Порочный круг (джен)

Давно мир не видел солнца.

Виною тому была серая пелена. С постоянством хорошо вышколенной прислуги появлялась она на рассвете каждого дня и заволакивала небо.

Совсем землю во тьму не погружала. Но вот на то, чтобы выкрасить небо в пепельно-серый цвет, сделав его, что не день, то пасмурным, пелены этой вполне хватало.

Как давно это началось — не могли сказать точно даже летописцы.

Да, среди живущих до сих пор находились те, кто утверждал, что видел-де дневное светило воочию. Вот только были они все как один глубокими стариками. Могли заговариваться, путать реальность со своими фантазиями, а подлинные собственные воспоминания — с чужими сплетнями или когда-то виденными картинками. Веры их словам не было.

Как не было и единства относительно причин этой беды. Даже среди людей мудрых и обремененных знаниями.

Подозревали кто проклятье, кто кару небесную за грехи, недостатка в которых человечество не знало со времен своего сотворения. Даже о конце света говорили — по крайней мере, поначалу. И особенно, когда оказалось, что этой напастью беды мира не ограничились. Но еще более рьяно отравлять жизнь людей начала разнообразная нечисть. Начиная с вульгарных мертвяков, встающих из могил. И заканчивая тварями из самой Преисподней, коим под силу было искусить и подчинить своей воле хоть простого пахаря, хоть коронованную особу.

Нашлось к случаю и пророчество, хоть и апокрифическое. В коем подобные события знаменовали приближение Страшного суда.

Вот только годы шли за годами, поколения сменяли поколения. А Страшный суд все не торопился выносить приговор плевелам рода людского. Как, впрочем, и вердикт о милости к праведникам.

И потому… да, яростно-фанатичные проповеди неслись с амвонов церквей до сих пор. Как, наверное, и в прежние времена — даже до пелены.

Зато миряне (а их всегда большинство) попривыкли, приспособились. Решив про себя, что да: пусть проклятье, пусть кара. Зато такая, с которой все равно можно жить. Пусть и небезопасно, и не слишком весело. Как живет, например, человек, вместо плахи приговоренный к заточению в темнице.

Тем более что даже узнику доступны кое-какие радости. Например, возможность дышать свежим воздухом и любоваться внешним миром хотя бы из маленького окошка, забранного решеткой.

Что до мира, лишенного солнца, то для него подобием такого окошка в прежний мир, без кары-проклятья, стала ночь. Ближе к ночи пелена обыкновенно рассеивалась. И ни луне, ни россыпи звезд светить на землю уже ничего не мешало. Ну… кроме обыкновенных туч, разумеется.

Ночь давала иллюзию, что с миром по-прежнему все в порядке. За исключением тех его уголков, где свирепствовали адские силы, конечно. Ну да много ль было этих уголков?

Другое дело, что даже самая ясная и светлая из ночей не могла заменить солнечного дня. Да и оценить… что там, даже хотя бы заметить ночную красоту могли немногие. Разве что лихие люди, направлявшиеся в эти темные часы на свой неправедный промысел. Или тайные влюбленные, видеться которым средь бела дня запрещал долг, обет или строгие родители. Романтичные юнцы, черпающие в ночи вдохновение. Ну и, конечно же, мудрые старцы, в расположении луны и звезд пытающиеся прочесть судьбу народов, всего мира, да и себя заодно.

И только. Тогда как остальные люди, намаявшись при свете дня, ночные часы предпочитали тратить на отдых, на сон.

Не стали исключением и нынешние обитатели старой обветшалой постройки, некогда служившей донжоном старого замка. Принадлежал замок бывшему владетелю этих земель. Но владетель сгинул куда-то, крепостную стену замка растащили по камушку хозяйственные крестьяне. А донжон превратили в свое обиталище чародей Бренн и его соратники.

Ночами все они предпочитали спать. Если, конечно, проходили эти ночи под крышей бывшего донжона. А не приходилось выполнять очередную опасную миссию, мотаясь по диким лесам, пыльным трактам и глухим деревням. Да истребляя ходячих мертвяков и другие порождения адских сил.

В бывшем донжоне соратники и подопечные мастера Бренна обыкновенно расслаблялись. По-разному, но все — до такой степени, что устанавливать на ночь вахты им не приходило в голову.

Да и не от кого, если подумать. Крестьяне знали, что замок превратился в логово колдуна, и соваться туда страшились. А разбойничья шайка, забреди она в эти края, тоже вряд ли бы сунулась к Бренну на порог. Уж очень убого смотрелся бывший донжон. Ловить там, казалось, было нечего.

В общем, не опасались нападения мастер Бренн и его команда. И, как однажды оказалось, зря.

К счастью для них, даже пребывать в стране снов, что почиталась язычниками за преддверие загробного мира, можно было по-разному.

Волшебница Равенна, к примеру, спала в ту ночь без задних ног. Глухо, даже почти без сновидений. Просто закрыла глаза — и провалилась в забытье. До того обессилила ее недавняя история с освобождением души незадачливого некроманта, попавшего в плен к скопищу Скверны, которое сам же он надеялся использовать для своих темных дел. В освобождении этом именно Равенна сыграла главную роль.

А вот варвар Сиградд, сын Торда — совсем другое дело. В своей прошлой, до изгнания из клана Снежного Барса, жизни он привык спать чутко. Ощущая малейшие шорохи и вообще едва заметное движение воздуха вблизи. Приучили его к этому охотничьи вылазки, порой длившиеся не один день. Не говоря уже про походы, набеги на земли соседних кланов.

Даже на охоте это не было лишним — быть готовым к нападению хищных зверей. Что даже в самом бывалом охотнике могли увидеть добычу. В какую-нибудь особенно суровую зиму хотя бы.

И, разумеется, могли напасть люди. Что тоже хищники, только двуногие, умеющие говорить и бравирующие своей разумностью.

При таких делах самому обрести чуткость хищного зверя было не просто полезно. Но необходимо для собственного выживания.

И в эту ночь именно чуткость спасла Сиградду жизнь.

Сквозь сон варвар почуял приближение чего-то… вернее, кого-то постороннего. Кого-то, заметно более теплого, чем окружающая ночная прохлада. Кого-то, кто, двигаясь, тихо шуршал по полу. Тихо — но недостаточно, чтобы быть неслышным.

А главное: этот кто-то дышал. Да, дыхание старался задерживать. Но все равно успел поколебать воздух, по меньшей мере, дважды.

Когда между его кроватью и незваным гостем осталось около двух футов, Сиградд рывком поднялся на постели, открыв глаза и одновременно хватая секиру — предусмотрительно положенную на пол у кровати, на расстоянии вытянутой руки.

Столь неожиданным для чужака оказался подъем спящего варвара, что тот даже растерялся на мгновение. Тем более что его собственное оружие — кривой нож — выглядело на фоне секиры Сиградда совсем уж жалко и несолидно.

Впрочем, стоило отдать должное злоумышленнику — а никем иным человек, явившийся среди ночи с ножом в чужое жилище, быть не мог. Растерянность его оказалась недолгой. И когда секира варвара стремительно описала в воздухе дугу, устремляясь к человеку с ножом, он — поджарый, ловкий и гибкий — успел отскочить. Одним стремительным, спиною вперед, прыжком.

Но уже в следующее мгновение Сиградд соскочил с кровати. И с секирой наперевес двинулся к незадачливому убийце.

Новый взмах. И снова незваный ночной гость сумел увернуться.

Впрочем, на большее его все равно не хватало. Длинное древко секиры варвара позволяло тому удерживать противника на расстоянии. Не давая шанса приблизиться, чтобы нанести ответный удар.

Другого оружия — какое позволило бы на равных тягаться с секирой Сиградда — у чужака при себе не было. Оставалось только отпрыгивать, уходя от ударов. Ну и еще пытаться обойти так не вовремя проснувшегося варвара с флангов. Чтобы (чем не шутят все демоны ада) подобраться-таки к нему поближе.

Этот странный танец, обоим грозивший смертью, продлился несколько мгновений. Сила была на стороне Сиградда, зато противник явно превосходил его в ловкости. Притом, что комната варвару досталась довольно-таки просторная. Оставлявшая незваному гостю достаточно пространства для маневров.

А потом лезвие секиры просвистело от убийцы с ножом слишком близко. И ровно в то мгновение ему пришла в голову эта на редкость неудачная идея — попробовать прикрыться, парируя удар клинком ножа, своего единственного оружия.

Или, скорее всего, голова вообще была ни при чем. Сработал инстинкт — подспудное желание выставить хоть какой-то барьер между собственным лицом и стремительно приближающейся смертью. Металлической и остро наточенной.

Как бы то ни было, окончилось для незадачливого убийцы эта попытка плохо. Лезвие секиры просто смело со своего пути чуть ли не половину выставленной руки, сжимавшей нож. Словно ветку сухую. Р-раз — и все.

Что и решило исход поединка.

Заверещав почти по-бабьи, незваный гость схватился уцелевшей рукой за окровавленный обрубок, как будто это помогло бы ему сохранить обрубленную конечность. Или заставило отрасти вновь.

Впрочем, и тогда, несмотря на адскую боль, горе-убийца умудрился сохранить остатки былой сноровки. И успел попятиться, отступая перед новым взмахом варварской секиры.

Спасло его это, впрочем, ненадолго.

Еще взмах и еще. Чужак отступал… к большому открытому окну, через которое, по всей видимости, и проник в комнату. И к этому окну Сиградд теперь нарочно гнал его. Направляя все новыми выпадами.

Пока, наконец, убийца-неудачник не уперся задом в подоконник. Тогда, развернув резким движением секиру, Сиградд древком вытолкнул своего противника в окно. Словно от падали какой избавился. От мусора. Или еще от чего-то настолько поганого, что дотрагиваться до него руками и благородным железом казалось святотатством.

Не прекращая воплей боли, несостоявшийся убийца вывалился из окна, как тот же мешок с мусором. С той лишь разницей, что мешки обычно молчат.

— Не видать тебе Небесного Чертога, — проворчал варвар, провожая тело, падающее с высоты в несколько десятков футов, — не пировать до последней битвы. Не в бою ты погиб… не в бою… с оружием в руках. А вывалился из окна как требуха из вспоротого брюха. Верный клинок упустив. Так что Нижний Мир для тебя — самое место.

И вытер окровавленное лезвие секиры краем рубахи.

Но расслабляться было рано. Выглянув в окно, Сиградд приметил маячившую в темноте длинную цепочку огоньков. Неспешно, но неотвратимо движущуюся к бывшему донжону.

Распознать в ней толпу людей с факелами хватило бы ума даже ребенку. И едва ли это было праздничное шествие.

До ушей варвара доносились выкрики, отчетливо слышные в ночной тишине. Не радостные то были возгласы. Не слышалось в них беззаботного пьяного веселья, смеха и песен. Напротив, голоса людей с факелами звучали нарочито грубо, угрожающе.

Было ясно, что они чего-то опасались. Вот и скрывали страх за грубостью, подобно мелким шавкам, что облаивают прохожих даже заведомо больше и сильнее себя.

Видят это, боятся в душе — но все равно облаивают. Именно потому и надрывают глотки. Показать себя и храбрее, и боеспособней, чем есть на самом деле.

Примерно то же делали и люди с факелами. Ну и еще пытались грубыми угрожающими возгласами ободрить друг друга. Такое вот жалкое подобие боевого клича.

А коль так, то появление толпы с факелами лично Сиградд мог объяснить единственным образом.

«Набег!» — пронеслось в его голове, прояснившейся от сна благодаря скоротечной схватке.

Именно так, набег. Хоть дело происходило и не на родине Сиградда, не в диких северных землях. Но в той части мира, где привыкли кичиться своей не-дикостью. Грамотностью, законами. Большим, чем у якобы недалеких варваров, умом.

И все равно главным оставался тот же закон, что и у сородичей Сиградда. Кто сильный — тот прав. А ум пресловутый применять можно по-всякому. Например, сообразить, что набег пройдет гораздо легче, с меньшей опасностью, если перед основными силами послать тихих как пиявки убийц с ножами. Чтобы перерезали горло хоть кому-то из врагов.

Действительно, тупым варварам такое и в головы бы их косматые и низколобые не пришло. Предпочитали сражаться в открытом бою и более-менее честно.

А без этого — как добыть боевую славу? Не говоря уж о том, чтобы попасть в Небесный Чертог. А вечно прозябать после смерти в Подземном Мире не улыбалось ни одному уважающему себя воину.

Так что кого считать недалеким тупицей — был тот еще вопрос. Лично Сиградд глупцом себя не считал. Другое дело, что решения предпочитал принимать без долгих раздумий. Как на этот раз.

«Нужно будить остальных», — смекнул он, отходя от окна.