманская игра. Не воюй, не дерись, не бей в лоб — смотри и наблюдай, осторожно проверяй слабое звено и устойчивость конструкции. Терпение и неизменная уверенность в наступательном движении. И старый растаман выигрывает вновь, ну, или проигрывает, задорно хохоча над обвалившейся конструкцией. Я вижу, что ему очень важно научить этой игре ребенка, передать тому свою неспешную мудрость. Вновь и вновь возводят они хрупкую башню выше и выше, сосредоточенно и осторожно выискивая слабое звено, проникаясь балансом невозможной конструкции. Но вот последняя капля добивает хрупкость конструкции, и оба они хохочут вдвоем, как дикие гиены. Жизнь как прибой — проигрыш сменяется выигрышем, рушатся и созидаются планы, хрупкие иллюзии наших надежд. Шум океана проникает тебе в поры, забирается под кожу, поселяется в голове. Мир удивительно щедрый, переливчат и прекрасен просто так. Сам по себе. И это знание, как и шум прибоя, надолго прорастает в душе. Помню, когда мы вернулись в свою деревню, первую ночь я никак не могла заснуть. Мне мешали резкие вскрики птиц и шелест сада, мне до дрожи не хватала ласкового шума океанских волн.

Устав играть, моя дочь вместе с Асланом принимаются раскрашивать три имеющихся у него дощатых полупалатки-полудомика для туристов. Цвета, естественно, желтый, зеленый, красный. Яркие, смеющиеся, веселые. Покончив с домиками, они принимаются за раскрашивание стульев и столов.

Заметив, что девочка любит рисовать, Аслан выделяет ей огромное поле в самой середине веранды и торжественно приносит краски, просит что-нибудь нарисовать. Вот что у нее выходит.

— На следующий раз мы еще что-нибудь обязательно придумаем — заговорщически говорит ей он.

Когда спадает зной, уже ближе к сумеркам над бухтой кружат орлы. Аслан говорит, что их семнадцать. Клекочущие гортанные крики напоминают песнь на древнем языке. Пока они поют, ничего по-настоящему ужасное не может случиться с землями под их широкими могучими крыльями. Это песнь радости и защиты. Хотелось бы мне знать ее слова.

Очень хорошо помню самое первое утро в бухте Аслана. Солнце медленно и осторожно выглядывает из-за горы. Это днём оно разойдется и будет жечь, и палить, а сейчас оно еще только-только пробует на вкус прохладный воздух, вязкий от густоты населяющих его запахов леса и океана. Я сижу, свернувшись в гамаке, утренний бриз раскачивает меня из стороны в сторону, и я слушаю утренний шепот Джунглей и шелест прибоя. Мокрые, темно-коричневые, а в тени у воды почти фиолетовые скалы тихонько выплывают из предрассветного тумана. Чуть мокрый песок, приставший к босым ногам, холодит кожу. Из синей дали горизонта к берегу постепенно приближается лодка. Из нее выходит рыбак и направляется в домик Аслана. Некоторое время спустя он выходит оттуда с какой-то сумкой в руках. Потом замечает меня и направляется ко мне. Поклонившись как-то по-старинному, как, наверное, мог бы сделать королевский гарольд, он говорит:

— Добро пожаловать в нашу бухту. Аслан поедет сейчас в город по делам, но он просил вас пользоваться его кухней и душем. И, если хотите, можете покормить его собак. Корма под столом на кухне.

И я сижу тихо-тихо, пытаясь понять, не приснилось ли мне это все и правильно ли я расслышала имя хозяина бухты. А когда мы приходим на кухню готовить завтрак и кормить собак — я вижу на стене нарисованного тонкой яркой желтой линией огромного золотистого льва.