Порочный круг (джен)

Давно мир не видел солнца.

Виною тому была серая пелена. С постоянством хорошо вышколенной прислуги появлялась она на рассвете каждого дня и заволакивала небо.

Совсем землю во тьму не погружала. Но вот на то, чтобы выкрасить небо в пепельно-серый цвет, сделав его, что не день, то пасмурным, пелены этой вполне хватало.

Как давно это началось — не могли сказать точно даже летописцы.

Да, среди живущих до сих пор находились те, кто утверждал, что видел-де дневное светило воочию. Вот только были они все как один глубокими стариками. Могли заговариваться, путать реальность со своими фантазиями, а подлинные собственные воспоминания — с чужими сплетнями или когда-то виденными картинками. Веры их словам не было.

Как не было и единства относительно причин этой беды. Даже среди людей мудрых и обремененных знаниями.

Подозревали кто проклятье, кто кару небесную за грехи, недостатка в которых человечество не знало со времен своего сотворения. Даже о конце света говорили — по крайней мере, поначалу. И особенно, когда оказалось, что этой напастью беды мира не ограничились. Но еще более рьяно отравлять жизнь людей начала разнообразная нечисть. Начиная с вульгарных мертвяков, встающих из могил. И заканчивая тварями из самой Преисподней, коим под силу было искусить и подчинить своей воле хоть простого пахаря, хоть коронованную особу.

Нашлось к случаю и пророчество, хоть и апокрифическое. В коем подобные события знаменовали приближение Страшного суда.

Вот только годы шли за годами, поколения сменяли поколения. А Страшный суд все не торопился выносить приговор плевелам рода людского. Как, впрочем, и вердикт о милости к праведникам.

И потому… да, яростно-фанатичные проповеди неслись с амвонов церквей до сих пор. Как, наверное, и в прежние времена — даже до пелены.

Зато миряне (а их всегда большинство) попривыкли, приспособились. Решив про себя, что да: пусть проклятье, пусть кара. Зато такая, с которой все равно можно жить. Пусть и небезопасно, и не слишком весело. Как живет, например, человек, вместо плахи приговоренный к заточению в темнице.

Тем более что даже узнику доступны кое-какие радости. Например, возможность дышать свежим воздухом и любоваться внешним миром хотя бы из маленького окошка, забранного решеткой.

Что до мира, лишенного солнца, то для него подобием такого окошка в прежний мир, без кары-проклятья, стала ночь. Ближе к ночи пелена обыкновенно рассеивалась. И ни луне, ни россыпи звезд светить на землю уже ничего не мешало. Ну… кроме обыкновенных туч, разумеется.

Ночь давала иллюзию, что с миром по-прежнему все в порядке. За исключением тех его уголков, где свирепствовали адские силы, конечно. Ну да много ль было этих уголков?

Другое дело, что даже самая ясная и светлая из ночей не могла заменить солнечного дня. Да и оценить… что там, даже хотя бы заметить ночную красоту могли немногие. Разве что лихие люди, направлявшиеся в эти темные часы на свой неправедный промысел. Или тайные влюбленные, видеться которым средь бела дня запрещал долг, обет или строгие родители. Романтичные юнцы, черпающие в ночи вдохновение. Ну и, конечно же, мудрые старцы, в расположении луны и звезд пытающиеся прочесть судьбу народов, всего мира, да и себя заодно.

И только. Тогда как остальные люди, намаявшись при свете дня, ночные часы предпочитали тратить на отдых, на сон.

Не стали исключением и нынешние обитатели старой обветшалой постройки, некогда служившей донжоном старого замка. Принадлежал замок бывшему владетелю этих земель. Но владетель сгинул куда-то, крепостную стену замка растащили по камушку хозяйственные крестьяне. А донжон превратили в свое обиталище чародей Бренн и его соратники.

Ночами все они предпочитали спать. Если, конечно, проходили эти ночи под крышей бывшего донжона. А не приходилось выполнять очередную опасную миссию, мотаясь по диким лесам, пыльным трактам и глухим деревням. Да истребляя ходячих мертвяков и другие порождения адских сил.

В бывшем донжоне соратники и подопечные мастера Бренна обыкновенно расслаблялись. По-разному, но все — до такой степени, что устанавливать на ночь вахты им не приходило в голову.

Да и не от кого, если подумать. Крестьяне знали, что замок превратился в логово колдуна, и соваться туда страшились. А разбойничья шайка, забреди она в эти края, тоже вряд ли бы сунулась к Бренну на порог. Уж очень убого смотрелся бывший донжон. Ловить там, казалось, было нечего.

В общем, не опасались нападения мастер Бренн и его команда. И, как однажды оказалось, зря.

К счастью для них, даже пребывать в стране снов, что почиталась язычниками за преддверие загробного мира, можно было по-разному.

Волшебница Равенна, к примеру, спала в ту ночь без задних ног. Глухо, даже почти без сновидений. Просто закрыла глаза — и провалилась в забытье. До того обессилила ее недавняя история с освобождением души незадачливого некроманта, попавшего в плен к скопищу Скверны, которое сам же он надеялся использовать для своих темных дел. В освобождении этом именно Равенна сыграла главную роль.

А вот варвар Сиградд, сын Торда — совсем другое дело. В своей прошлой, до изгнания из клана Снежного Барса, жизни он привык спать чутко. Ощущая малейшие шорохи и вообще едва заметное движение воздуха вблизи. Приучили его к этому охотничьи вылазки, порой длившиеся не один день. Не говоря уже про походы, набеги на земли соседних кланов.

Даже на охоте это не было лишним — быть готовым к нападению хищных зверей. Что даже в самом бывалом охотнике могли увидеть добычу. В какую-нибудь особенно суровую зиму хотя бы.

И, разумеется, могли напасть люди. Что тоже хищники, только двуногие, умеющие говорить и бравирующие своей разумностью.

При таких делах самому обрести чуткость хищного зверя было не просто полезно. Но необходимо для собственного выживания.

И в эту ночь именно чуткость спасла Сиградду жизнь.

Сквозь сон варвар почуял приближение чего-то… вернее, кого-то постороннего. Кого-то, заметно более теплого, чем окружающая ночная прохлада. Кого-то, кто, двигаясь, тихо шуршал по полу. Тихо — но недостаточно, чтобы быть неслышным.

А главное: этот кто-то дышал. Да, дыхание старался задерживать. Но все равно успел поколебать воздух, по меньшей мере, дважды.

Когда между его кроватью и незваным гостем осталось около двух футов, Сиградд рывком поднялся на постели, открыв глаза и одновременно хватая секиру — предусмотрительно положенную на пол у кровати, на расстоянии вытянутой руки.

Столь неожиданным для чужака оказался подъем спящего варвара, что тот даже растерялся на мгновение. Тем более что его собственное оружие — кривой нож — выглядело на фоне секиры Сиградда совсем уж жалко и несолидно.

Впрочем, стоило отдать должное злоумышленнику — а никем иным человек, явившийся среди ночи с ножом в чужое жилище, быть не мог. Растерянность его оказалась недолгой. И когда секира варвара стремительно описала в воздухе дугу, устремляясь к человеку с ножом, он — поджарый, ловкий и гибкий — успел отскочить. Одним стремительным, спиною вперед, прыжком.

Но уже в следующее мгновение Сиградд соскочил с кровати. И с секирой наперевес двинулся к незадачливому убийце.

Новый взмах. И снова незваный ночной гость сумел увернуться.

Впрочем, на большее его все равно не хватало. Длинное древко секиры варвара позволяло тому удерживать противника на расстоянии. Не давая шанса приблизиться, чтобы нанести ответный удар.

Другого оружия — какое позволило бы на равных тягаться с секирой Сиградда — у чужака при себе не было. Оставалось только отпрыгивать, уходя от ударов. Ну и еще пытаться обойти так не вовремя проснувшегося варвара с флангов. Чтобы (чем не шутят все демоны ада) подобраться-таки к нему поближе.

Этот странный танец, обоим грозивший смертью, продлился несколько мгновений. Сила была на стороне Сиградда, зато противник явно превосходил его в ловкости. Притом, что комната варвару досталась довольно-таки просторная. Оставлявшая незваному гостю достаточно пространства для маневров.

А потом лезвие секиры просвистело от убийцы с ножом слишком близко. И ровно в то мгновение ему пришла в голову эта на редкость неудачная идея — попробовать прикрыться, парируя удар клинком ножа, своего единственного оружия.

Или, скорее всего, голова вообще была ни при чем. Сработал инстинкт — подспудное желание выставить хоть какой-то барьер между собственным лицом и стремительно приближающейся смертью. Металлической и остро наточенной.

Как бы то ни было, окончилось для незадачливого убийцы эта попытка плохо. Лезвие секиры просто смело со своего пути чуть ли не половину выставленной руки, сжимавшей нож. Словно ветку сухую. Р-раз — и все.

Что и решило исход поединка.

Заверещав почти по-бабьи, незваный гость схватился уцелевшей рукой за окровавленный обрубок, как будто это помогло бы ему сохранить обрубленную конечность. Или заставило отрасти вновь.

Впрочем, и тогда, несмотря на адскую боль, горе-убийца умудрился сохранить остатки былой сноровки. И успел попятиться, отступая перед новым взмахом варварской секиры.

Спасло его это, впрочем, ненадолго.

Еще взмах и еще. Чужак отступал… к большому открытому окну, через которое, по всей видимости, и проник в комнату. И к этому окну Сиградд теперь нарочно гнал его. Направляя все новыми выпадами.

Пока, наконец, убийца-неудачник не уперся задом в подоконник. Тогда, развернув резким движением секиру, Сиградд древком вытолкнул своего противника в окно. Словно от падали какой избавился. От мусора. Или еще от чего-то настолько поганого, что дотрагиваться до него руками и благородным железом казалось святотатством.

Не прекращая воплей боли, несостоявшийся убийца вывалился из окна, как тот же мешок с мусором. С той лишь разницей, что мешки обычно молчат.

— Не видать тебе Небесного Чертога, — проворчал варвар, провожая тело, падающее с высоты в несколько десятков футов, — не пировать до последней битвы. Не в бою ты погиб… не в бою… с оружием в руках. А вывалился из окна как требуха из вспоротого брюха. Верный клинок упустив. Так что Нижний Мир для тебя — самое место.

И вытер окровавленное лезвие секиры краем рубахи.

Но расслабляться было рано. Выглянув в окно, Сиградд приметил маячившую в темноте длинную цепочку огоньков. Неспешно, но неотвратимо движущуюся к бывшему донжону.

Распознать в ней толпу людей с факелами хватило бы ума даже ребенку. И едва ли это было праздничное шествие.

До ушей варвара доносились выкрики, отчетливо слышные в ночной тишине. Не радостные то были возгласы. Не слышалось в них беззаботного пьяного веселья, смеха и песен. Напротив, голоса людей с факелами звучали нарочито грубо, угрожающе.

Было ясно, что они чего-то опасались. Вот и скрывали страх за грубостью, подобно мелким шавкам, что облаивают прохожих даже заведомо больше и сильнее себя.

Видят это, боятся в душе — но все равно облаивают. Именно потому и надрывают глотки. Показать себя и храбрее, и боеспособней, чем есть на самом деле.

Примерно то же делали и люди с факелами. Ну и еще пытались грубыми угрожающими возгласами ободрить друг друга. Такое вот жалкое подобие боевого клича.

А коль так, то появление толпы с факелами лично Сиградд мог объяснить единственным образом.

«Набег!» — пронеслось в его голове, прояснившейся от сна благодаря скоротечной схватке.

Именно так, набег. Хоть дело происходило и не на родине Сиградда, не в диких северных землях. Но в той части мира, где привыкли кичиться своей не-дикостью. Грамотностью, законами. Большим, чем у якобы недалеких варваров, умом.

И все равно главным оставался тот же закон, что и у сородичей Сиградда. Кто сильный — тот прав. А ум пресловутый применять можно по-всякому. Например, сообразить, что набег пройдет гораздо легче, с меньшей опасностью, если перед основными силами послать тихих как пиявки убийц с ножами. Чтобы перерезали горло хоть кому-то из врагов.

Действительно, тупым варварам такое и в головы бы их косматые и низколобые не пришло. Предпочитали сражаться в открытом бою и более-менее честно.

А без этого — как добыть боевую славу? Не говоря уж о том, чтобы попасть в Небесный Чертог. А вечно прозябать после смерти в Подземном Мире не улыбалось ни одному уважающему себя воину.

Так что кого считать недалеким тупицей — был тот еще вопрос. Лично Сиградд глупцом себя не считал. Другое дело, что решения предпочитал принимать без долгих раздумий. Как на этот раз.

«Нужно будить остальных», — смекнул он, отходя от окна.

В коридоре, едва покинув свою комнату с факелом в руке, варвар столкнулся с Освальдом.

Тот был вором, насколько знал Сиградд. По крайней мере, до того, как его спасли от виселицы. А возможно, и продолжал воровать. Только пореже.

Так что особой симпатии к Освальду варвар не питал. И из-за рода занятий, и из-за характера, не шибко приятного. Скользким каким-то казался Сиградду соратник-вор. Скользким, лукавым — и одновременно грубоватым и нагловатым. Любил язвить. И даже главенство мастера Бренна признавал постольку поскольку.

И все же Освальд сражался с Сиграддом плечом к плечу, и варвар не забывал об этом ни на мгновение. Не смел забыть. Потому что соблюдал второй по главенству неписаный закон, что безоговорочно признавался в землях варваров, но здесь, южнее, почему-то оказался забыт. Точнее, подменен клятвами да мешаниной букв на пергаменте. Договорами, которые расторгались при малейшей надобности. Заковыристыми уложениями, что могли переписываться не по разу.

А речь шла о законе стаи. Держаться друг друга, делиться друг с другом и защищать друг друга от чужаков. Для Сиградда же, изгнанного из родного клана Снежного Барса, такой стаей стали мастер Бренн и те люди, которых тот собрал в своем обиталище. Включая, к добру или к худу, вора Освальда.

Вдобавок, кинжал, который Освальд сжимал в руке, был темным от крови. Отчего уважения к нему в глазах Сиградда только прибавилось.

— У тебя тоже, — не то вопросительно, не то утвердительно молвил варвар. Предельно немногословно.

Лишних слов, впрочем, и не требовалось. Другое дело, что сам Освальд отнюдь не прочь был поговорить.

— Не на того напали, — изрек он, кивнув, — подошел такой... с ножиком. Думал, я десятый сон вижу… ничто меня не колышет. Не слышу ничего, не чую. Такое вот дурачье! Да будь это так, давно бы меня прирезали. И ребята посерьезнее этого лопуха. Если б мог расслабиться до такой степени.

А усмехнувшись, хищно оскалившись, добавил:

— Бдительность и еще раз бдительность. Даже во сне. Без этого ни в трущобах не выжить, ни по миру бродя. Когда даже девка, что давеча тебя ублажала, словечки льстивые на ухо шептала, норовит тебя обчистить и сбежать, напоследок ножиком в пузо пырнув. Про других охотников за шальной удачей я даже молчу. Не хватает ее на всех… удачи-то. И тем, кто обделен оказался, это ужасно не нравится. Так ужасно, что хочется поделиться этим ужасом с везунчиком. А еще лучше — отдать его весь. Буквально обрушить на голову и насмерть придавать.

— То есть, ты сейчас… — начал Сиградд, но Освальд не дослушал, без лишних церемоний перебив.

— Порезал его. Я сейчас, — были его слова, произнесенные медленно, с расстановкой и как можно четче, — раз порезал, два порезал. После чего этому дурику только и осталось, что пытаться удержать свои кишки в распоротом брюхе. Но… как понимаю, он такой был не единственный.

Варвар кивнул и вместо слов легонько качнул секирой. На лезвии которой сохранились не вытертые капли крови.

— Вот и я подумал: в одиночку замок не штурмуют, — произнес Освальд. — Даже такой. Ну и вышел проверить, к кому еще такой подарочек в комнату пожаловал… — и я даже, кажется, догадываюсь, от кого. Не все же такие как я… в трущобах выживать им не приходилось. Особенно сэру Андерсу нашему благородному. Он-то все в замке да в замке… хотя сначала я бы Равенну навестил.

После чего оба, не сговариваясь, двинулись к комнате волшебницы.

Сработало ли воровское чутье или Освальд при всем своем неправедном житье оказался не лишен ума, но он не ошибся. Именно в комнате Равенны обнаружился третий из подосланных убийц. И уже держал лезвие ножа у шеи волшебницы. Покуда та, как уже говорилось, пребывала в глубочайшем сне и ничего вокруг не замечала.

Спасало Равенну лишь то, что пока убийца колебался. Волшебница была не дурна собой. А ничего человеческое оказалось не чуждо даже негодяю, режущему во сне людей. Вот и раздумывал он: сразу ли прикончить спящую женщину или позабавиться сперва.

Или, как вариант, сначала прикончить, затем позабавиться с не успевшим остыть трупом. От мрази, убивающей беспомощных спящих людей, и не такого стоило ожидать.

Но каковы бы ни были планы убийцы и его пристрастия, что бы ни творилось в его голове, Освальда это не интересовало. Убийца только и успел, что поднять взгляд на вошедших в комнату вора с кинжалом да варвара с секирой и факелом. Ну и еще нагло ухмыльнуться, поплотнее прижимая лезвие ножа к шее спящей Равенны.

И это стало последним поступком в его бесславной жизни.

Потому что в следующий миг Освальд метнул свой кинжал на манер дротика у дикарей на далеком жарком юге. Пролетев через комнату за долю мгновения, оружие вонзилось убийце прямо в глаз. После чего, разумеется, и речи быть не могло ни об умерщвлении спящей волшебницы, ни о плотских забавах с нею же. Как и вообще ни о чем — для этого незваного ночного гостя.

Лишь крякнув напоследок едва слышно, несостоявшийся убийца завалился на бок. Прямо на кровать… на Равенну. Чем, наконец, ее и разбудил.

— Скверна! — пробормотала она спросонок, отталкивая убийцу от себя, пытаясь из-под него выбраться. — Вот из-за кого мне приснилось, что лавиной в горах заваливает. Да кто…

Потом заметила кинжал, торчащий из глазницы незваного гостя. Заморгала, пытаясь окончательно проснуться и осознать увиденное. И наконец, перевела взгляд на стоявших у порога Сиградда и Освальда.

— Да что тут вообще происходит?! — недовольно выкрикнула волшебница.

— На нас собираются напасть, — негромко, но басовито и грозно отвечал варвар.

— А кое-кто уже напал, — добавил вор, — и уже не собирается.

— Что с остальными? — вопрошала Равенна, на ходу оценив обстановку. И тоже, подобно Освальду, сообразив, что в одиночку замок не штурмуют.

После чего, не дождавшись ответа, снова попыталась столкнуть с себя труп.

Увы, убийца оказался далеко не пушинкой. Не больно-то рассчитывая на помощь соратников, Равенна взмахнула над мертвецом обеими руками с растопыренными пальцами. Делая ими едва уловимые взглядом пассы, да что-то еле слышно шепча.

Сначала труп убийцы приподняло в воздух — ненамного, меньше чем на фут. Затем та же невидимая сила швырнула его в ближайшую стену. Швырнула с яростью, с какой некоторые женщины бросают на пол посуду.

— Какая страсть, — прокомментировал Освальд, проводив пролетевшего мертвеца взглядом, — не завидую твоим кавалерам. Хотя вру: еще как завидую. И в тайне мечтаю оказаться на их месте.

С хлюпом и треском окровавленный и изувеченный труп сполз по стене на пол. А Равенна уже соскочила с кровати и воинственно озиралась.

— Так что с остальными? — повторила она свой вопрос.

* * *

С остальными оказалось все в порядке. Убийц, пробравшихся ночью в бывший донжон, было, как видно, всего трое. И последнего из них убили в комнате Равенны. Добраться же ни до Андерса фон Веллесхайма, ни до самого Бренна ни один из этих троих не успел.

Это обнадеживало. Означало, что силы врагов все-таки не беспредельны.

Известие о толпе с факелами, движущейся к бывшему замку, Бренн воспринял хоть и без радости, но в целом спокойно.

— Сброд, — презрительно бросил он, — ну да, я тоже хорош. Мог бы предвидеть… когда прислуга отлынивать стала, когда сначала один ушел и не вернулся… другой. Они же все… кто прибирался тут, еду готовил — из соседних деревень. Наверняка знали, к чему дело идет. Впрочем, не впервой.

Дело в том, что… да, колдунов обычно боялись. Считая проводниками темных сил, что лишили мир солнца и отравляли жизнь роду людскому. Боялись, и потому старались держаться подальше, окружив ореолом суеверий.

Вот только стоило появиться какому-нибудь ретивому и фанатичному проповеднику, как суеверный страх сменялся уже совсем безрассудной храбростью — стоящей от разумного понимания вещей еще дальше.

А то как же! Ведь фанатик-горлопан обещал развесившей уши деревенщине покровительство высших сил в праведном деле избавления мира от очередного, оскверняющего его, чародея. О народной же мудрости, призывавшей самому не плошать, даже уповая на помощь Всевышнего, вспоминать в таких случаях почему-то было не принято.

Стоило охладить головы темных простолюдинов, раскалившихся от мстительной ярости — которую сами они и их подстрекатели принимали за праведный гнев. За этим мастер Бренн и направился к балкону. Уже держа наготове посох.

К тому времени толпа уже подобралась к самым стенам бывшего донжона. Большинство бестолково топтались поблизости — кто держа в руке факел, а кто вилы или кол. Некоторые еще вполголоса бранились, словно поддерживая собственный боевой дух. Тогда как несколько деревенщин покрепче толкали к большим двустворчатым дверям телегу, надеясь использовать ее вместо тарана.

— Как посмели вы явиться сюда! — выкрикнул Бренн, потрясая посохом, а голос его, усиленный чарами, звучали немногим тише грома. — Или забыли кто я? И что такое гнев колдуна?!

Бренн вскинул посох, вращая им в воздухе, как будто размешивал невидимое варево. Ясное ночное небо стремительно потемнело. Сгустились тучи — прямо над бывшим донжоном и окрестностями. Засверкали молнии; одна ударила прямиком в телегу-таран.

Сухая древесина вспыхнула как свеча. Толкавшие ее крестьяне кинулись врассыпную. Остановились только, отбежав не менее чем на десяток футов. И поспешили спрятаться за спины товарищей. Даром, что с высоты, на которой находился балкон, вся толпа виднелась как на ладони.

— Предупреждаю и напоминаю! — гремел голос мастера Бренна, закреплявшего успех. — Всякого, кто придет сюда со злом, ждет… смерть!

Последнее слово чародей выкрикнул особенно громко и яростно. И замолчал, ожидая, что пришедшие к его жилищу крестьяне, наконец, разбегутся. Уже не речи фанатика слушая, но лишь чувство самосохранения.

Вот только толпа и не думала разбегаться. Но ответила нарастающим гомоном, гнева в котором слышалось куда больше, чем страха.

Затем в сторону балкона и стоящего на нем мастера Бренна полетели камни. Один, второй, еще полдесятка.

До цели почти все они, впрочем, не долетели. Падали, ударившись о парапет. Лишь один со стуком упал на балкон рядом с чародеем. Самого же Бренна не достиг ни один.

А потом… внезапно в сторону балкона уже не камень метнулся — стрела. Пролетела буквально в паре дюймов от мастера Бренна, почти невидимая в ночной темноте.

Еще одна стрела ударила в парапет. За нею последовал арбалетный болт… который лишь в последнее мгновение успел отбить подоспевший Сиградд. Успел-таки прикрыть старика-чародея выставленным плашмя лезвием секиры. Не то бы мастеру Бренну несдобровать, будь он хоть трижды волшебник.

Под яростно-радостные возгласы толпы чародей попятился, уходя с балкона. И прикрываемый здоровяком-варваром.

Сказать, что такой поворот его не обрадовал, значило не сказать ничего. Мастер Бренн был обескуражен, даже растерян. До сих пор визиты крестьян, науськанных фанатиками, заканчивались одинаково. Одна-другая демонстрация «гнева колдуна» — и храбрящаяся толпа обращалась в бегство.

Тогда как на этот раз…

— Похоже, это не просто деревенщины, — пробормотал чародей, — не просто сборище темных дураков, подвыпивших для храбрости. Подготовленные бойцы среди них затесались. С настоящим оружием… луками, арбалетами. Затерялись в толпе. Вот и стреляют… из-за спин простых мужиков.

— Кажется, этих… э-э-э… стрелков, — начала Равенна, — прислали те же, кто и убийц к нам подослал. Не могло это быть совпадением.

— А то! — согласился с предположением Освальд. — И я даже догадываюсь, кто. Не понравилось Братству Ночи, что мы им хвост прищемили. Тогда, с некромантом и его черепом. Вот и пришли… поквитаться.

— Кто бы это ни был, — важно произнес Андерс фон Веллесхайм, — мой меч всегда к вашим услугам. Пока я жив…

— И моя секира, — перебил его, не утруждая себя церемониями, Сиградд, — с теми ублюдками сладили… ну, которые ночью в чужие дома с ножами забираются. Сладим и с этими.

И все четверо выжидающе уставились на мастера Бренна. Окончательное решение оставляя за ним — мудрым и могущественным чародеем, здешним хозяином.

Долго ждать это решение себя не заставило. Но оказалось столь же неожиданным для них, сколь и неприятным.

— Берите самое необходимое, — велел старик, — и встречаемся в комнате магического портала. Оружие не забудьте.

— Но… — возразил было непосредственный Освальд, однако Бренн перебил его, возвысив голос:

— Не теряйте время!

Когда Сиградд, Равенна, Освальд и сэр Андерс собрались в нужной комнате, мастер Бренн уже успел оживить портал. В открывшемся проеме сквозь темноту виднелись какие-то тесно стоящие постройки. Не иначе, город какой.

Чародей сделал шаг к проему, но остановился, когда сэр Андерс окликнул его.

— При всем почтении, — молвил рыцарь, — я не понимаю. Не слишком ли спешно мы улепетываем… точнее, ты предлагаешь нам улепетывать от какого-то сборища грязного мужичья. Оставшегося, к тому же, без своего единственного осадного орудия.

— Редкий случай, когда я полностью согласен с благородным сэром, — подал голос и Освальд, — тут всего один вход, его нетрудно защищать, сколько бы нападающих ни было. Да и те еще вояки они… в большинстве своем. Убьем одного, второго… пятого-десятого — остальные деру дадут.

Потом добавил, будто вспомнив что-то:

— Да, о лучниках-арбалетчиках в их рядах тоже слышал. Не глухой… и не тупой. Но стрелы вроде хороши только на открытой местности. Так ведь?

И вор оглянулся в поисках поддержки (неслыханное дело!) опять-таки на сэра Андерса. Коего считал наиболее сведущим в военном деле.

Тот ответил молчаливым, холодным, но все же кивком.

— Тогда как в узком проходе скорее уж в своих попадешь, — продолжал Освальд, — особенно если их больше. Да что там! Да наш друг… э-э-э, с севера в одиночку бы проредил эту рать голоштанную своим большим топором. Не хуже, чем коса — траву.

При этих словах польщенный Сиградд кивнул, хищно ухмыляясь и поигрывая секирой. Еще как бы проредил, словно говорил его взгляд.

— Неужели вы не понимаете? — отвечал Бренн с возмущением и едва ли не отчаянно, что не очень-то пришлось по душе уже Равенне, преклонявшейся перед ним, как перед наставником. — Видели же… это не просто крестьяне набежали, пошумели и разошлись. Их роль здесь вообще… похоже, не главная. Мясо просто. Живой щит.

— Для Братства Ночи? — не то спросил, не то уточнил Освальд. Все еще недовольный необходимостью бегства, он, тем не менее, был готов хотя бы выслушать противоположное мнение.

— Да кто бы это ни был, — отвечал старик, — важно не столько это, сколько сама суть. А суть такова, что речь не об одиночной атаке. Против нас начали войну. С неожиданной стороны. Имея превосходство хотя бы в живой силе. А коль мы не знаем, сколько именно подготовленных… я подчеркиваю, подготовленных бойцов, а не просто деревенских олухов может выставить враг, к войне этой мы не го-то-вы.

Последнее слово Бренн нарочно растягивал. Словно старался донести его смысл до слабоумных.

Сэр Андерс попытался было что-то возразить — ведь с тем же Братством ему уже приходилось биться. Но мастер Бренн, уже больше не слушая, шагнул в портал.

Его соратникам и подопечным ничего не оставалось, кроме как последовать за ним.

Переступив порог магического портала сама, и оказавшись на улице ночного города, Равенна почти сразу узнала его. Каллен, ее родина. А также место, где ее собирались сжечь.

Точнее, трущобы Каллена. Или та его часть, что если и превосходила трущобы, то не намного. Приземистые, тесно стоящие дома, узкие улочки, не говоря о переулках. И запах ближайшей мусорной кучи, успешно перебарывающий даже ночную свежесть. Ставшую Равенне более привычной в ее новой жизни.

Волшебница еще помнила, каково жить в этом гигантском каменно-деревянном прыще на теле мира. Причем воспоминания эти трудно было назвать приятными. Не забыла она, разумеется, и о том, как попала в руки инквизиции, как ее отправили на костер. И сожгли бы, не вызволи ее могучий варвар, посланник мастера Бренна. А прежде, чем это случилось, и жар огня, и запах дыма Равенна успела почувствовать. Тоже сохранив это в памяти.

Но что на сей раз привело сюда мастера Бренна — а значит, их всех?

Словно ощутив ее мысли, старый волшебник снизошел, наконец, до объяснений. Уже здесь, в городе. И на ходу.

— Скверна с ними, с крестьянами, — были его слова, — и даже с этим… Братством. Если Освальд прав, и они действительно отомстить вздумали. Даже если что те, что другие внутрь проникнут — много ли они смогут сделать? Пограбить разве что. Чего-нибудь сломать и пожечь. До золота, кстати, им не добраться… скорее всего… я надеюсь. Оно надежно спрятано. В подвалах, а какой суеверный крестьянин осмелится заглянуть в подвалы логова колдуна? Вдруг я там целого дракона держу. Или демона, которого подкармливаю младенцами и невинными девушками. К тому же…

Бренн похлопал по туго набитому кошелю на поясе. Тот отозвался тихим позвякиванием.

— К тому же я кое-что успел прихватить, — добавил чародей, — так что побираться нам не придется. Как и воровать.

— Жаль, — с иронией отозвался Освальд, — а так хотелось. Соскучился я по таким делишкам.

Если это была шутка, то ни мастер Бренн, ни остальные ее не оценили.

— Книги, конечно, жалко, — сказал старик без тени улыбки, — пожгут ведь… как пить дать, отыграются. Хотя на лучшие из них я охранные заклинания наложил. Ну, так, чтобы если кто посторонний в руки взял, на нем бы одежда вспыхнула. Или ударило небольшой, но молнией. Или невесть откуда выползла змея, и ужалила бы.

После чего вздохнул и добавил:

— Но… повторяю, дело не именно в этом нападении. Рано или поздно оно закончится. Не достигнув цели… раз мы с вами до сих пор живы. А значит, даже тем бойцам… с луками и арбалетами делать в моем доме по большому счету нечего. Пока нечего.

— Но мы вернемся? — осторожно поинтересовалась Равенна. Успевшая привыкнуть к бывшему донжону и считавшая своим новым домом.

— Скорее всего, да, — отвечал мастер Бренн, — но прежде надо решить одну проблему. Немаленькую проблему, из-за которой такие нападения и стали возможны.

И молча двинулся дальше по одному ему известной дороге, что вилась вдоль мощеной грязным булыжником мостовой, между погруженными во тьму домами, помойными лужами. На верхнем конце посоха сиял небольшой огонек, освещая путь. Не давая заплутать в потемках.

Куда он шел и зачем — старый чародей не объяснял. Но все равно Сиградду, Равенне, Освальду и сэру Андерсу ничего не оставалось, кроме как послушно следовать за ним. Потому что иной жизни, без мастера Бренна, эти четверо для себя уже не представляли.

В переулках грызлись и лаяли собаки.

Один раз навстречу Бренну и его соратникам вышли несколько человек — кто с ножом, кто с дубиной. То есть, честными, а главное, мирными тружениками они точно не были. Не говоря уж о том, что по ночам честные мирные трудяги вообще-то предпочитают отсыпаться, а не гулять.

Намерения этих ночных прохожих были столь же понятны и очевидны, как назначение любой маленькой деревянной постройки, из которой пахнет дерьмом. Встречных — ограбить и, скорее всего, убить. Ну и позабавиться с любой подвернувшейся женщиной, если она не глубокая старуха и не младенец.

Они шли, гнусно похохатывая и обмениваясь грубыми немногословными репликами, состоявшими по большей части из брани и похабных шуток. Не иначе, чувствовали себя в этой части города полновластными хозяевами. Потому и держались так уверенно и беспечно. До поры.

Но оказавшись лицом к лицу с мастером Бренном и его командой, мигом поостыли. Первым делом обратив внимание на огонек на посохе… колдуна! А следом на здоровенного варвара с огромной секирой, рядом с которой их собственное оружие смотрелось как-то не шибко серьезно. Едва ли остался незамеченным для этого отребья и меч сэра Андерса. Не говоря уж о самом рыцаре в кольчуге.

Потому, хоть лихих людей было и больше, но все как один, молча и не сговариваясь, предпочли поискать другое место для прогулки. Один за другим свернув в ближайший переулок.

А закончился путь Бренна и его соратников по ночному городу возле постоялого двора. Массивного двухэтажного каменного здания, над крыльцом парадной двери которого горел фонарь. Призывно и ярко.

И уже ступив на нижнюю ступень крыльца, старый чародей, наконец, сподобился уточнить, о чем говорил ранее. Так сказать, подвести черту.

— А заключается наша проблема в том, — были его слова, — что мы с вами никто и звать нас никак. Бродяги, отщепенцы. Даже те крестьяне для здешних законов стоят выше нас. И, следовательно, имеют больше прав находиться в том месте, которое мы по легкомыслию своему привыкли считать домом. В конце концов, это их земля… они на ней родились, как до этого их отцы и деды.

— А мы? — недовольно вопрошал сэр Андерс, явно задетый услышанным.

— А мы, как я уже сказал, никто, — отвечал, нисколько не смущаясь и не щадя его чувств, мастер Бренн, — даже притом, что некоторые из нас имеют приставки «сэр» и «фон» к имени. А если говорить точнее, то наглые захватчики и самозванцы. Виновная сторона.

При этих словах рыцарь еще пожалел, что уступил замок и родовые земли дальним родственникам. И потому теперь не мог предложить соратникам обосноваться там.

А мастер Бренн продолжал.

— То есть, даже если бы нам удалось отбить то нападение, — были его слова, — деревенщины «наши» вполне могли вернуться, собрав ополчение многочисленней. В других селениях попросили бы помощи, отправили бы гонцов к ближайшему владетелю. Попросить принять их под свою руку, а заодно прислать дружину, чтобы разобраться с проклятым колдуном. А баронская или рыцарская дружина… не мне вам, благородный сэр, объяснять разницу между нею и сборищем подвыпивших пахарей. По боевитости — в том числе.

Сэр Андерс возразил было, но старый чародей добавил, словно упреждая его слова:

— Да что там — они могли бы даже королю челобитную подать. Убивает, мол, и ущемляет да запугивает нас распроклятый чародей! А что можем мы? Ничуть не сомневаюсь в каждом из вас, но вынужден признать: гораздо меньше.

На миг повисло напряженное молчание — так обескуражила подопечных мастера Бренна его отповедь.

Затем слово взял Освальд.

— Ну… — осторожно, c непривычной для себя робостью начал он, — надеюсь, мудрый де… мастер знает, что можно сделать?

— Пожалуй, — последовал незамедлительный ответ, — только разговор об этом — не для улицы.

Постоялый двор оказался достаточно просторным, чтобы пятерым новым гостям не слишком пришлось тесниться. И теснить остальных.

Для них здесь нашлись три свободные комнаты. Одну заняли мастер Бренн и Равенна, доверявшая старому чародею пуще остальных. Наставник все-таки. И не в том возрасте, чтобы приставать. Во второй комнате разместились, скрепя сердце, Освальд и сэр Андерс. Чья вяло тлеющая неприязнь друг к другу не слишком кого-то волновала. Ну а третья комната целиком досталась Сиградду. Против такой привилегии никто не возражал. Более того, желающих ночевать по соседству с могучим северянином все равно не нашлось. Потому что храп у него тоже был под стать. Не слабенький.

Еще на постоялом дворе никого не интересовало, кто ты, откуда. И даже грешит ли очередной постоялец колдовством. Ведь располагалось это заведение невдалеке от городских ворот. И каждый день пропускало через себя множество въезжающих-выезжающих в Каллен людей, как сердце — потоки крови. Так что у хозяина с обслугой просто возможности не было уследить за каждым гостем, запомнить его. А кабы попытались, голова бы распухла и довольно быстро.

Потому, даже если бы Братство Ночи продолжило охоту за мастером Бренном и его соратниками, даже если бы умудрилось каким-то чудом взять их след — потеряло бы его снова и быстро. Как раз на этом постоялом дворе. Где Бренн, кстати, не собирался надолго задерживаться. Даром, что унесенного в мешочке золота с лихвой бы хватило, чтобы год проживания оплатить.

В обеденном зале на первом этаже постоялого двора в этот поздний час уже почти никого не было. Почтенные купцы, крестьяне, сбывающие излишки мяса и урожая, просто непоседы уже отправились на боковую. Только за одним столом в уголке сидел одинокий помятый человек с физиономией кислой и безучастной. Но его можно было не опасаться. Чужие дела его не интересовали. И вообще, похоже, не интересовало ничего, кроме себя, любимого. Точнее, наполненности собственного тела хмельными напитками.

Что до хозяина постоялого двора, то он, зевнув, принял из рук Бренна золотую монету, отсыпал ему горсть серебрушек на сдачу, разбудил девчонку-прислужницу и распорядился насчет выпивки. Да и отправился обратно в свою комнату. Досматривать очередной сон. Потому что час выдался поздним даже для него.

Так что никем не тревожимые, мастер Бренн и его соратники расселись за одним из столов в опустевшем обеденном зале. И, склонившись над кружками (мужчины взяли пиво, а Равенна — слабенькое вино), смогли поговорить о деле. Не опасаясь посторонних ушей.

Мастер Бренн, перед которым, в отличие от его молодых подопечных, кружки не было, сразу перешел к изложению своего плана. Точнее, своей задумки. Что не заняло много времени.

— Нам нужно самим заручиться поддержкой короля, — были его слова, — потому я и перенес нас сюда. В Каллен, он же столица Нордфалии. Королевства, в землях которого находится и мой дом.

— Допустим, — сухо молвил сэр Андерс, — но… как-то странно это. Мы вроде бы как спасаем мир… от напасти, от которой те же короли со своими ратями не могут защитить даже своих подданных. Далеко ходить не надо. Когда в моем родовом имении свирепствовали мертвяки… когда Скверна стала выжигать все живое — где он был, король Нордфалии? Которому, кстати, наша семья присягала на верность. И кто, в конце концов, спас замок и Веллесдорф? Кто очистил? Точно не воины короля.

Ни тени воодушевления не чувствовалось в его голосе. Более того, под конец этой речи стало заметно, что предложение мастера Бренна рыцаря даже разочаровало.

— Когда мои сородичи ходили сюда набегом, — вторил рыцарю Сиградд, — хваленые королевские вояки улепетывали, поддерживая полные штаны. Только стрелами и горазды нас доставать. Из-за угла… из леса. Или из-за стен, откуда их не достать. Трусы… много славных мужей из-за этого домой не вернулись.

Не сильно обрадовался предложению старого чародея и Освальд.

— Ха! Король! — с усмешкой отозвался вор. — Велика птица. Помнится, моя бабушка любила шить одеяла из лоскутков. Разноцветных, собранных откуда ни попадя… хоть от рубашки старой и рваной, хоть от платья. Так мне порой кажется, что наш мир кто-то из таких же лоскутков сшил. Каждый кусочек — это отдельное королевство-княжество-графство. Я про владения баронов не говорю. Или благородных сэров, как тот, что сидит с нами за одним столом.

Сэр Андерс покосился на него недовольно, а вор продолжал:

— Еще помню… ну, в те времена, когда бродяжил, один такой «лоскуток» за день из конца в конец пересек. За день! Правил им, правда, не король, а князь. Но тоже наверняка на троне сидел с важным видом, корона ему на голову давила. Приемы при дворе устраивал и все такое прочее. Возможно, и войнушку с кем-то успел устроить. Например, с соседним «лоскутком», который тоже можно за день пересечь.

Речугу Освальда мастер Бренн слушал с добродушной терпеливостью, с какой хорошие родители или воспитатели выслушивают наивные рассуждения маленьких детей.

Чародей мог бы рассказать о державах на далеком юге или востоке. Настолько обширных, что все «лоскутное одеяло» Священной Империи, что и было для молодого вора единственно известным ему миром, занимало примерно столько места, сколько пара не самых крупных тамошних провинций. Но сказал по-другому. Попроще.

— Может быть, короли и иже с ними немного стоят, — были его слова. — Особенно перед лицом настоящей беды. Может быть, они много и почем зря важничают, властвуя на клочке земли. Но у них есть право, которого нет у нас. Они могут присваивать титулы — раз, и делиться своими землями в благодарность за верную службу — два. Тогда как мы, я уже говорил, никто. И только милость короля позволит стать нам хоть кем-то.

Затем Бренн перевел взгляд на Сиградда.

— Могучий воитель правильно подметил, — с мягкостью в голосе, но в то же время твердо стоя на своем, произнес старик, — его сородичи были хороши в ближнем бою. Зато против лучников… им было гораздо трудней. Так всегда бывает. В одних случаях действенней одно оружие, в других — другое. Нет смысла, например, конницей штурмовать замок. Зато пеших мечников в чистом поле даже меньший по численности конный отряд сметет как ураган.

Наконец, чародей обратился к сэру Андерсу.

— Это, кстати, ответ и на вашу претензию, благородный сэр. С одним противником лучше использовать одно оружие, с другим другое. Против мертвяков и демонов короли со своими воинствами действительно не столь хороши. Потому что чураются волшбы. Слишком верят тем, кто объявляет любого чародея дьявольским прислужником. Зато воевать против обычных живых людей, из плоти и крови — в этом воинам его величества почти нет равных. Поднаторели… за века.

— Я тоже не в восторге, — взяла слово и Равенна, — никому никогда не служила. Так почему должна… почему мы все должны?..

— Вот тут ты ошибаешься, — произнес мастер Бренн с ласковой укоризной, — ты… как и мы все, служим уже давно. Человечеству. Включая, кстати, и короля Нордфалии. В противном случае, стал бы кто из вас терпеть тяготы походной жизни. Ночевки под открытым небом и тому подобное. Не говоря уже о возможности погибнуть в бою. Просто ты… и все вы не задумывались об этом.

Вздохнув — дух переведя, старик добавил:

— Разница в том, что теперь нам представляется шанс не просто послужить, но и получить кое-какую выгоду с этой службы. Хотя лично я надеюсь, что она не будет сильно долгой и обременительной. Служба, я имею в виду.

И снова обратился к Андерсу фон Веллесхайму.

— Благородный сэр… вы, вроде, говорили, что ваш род вхож в королевский двор, — сказал он с толикой робости. Даже как будто заискивая.

Непосредственный Освальд при этом не удержался и хмыкнул.

— Отца моего точно принимали при дворе, — отвечал рыцарь, — насчет Рихарда… покойного — не знаю. Сам же я не успел. По понятным причинам.

— Думаю, теперь у вас будет возможность наверстать, благородный сэр, — теперь в голосе Бренна, напротив, промелькнула едва заметная усмешка, — потому что на вас у нас теперь вся надежда. Если вы не сможете решить этот вопрос… договориться о приеме в королевском замке — то, боюсь, не сможет никто.

— Сделаю все, что в моих силах, — отвечал Андерс просто.

Прямо с утра рыцарь отправился в королевский замок. Возвышающуюся над городом, просто-таки тянущуюся к небу твердыню. Приглашение же на прием для мастера Бренна и его соратников он получил дня через три. Удивительная и просто непривычная быстрота для тех, кто привык считать, будто спешка — удел прислуги и всяких простолюдинов.

К тому времени Бренн и его команда успели покинуть постоялый двор. Пусть интереса к ним там никто не выказывал, но старик-чародей был уверен: в предстоящей миссии будет не обойтись без волшбы. А привлекать к себе внимание совершением магических ритуалов не стоило даже в таком заведении, где до тебя вроде как нет никому дела.

Бренн знал: простой человек слаб как сухой лист. А лист увлекает без труда и в любую сторону порыв ветра. Вот подул ветер, поднятый не то воплями фанатиков, не то происками Братства Ночи. И жившие по соседству крестьяне, частью пугливые, частью охотно прислуживавшие чародею (но почти всегда миролюбивые) обернулись кровожадной ордой. Потому никто не мог поручиться, что и равнодушие хозяина, обслуги и гостей постоялого двора не сменится враждебностью. Заметь кто-то из них, что в заведении объявились колдуны.

В качестве временного убежища глазастый и находчивый Освальд присмотрел один из домов. Заброшенный, заколоченный, и из которого обитатели городского дна успели вынести, кажется, все, кроме пыли. Ну и камина еще. Зато что бы ни происходило внутри, это было скрыто от посторонних глаз.

Прежде чем перебраться в этот дом, мастер Бренн нашел кучку мужчин — праздношатающихся, но с честными мирными лицами трудяг. Вручил им золотую монету, отчего у хотя бы одного из них глаза на лоб полезли. И сопроводил этот щедрый жест просьбой прибраться в присмотренном доме и прикупить для него мебели. Хотя бы самой необходимой. Стол, лавки, кровати. Ну и постельное белье, разумеется.

А сопровождавший Бренна Сиградд подкрепил его просьбу обещанием найти этих мужиков и отрубить их причиндалы, если вздумают обмануть. Смыться с деньгами, не сделав ничего, например. Ну и продемонстрировал секиру, с помощью которой собирался исполнить свое обещание. То есть, аккуратности ювелира в этом деле от варвара ждать не приходилось.

Были ли эти вынужденно бездельничающие горожане действительно честными (а может, подействовала угроза Сиградда), но к концу дня они с заданием управились. Так что ужинать в тот день мастеру Бренну и его соратникам довелось уже на новом месте.

Тогда же оказалось, что Равенна не только умела зелья варить, но и вообще-то неплохо готовила.

Особой чистоты после приборки в доме, правда, не чувствовалось. Но хотя бы не докучал запах пыли и затхлости.

Что до приглашения, то оно, когда, наконец, было получено сэром Андерсом, предписывало явиться в королевский замок уже назавтра, с утра.

Встав спозаранку и наспех позавтракав, соратники мастера Бренна подошли к подъемному мосту в замок незадолго до того, как сам мост был опущен, открывая дорогу.

Еще полчаса спустя все пятеро стояли… нет, не в тронном зале, а лишь в его приемной. Просторной комнате, увешанной портретами членов монаршей семьи. Лица, смотревшие с полотен, выглядели как один исполненными благородного достоинства. Каковое чернь в вечной неблагодарности своей обычно называет спесью.

Сидеть Бренну и его спутникам не предложили, да и негде было. Никакой мебели, кроме портретов и факелов на подставках в приемной не имелось. Так и ждали все пятеро — переминаясь с ноги на ногу или прохаживаясь по комнате. Башмаками по каменному полу постукивая.

А потом отворилась дверь… нет, не двустворчатая, высотою в два человеческих роста, и ведущая в тронный зал. Но куда более скромная — в боковой стене. И в приемную вышел немолодой мужчина.

Своим узким морщинистым лицом и тронутыми сединой рыжими волосами он совсем не напоминал лики королей на портретах. Лихо закрученные усы словно бы призваны были добавить его облику мужественности. Но на взгляд Освальда, например, усы эти (тем более рыжие) придавали сходство, скорее, с вездесущим тараканом. А, по мнению Сиградда… которое, впрочем, тот держал при себе, в пышных, с кружевами, одеждах этого человека было что-то бабское. Цепь на шее, считал варвар, вообще больше подходила собаке, а не человеку. Да и ростом рыжеусый не вышел.

— Ваше… величество, — с непривычной для него подобострастностью произнес мастер Бренн и по-старчески осторожно согнулся в поклоне.

Чем заслужил неодобрительные взгляды Равенны, Сиградда и сэра Андерса и насмешливый — Освальда.

Последний не то чтобы злорадствовал. Просто не каждый день увидишь, как премудрый колдун опростоволосился. Мудрым, будучи, явно не во всем.

Добро, хоть опуститься на колени не успел.

— Ах, оставьте это! — рыжеусый махнул рукой, будто мух отгоняя. — Здесь только я и вы. Ни к чему эти церемонии… будто перед всем двором.

А когда мастер Бренн выпрямился, добавил:

— К тому же я не король. Неужели сами не видите, что короны на мне нет? Ах… мечтать, разумеется, не вредно. Но я лишь приближенный его величества. Граф Дитрих фон Бракенгард. Можете обращаться ко мне «ваша светлость».

— А его величество? — осторожно поинтересовался сэр Андерс.

— Достопочтенный сэр Андерс фон Веллесхайм, — обратился лично к нему рыжеусый с таким видом, будто других людей поблизости не присутствовало, — должен признаться, с вашим отцом мы провели немало интересных часов. На охоте… и за пиршественным столом. Помня об этом, я постарался уважить вашу просьбу в столь короткие сроки. В как можно более короткие сроки.

Сделав паузу на пару мгновений — словно подчеркивая ценность совершенного им поступка, граф продолжил:

— Что до его величества, то в столь ранние часы он изволили почивать… если вам интересно. Но дело, с которым вы пришли, можно… нет, даже нужно обсудить со мной. Ведь на это и существуют приближенные. Чтобы делать грязную работу… разбираться в сложных вопросах. А потом помогать его величеству. Подсказывать в принятии правильного решения.

«А мне вот с детства никто ничего не подсказывает, — подумал Освальд, мысленно отвечая на слова рыжеусого, — и почти никто не помогает. Выходит, я, простой вор и сын деревенщины свободней целого короля. Ну, дела!»

— Теперь к делу, — продолжал вещать граф фон Бракенгард, — сэр Андерс фон Веллесхайм все откровенно выложил. С кем теперь… имеет дело. И мне доложили. Потому и я отвечу откровенностью. Пользуясь тем, что других придворных… этих шакалов здесь нет. Так вот, ни я, ни его величество не любим колдунов. Более того, считаем вас злом.

Последнюю фразу он произнес медленно, с расстановкой, давая слушателям осознать ее и прочувствовать.

— Но таким же злом является, к примеру, яд в бокале с вином, — поспешил граф внести и необходимое уточнение, — хотя временами просто необходимо прибегнуть к яду. Так и нам с его величеством позарез потребовалась помощь колдунов. Дело в том, что у его величества объявилась… побочная дочь.

— Младшая что ли? — брякнул, не поняв, Освальд. — Или приемная?

— Рожденная вне законного, освещенного церковью, брака с особой благородных кровей, — отчеканил, как по написанному, граф. — В молодости его величество… испытывали тягу к приключениям и стремились всячески разнообразить свою жизнь. И рады были осчастливить многих…

«Хм… осчастливить многих, значит. То же самое можно сказать и про какую-нибудь деревенскую давалку», — про себя подметил Освальд. Из последних сил стараясь удерживать рот на замке.

— …многих простолюдинок, которые почитали за честь, чтобы в их чадах была хоть капля королевской крови. Жаль только, не всем хватило благоразумия и благодарности оценить такой подарок. Не знаю как, но дочь одной из этих простолюдинок, как подросла, сумела прознать о голубой крови в своих жилах. И на днях прислала письмо. Звали эту побочную дочь, по-видимому, Норой, но подписалась она, ни много ни мало, «наследной принцессой Элеонорой» и «ее высочеством». Неслыханная наглость!

И снова взял паузу, снова позволяя мастеру Бренну и его спутникам ощутить драматизм ситуации.

— В письме эта Нора требовала от его величества признать ее законной дочерью и наследницей престола, — продолжил граф затем. — Каково? В случае же отказа она пригрозила не просто раструбить об этом на все королевство, запятнав честь его величества и всего двора. Но захватить трон. Захватить, понимаете? Отобрать. Тут мудрецом не нужно быть, чтобы догадаться: за этой Норой стоит какая-то сила. Достаточно могущественная, чтобы на равных тягаться с королями. Но предпочитающая соблюдать приличия. И потому она… сила эта использует побочную дочь его величества как прикрытие.

— Или как отмычку, — на этот раз Освальд не смолчал. Рыжеусый, впрочем, к великой чести своей сделал вид, что этой реплики не услышал.

— Что они-де не захватчики, не узурпаторы, а лишь помогают свершиться справедливости, — продолжал он, как ни в чем не бывало.

— Ваша светлость, — наконец смог взять слово мастер Бренн, — а как насчет человека, принесшего письмо? Его допрашивали? Ну, чтобы выяснить, о какой именно силе идет речь?

— Никакого человека не было, — отвечал граф фон Бракенгард, — почтовый ворон доставил письмо. Будь это иначе, мы бы, конечно, вытрясли из гонца все, что можно. Хотя в этом случае ваша помощь бы вряд ли потребовалась.

— Но оно хотя бы сохранилось? — с надеждой спросил мастер Бренн. — Мог бы ваша светлость нам его предоставить?

— Разумеется, — последовал немедленный ответ, — собираетесь наложить проклятье через вещь этой Норы?

— Если бы все было так просто, — посетовал Бренн. — Но… по крайней мере, она должна оставить на письме… так сказать, невидимый след своей души. Который поможет отыскать ее.

— Хорошо, — сказал рыжеусый граф, — насчет письма — я распоряжусь.

— Правильно ли я поняла… ваша светлость, — подала голос теперь и Равенна, — вы хотите, чтобы мы… заставили эту Нору… отказаться от претензий на престол?

— Есть у нас такой мастак — заставлять, — сострил Освальд, указывая оттопыренным большим пальцем в сторону Сиградда, — стоит ему только свою секиру показать… тут не то, что баба… тут даже мужик в штаны наделает. И мигом забудет о своих притязаниях и коварных планах.

Не иначе, так впечатлил его случай с увещеванием праздных горожан, согласившихся честно отработать плату за наведение порядка в заброшенном доме.

— Не сомневаюсь в ваших умениях, — лицо Дитриха фон Бракенгарда оставалось невозмутимым и ни тени эмоций не выражало, — но ради покоя всего королевства я предпочел бы самую надежную форму отказа.

Затем уже вполголоса, но твердо и даже угрожающе добавил — точно готовый к драке кот прошипел:

— А потому… принесите мне голову этой возомнившей о себе шлюхи. Добудьте и принесите. И тогда я буду ходатайствовать перед его величеством о предоставлении колдуну рыцарского титула и земельного владения. Уверен, отказа не будет.

* * *

— Неужели у короля нет возможности добраться до какой-то бабы? — с недоумением вопрошала Равенна, когда все пятеро покинули замок и направлялись на окраину, к занятому ими дому.

— Скажем так, у короля есть возможность найти людей, — отвечал ей сэр Андерс, — чтобы они добрались… и сделали всю грязную работу. В этот раз такими людьми предложили стать нам. В следующий — кому-то еще. А люди непосвященные будут смотреть на это и трепетать. Уверяясь в могуществе именно короля.

Судя по тону и выражению лица, задание королевского приближенного его не порадовало. Когда рыцарь посещал замок прошлые разы, договариваясь о приеме, ему сообщили только, что королевский двор столкнулся с одной деликатной проблемой. В которой как раз могла бы пригодиться помощь чародеев.

В чем именно заключается проблема, и в чем должна выражаться помощь, сэр Андерс узнал только в этот раз. И не преминул признаться в этом спутникам.

— Скверна! — были его слова. — Просто я не знал. А ведь речь идет об убийстве безоружной женщины. Хоть и простолюдинке.

Затем повернулся к мастеру Бренну. Уставился на него с вызовом.

— Учтите, — произнес рыцарь жестко, — есть велите мне выполнить это задание, я не просто откажусь. Наши пути разойдутся.

— Благородный сэр, успокойтесь, — предельно добродушным тоном отвечал чародей, — я никого не заставляю и ничего не велю. И то, что мы в одной упряжке — только ваш выбор. Не забыли?

— Ай-ай, — а вот Освальд не удержался от колкости, — благородный сэр не желает пятнать свою честь. И лишний раз пачкать кровью свой меч. Успокойтесь, сэр Андерс фон как-вас-там. Чистоплюям грязную работу не поручают… понимаем. Только таким запачканным как я. Так что… де… мастер Бренн и остальные, не волнуйтесь. Я готов взять этот неблагодарный труд на себя. Спасая честь и его величества, и нашего благородного сэра заодно. Только не надо мне сочувствовать… как-то переживать. Я ж понимаю, надо. А еще понимаю, что безоружная женщина может оказаться и шлюхой, уходя прихватившей твой кошель. Так что, ее тоже убивать нельзя? А если можно, тогда чем королевский трон хуже? И эта Нора-Элеонора как раз собирается его так же стянуть.

Никто из них не знал о событиях, начавших происходить в королевстве Нордфалия. О событиях, что обещали сильно затруднить соратникам мастера Бренна их новую миссию. Как и омрачить жизнь королевскому двору.

Сначала то в одну, то в другую деревню заявились сборщики налогов. Обычное вроде бы дело, не первый и не последний раз. Вот только в этом месяце сборщики нагрянули отчего-то повторно.

Так им заявляли местные крестьяне, которые клялись и божились, что-де уже все заплатили. Седмицы не прошло. Но сборщики, даже те, кто поверили этим россказням, все равно не могли вернуться ни с чем. Хотя бы потому, что в противном случае им грозило остаться без жалования. Как и воинам, их сопровождавшим.

А большинство не поверили вовсе. В силу чего простодушные объяснения деревенщин заканчивались везде одинаково. Сборщик велел подручным обыскать дома и подворья в поисках хоть чего-то ценного. А крестьяне в ответ брались за вилы, косы, топоры. В общем, за любой предмет, с помощью которого живого человека можно сделать мертвым.

Опять же, не все и не везде. Но большинство таких визитов оборачивались именно бунтом.

Тут тоже имелись свои вариации.

Где-то что сборщик, что сопровождавшая его горсть вояк, оценив численный перевес противной стороны, предпочли убраться восвояси. Решив, что жалование жалованием, а шкура дороже.

Где-то посланники короля давали бой… и чаще всего проигрывали. И тела их развешивали на деревьях. Еще где-то воинам сопровождения удавалось победить, но редко. Да и выражалась победа почти всегда в том, что многие из крестьян удирали в леса и горы, где превращались в вооруженные ватаги. Коим до разбойничьих шаек оставался один шаг и чувство голода.

Ровно так же поступали те из крестьян, которые на открытый бунт не решались и давали сборщику и его людям себя обчистить. Эти, последние, еще надеялись подкараулить воз с собранным добром где-нибудь на лесной дороге.

И даже после этого события могли развиваться по-разному.

Кого-то из взбунтовавшихся крестьян несколько дней спустя поучили уму-разуму прибывшие по зову о помощи тех же сборщиков или местных владетелей отряды королевских ратников. Как вариант, могли и сами владетели управиться собственными силами.

Кого-то те же ратники поучить не смогли. Бунтовщики заблаговременно удрали, прихватив с собой семьи, скарб и даже скотину. Прибывшим по их душу воинам оставив безлюдные селения, пустые дома и подчеркнутое равнодушие к нуждам его величества.

А где-то даже бывало, что местные бароны и рыцари не только не почесались, чтобы привести взбунтовавшуюся чернь к порядку. Но, напротив, дерзнули дать королевским ратникам от ворот поворот. Нагло заявляя, что с тираном, дерущим три шкуры с подданных, им не по дороге. Никем же иным по их словам нынешний монарх Нордфалии Альбрехт Третий не был. И оставалось уповать на то, что придет новый король, более мудрый и справедливый. Ну, или хотя бы королева.

Вот такая эта штука — бунт. Стихийная как лесной пожар, столь же легко распространявшаяся. И подстроить его тоже оказалось нетрудно. А еще бунт бывает не менее многообразен в своем единстве, чем тот, чье имя — Легион.

Важно было, что все это разнообразие, так или иначе, вело к одному результату. Все меньше пахарей и скотоводов занимались своим трудом. И все больше становилось тех же бывших скотоводов и пахарей, вооруженных кто топорами и вилами, а кто даже трофейными мечами и пиками, отбитыми у незадачливых вояк. И теперь сбившись в шайки, а то и даже в целые боевые отряды, они рыскали по землям королевства.

Собственно, отголосок этого бунта не так давно ощутили на себе и мастер Бренн со своими соратниками. Когда есть много людей, потерявших в той или иной степени чувство страха, когда все эти люди чувствуют себя силой, не помешало бы силу эту против кого-нибудь использовать. Тогда как мерзостный колдун со своей шайкой отщепенцев подходил для этого как никто другой.

Тем более шансы мастера Бренна оказаться на пути волны крестьянского бунта возрастали, если волну эту кое-кто направлял в нужную для себя сторону. Подобно тому, как в одной легенде игравший на дудочке паренек увел за собой из города всех крыс.

Кто-то направлял этот бунт. Кое-кто незаметный. И незаметностью своей привыкший дорожить.

Впрочем, справедливости ради, не только Бренн и его подопечные были целью тех, кто затеял и подогревал бунт. О, соратники старика-чародея, хоть и принесли этим людям толику неприятностей, но на фоне планов их выглядели мелко. Вроде жабы, пересекавшей тракт и угодившей под тележное колесо.

Конечную же цель могли понять разве что те, кто видел общую картину происходящего. Те, к примеру, кто сидел в замке Каллена и получал доклады со всего королевства.

Вот только и у них с пониманием оказалось не очень.

А главное: за всей этой кутерьмой, постепенно охватывавшей земли Нордфалии, как-то остались незамеченными два обстоятельства.

Во-первых, раз за разом вспышки недовольства вызывало прибытие именно королевских сборщиков налогов. Именно им приходилось слышать такие возражения, что налог его величеству уже уплачен. Тогда как за оброком для местных владетелей никто по второму разу не приходил.

Ну а во-вторых, никто почему-то не додумался, что сборщики, являвшиеся ранее, могли быть и ненастоящими. В смысле, конечно, они по-настоящему забирали зерно и монеты. И тем самым пополнили казну и запасы провианта… кому-то. Кому-то, кто их послал. Но соль заключалась в том, что этот кто-то даже близко не имел отношения к королевскому двору.

Хотя стоило отдать этим поддельным сборщикам должное. Были они достаточно убедительны. И при них тоже имелись свитки с якобы королевской печатью.

* * *

Ни о чем этом Бренн и его соратники до поры не знали. Хотя оставаться в неведении о тучах, сгущающихся не только над ними, но и над всем королевством, им предстояло недолго. Пока же, вернувшись из замка, они немедленно приступили к выполнению новой миссии.

Точнее, приступила Равенна. Ее черед был применять свои умения и таланты для общей пользы. Благо, силы худо-бедно восстановились.

Сев за стол, волшебница положила перед собой письмо побочной дочери короля. Взяла иголку и осторожно ткнула в подушечку безымянного пальца. Поднесла к письму, дав капельке крови сорваться с пальца и упасть на исписанный пергамент. Пару мгновений посмотрела, как кровь растекается. После чего медленным шепотом произнесла заклинание.

Собственная кровь позволила Равенне соединиться с письмом, на которое попала. А заклинание — протянуть тоненькую ниточку уже от письма к той, кто его написал.

Проговорив заклинание, волшебница положила обе ладони на пергамент письма и, чуть откинув голову, закрыла глаза. Сотворенные чары позволяли ей увидеть и услышать то, что видела и слышала Нора, когда писала это послание своему августейшему папочке.

Естественно, не все подряд. Видения приходили кратковременными вспышками. Потому что и мозг способен сохранить только самые яркие моменты в жизни.

Вспышка — и Равенна видела руки. По-простонародному крупные и грубоватые. Когда сразу не поймешь, женские они или мужские. Одна рука поддерживала… развернутый свиток пергамента… лежащий на деревянном столе. Другая рука водила по пергаменту пером, выводя чернилами букву за буквой.

То есть, несмотря на простое происхождение, Нора была обучена грамоте. Если, конечно, она сама писала это послание.

Или, как вариант, могла научиться сама.

Вспышка. Та или тот, кто писал, на мгновение отвлеклась… отвлекся. И тогда в поле зрения его или ее (а также Равенны) попала стена… каменная. И горящий факел.

Темница? Нет, скорее, комната в каком-нибудь замке. Ибо очень уж много чести: обеспечивать узника писчими принадлежностями да еще столом. Как и переводить на него масло для факелов.

Если, конечно, это не знатный пленник. Коему предложено написать домой или еще куда послание с просьбой о выкупе.

Вот только в данном случае ни о каком выкупе речи не шло. Да и на знатную пленницу самозваная принцесса не тянула. Напротив, не ценность представляла для адресата письма. Но обещала стать нехилой костью в королевском горле.

Потому Равенна решила считать, что дело происходило в замке.

Вспышка. И грубоватый, хотя и без злости окрик отвлекает автора письма.

— Миледи! Герцог зовет!

— Сейчас, только закончу, — отвечал ему другой голос. Чуть хрипловатый, тоже слегка грубоватый, но в целом вроде женский. Да и обращение «миледи» едва ли могло предназначаться мужчине. Если, конечно, пресловутый герцог не имел извращенных наклонностей.

А главное: предположение насчет замка, похоже, подтвердилось. Едва ли с узником, даже со знатным пленником, стали бы так церемониться. Когда зовет хозяин, а ему в ответ предлагается подождать.

Равенна открыла глаза. Действие чар закончилось.

— Замок, — проговорила она, выделяя из того, что видела хоть какие-то полезные сведения. — Миледи. Герцог зовет…

— Герцог? — переспросил находившийся рядом, подстраховывавший ученицу мастер Бренн.

Затем он переглянулся с подошедшим Андерсом фон Веллесхаймом. И оба, не сговариваясь, проговорили почти хором:

— Одербургский!

Про Одербург Бренн слышал из книг — хроник и землеописаний. Сэра Андерса же обязывал знать о нем титул вкупе с представленностью их семейства при королевском дворе. Трудно служить королю не зная, с кем соседствует королевство. И особенно — с кем имеет несчастье соседствовать.

Именно таким несчастьем и было герцогство Одербургское. Не только для Нордфалии — для всей Священной Империи.

Расположенное к западу от нее, это детище суровых горцев не признавало даже символического сюзеренитета императора. И вообще ничьим вассалом себя не числило.

В самом названии — Одербург — слышался грозный рык хищного зверя. А уж род свой тамошние герцоги вообще вели от исчезнувших ныне драконов, один из которых красовался на их родовом стяге. И со Священной Империей (одряхлевшей, превратившейся в лоскутное одеяло) сосуществовали как тот же дракон или иная хищная тварь, с беззащитной сытью. Вроде стада овец.

Век за веком Одербург пожирал соседние баронства, княжества, графства. Расширял границы. И теперь простирался от варварских земель на севере до южных хребтов — непроходимых даже для подданных герцога.

А коль горы к западу от Священной Империи были богаты железом, недостатка в оружии воины герцога не испытывали.

На земли королей, правда, Одербург нападать остерегался. Опасаясь, видимо, что монархи, поделившие так называемую Империю, растащившие ее на суверенные вотчины, чудесным образом вновь сплотятся, если герцогу хватит дерзости угрожать одному из них. Именно трону его угрожать, а не просто устраивать набеги, опустошая приграничные земли.

Последнее-то, как раз, не возбранялось, отнюдь. Соседи только рады были, если та же Нордфалия страдала от вылазок горцев. Для любого правителя хороший сосед — слабый сосед. В том числе кем-то ослабленный.

Но если герцог Одербургский, по дикости уступавший разве что сородичам Сиградда, самовольно сядет на престол даже маленького королевства — признают ли его остальные? А как насчет Святого Престола? Благословит ли понтифик восхождение герцога на королевский трон?

А не решат ли другие монархи, что следующим при таком попустительстве может стать уже королевство любого из них?

Такие вот не слишком приятные вопросы. Возможно, именно они и удерживали герцогов с драконом на знамени от излишней дерзости. Но удерживали, похоже, до поры.

— Не к добру это, — проговорил мастер Бренн, — сначала побочная дочь, претендующая на престол. Теперь правитель враждебного государства. И действуют заодно.

— Не то слово, — молвил тоже не обрадованный словами Равенны сэр Андерс.

Еще более не обрадованный, потому как был мало-мальски знаком с придворной «кухней». С тонкостями династических союзов и присвоения титулов — в том числе.

— Просто женившись на этой Норе, — сказал рыцарь, — герцог уже становится одним из главных претендентов на престол. Даже если король захочет решить дело миром и признать побочную дочь.

— Ну а если его величество признать Нору не захочет… — начал мастер Бренн.

— Тогда герцог может занять трон силой, — закончил за него сэр Андерс, — имеет полное право. Ведь вроде как вступается за честь особы королевских кровей. Тогда как честь самого Альбрехта Третьего становится безнадежно запятнанной. И если одербугское войско пойдет на Каллен — никто в Империи и слова поперек не скажет. Некоторые его даже поприветствуют. Просто потому, что у любого короля найдутся недруги. И наш нынешний — не исключение.

— Теперь моя очередь, — сказал мастер Бренн, обращаясь к Равенне. — Эти чары потребуют много сил. А тебе их может не хватить. По крайней мере, сейчас… сразу после работы с письмом.

Волшебница кивнула, соглашаясь, и вышла из-за стола. Но далеко уходить не стала. Осталась для подстраховки Бренна, как тот давеча приглядывал за ней.

А старый чародей сел на ее место. Но перед этим достал из небольшой холщовой сумки, которую часто носил с собой на плече, каменную фигурку птицы.

Человеку несведущему она могла показаться забавной игрушкой. Или украшением для дома, рассчитанным на чей-нибудь непритязательный вкус. Или божком какого-нибудь древнего дикарского культа.

И лишь кто-нибудь особо глазастый мог заметить, что маленькая фигурка вытесана из цельного куска породы. Вместе с крохотным клювиком, едва заметными коготками на лапках; самими лапками, казавшимися тонкими до хрупкости. А также рунами — по одной на каждом крыле.

Столь тонкая работа уже сама по себе дорогого стоила. Но наличие на фигурке рун делало каменную птичку неизмеримо ценнее. Для тех, понятно, кто сведущ в колдовстве.

За годы… нет, десятилетия занятий волшбой мастер Бренн понял, что самые сложные и тяжелые чары — не швыряние молний и огненных сгустков. Но те, что позволяют душе чародея действовать за пределами собственного тела. Действовать… ну или хотя бы воспринимать мир. Именно на такие заклинания волшебнику приходилось отдавать частичку своей души. С кровью.

А та волшба, творимая с помощью этой, невзрачной на первый взгляд, каменной птички была тяжела вдвойне. Потому что чародею требовалось напоить своей кровью обе руны на ее крыльях. Из-за чего пользоваться этими чарами следовало пореже.

Приняв по капле крови из пальцев мастера Бренна, руны осветились желтовато-зеленоватым сиянием. Напоминавшем о листве ранней осенью, колосящихся полях и зеленых лугах.

Цвет природы. Позволявший с природою заключить хоть временный, но союз.

Бренн охватил фигурку птицы ладонями. Стараясь, чтобы нарочито пораненный палец на каждой руке касался светящихся рун. И… закрыл глаза, откинув голову, как давеча Равенна.

Тело старого чародея все еще оставалось за столом в доме на окраине Каллена. А душа, сознание его могло удалиться на многие мили. Десятки миль.

Но прежде вселилась в кружившего над столицей Нордфалии сокола.

Мгновение — и мастер Бренн увидел мир искаженным; таким, каким он предстает для птиц. Еще несколько мгновений чародею потребовалось привыкать к этому нечеловеческому восприятию. Научаясь различать простершийся внизу город — с забавно-маленькими, как игрушечными, домиками. И вообще худо-бедно ориентироваться в пространстве. Дабы не сбиться с пути, куда-нибудь не врезаться ненароком.

Особенно — не сбиться с пути! Не дать могучим крыльям занести себя в неведомые дали.

Следующим побуждением Бренна в теле сокола было взлететь как можно выше. Чтобы, миновав трижды проклятую серую пелену, увидеть солнце. Которое последний раз даже этот старый чародей лицезрел в раннем детстве.

Мастер Бренн подавил этот позыв, отдающий ребячеством и праздным любопытством. Потому что помнил по прошлым своим попыткам — ни разу ему не удавалось подняться выше этой гнусной пелены. Сотворенная силой, неизмеримо превосходящей человеческую, она словно отступала, подобно линии горизонта. Отдалялась при попытке приблизиться к ней. И как бы высоко ни поднимались птицы, зачарованные мастером Бренном, небо над ними оставалось безрадостно-серым.

К тому же требовалось беречь время и силы. Если их не хватит на полет туда, куда направлялся Бренн, если сокол выдохнется на лету и падет мертвым, мог умереть и сам чародей.

Потому, сделав последний круг — чтобы лечь на курс — сокол-Бренн расправил крылья и устремился на запад. Полагаясь на природное чутье птиц, помогающее им находить дорогу к родным гнездовьям.

Внизу проплывали зеленеющие равнины, темные пятна лесов, холмы, как складки на мятом одеяле. А еще — города, признававшие власть престола в Каллене, и деревни. Целые россыпи деревень. И над многими из них поднимались дымные столбы пожаров, заметные даже на фоне серого неба.

Сокол летел дальше. Туда, где белели вершины далеких гор, подпиравшие небо. И где заканчивались владения короля. Как, впрочем, и земли Священной Империи как таковой.

И только здесь, в предгорьях, Бренн увидел то, что искал. Чего ждал и более всего опасался.

Меж холмов на зеленые равнины Нордфалии двигалось войско. Множество людей, казавшихся сверху маленькими как муравьи, они шли, стараясь держаться заранее выбранного построения. Потому, если бы сокол Бренна взлетел повыше, все эти люди слились бы для него в единую, почти не меняющую форму, но разве что чуть колеблющуюся на ходу фигуру. Движущуюся фигуру почти неизменных и по-своему совершенных очертаний.

Лошадей было немного. В горах конницей много не навоюешь, так что она никогда не бывала сильной стороной у одербуржцев. Большинство лошадей тащились за войском, волоча телеги обоза.

Еще горцы не любили навешивать на себя тяжелые доспехи — груды железа. Предпочитая более легкие, зато почти не уступающие надежностью, кольчуги.

А в чем преуспели подданные герцога Одербургского на военной стезе, так это в стрельбе из лука. Оружейники герцогства даже создали особые длинные луки, чтобы стрелять из которых, требовалось быть могучим чуть ли не как медведь. Во всяком случае, гораздо сильнее большинства жителей равнин. Зато стрела, пущенная из такого лука, в случае попадания даже тяжелый доспех пробивала насквозь. Вместе с воином, в него облаченным.

У многих из шествовавших теперь по Нордфалии горцев зачарованный Бренном сокол видел такие луки. Да и сами одербуржцы выглядели под стать. Приземистые и в то же время коренастые. Чем напоминали ожившие горные валуны.

Свои луки, правда, легкие, имели и немногочисленные конники. Эти отличались более изящным телосложением. Как, кстати, и арбалетчики, воины с метательными копьями и дротиками. Понятно, этим зачастую требовалось побыстрее улизнуть, совершив свое грязное дело. Но даже они выглядели плотными и жесткими. Тоже как будто сделанными из камня. Или даже из железа.

А впереди шествовали знаменитые одербургские тяжелые копейщики. Ощетинившись копьями и прикрываясь огромными щитами, они превращались в живую крепостную стену. Почти неприступную — небольшой отряд копейщиков мог удерживать какое-нибудь ущелье или узкую горную тропу против многократно превосходящего противника не один день. При наличии же за спинами копейщиков воинов с луками или теми же дротиками шансы прорвать оборону у противной стороны падали ниже некуда. До самых адских глубин.

Собственно, именно Преисподняя обычно и ждала большинство тех, кто дерзал штурмовать позиции тяжелых копейщиков Одербурга. Но пока никто штурмовать их не пытался. Вообще никто не встречал воинство герцога с оружием в руках. Местность вокруг оставалась еще безлюдной.

А потому воины могли пока позволить себе быть беззаботными. Они шли, лениво переговаривались между собой. Кто-то даже шутить пытался — до сокола и мастера Бренна ветер доносил обрывки их реплик.

И над всем множеством вооруженных людей развевались на ветру знамена. Черный дракон на белом фоне. И горе было тому, кто принял бы их за белые флаги мирных намерений или готовности сдаться.

«А быстро собрались-то! — удивлялся, обозревая хлынувшую на равнину людскую реку, мастер Бренн, и мысли его еще немало удивили сокола, непривычные для мозгов простой птицы. — Сколько дней назад пришло письмо? А сколько требовалось голубю, чтобы его доставить? Вряд ли много. Тогда как войско в поход неделями снаряжать обычно приходится… если не месяцами».

В конце концов, Бренн пришел к выводу, что собрать войско герцог мог и заранее. Задолго до того, как Нора отправила отцу свое письмо-ультиматум. Вполне вероятно, думал он, побочная дочь Альбрехта Третьего не очень-то и надеялась на его добрую волю.

Что до герцогов Одербургских, то они вообще-то не привыкли надеяться ни на что, кроме остроты мечей и копий, меткости луков. А также количества рук, способных их держать.

Возможно, подождав для приличия несколько дней и не дождавшись ответа от дражайшего родителя, Нора дала герцогу отмашку на вторжение заранее снаряженного и готового выступить воинства в Нордфалию. А может, ни в какой отмашке герцог не нуждался. Держа побочную дочь короля в качестве живой куклы для прикрытия своих захватнических планов. Ну и как наложницу наверняка. И считал, что какой бы ни был ответ его величества, разговаривать с ним все равно лучше с позиции силы.

С войском под стенами столицы, например. Все равно как с ножом у горла.

Довелось мастеру Бренну увидеть и самого герцога. Черноволосый мужчина, жилистый и поджарый, он ехал среди колонн своих воинов на коротконогой и кряжистой горской лошади. Особой роскоши в его одеянии не было — не в пример обитателям королевского замка в Каллене. Простая кольчуга, меч в обыкновенных, без всякого украшения, ножнах. И лишь небольшая корона, венчавшая лохматую голову, подсказывала, что едет не простой вояка, но особа, облеченная властью.

Его сиятельство Карл Седьмой. Даже у себя на родине прозванный Дерзким.

Рядом с герцогом на такой же низкорослой лошадке ехала дама — иначе не скажешь, даже несмотря на скромное походное платье. Была она высокая, статная, с копной таких же темных, как у герцога, волос. Но только близорукий глаз мог принять этих двоих за родственников.

Лицо Карла Дерзкого было узким, с острым, как клинок, подбородком и тонкими губами, а глаза смотрели с вызовом. Как у хищного зверя при виде другого хищника в своих охотничьих угодьях.

Приятно-круглое же лицо его спутницы, усыпанное веснушками, казалось простовато-добродушным. Однако осанка и прическа подходили, скорее, знатной особе. Как и холодный взгляд голубых глаз.

«Вот мы и встретились, Нора», — сообразил мастер Бренн.

Сокол, им зачарованный, покружил еще немного над людской рекой. Полетал, следуя за ними, давая чародею понаблюдать за одербуржцами. И еле дождался, когда, наконец, заиграли рожки, объявляя остановку. Привал.

Еле дождались они оба — и почти обессиливший к тому времени сокол, и сам мастер Бренн. Опасавшийся, что заклинание перестанет действовать. А ему позарез нужно было определить место стоянки воинов герцога.

И лишь когда привал наступил, долгожданный не только для воинов, сознание Бренна буквально вывалилось из тела сокола.

Мир расплывался перед резко открывшимися глазами, во рту стояла сушь под стать пустыням далекого юга. Ныла спина.

— Пергамент мне, — прохрипел чародей, с силой отрывая руки от фигурки птицы, будто приросшие к ней, — пергамент… и чернила… перо. Скорее, пока я не забыл.

— Что ты видел, мастер? — вопрошал нетерпеливый сэр Андерс, пока Равенна кинулась за письменными принадлежностями.

— Война, — было ему ответом, — герцог Одербургский выступил в поход. И он уже на равнинах… да поспеши же! Это очень важно!

Выкрикнув последние фразы, старик судорожно закашлялся. Из последних сил стараясь банально не сверзиться с лавки. Все-таки годы брали свое. А чары, к которым он прибег, оказались слишком тяжелыми.

Поневоле пришлось позавидовать Равенне — кое в чем ученица мастера Бренна превосходила. С сознанием тех же птиц, например, умела слиться и безболезненно, кровь собственную не тратя. Хотя лишь на считанные мгновения.

Получив перо, чернильницу и пергаментный лист — все это Равенна положила перед ним на стол — мастер Бренн принялся торопливо макать перо и столь же спешными жестами водить по пергаменту. Очень скоро его судорожные мазки сложились в общую, более-менее внятную картину. Точнее, карту того места, над которым пролетел зачарованный сокол.

Пара-тройка рядом стоящих домиков символизировала деревню или городок, пучок из нескольких деревьев — лес. Реки старый чародей обозначал полосками, холмы — дугами. Ближе к правому краю карты находился столичный город Каллен: крохотный замок с остроконечной башенкой в окружении кольца-стены. А в левом нижнем углу несколько человечков с палочками-копьями обозначали место стоянки герцогских ратей.

Только закончив карту, мастер Бренн позволил себе выпрямиться и с облегчением выдохнуть: «Уф!»

— Нужно действовать быстро, — затем произнес он, выходя из-за стола и стараясь не прикасаться к карте и вообще не дышать в ее сторону, пока не высохнут чернила, — одербуржцы остановились на привал… но долго, боюсь, это не продлится.

— Несколько часов у нас есть точно, — обнадежил чародея сэр Андерс, кое-что смысливший в военном деле, — сколько там людей? Тысячи, наверняка. А такую кучу народу трудно привести в движение, но если уж удалось, то пройти они постараются как можно дольше. Пока не найдется подходящее место для стоянки. А отыскать его трудновато… ну, где можно более-менее удобно такую ораву разместить. Но когда удается — опять-таки, как можно больше постараются от него взять. Как можно больше восстановить сил. Не говоря уж о том, что и на привале у воинов найдется немало дел. Шатры поставить, оружие осмотреть и если надо наточить. Не говоря уж про то, чтоб набить опустевшие желудки.

— Очень хорошо, — проговорил мастер Бренн, пошатываясь и опершись на столешницу, — тогда и мне… ох-х-х… не помешает… немного передохнуть.

— А дальше что? — осведомился подошедший Освальд, с любопытством разглядывая нарисованную чародеем карту. — Теперь, когда узнали, где остановились одербуржцы? Нашлем на них огненный дождь?

— О, если бы все было так же просто, — мастер Бренн усмехнулся… и ожидаемо снова закашлялся.

Подоспевшая Равенна и сэр Андерс, почтительно поддерживая старика, помогли ему доковылять до своей кровати.

— Увы… за этим — скорее, к Всевышнему, — прохрипел он, укладываясь поверх одеяла, — или к Отцу-Небу, которому сородичи Сиградда поклоняются. А придется… тебе, мой юный друг… раз уж ты вызвался, самому всю грязную работу делать. Прости… если разочаровал.

Кашлянув еще пару раз, мастер Бренн продолжил:

— Но что я собираюсь сделать… так это попробовать магический портал сотворить. Открыть отсюда туда. Чтобы ты мог перенестись, и… сделать то, что нужно.

«Стесняется прямо о душегубстве говорить!» — с легкой досадой отметил про себя вор.

— Да-да, я ведь камень-то прихватил с собой, — между тем говорил чародей. — Тот, что с руной «Райдо». Точности особой обещать не могу. Сам видел, какая карта. Наспех… сделанная. Но, надеюсь, ты и сам не оплошаешь?

— Не оплошаю… надеюсь, — было ему ответом. И ответом честным. Помимо того, что Освальд воровал, имелся у него и опыт лазутчика.

Точнее, для обоих этих занятий требовались примерно одни и те же умения. Умение быть незаметным. Умение без спроса проникать в те места, где тебе заведомо не рады. Умение в таком враждебном месте совершить задуманное. Ну и, разумеется, унести после этого ноги. С остальным телом, разумеется, и с душонкой внутри.

Понимал это и мастер Бренн. И охотно использовал бывшего вора, в том числе для разведочных вылазок. Что было гораздо безопаснее, чем то же вселение собственной души в птиц.

Через час отдыха Бренн уже хотя бы мог самостоятельно передвигаться. И не кашлял с такой силой, будто пытался выблевать легкие. Потому, не желая терять больше времени, перешел к делу.

Наспех созданный им магический портал казался грубым подобием того портала, что остался в вынужденно-брошенном бывшем донжоне. Подобно тому, как придворные шуты нарочито огрубляли поведение знатных особ, подражая им в своих выходках.

Вместо творения мастера картографии в распоряжении мастера Бренна был лишь наспех намалеванный чернилами рисунок. И нацарапанный углем на стене прямоугольный силуэт двери вместо арки.

Однако главное было при чародее. Руна «Райдо». И дело она свое сделала.

Освальда вынесло на край ближайшего леса. Не из-за недостатка точности, на который сетовал мастер Бренн. Но для пущей скрытности. Ведь ничто так не насторожило и не привлекло бы внимание одербуржцев, как светящийся проем, прямо в воздухе открывшийся у них на глазах посреди лагеря. Или просто на открытой местности, заметный глазу хотя бы часовых.

Не требовалось семи пядей во лбу, чтобы предвидеть, как воспримут это явление герцогские вояки. Так же, как и большинство людей — колдовство, мол. А значит, опасность. Тем более что перенос Освальда к западным рубежам Нордфалии и был колдовством. И действительно не сулил ничего хорошего… кое-кому из присутствовавших в лагере.

Лес — другое дело. Открытие портала в лесу одербуржцы заметили бы разве что в ночной темноте. А не при свете дня. Даром, что тускловатом из-за пелены.

Так что перенос Освальда в это дикое и почти безлюдное место прошел незаметно. Зато ему самому из-за леса стоянка герцогских воинов была видна отчетливо.

Шатры — уже расставленные. Множество дымных столбов от походных костров — войско Карла Дерзкого подкреплялось. Кое-где расседланные лошади… немного. Ну и, разумеется, часовые. С копьями в руках они неспешно прохаживались вокруг лагеря.

С полчаса Освальд просто наблюдал за этими бдительными ходоками. Прикидывая, сколько времени проходит между их появлениями. И, соответственно, сколько вышеназванного времени есть у него, чтобы выйти из укрытия да прошмыгнуть в лагерь.

Выходило, что не слишком много. Тем более, если часовой не успеет слишком отдалиться, он сможет заметить шныряющего поблизости чужака.

Подозрительного чужака. Ибо на войне любой чужак вызывает в лучшем случае подозрения.

Потому, решил Освальд, на пути между лесной опушкой и лагерем ему будет не обойтись без промежуточных укрытий. В качестве таковых его зоркий глаз приметил сначала кусты, затем одиноко стоящий валун почти в рост человека.

«Я собираюсь прирезать бабу, — в ожидании удобного момента и вынужденного бездействия вора легонько кольнула собственная совесть, — беззащитную женщину».

Не был, конечно, Освальд образцом добродетели. Более того, добродетели, внушенные ему в детстве, считал ярмом на человеческой шее. Будь это не так, стезю вора он не выбрал бы точно. Да и убивать Освальду приходилось.

Другое дело, что убивал он почти всегда, защищаясь. Ну, или хотя бы упреждая возможную для себя угрозу. Либо из мести, наконец. Здесь же вору велели убить человека… женщину, не только лично для него опасности не представлявшую, но и вообще не сделавшую ему ничего плохого. Вроде как не за что убивать.

Пришлось мысленно обругать себя, назвать размазней, строго велеть собраться. Ну и напомнить самому себе, что это убийство жизненно необходимо его соратникам. Да и ему самому — если он не хочет снова бродяжить и испытывать удачу.

Опять же Нора эта помогала завоевать родной край Освальда. Что тоже должно было разжечь ненависть к ней.

Должно… но разожгло как-то слабенько.

Зато какую именно особу женского пола надлежало заколоть, Освальд более-менее представлял. Помогло описание, данное Дедулей-Бренном. А также уверения того же Дедули, что других женщин в войске не было.

«При встрече узнаю», — заключил вор.

Следующие минуты превратились для него в череду коротких перебежек к заранее примеченным укрытиям.

Часовой скрылся из виду — и Освальд, выскользнув из леса, метнулся к ближайшим кустам. Где подождал, пока еще один несущий стражу одербуржец не появится в поле зрения и, пройдя вдоль границы лагеря, опять-таки не уберется подальше.

Дождался. И по-пластунски выбравшись из-за кустов, укрытый высокой травой, вор почти мгновенным рывком добрался до валуна.

Оказался этот камешек, кстати, не слишком велик. Укрыться за ним можно было только, присев и скрючившись. Не то либо голова замаячит над верхушкой валуна — хотя бы макушка. Либо покажется ступня или даже полноги в башмаке.

Поневоле вспомнились Освальду слова из проповеди деревенского священника, слышанной в детстве. «И не скроет его в тот день даже камень». Речь в ней шла, кстати, о Судном дне.

Снова ожидание — куда как в менее удобных условиях. Но терпение Освальда вскоре было вознаграждено. Очередной часовой прошагал по краешку лагеря и наконец, убрался. На этом участке границы ничего подозрительного не обнаружив.

Следующий рывок. И теперь укрытием Освальду служил уже один из крайних шатров одербуржцев. На миг вор выглянул из-за его покатой стены.

Неподалеку перед дымящимся котлом сидели полукругом несколько воинов и лениво переговаривались. Кто-то поругивал вредину-командира, то ли излишне требовательного, то ли просто самодура. Кто-то пытался шутить. Хотя не очень-то преуспел, потому что Освальд, например, наблюдая за честной компанией, ни смешинки не услышал.

Радовало, что до чужака, пробравшегося в лагерь, этим воякам не было дела. Одербуржцы банально расслабились, дождавшись долгожданного привала. Ставшего для них теперь, что родник в жаркую погоду. Пить из которого — наслаждение, из тех, которые никогда не надоедают. Но, напротив, их всегда мало.

Вот и наслаждались воины. Служебными обязанностями своими только что открыто не пренебрегая.

Внезапно полог шатра отодвинулся. Освальд с шустростью таракана, застигнутого среди ночи на кухне, обогнул шатер, стараясь и от входа в него отдалиться, и остаться при этом незамеченным.

Но тревога оказалась напрасной. Из шатра просто выбрался еще один вояка. Что примечательно — даже без кольчуги. И, почесывая живот, подошел к сидевшим у костра товарищам.

«Отдыхайте, отдыхайте, ребятки, — мысленно пожелал одербуржцам вор, — а главное, ни о чем не волнуйтесь. Никаких лазутчиков в вашем лагере нет и быть не может. Безлюдная местность».

Почти прижимаясь к земле и стараясь находиться подальше от группы отдыхающих бойцов, он переполз-перебрался к следующему шатру. Услышал изнутри храп под стать могучему Сиградду.

Обогнул шатер, следующего достиг. Заглянув внутрь и обнаружив его пустым, прошмыгнул внутрь. Где тише воды ниже травы переждал трех проходивших мимо воинов. Вид у них был куда более деловитый и сосредоточенный, не в пример давешним сослуживцам, сидевшим у котла. Эти, чего доброго, могли и тревогу поднять, и даже зарубить без лишних разговоров.

Так Освальд и перемещался по лагерю — от шатра к шатру. Используя каждый из них в качестве укрытия и успешно избегая недоброжелательных взглядов.

При всей своей временности стоянка одербургского войска ничем принципиально не отличалась от любого крупного человеческого поселения. Такой же лабиринт, в котором нетрудно укрыться тому, кому есть, от кого прятаться, и кого есть, за что преследовать. Были здесь и свои улицы, и переулочки, и укромные места. Которые просто надо было найти и ими воспользоваться.

А уж в этом-то Освальд успел поднатореть. Удирать и прятаться ему было не впервой. Хоть идя на дело, хоть дело свое темное успешно провернув.

Причем перемещался вор по лагерю не бесцельно. Не стремился обойти его весь в надежде на случайную встречу с побочной королевской дочкой. Но при всех зигзагах, совершаемых на пути, держал курс поближе к центру стоянки одербужского войска. Рассудив, что именно там, в глубине лабиринта из шатров должны находиться и герцог, и Нора.

Потому что… ну ведь не с краю же им размещаться. Военный лагерь есть военный лагерь, обитатели его просто обязаны ожидать нападения. А при атаке именно крайние шатры в первую очередь попадут под раздачу.

И наоборот, чем дальше от края, тем безопаснее.

От герцога Нора уходила в расстроенных чувствах. Хотя, казалось бы, чего расстраиваться? Все равно ничего хорошего от этого скота ждать не приходилось.

Едва объявив привал, его тусклое сиятельство затребовал Нору к себе. Срочно приспичило ему утолить свою мужскую прихоть. Что ж, по крайней мере, не уподобился кобелям, что лезут на любую, попавшуюся им на глаза, сучку прямо на ходу, особо времени для этого не выбирая.

А может, как раз привал Карл Дерзкий и объявил оттого, что невтерпеж сделалось? Если так, то оставалось гадать, почему у герцога Одербургского не отрос пушистый хвост, а нос не сделался черным и мокрым.

Но и похотливая настырность его сиятельства была лишь полбеды. Преклоняясь перед грубой силой и считая ее мерилом достоинства человека, герцог решительно не понимал одной простой истины. Что любовь… пусть даже в своем сугубо плотском воплощении вообще-то предполагает взаимность. И должна приносить радость и удовольствие обоим, не только ему одному.

Какое там! Возможно, герцог и слова-то такого не знал — «любовь». Всякий раз, когда он уединялся с Норой, удовольствие сиятельство стремился принести только себе. К женщине же относясь как к рабыне… нет, даже к игрушке. С которой можно обращаться, как ему заблагорассудится.

Как угодно… но предпочитал герцог раз за разом, чем грубее и унизительнее для Норы, тем лучше. Чего стоили только его вопли «давай, сучка!» или «давай, тварь!» А когда очередное, с позволенья сказать, «свидание» приходило к концу, растрепанная и мокрая от пота Нора чувствовала себя так, будто ее подержало в пасти да основательно пожевало огромное чудище. И, разумеется, все болело… там… внизу.

Оставалось успокаивать себя, что могло быть и хуже. Герцогу ничего не стоило отдать Нору своим воинам или приближенным — чтоб позабавились. Однако он предпочитал пользовать ее сам. От подданных же требуя к этой женщине отношенья сугубо почтительного.

Хотя трудно сказать, какими соображениями его тусклое сиятельство при этом руководствовался. Ценил ли свою союзницу, она же отмычка к землям Нордфалии, которые так соблазнительно было бы присоединить к своим владениям. А может, просто видел в ней собственность. Вещь. Которой не желал ни с кем делиться, как не делился одеждой или конем.

Но опять же — в отдельном шатре поселил Нору. Тогда как мог денно и нощно держать рядом с собой. Ну и превзойти по похотливой непосредственности всех кобелей Священной Империи.

Правда, сил на это у него могло не хватить.

Последняя мысль Нору хоть немного, но повеселила.

«Не тянешь ты на кобеля, — подумала она, про себя обращаясь к герцогу, — кишка тонка. И не хозяин ты мне никакой. А просто дурной мальчишка, ломающий игрушки, но не желающий никому их дать даже на время. Боишься, что не вернут?»

То, что «мальчишка» этот был усатый и не слишком молод, дела не меняло. В родной деревне Норы обитал пожилой дурачок, умом даже трехлетнего малыша не превосходивший. Юродивым его звали. Хотя сравнивать с таким Карла Дерзкого значило попасть пальцем в небо. Юродивый-то был добр. Никому зла не делал, раздражал только.

На кого больше походил герцог Одербургский, так это на одного из детишек, которые, встретив того стареющего, но так и не ставшего взрослым беднягу, дразнили его, обзывали, даже грязью кидались. Прекрасно понимая, что никаких кар за это не будет.

Не ждал и герцог, что ему выйдут боком грубые постельные игры. И само по себе отношение к Норе, как к живой (и оттого особенно желанной) игрушке, которую можно мучить в свое удовольствие.

А напрасно. Потому что Нора, в свою очередь, была уверена, что долго это не продлится. Суровый властитель Одербурга был необходим ей, чтобы скинуть короля Нордфалии и самой влезть на престол. А потом его тусклое сиятельство ждала внезапная, а главное — неизлечимая болезнь, желательно, быстротечная. Для этого «прощального подарочка» Нора еще приберегла волосок с герцогского тела. Надеялась, что этого хватит.

А потом… голова аж закружилась от радостного предвкушения, заслонившего даже визит в шатер герцога. Со всеми неприятными ощущениями, с этим связанными. Шутка ли — скоро она будет королевой. Она! Дочь простой деревенской знахарки!

Но, видимо, не столь важно в подобных делах, кто ты и что собой представляешь. Гораздо важнее — кто помогает тебе, действует с тобой заодно. С кем поведешься, как говорится.

А также что и от кого согласна терпеть.

Да, одербужцы те еще мужланы. И вряд ли признают своей правительницей женщину. Даже если Карл Дерзкий женится на ней, а брак этот освятит церковь. Но и одной Нордфалии Норе должно было хватить, чтобы чувствовать себя победительницей.

Она станет королевой. И тысячи людей будут кланяться ей. Обязаны будут кланяться.

Так, погруженная в свои мысли (а некоторыми даже ободренная), Нора шла к своему шатру, не оглядываясь. И не зная, даже мысли не допуская, что в этот момент за ней из укрытия наблюдала пара глаз… недобрых глаз.

Пара глаз, принадлежащая проникшему в лагерь чужаку. Тайно пробравшемуся сюда человеку. Чьи намерения по отношению к ней, Норе, были дурными настолько, что герцог, ее жестко и унизительно использующий, показался бы воплощением кротости. И преисполненным искренней и чистой любви.

* * *

Едва заметив Нору, идущую по лагерю, Освальд сразу понял, что это она. Дедуля-Бренн неплохо ее описал, а сам вор, не будучи дураком, понял и запомнил верно. И четко представлял, кого ему следовало найти.

На принцессу, по мнению Освальда, прогуливавшаяся по лагерю особа походила мало. Простоватое лицо, помятый вид, растрепанные волосы — все это были приметы, скорее, продажной девки.

Образ несколько нарушало скромное платье от горла до пят. Но не сильно. Так вполне могла нарядиться опять-таки продажная девка… но дорогая. Какая обслуживает только знать и богачей. А на оборванца-простолюдина с горстью медяков в кармане и внимания-то, скорее всего, не обратит. Не признает за мужчину.

Еще, на взгляд Освальда, была эта самозваная, прости Всевышний, принцесса несколько крупновата. Широковата и не обижена ростом. Назвать такую «дамой» у вора не поворачивался язык. Слишком много утонченности слышалось в этом слове. К Норе же больше подходили слова «баба», даже «бабища». Или даже «корова», если настроиться к ней особенно недоброжелательно. А кто может быть менее доброжелателен к другому человеку, чем убийца к своей будущей жертве.

Но если бы даже убивать Нору Освальд не собирался, привлекательной женщину подобных статей он бы для себя не назвал. Хотя бы потому, что трудно рядом с такой чувствовать себя мужчиной (сильным, хозяином), не будучи человеком-горой вроде Сиградда.

Ну и, наконец, не походила эта чернявая помятая особа даже на дальнюю родственницу королевской семьи. В династии-то той, судя по портретам в приемной, у всех были волосы светлые или пепельные. Да с вытянутыми, как лошадиная морда, лицами.

«Врет, небось! — с досадой подумал Освальд. — Такая же, небось, дочь его величества, как я — понтифик Святого Престола. Эдак и я мог назваться побочным сыном короля… или хотя бы графа какого-нибудь. Так называемым бастардом… эх, слово-то, какое красивое!»

Подумал — но и сразу сообразил: а толку-то? Признал, что мог говорить что угодно и сколько угодно, хоть до посинения. Да только кто ему поверит? Кто хотя бы слушать станет?

А Норе в этом смысле вор вынужден был отдать должное. Нашлись, и кто поверил, и кто хотя бы согласился услышать ее, возможно вымышленную, историю.

«Видимо, в этом и секрет успеха в борьбе за власть, — заключил Освальд, — прав тот, кто способен заставить других прислушаться к себе. Взять того же графа Дитриха фон… как-то там. Когда он не говорил — вещал, нам только и оставалось, что внимать почтительно. Даже премудрому Дедуле-Бренну. И благородному сэру Андерсу. И Сиградду, который таким мужичонкой, как этот Дитрих, в зубах мог поковыряться».

Лавируя между шатрами, выглядывая то из-за одного, то из-за другого, Освальд наблюдал за темноволосой самозванкой. Одна его рука уже сжимала рукоять кинжала. В ожидании удобного момента, когда следовало нанести удар.

Увы, всякий раз, когда вору казалось, что вот прямо сейчас самое время, на пути Норы попадались группки из курсировавших туда-сюда воинов. А убивать в их присутствии (тем самым и себе смертный приговор подписав) Освальду не улыбалось. Не склонен он был к героическому самопожертвованию. Оставлял его благородным как сэр Андерс рыцарям… а еще лучше героям баллад.

К тому же, если он и убьет самозваную королевскую дочь, погибнув сам, Дедуле тому же и остальным это не очень поможет. Дитрих-то, граф, на таракана похожий, ясно выразился: ему нужна голова Норы. А кто ее доставит ко двору, если те же одербуржцы спровадят Освальда на тот свет?

Потому, всякий раз, когда воины герцога показывались неподалеку и почтительными кивками приветствовали Нору, ее будущему убийце только и оставалось, что удерживать в груди тяжелый вздох. Ну и еще радоваться, что шатры в одербургском лагере расставлены достаточно часто. Легче прятаться. А вот окрестности обозревать, грозя наткнуться на того, кто прячется — наоборот.

Еще, надеялся Освальд, любой путь рано или поздно должен был закончиться. Прогулка Норы по лагерю — в том числе. И концом этого пути по разумению вора был шатер, в котором эта так называемая принцесса отдыхала. Отдельный шатер, что ценно. Уж его-то герцог наверняка своей не то союзнице, не то фаворитке предоставил. Если, конечно, не поселил ее у себя под боком.

Отдельный шатер — это значит, в нем Нора будет одна. От чужих глаз скрытая. И вот там-то Освальд намеревался лишить ее и головы и жизни совершенно безнаказанно.

Чутье и смекалка не подвели вора — побочная дочь короля действительно держала путь к своему шатру. Но тут же обнаружилась ложка дегтя… точнее, целых две ложки. Пара копейщиков, стоявшие в карауле по обе стороны от входа в шатер.

Стражи! Телохранители! Освальд готов был взвыть от разочарования, оттого, что допустил такую оплошность. Не подумал даже, что особу такого ранга не только поселили отдельно, но и личную охрану приставили. Хотя, казалось бы, очевидно же!

— Миледи, — коротко поприветствовал Нору один из стражей, а второй чуть приклонил голову, прижимая к сердцу свободную от оружия руку.

— Вольно, ребята, — ответила женщина и скрылась за пологом шатра.

Положение осложнилось. Даже не слишком внимательного взгляда хватило, чтобы отметить: шатер был натянут туго, нечего было и думать, чтобы подлезть под него. Это значило, внутрь придется пробиваться через единственный вход. То есть с боем. Более того, в одиночку против двоих хорошо подготовленных вояк.

А если не прорываться… тогда только и оставалось, что запастись терпением. И ждать, когда эта прикидывающаяся принцессой деревенщина снова покинет шатер. Да будет болтаться по лагерю, словно дразня своего убийцу. А тот (Освальд то есть) снова станет скрипеть зубами от досады, видя, что очередное мгновение, удачное для него и роковое для Норы, он опять-таки упустил.

Но судьба смилостивилась над посланцем Дедули-Бренна. Ни снова пасти эту бесхвостую телушку в платье, ни даже долго ждать ему не пришлось.

Уши Освальда, затаившегося за одним из соседних шатров, уловили звуки разговора. Это не кому иному, как телохранителям Норы надоело молча стоять. Вот и поболтать вздумали.

А когда вор прислушался — понял, что разговор этот отнюдь не праздный.

— Белый Жак опять на охоту мотался, — сказал один, постарше, — перепелок настрелял вроде. На вертеле пожарит.

— О! Правда? — с восхищением воскликнул другой.

— Ну, так говорят, — было ему ответом. — А чего слюнки-то побежали? Думаешь, угостит?

— А думаешь, откажет? Я у него на днях в кости выиграл, могу долг простить, если поделится. А то от сухарей этих и мяса вяленого уже блевать тянет. Хоть поход едва начался. Что будет, когда до Каллена дойдем?

Голос у одербуржца звучал почти жалобно. Что Освальду, например, показалось особенно забавным, поскольку совсем не вязалось с молодым, но уже суровым, украшенным боевым шрамом, лицом.

А вот следующие слова первого стража вора заинтересовали.

— Никак, счастья попытать хочешь? Ну, тогда беги… а то, небось, не один такой. Очередь целая из любителей свежего мяса выстроится.

— Прикроешь? — с надеждой спросил у него младший товарищ. — Я быстро.

— Прикрою, — отвечал старший, — если и на меня прихватишь кусочек.

Слушая последние слова, Освальд был готов плясать от радости. Одному из его противников предстояло отлучиться. А значит, расклад менялся на более удобный: один на один. Притом, что на стороне вора была внезапность.

И уж теперь-то он надеялся выпавшее ему время — не упустить.

Действовать следовало быстро. Едва молодой телохранитель скрылся из виду в лабиринте из шатров, как заранее прицелившийся Освальд повторил свой удачный бросок кинжала. В его старшего сослуживца.

Рука вора по-прежнему была тверда, глаз зорок. И если уж тогда, в доме мастера Бренна, в ночной темноте он преуспел, то теперь, при свете дня — и подавно. Иначе впору было думать, что на него, Освальда, наложили порчу.

Порчу на него никто не наложил, так что кинжал попал точно в цель. Прямо в глаз оставшемуся из телохранителей Норы.

Умер тот быстро. Еще не успев на землю упасть. И уж тем более не успел позвать на помощь или издать другой громкий звук.

Подскочив к поверженному одербуржцу, Освальд на ходу вытащил у него из глазницы кинжал. И с оружием своим окровавленным прошмыгнул в шатер.

Нужно было спешить. Что бравому копейщику, что охраняемой им побочной дочери короля достаточно было одного удара, чтобы расстаться с жизнью. После чего только и оставалось, что брать ноги в руки и удирать из лагеря. На ту же поляну, куда перенес вора портал Дедули-Бренна. И ждать, ждать, ждать пока тот же Дедуля снова его не откроет.

«Ах, нет! — с досадой вспомнил Освальд. — Еще ведь надо голову ей отрезать».

Сделать это, он понимал, было гораздо труднее. И времени требовало куда больше. Если говорить начистоту, вор ничем таким и не занимался никогда. Даже в юные годы отлынивал, когда нужно было скотину резать. И от остальной работы, кстати, тоже.

Но тратить время на растерянность и ковыряние в памяти («а как это делали односельчане?») было самоубийством. Сперва нужно было избавить мир и лично Альбрехта Третьего от принцессы-самозванки.

Нора сидела у дальней стенки шатра, спиной к выходу. Сидела перед небольшим столиком с зеркалом и отчаянно сражалась с собственной прической. Видимо, решил Освальд, не совсем уж она была пропащей. Пыталась в отличие от уличных девок выглядеть прилично. А в отличие от деревенских баб — привлекательно.

И что ценно — занятая собой, Нора, похоже, не заметила ни гибели телохранителя, ни вторжения в шатер чужака с окровавленным кинжалом. А это сильно упрощало дело.

Неслышной кошачьей поступью и так же стремительно Освальд метнулся к женщине, кинжал нацеливая на ее шею — так, чтобы облегчить труд по обезглавливанию.

Но когда между вором и Норой осталось меньше шага, побочная королевская дочь резко повернула голову. И уставилась на незваного гостя… нет, не с ужасом. К внутреннему своему недовольству, в глазах ее Освальд этого чувства не заметил. Как не заметил и даже толики страха. На подкравшегося к ней вора обитательница шатра смотрела, скорее, с брезгливым удивлением. Как на таракана, обнаруженного в тарелке с изысканным блюдом.

— Тс-с-с! — еле слышно прошипел Освальд, прижимая к губам указательный палец свободной руки. — Не шуми… не дергайся. И умрешь быстро.

С этими словами вскинул кинжал и чуть не рассмеялся. Нора-то в ответ подняла всего лишь руку. Словно надеялась, что такая жалкая преграда остановит разящий металл.

Однако в следующее мгновение вору сделалось совсем не до смеха. В каком-то дюйме от ладони Норы кинжал словно натолкнулся на невидимую стену. Нет, скорее, влип как букашка в янтарь. Потому что и назад отдернуть сжимавшую его руку Освальд, как оказалось, не мог.

Та же участь постигла миг спустя и другую руку. Стоило ей двинуться в сторону Норы.

— Ты?.. Да ты!.. — только и мог пролепетать вор, испуганно глядя на свою несостоявшуюся жертву. Да, теперь очередь пугаться наступила для него.

— Дай угадаю, — предельно спокойно и ноткой иронии молвила Нора, — ты, должно быть, подумал, что я — обычная баба.

Если это был вопрос, то ответить она Освальду не дала. Уже в следующее мгновение нечто невидимое, но мощное врезалось в вора, ударило. И, швырнув через весь шатер, выбросило наружу.

Вор не успел ни на ноги подняться, ни даже толком очухаться, когда над ним склонился второй из телохранителей Норы — по-видимому, едва вернувшийся.

Одной рукой он держал копье, которое упер прямо в грудь Освальду, прижимая того к земле. Достаточно было одного неверного движения, чтобы острие вонзилось в поверженного вора.

Вторая рука стража держала почти обглоданную птичью ножку. А во взгляде соседствовали печаль (при виде мертвого напарника) и ненависть к тому, кто лежал перед ним.

Вслед за Освальдом из шатра выскочила Нора. Волосы снова растрепаны, на лице решимость, кулаки сжаты.

— О! Так это вы его… так… миледи? — с удивлением, переходящим в уважение воскликнул страж.

— Парень, я росла в деревне, — с гордостью отвечала женщина, — а там всякий норовит тебе юбку задрать, едва ты округляться начала… в нужных местах. Не захочешь, научишься за себя постоять… чтобы полежать не пришлось, ха-ха.

Вскоре о случившемся узнал герцог. И первым его позывом было — немедленно умертвить покусившегося на Нору негодяя. Лично. И желательно, мучительной смертью. Например, отрезая от Освальда кусочек за кусочком.

Спасла пленника, как не странно та, на чью жизнь он покушался. «Подождите, ваше сиятельство, — подчеркнуто смиренно предложила Нора владыке Одербурга, — убить всегда успеете».

Каким бы ни бывал тот необузданно свирепым (особенно когда посягают на его собственность), а не признать здравость последнего довода не мог. И даже не потребовал сразу от Норы никаких объяснений.

Ждать их герцогу пришлось примерно до конца дня. За это время войско успело немного отдохнуть, затем возобновить поход и, пройдя несколько часов, встать лагерем уже на ночлег. И вот тогда, снова вызвавший Нору к себе, Карл Дерзкий дождался-таки объяснений. После того, разумеется, как отвалился от нее на походном ложе, расслабленный и удовлетворенный.

— Этого парня явно послал кто-то могущественный, — без присловий молвила Нора, переведя дух. — Сохранив ему жизнь… удерживая в плену, мы можем того, кто послал, склонить на нашу сторону. Из врага превратить в союзника.

— «Кто-то могущественный», ха, — передразнил ее герцог… без обычной, впрочем, жесткости и твердости в голосе. Скорее, с ленцой.

Такую особенность его тусклого сиятельства (и не только его одного) Нора приметила давно и охотно пользовалась. Попользовав ее… как, наверное, любую другую женщину и удовлетворившись, грозный правитель Одербурга словно размякал весь. Из жесткого мужлана превращаясь в огромную тряпичную куклу. А уж куклой умеючи можно управлять, как заблагорассудиться — уличные балаганщики соврать не дадут.

Так что в этих визитах каждый день не по разу имелась и для Норы положительная сторона. Ложка меда.

— Ясно, кто послал-то, — продолжал Карл Дерзкий, уже позевывая, — Альбрехт… ничтожество это. В бой войско повести боится. В замке заперся… дрожа и в штаны наложив. А вот лазутчиков и убийц посылает. И какой к демонам из него союзник?

— Нет, не король, — возразила Нора, — мое чутье подсказывает мне…

К слову, о ее колдовском даре, позволившем помимо прочего отбиться от Освальда, ни герцог не знал, ни кто-либо из одербуржцев. Оставалось ссылаться на свое необычайно тонкое чутье. Благо, натешившись с нею, его тусклое сиятельство особо не спорил. Не возражал против того, чтобы его уши украсила хотя бы плошка-другая лапши.

На самом же деле… нет, мысли она читать не умела. По крайней мере, читать как книгу. Но эхо и обрывки воспоминаний и чувств того же Освальда уловить могла. Для этого было достаточно просто побыть с ним рядом.

Что Нора и сделала, когда незадачливого убийцу повязали и прежде, чем примчался разгневанный герцог с мечом наголо. Постояла, время от времени осторожно дотрагиваясь до новоиспеченного пленника. Со стороны — вроде как ласково. И совершенно неподобающе, учитывая, что сам Освальд пытался с ней сотворить.

Но на деле то была осторожность повара, пробующего свежеприготовленное блюдо. Или лекаря, проверяющего, бьется ли сердце или лежащее тело уже мертво.

Почуяла и уловила Нора тогда достаточно, чтобы сделать кое-какие выводы. Теперь предстояло поделиться ими, донести их до герцога. И убедить.

— Мое чутье подсказывает, что это кто-то, решивший выступить на стороне короля… пока. Но вообще он ведет свою игру. Насчет папаши моего так называемого вы правы, сиятельство. Начало вашего похода он наверняка проспал. Не уверена даже, что ему уже донесли… да и кто донесет? А тот, кто этого парня прислал, оказался порасторопней. Войско едва выступило, едва мы вошли в земли Нордфалии…

— Я вошел, — проворчал, перебивая ее, герцог, не слишком, впрочем, грозно. — Не забывайся, женщина. Мой поход, мое войско.

— Вы вошли, ваше сиятельство, — с показной покорностью молвила Нора, успев уяснить еще одну важную истину — что с мужчинами лучше открыто не спорить. А если и спорить, то как можно реже.

Оспаривать же их право владеть чем бы то ни было — хоть коровой, хоть войском — и вовсе было опасно.

— Едва вы вошли, — продолжала женщина, как ни в чем не бывало, — и этот кто-то и узнал, откуда явилось войско, и каким путем пошло, и где лагерем встало. И сразу прислал убийцу. Точнее, убийца пожаловал почти сразу. А досюда от Каллена хотя бы — сколько дней пути?

Затем добавила, внося важное уточнение:

— Но опять же, обратите внимание, ваше сиятельство. Прислали одного человека. Не целую рать.

Чутье чутьем, но обосновывать свои соображения тоже лишним не было.

— Да уж, на короля не похоже, — снова зевнув, вынужден был согласиться герцог, — слишком шустро… да и войско сразу пригнать было бы вернее. Хотя я бы порвал любое войско.

— Без сомнения, ваше сиятельство, — не преминула поддакнуть Нора.

— А если не прислал войска, это значит только одно, — продолжал Карл Дерзкий, — что у него его нет. И правда, не король… получается. Но тогда кто? Кто такой шустрый? Колдун?

— Все может быть, ваше сиятельство, — осторожно молвила женщина, сама же знавшая ответ. Но утверждать его не торопилась.

— Ненавижу колдунов, — проворчал герцог.

— Но согласитесь, ваше сиятельство, что лучше иметь колдуна в союзниках, чем во врагах, — парировала Нора, — а поквитаться можно и потом. После победы.

— Еще с этими дело иметь, — продолжал герцог, словно не слыша ее.

— Вам не придется иметь с ними дело, — успокаивала его Нора, — у вашего сиятельства в распоряжении тысячи воинов… и я.

— Вот уж точно… самое ценное из моих приобретений, — сказал Карл Дерзкий не то искренне, не то с иронией.

В последнее верилось с трудом. По крайней мере, Норе. Уж очень этот ее союзник был прост. Как боевой топор варваров. Хотя не менее опасен.

— Простолюдины… хе-хе, — пробормотал герцог напоследок, уже готовясь отбыть в страну снов, — с самим дьяволом торговаться готовы.

— Даже с дьяволом может торговаться любой, — вполголоса изрекла Нора, осторожно слезая с постели и собирая разбросанную по шатру одежду, — но вот выиграть от этой сделки — далеко не каждый.

* * *

Прошло еще два дня, которые Освальд, например, провел, сидя в одной из обозных телег, связанный по рукам и ногам. Развязывали его разве что на привале, дабы накормить и напоить. Ну и дать справить нужду. Причем все перечисленное — под присмотром не менее десятка воинов.

Выпадали эти мгновение свободы далеко не так часто, как самому пленнику хотелось бы. И ощущались до обидного краткими. Зато, по крайней мере, Освальду не давали умереть от голода и жажды. И, что ценно, не пытали.

Вор не знал, что герцог и его командиры не прочь были основательно допросить пленного — выбить и вытрясти из него правду, кто он и на кого работает. Но поползновения эти своевременно пресекла Нора. Своими давешними рассуждениями в шатре герцога.

Карл Дерзкий не был дураком. Мысль о том, что пленник одновременно может быть товаром, для кого-то представлявшим ценность, ему вполне была доступна. Еще герцог понимал, что в целости и сохранности товар ценится выше, чем загубленный грубым обращением.

Скажем так, излишне грубым. Потому что совсем без грубости на войне не обойтись.

По прошествии означенных двух дней войско, наконец, достигло обитаемых земель. На пути герцогских ратей оказался не то небольшой городок, не то крупное поселение. Вроде злополучного Веллесдорфа, в обороне которого Освальду довелось поучаствовать, когда туда полезли мертвяки. Вид, правда, это поселение имело победнее. Что было обычным делом для земель, расположенных вдалеке от столицы.

Городишко не имел даже полноценной крепостной стены. Ее заменял земляной вал с частоколом. За ним-то укрылись его обитатели, удрав с окружавших городок полей и лугов, едва заметив приближение чужого войска. Приготовились подороже продать свои жизни, что называется. Или просто продать, не отдавая даром. Но забрав с собой хоть сколько-нибудь врагов.

Долгого сопротивления от жителей городка ждать не приходилось. Требушеты и огненные стрелы обещали, и частокол смести без хлопот и проволочек, и порушить-пожечь заодно немало домов. Дальше ожидался штурм — скоротечный, поскольку одних воинов у герцога было больше, чем всех обитателей городка от мала до велика. Да и не имели все эти пахари, торгаши и ремесленники ни шанса против опытных вояк.

Штурм и резня. А также дележ трофеев, если что-то удастся вытащить из огня.

Войско двинулось к городку, готовясь окружить его. Затем, если его сиятельство даст отмашку — приступить к сборке требушетов.

Но раздался тревожный рев рога, и планы эти пришлось отложить. А для жителей городка — отсрочить кровавую развязку.

Как оказалось, зря Карл Дерзкий недооценивал противную сторону. В части бдительности и расторопности — в том числе. Местный владетель, похоже, успел заранее узнать о приближении одербуржцев и послать за подмогой.

Так что теперь к городку и окружавшим его герцогским ратям приближалось другое войско. Под знаменами правящей династии Нордфалии. И успевшее встать на дыбы, еще когда королевство охватили крестьянские бунты. А о вторжении и речи не шло.

Когда снова заголосил рог, одербуржцы, словно бы с неохотой, поспешили снять осаду с городка. И начали строиться в боевые порядки, готовясь к настоящей битве.

Да, воинство Нордфалии даже на беглый взгляд заметно уступало в численности одербургским ратям. Тем более что не все вассалы откликнулись на королевский призыв. И три раза да — Карл Дерзкий мог сколько угодно насмехаться над малахольным соседом-монархом. Как и Альбрехт Третий тоже мог спать хоть до полудня, хоть сутками.

Вот только даже у этого рохли-короля имелись грамотные военачальники. Коим одербуржцы как противники были знакомы не понаслышке. Они, военачальники эти, знали, чем лучше брать войско герцога — в основном пешее. А главное, имели в своем распоряжении для этого достаточно сил.

Понимая, кто перед ними, командиры королевского войска не стали гнать его попусту под стрелы дальнобойных одербургских луков. Как и вообще предпринимать лобовую атаку. Особенно когда навстречу воинам Нордфалии выдвинулись тесные ряды одербургских копейщиков.

То есть, вначале атака нордфалийцев действительно походила на лобовую. Когда навстречу копьям герцогских вояк двинулся клин из рыцарей — тяжелая конница.

Одербуржцы еще теснее сомкнули ряды, выставив копья. Приготовились: еще немного, и эта конная орава безумцев врежется в них на бегу. И, само собой, найдет свою смерть на остриях копий. Не спасут их тогда никакие доспехи. А тех, кто не погибнет сразу, добьют лучники и арбалетчики за спинами копейщиков.

Лучники, кстати, уже рвались в бой. Несколько стрел вылетело навстречу рыцарям Нордфалии, не дожидаясь команды к залпу. Но лишь одна из них нашла цель. Сраженный рыцарь завалился на бок и рухнул с лошади, продолжавшей бежать.

А когда полпути до позиций одербуржцев было преодолено, конный клин внезапно разделился надвое. Два отряда рыцарей двинулись в противоположные стороны, стремясь обойти с флангов ряды одербургского войска.

Обойти, чтобы ударить в тыл копейщикам и сокрушить эту кость в горле — дальнобойных лучников. В землю втоптать их, гадов.

А навстречу рядам одербургских копейщиков шагала тяжелая панцирная пехота, вооруженная секирами и двуручными мечами. Этим копья горцев были не страшны, как препятствие устранялись с одного удара.

Что до лучников и арбалетчиков за спинами копейщиков, то всех панцирных пехотинцев им все равно не достать. Да и мало обещало их остаться боеспособными к тому времени, когда две рати сблизятся на расстояние полета стрелы. Рыцари намеревались изрядно проредить эту трусливую, но меткую шваль.

Не говоря уж о том, что в войске короля имелись и свои арбалетчики. Как и лучники — хоть и не такие дальнобойные.

Таков был план нордфалийских командиров. Не лишенный гениальности и простоты. План, воплотив который, командование королевского войска рассчитывало одержать быструю и не слишком кровопролитную (со своей стороны) победу.

Наперерез рыцарским клиньям выскочили несколько одербургских конных лучников, стрельнули по разу, да все мимо. Ничего больше воинство герцога конной атаке противопоставить не могло. Перегруппироваться, фланги прикрывая, копейщики банально не успевали.

Рыцари же неслись во всю прыть. И все меньше мгновений, казалось, отделяло их от одного из крупнейших военных триумфов в истории Нордфалии.

Но не всегда боеспособных ратей и полководческих умений бывает достаточно для победы.

Внезапно из ближайшего леса буквально вывалила толпа оборванцев с вилами, косами, дубинками. У некоторых имелось и настоящее оружие, но слишком уж разнородное. А отдельные части доспехов, кое-как их прикрывавшие, смотрелись донельзя нелепо. И были явно с чужого плеча. Так что даже эти вооруженные счастливчики походили, скорее, на разбойников, чем на воинов.

Не имелось в этой толпе и даже подобия боевого порядка. Просто сборище, как на ярмарке. Зато было этих людей очень много.

Мигом оценив обстановку, оборванцы заголосили как один: «За королеву! Долой узурпатора!» Именно так: старательно распускаемые кем-то слухи о наследнице престола, что придет на место королю-тирану, душащему народ налогами, в умах этих бывших деревенских работяг несколько исказились. В этих искаженных слухах наследница престола превратилась в ту единственную, кто имел право его занимать. А тиран-король стал злобным узурпатором. Ведь только узурпатор, попирающий законы и даже гнева Всевышнего не боящийся, мог так издеваться над подданными.

«Долой узурпатора!» — вопили оборванцы, бросаясь на рыцарей ближайшего клина. Кто навстречу, кто сбоку. Лошадям подсекали косами ноги. В самих рыцарей вцеплялись разом по нескольку человек и стаскивали с седел.

Рыцари отбивались, пытались прорваться, пробить себе дорогу в толпе. Но все было тщетно — уж очень многочисленный им достался противник. Причем внезапно достался. Ни в какие планы его появление не вписывалось.

Клин таял на глазах, и атака захлебнулась не начавшись. В конце концов, оставшиеся в живых рыцари, до которых оборванцы дотянуться не успели, кинулись врассыпную.

Оборванцы напутствовали их криками «Да здравствует королева!», а чаще неразборчивыми воплями. И потрясая оружием — кто своим, а кто захваченным только что.

Дрогнул от такого зрелища и второй клин. Видя, что план битвы внезапно отправился в Преисподнюю, где демоны уже разогревали жаровни для их командиров, почти треть рыцарей повернула обратно. Замедлили ход и остальные… чем дали противной стороне время перегруппироваться.

Так что к моменту сближения одербуржцы уже смогли встретить изрядно поредевший клин рядами копий и дождем стрел. Рыцари падали один за другим, и клин окончательно распался. Одни погибли на ходу, пока рвались в уже ставшую безнадежной атаку. Других подстрелили при отступлении, больше напоминавшем бегство. И лишь немногие вернулись к своим.

Еще нескольким рыцарям показалось, что даже посреди явно проигранной битвы есть место их личному подвигу. Эти, последние, умудрились не только избежать стрел и копий одербуржцев, но и действительно прорваться в тыл — чего и требовали от них командиры.

Вот только против целого войска эти несколько храбрецов были, что капля в море. Да, срубили и смяли они не меньше десятка одербуржцев. Зато остальные отложили арбалеты и луки; взялись за мечи и кинжалы.

Так что в гуще вражеского войска рыцари погибли один за другим — в считанные мгновения. Не принеся этим пользы никому… кроме разве что сочинителей баллад.

Печальное гудение сигнальных труб возвестило об отступлении войска Нордфалии. Тяжелая пехота, лучники и остатки рыцарской конницы спешно покидали поле боя.

Сохраняя хоть какое-то подобие боевого порядка — и то хорошо.

Бывшие крестьяне, бывшие бунтовщики, а теперь еще и бывшие оборванцы, ставшие непрошеными героями недавней битвы. Теперь они охотно вливались в ряды одербургского войска. Как только узнали, что герцогские рати сражаются «за королеву» и «против тирана-узурпатора». А враг твоего врага, как известно, может стать другом.

Тем более что в войске Карла Дерзкого их обещали не только нормально вооружить, но и кормить. А многие в этой оборванной толпе все дни бродяжничества питались впроголодь.

Вдобавок, в злосчастном городке, который едва сходу не взяли одербуржцы, тоже нашлись желающие присоединиться к их войску. В основном люди молодые, чей недостаток опыта с лихвой возмещался бесстрашием и мечтами о подвигах.

Возможно, и до них дошли слухи о «правильной» королеве, которой и прокладывает дорогу к трону благородный герцог. Или без всяких слухов подействовал пример своих же соотечественников. Изменивших его величеству… едва ли без причины.

А может, обитатели городка просто чуяли, куда ветер дует. И когда в какую сторону лучше повернуть, чтобы остаться в живых.

Увидели вот, как бесславно проиграло битву королевское войско — и поняли, что его величество, предпочитавший править лежа на боку, защитить их не сможет. Зато чужой герцог-победитель может хотя бы смилостивиться.

А что еще оставалось жителям окраинного, почти приграничного городка. За историю свою наверняка успевшего не раз сменить подданство в ходе разного рода междоусобиц и прочих войн. Уж сколько их было — а городок все стоял.

Не суждено ему было превратиться в груду обгоревших развалин и теперь. Видя, что из-за окружавшего городок частокола к нему идет пополнение, герцог действительно отказался его штурмовать. Лишь попросил оставшихся жителей поделиться провизией. Ведь выросшее войско нужно было чем-то кормить.

Убедительно так попросил. И посоветовал не жадничать. Надо ли говорить, что оставшиеся жители городка приняли это предложение с радостью. Особенно в свете того, что от них ушли, переметнувшись к герцогу, самые боеспособные мужчины. А с ними — даже малейшие шансы устоять и выжить, если Карл Дерзкий, не дай Всевышний, сменит свою милость на гнев.

Павших в битве одербуржцев, как и подоспевших им на выручку оборванцев похоронили. Да и не так много их было.

Погибшие же воины короля так и остались гнить на поле боя. По их трупам топтались вороны, жадно отрывая клювами кусочки мяса. Другие стервятники в нетерпении кружились над местом недавней битвы, ожидая своей очереди. Возможности самим приземлиться и полакомиться мертвечиной.

Здесь, среди трупов и воронья произошла эта встреча. Долгожданная — по крайней мере, для Норы, уже час разгуливавшей по полю. Разлагающихся, пожираемых мертвецов женщина будто не замечала.

И была она без присмотра. Скрепя сердце, его тусклое сиятельство согласился отпустить Нору, не приставив к ней даже одного телохранителя. Разумно решив, что никто после поражения королевских ратей побочную дочь Альбрехта Третьего не тронет. Не найдется такой храбрец. По крайней мере, в окрестностях, где все вроде теперь на стороне ее — и герцога, разумеется.

А далеко уходить Нора и не собиралась. Ни к чему.

Что до мастера Бренна, то он понял, что план не сработал, когда Освальд не вернулся на поляну, куда чародей открыл ему портал, к вечеру того же дня.

Снова пришлось прибегнуть к помощи каменной фигурки птицы — ее теперь мастер Бренн и Равенна использовали по очереди. Хотя чувствовали себя после того, как прибегали к ее чарам, оба весьма скверно. Но Равенна, в силу относительной молодости, держалась все же получше.

С помощью зачарованных птиц Бренн и его ученица следили за передвижением одербургского войска. Обнаружили они и Освальда. Тот оказался жив, но был связан.

Сиградд предложил было отбить плененного вора, подобравшись к нему с помощью магического портала. Но его соратники дружно это предложение отвергли.

Во-первых, силы были не те, чтобы посреди целого войска устраивать вылазку. Обоих волшебников в команде обессилили чары с птицами. А вдвоем Сиградд и сэр Андерс много бы не навоевали. Как бы ни был могуч первый, и каким бы умелым бойцом ни слыл второй.

Во-вторых, то обстоятельство, что Освальда не убили за его поступок (хоть и не удавшийся — Нора по-прежнему ехала рядом с герцогом) означало, что он ей или тому же Карлу Дерзкому зачем-то нужен.

А для чего может быть нужен пленник? Скорее всего, предположил Бренн, как заложник, он же лишний козырь в переговорах. То есть, герцог и его союзница, в общем-то, не прочь были заключить сделку.

Но заключить — с кем? Едва ли с королем. Какое дело его величеству до незадачливого убийцы, в жилах которого к тому же не было ни капли благородной крови. Не говоря уж о том, что вторжение войска Одербурга в Нордфалию по смыслу и означало: с королем разговаривать и торговаться ни Нора, ни герцог не собираются.

Так что, решил мастер Бренн, эти двое поняли, что противостоит им не только король со своим воинством. Но и некто, ведущий свою игру. И герцог с Норой заинтересованы в этом некто. Не прочь переманить на свою сторону. Хотя бы временно.

Заинтересованы в нем, мастере Бренне.

А что ему тоже есть смысл пойти им навстречу (помимо необходимости спасти Освальда, разумеется), чародей понял, когда глазами птицы понаблюдал за битвой между ратями Нордфалии и Одербурга. И став свидетелем победы последнего.

Понял… а, точнее, укрепился в таком мнении.

Магический портал открылся на том же поле, где гуляла Нора. Буквально в паре шагов от нее — светящийся проем прямо в воздухе. Место подсказала Равенна, несколько мгновений назад обозревавшая поле глазами одной из ворон.

Мастер Бренн шагнул на утоптанную множеством конских копыт и человеческих ног траву. От последнего использования каменной фигурки птицы сам он успел оправиться. И потому выглядел более-менее уверенно, держался твердо. Слабости не выказывая. Хоть и опирался на посох. Но для его возраста это было простительно.

— Колдун, — с ноткой торжества поприветствовала его Нора, — так я и знала, что ты придешь.

Что в деле действительно участвует чародей и следит за нею, женщина поняла, еще днем ранее заметив, как то одна, то другая птица неотступно следует за войском не один час. Кружит, как будто что-то высматривает. Хотя почему «как будто»?

— Рад, что не разочаровал, миледи, — вежливо молвил мастер Бренн.

— Ваше высочество, — поправила его Нора, — а еще лучше, ваше величество. Потому что занять трон для меня теперь вопрос времени. После сегодняшней битвы, в которой войско моего никчемного папочки только что в клочья не разорвали.

— Как будет угодно, ваше высочество, — ответил Бренн учтиво, но особенно выделив последние два слова. Как бы подчеркнув, что именовать стоящую перед ним женщину королевским титулом несколько рановато.

Однако Нора как будто не слышала, что он сказал. Так воодушевила и вскружила ей голову недавняя победа.

— Надеюсь, с сединой к тебе пришла мудрость, — говорила она, — и ее хватит, чтобы понять и признать: не за тех ты, колдун, в драку полез. Никто теперь не помешает нам дойти до Каллена и скинуть папашу с трона. Я же, взойдя на него… знай, колдун, что я умею быть благодарной тем, кто помогал мне. Как и мстить тем, кто мешал. А за попытку меня прирезать… я, конечно, не люблю инквизиторов… этих злобных ханжей. Но тебя, колдун, с ними с удовольствием познакомлю. И да, у нас в руках твой человек.

Сделав паузу — на мгновение, не больше — женщина добавила:

— Осмелюсь спросить, что со всем этим ты собираешься делать?

Вопрос прозвучал бы не без учтивости. Если б не ирония в голосе.

— Понимаю и осознаю, — было ей ответом, — но кое в чем позволю себе не согласиться.

— Даже так? — Нора удивленно выгнула бровь. А на отсутствие желаемого ею обращения «ваше высочество» или «ваше величество» как будто и внимания не обратила.

— Вы выиграли одно сражение, — начал мастер Бренн, — не войну. Войско Альбрехта Третьего по-прежнему на ходу, сохранив большую часть численности. Кто или что помешает ему ударить снова, учтя прежние ошибки… и пополнив ряды? Или изводить вас мелкими подлыми наскоками? Или найти удобное место на вашем пути и занять оборону?

Нора уже открыла рот, чтобы что-то ответить и возразить. Но собеседник ее продолжал, не давая возможности и слова вставить.

— Это раз… ваше высочество, — были его слова, — теперь два. Сегодняшнюю битву — я видел — вы выиграли во многом благодаря счастливому случаю. Помощи, пришедшей с неожиданной стороны.

— В таких делах случайностей и неожиданностей не бывает, — теперь уж не выдержала и с апломбом заявила Нора, — это для непосвященных… тех, кто не знает почти ничего, сегодняшний… поворот в сражении мог показаться случайным.

Но тут же прикусила язык. Вовремя сообразив, что не стоит выдавать этому человеку (остававшемуся ей врагом) все свои козыри. И всех союзников.

— Вы вот призывали меня к мудрости, — продолжил Бренн, — но не грех проявить это качество и самой… ваше высочество. Эти люди, что пришли к вам на помощь. Да, пока они на вашей стороне. Но так и воинство ваше до сих пор шло ненаселенными или почти ненаселенными землями. Скоро это изменится… поселений будет побольше, встречаться они будут чаще. И тогда… сами скажите, ваше высочество. Останутся ли эти люди на вашей стороне, когда увидят, что славная герцогская рать не освобождать народ пришла и не восстанавливать справедливость. Но начнет грабить и жечь деревни. А там у кого-то родственники, друзья.

Нора растеряно замолчала. Крыть этот довод ей было нечем. Да и не задумывалась даже над такой возможностью. И вкус победы уже не казался таким же сладким.

А мастер Бренн охотно добавил еще дегтя:

— И третье, последнее. Даже если вы дойдете до Каллена, сам город вам не взять. Я отвечаю за свои слова, сам только что оттуда. Видел, насколько высоки и прочны городские стены… а есть ведь еще и стены королевского замка. Даже если вы с герцогом преуспеете в штурме… в чем, повторяю, я сильно сомневаюсь, вашей добычей станет пепелище и трупы. Не самый соблазнительный удел, согласитесь. Быть королевой пепелища.

— Однако… — начала было Нора, но старик опять ее перебил.

— Однако если король внезапно скончается… как и его приближенный, граф Дитрих фон Бракенгард, а также признанный наследник престола, это приведет к смуте. Знатные роды примутся соперничать между собой за трон и положение при дворе, и всем резко сделается не до войны. При таком раскладе я не исключаю, что кто-нибудь вообще вам может ворота открыть. В надежде на поддержку и кое-какие привилегии.

— Хм… заманчиво, — только и могла сказать его собеседница. — Как понимаю, ты, колдун, готов это устроить.

А про себя признала, что смерть нужных людей устроить колдуну вполне по силам. Сама же хранила в ожидании нужного часа волосок его тусклого сиятельства. С тем же прицелом. Собеседник же Норы был не просто колдуном, но явно превосходил в мастерстве ее саму. Те же порталы открывать, например, самозваная королевская дочь не умела.

— В обмен на жизнь и свободу своего человека. Так?

Мастер Бренн молча кивнул.

— А не слишком ли щедрое предложение? — с недоверием вопрошала Нора. — За какого-то дурня, возомнившего себя наемным убийцей, прямо-таки единственная возможность выиграть войну… если верить тебе самому, колдун. Либо ты себя не ценишь… либо имеешь еще какой-то скрытый интерес. Я права?

— Пожалуй, глупо отрицать… но да, — отвечал чародей, — в королевстве у меня есть враги, и это не Святая инквизиция. Не только она, во всяком случае. Мне необходима королевская поддержка против них. В том числе дворянский титул.

— О! Другой разговор! — радостно воскликнула Нора с видом ребенка, отгадавшего якобы сложную загадку. — А губа-то у тебя не дура, колдун. Ага.

— Собственно, за поддержкой и титулом я вначале и обратился к Альбрехту Третьему. И потому ввязался во всю эту историю. Но теперь понимаю: от нынешнего короля Нордфалии мне защиту не получить. Он и сам-то себя не слишком способен защитить. Вот и приходится искать поддержки… уже на другой стороне. Понимая, что от вашего высочества получить ее будет больше шансов.

— Вашего величества, — здесь не удержалась и поправила его Нора, — как высочество я помочь тебе ничем не могу. Но вот заняв трон…

Затем, хлопнув в ладоши, подвела под разговором черту:

— Значит так. Вот мое предложение. А других не будет. Твоего человека я пока придержу у себя. Но как только до меня дойдет слух о внезапной смерти его никчемного величества, я отпущу твоего горе-убийцу на все четыре стороны. Что до остального…

Нора вздохнула, не то мечтательно, не то с грустью.

— Титулом одарить и все такое прочее я смогу только когда сяду на трон, — молвила она, — стану величеством, не высочеством. Надеюсь, это ты понимаешь? А раньше — никак.

На том порешили и расстались. Нора — внутренне торжествуя от обретения нового союзника и лишнего козыря в борьбе за престол. Тогда как мастер Бренн — несколько удрученно.

Расстались вечером, за которым, как водится, пришла ночь. И тогда Норе поневоле пришлось вспомнить простую истину. Что лучший способ рассмешить Всевышнего — рассказать о своих планах.

Именно этой ночью прорвался очередной нарыв в Преисподней. Прямо под тем местом, где встало после битвы войско герцога Одербургского после победы над ратью короля. Воины отдыхали после боя, праздновали победу, знакомились с пополнением — присоединившейся к ним толпе оборванцев да жителями едва избежавшего гибели городка. И не знали, что гной-Скверна уже хлынула вверх, к земле. Затопляя место недавнего сражения, могилы их боевых товарищей да кладбище возле городишки.

Около полуночи, когда почти весь лагерь уснул, первые мертвяки поднялись на ноги и не спеша зашагали к стоянке одербургского войска. Почему-то именно оно привлекло умертвий, пробужденных Скверной. Хотя понятно, почему. Именно там они почуяли больше всего живой плоти поблизости — такой желанной для мертвяков, терзаемых адским голодом.

При себе эти первые из сделавшихся ходячими трупов имели мечи, а облачены были в доспехи. Ведь погибли на поле боя. Что теперь давало им кое-какие преимущества в предстоящей схватке с живыми. Точнее, в охоте на них.

Да, на ходу доспехи скрипели и лязгали, передвигаться в них неслышно не было никакой возможности. Но даже шум, издаваемый этими железками, часовые в лагере одербуржцев не смогли истолковать и оценить правильно.

Было понятно, что к лагерю кто-то шел, и не один. Но кто это мог быть в темноте и без факела? Точно не человек, решил, по меньшей мере, один из часовых. А значит, опасаться вроде как некого.

Что до нежити и порождавшей ее Скверны, то в горах она людям почти не досаждала. И теперь за это преимущество кое-кто поплатился.

Один взмах меча, другой — шедшие в авангарде мертвяки, не успев протухнуть, простейшие навыки обращение с оружием тоже сохранили. Часовые пали один за другим. И даже тем, кто успел заметить присутствие умертвий в доспехах рыцарей Нордфалии, на большее времени не хватило. Ни тревогу поднять, ни, тем более, попробовать отбиться, жизнь свою спасая. Нежить умела быть расторопной, когда ей требовалось.

Покончив с часовыми, мертвяки в доспехах двинулись дальше, вглубь лагеря. А за ними, откапываясь из могил, уже шли следующие ходячие трупы. Сохранившиеся куда хуже, но тоже опасные.

Так что вскоре лагерь стоял на ушах — и часа не прошло.

То, что при свете дня было единым, слаженным, а главное, победоносным механизмом под названием «войско», превратилось просто в толпу грубо разбуженных людей — частью пьяных, частью усталых. И не сразу даже понявших, что происходит.

Никто никем не командовал. Даже не пробовал командовать и как-то организовать людей. И теперь каждый из них оказался сам за себя.

Кто-то носился по лабиринту из шатров, точно вспугнутая курица. Кто-то спросонья пытался отбиваться от гниющих трупов, пробужденных Скверной. Кто-то кричал, не то зовя на помощь, не то от боли.

Что-то, разумеется, загорелось — причем сразу в нескольких местах. И теперь огни пожаров освещали сцены паники, хаоса и смерти. Сцены, напоминавшие Преисподнюю, как ее принято было представлять со слов проповедников и изображать на гравюрах. И неуместные в мире живых.

Но самой острой приправой к этому жуткому блюду стали мертвяки, пришедшие с оружием и сохранившие доспехи. Словно павшие рыцари Нордфалии воскресли, чтобы отомстить убившим их врагам. В темноте же, чуть нарушаемой светом факелов и отсветами пожаров они выглядели вовсе воплощением кошмаров.

Освальда нападение мертвяков застигло там же, где он обычно находился последние дни. В одной из обозных телег, связанный и беспомощный. Шум и крики разбудили его. И теперь он тоже кричал, обращаясь к пробегавшим мимо него людям. Хвала Всевышнему — живым.

— Эй! Освободите меня! Дайте мне меч! Я тоже хочу сражаться с этими тварями! Я ненавижу мертвяков, как и вы!

Что на лагерь напала именно нежить, вор понял по возгласам одного из одербуржцев, оказавшегося неподалеку. Прежнее ремесло приучило Освальда быть внимательным, обращать на все внимание, выделяя главное. А слух сделало острым, как у лесного зверя.

— Клянусь, я не сбегу! Развяжите! Дайте мне меч!

Но… не меньше десятка одербуржцев успели промчаться мимо, и ни один даже не остановился. Даже внимания не обратил на его отчаянные просьбы. До чужака ли, когда приходится собственную шкуру спасать. Тут не всегда о боевых товарищах подумаешь, не то что о каком-то пленнике.

Наконец крики Освальда заставили остановиться одного из воинов герцога. Уже немолодого и оттого не бежавшего, но передвигавшегося быстрым шагом. А может, этот одербуржец был из командиров. И пытался не столько удрать, избегая алчных рук и ртов умертвий, сколько навести в лагере хоть какое-то подобие порядка. Объединить усилия отдельных бойцов, чтобы отбиваться вместе, а не каждому по отдельности.

Как бы то ни было, а мимо пленника этот немолодой вояка просто так не прошел. Но отработанным движением выхватил боевой нож из ножен и… нет, не прирезал Освальда, чтоб не мучился. Хотя вор в тот миг аж сжался весь, именно этого и ожидая. Но, взмахнув разок, другой перерезал веревки.

— Ах-х-х… благодать! — воскликнул вор, слезая с телеги и разминая конечности. — Благодарю…

— Не стоит, — сухо и без тени дружелюбия ответил ему одербуржец, — оружие подберешь себе сам. Для тебя у меня даже иголки лишней не припасено, уж прости. И помни: ты поклялся сражаться и не сбегать. Я слышал.

— О чем разговор, служивый, — молвил Освальд, стараясь, чтобы прозвучало это с дружелюбной веселостью, а не елейно или издевательски.

А про себя подумал, уже пробираясь между шатрами и смотря себе под ноги в поисках оброненного кем-то меча: «Сражаться — это, пожалуйста. По мне лучше сражаться, чем просто погибнуть. Но еще лучше не погибать, а остаться в живых. В остальном же… в хвост и в гриву я не сбегу. Уж теперь-то, когда все так удачно сложилось… для меня, а для вас — наоборот. А тебе, служивый, наука. Столько лет прожить — и поверить клятве вора! Человека, которому нечего терять. А значит, и клятва его ничего не стоит».

Меч он, в конце концов, себе нашел. И даже успел пустить его в ход, причем дважды.

Первый раз — отрубив руку потянувшемуся к нему, встреченному на пути мертвяку. Последнюю, имевшуюся у него руку, между прочим. Так что тянуться этому гнусному существу после удара Освальда стало нечем.

Второй раз меч пригодился, когда навстречу лавировавшему меж шатров Освальду выбежал один из одербургских воинов. И, кажется, узнал пленника его сиятельства. А может, просто удивился, что по лагерю разгуливает некто без кольчуги, в одежде простого лавочника — но с обнаженным мечом.

Своим такой человек мог оказаться вряд ли, а вот лазутчиком, подосланным сторонниками короля — запросто.

К счастью для вора, он успел атаковать раньше, чем этот не в меру бдительный вояка. Подлым и грязным ударом подрубил одербуржцу ноги. И когда тот упал — побежал дальше.

И дальше. И дальше. И дальше. Пока не выскочил из этого скопища шатров, среди которых бесчинствовали мертвяки. Не отбежал от них так далеко, чтобы огни пожаров едва виднелись в темноте. И не скрылся в ближайшем лесу.

Только там вор позволил себе перевести дух и с восторгом осознать: «У него получилось!» Да, миссия по умерщвлению Норы осталась невыполненной… пока невыполненной. Зато сам он тоже остался жив и здоров. А главное, на свободе. Помимо прочего, получив второй шанс. Возможность отыграться.

* * *

Что до Норы, то на эту ночь она (редкий случай!) осталась в своем личном шатре. Его тусклое сиятельство предпочел свидание с зеленым змием. Надо, мол, выпить вместе со своим славным воинством. Отметить выигранную битву. И потому союзницу-фаворитку на этот раз к себе не вызвал.

Разбудило Нору то же некое подспудное чувство, что не так давно предупредило ее о посланном колдуном горе-убийце с кинжалом. Не ощути она вовремя его приближение — вряд ли смогла бы тогда уцелеть. Даже несмотря на собственные колдовские умения.

Благодарить за эту чуткость ей следовало хотя бы отчима — из той, прежней, деревенской жизни. Рябой козел, пахнущий луком, он почему-то втемяшил себе в голову, что заслуживает награду за то, что годами-де заботился о девочке, заделанной не им. И едва дитя его сожительницы начало превращаться в девушку, стал проявлять к ней интерес, совсем не вписывающийся в понятие об отцовской любви.

Да, добивался своего тот подонок редко — почти всегда Норе удавалось отбиться от его домогательств. Но это вовсе не делало ее воспоминания о юных годах теплее. Собственно, светлое пятно в той истории имелось всего одно. Когда о поползновениях отчима узнала мать Норы, она вскоре его отравила. Да так, что заставила порядком помучиться перед смертью.

Но не только способность учуять движение поблизости (даже во сне) разбудило женщину на этот раз. Еще сквозь сон она услышала лязг металла. Да и поступь непрошеного гостя была тяжела — трудно не услышать.

Открыв глаза, Нора разглядела недалеко от входа силуэт, подсвеченный огнем… горящего невдалеке… костра? Грузная человеческая фигура медленно шла к ее ложу с металлическим лязгом… доспехов, не иначе. Тяжелых доспехов, нелюбимых воинами Одербурга, зато распространенных в Священной Империи.

А это значило, что покой ее потревожил враг. Не говоря уж о том, что вошедший человек опирался на меч как на трость. Тем же, кто приходит с добрыми намерениями, оружие обычно без надобности.

«Еще одного прислали, — с усталой досадой подумала Нора, вскидывая руку с раскрытой ладонью, — и то хорошо, что вряд ли это колдун…»

Из ладони женщины юркой змейкой вырвалась молния. И вытянувшись на достаточную длину, ударила чужака в бронированную грудь.

Разветвившись, оплела его всего на пару мгновений — этакими светящимися живыми путами. Затем прямо из панциря пошел дым, завоняло горелым мясом, и незваный ночной гость рухнул на землю.

Но прежде чем это произошло, молния успела его ярко осветить. Особенно лицо. И от увиденного у Норы мурашки побежали по коже, а то, что она съела накануне, устремилось к горлу. Обратно, на выход.

У здорового человека не могло быть такого лица. Да что там — такого лица не могло быть у просто живого человека. Такого изуродованного, наполовину объеденного, с пустой глазницей вместо одного глаза.

«Мертвяк! — сообразила Нора. — Да что происходит, демоны их всех сожри?!»

Нет, она знала об этой напасти, на равнинах досаждавшей живым людям куда больше, чем в горах к западу от Священной Империи. Более того, была знакома с нею не понаслышке. Дважды на ее памяти мертвяки и в родную деревню Норы наведывались. Но по двое, по трое. И всякий раз их визит удавалось пересидеть до рассвета, в погребе.

То есть нельзя было сказать, что появление мертвяка в ее шатре шибко поразило женщину и напугало до колик. Просто от этих порождений Скверны Нора успела отвыкнуть. И на возможную встречу с ними в походе отчего-то не рассчитывала. Вообще о них не думала, честно говоря.

Однако вот он мертвяк… причем вряд ли единственный на весь лагерь. Где один, там и второй, Нора это усвоила давно.

Как была, в ночной рубашке, женщина подошла к выходу из шатра. Выглянула наружу… и даже отпрянула на мгновение, движимая бессознательным позывом.

Все оказалось даже хуже, чем она ожидала. То, что Нора спросонок приняла за костер полуночников, запозднившихся праздновать победу, оказалось пожаром. И немаленьким. Горели сразу три или четыре шатра.

Но и без пожара зрелище открывалось удручающее. Победоносного войска Одербурга больше не существовало. Оно превратилось в стадо испуганных существ, последние силы тративших, чтобы хоть немного продлить собственную агонию. Выгадать для себя несколько лишних мгновений.

А военный лагерь за одну ночь стал охотничьими угодьями. Причем даже не для людей… живых, по крайней мере.

Навстречу вылезшей из шатра Норе выбежал насмерть перепуганный молодой паренек. Безоружный. Где-то бросил свое оружие, если вообще успел за него взяться. А за ним с неумолимой и уверенной медлительностью двигались два мертвяка.

— Пригнись! — выкрикнула парню Нора.

Тот едва успел отскочить, когда из простертой руки женщины вырвалась огненная струя. И в считанные мгновения превратила ходячие трупы в обгорелые костяки. Одного за другим.

— Миледи? — воскликнул одербуржец. Чьи глаза в тот момент сделались размером чуть ли не с монету от такого зрелища.

— Не стой столбом! — подчеркнуто-командирским тоном рявкнула на него Нора. — Найди какое-нибудь оружие и сражайся. Твои братья погибают… не тяни! Помоги им!

— Но я не могу… так же, — растерянно молвил паренек.

Однако Нора его уже не слушала. Похожая на привидение в своем нелепом, не предназначенном для прогулок, одеянии, она кинулась в ту сторону, откуда прибежал парень и преследовавшие его умертвия.

Обойдя пожар, женщина увидела еще одного мертвяка. Этот был в доспехах. И Нора со злорадной усмешкой швырнула его в огонь. Тем же заклинанием, каким не так давно выкинула из шатра присланного колдуном убийцу.

«Интересно, как он теперь? Не попал ли на ужин мертвякам?»

Впрочем, если судьба Освальда и тревожила Нору, то не сильно. Даже гибель этого недотепы едва ли могла помешать союзу с его хозяином. Уж очень многого хотел старый колдун. И вряд ли имел шансы получить это от Альбрехта Третьего.

Пройдя еще немного, Нора встретила воина, судорожно и из последних сил отмахивавшегося мечом от сразу трех мертвяков. Старых, облезлых и уже почти потерявших человеческий облик. В то же время, их движения не стесняли доспехи, так что ударов воина (уже не слишком точных) эти трое успешно избегали.

Скоро силы отчаянного рубаки должны были иссякнуть окончательно. Но никто не спешил к нему на помощь. Всех вокруг, кто еще остался жив, волновала лишь сохранность собственной шкуры. Всех… кроме Норы.

Сраженный молнией, пущенной ее рукою, один из мертвяков рухнул на землю грудой обгорелой плоти — теперь уже окончательно мертвой. Второго из живых трупов умудрился достать мечом сам одербуржец. Воспрянувший духом, не иначе, при виде подоспевшей подмоги. Какой ни на есть. Или просто тем обстоятельством, что противников у него разом поубавилось.

Парой ударов меч перерубил одну из ног мертвяка. После чего тот не удержался на единственной оставшейся конечности и рухнул на землю. А третьего из умертвий снова сожгла Нора. Только в этот раз огненной струей.

— Так это вы… миледи? — удивленно вопрошал узнавший ее одербуржец. — А… его сиятельство?..

Что он имел в виду своим незаконченным вопросом, Нора не поняла. Однако само по себе упоминание герцога буквально подстегнуло ее. Не хуже, чем лошадь — удар кнутом.

Действительно, о герцоге она и не вспомнила среди этой кутерьмы, и зря. Его тусклое сиятельство Нора, само собой не любила. Более того, как уже говорилось, желала смерти. Причем отношение свое к этому скоту и насильнику не изменила даже в эту ночь.

Но Карл Дерзкий был нужен для того, чтобы отбить трон Нордфалии. Точнее, нужно было одербургское войско, покорное воле герцога. Вот взойдет Нора на престол — тогда да. Его тусклое сиятельство станет обузой и может с полным правом убираться в Преисподнюю. Тем более что сама Нора планировала этому поспособствовать.

Но не раньше! Если герцог умрет прежде, чем самозваная королевская дочь станет королевой, она лишится могущественного союзника. Войско Одербурга за ней даже шагу не сделает. И хорошо, если бравые вояки не пустят бывшую герцогскую пассию по кругу. С них, достойных своего правителя, станется.

Исход сей показался Норе в эту ночь весьма вероятным. Пока его тусклое сиятельство дрых, пьяный и беспомощный в своем шатре, мертвяки могли запросто добраться до него и в клочья разорвать.

Конечно, у шатра стоит охрана… но это — в обычное время. Что происходит у походного жилища герцога в эту безумную ночь, даже представить было страшно. А потому Нора предпочла не представлять, но действовать.

— Его сиятельство? — были ее слова. — Спасать надо его сиятельство, вот что я думаю. И побыстрее. А по пути молиться, чтобы мертвяки его к нашему приходу сожрать не успели.

Затем добавила, уже на ходу:

— За мной! Чего встал? В таком деле ни одна пара рук лишней не будет. И ни один меч.

И вместе со спасенным ею рубакой поспешили к герцогскому шатру.

Мертвяков, встреченных на пути, Нора сжигала буквально на бегу, даже шага не сбавляя. Вносил свою лепту и спутник-одербуржец, умелыми взмахами меча обездвиживая ходячие трупы. Но, разумеется, от него прорвавшейся в лагерь нежити доставалось куда меньше, чем от шедшей рядом женщины. Отчего бывалый воин чувствовал некоторую неловкость.

Он не знал, что с каждым сгоревшим, поджаренным молнией или расплющенным, словно гигантским невидимым молотом мертвяком все сильнее болела голова Норы и все яростнее кровь стучала в висках.

Да, за все приходилось платить. И за колдовское могущество тоже. Потому хотя бы, что сила не могла взяться из ничего. Творя чары, Нора брала ее словно взаймы у себя самой.

Почти не замечала этого, если колдовала редко и помалу. Но теперь, прорываясь к герцогскому шатру, сберегать силу просто не получалось. Так что женщина, по сути, разрушала себя. Или, по крайней мере, истощала.

«Держись, мое меркнущее солнце и тусклые звезды, — мысленно обращалась она к Карлу Дерзкому, — не вздумай в зубах мертвяков оказаться. Держись!»

И сама не вполне понимала, кому адресовала это «держись» — герцогу или самой себе.

По пути к ним присоединились еще два одербуржца. А добравшись, наконец, до шатра, Нора не сдержала вздоха облегчения. Шатер был цел, хоть и толклась перед ним целая толпа ходячих трупов — не меньше десятка.

Из четырех телохранителей его тусклого сиятельства в живых оставались трое. Еще один валялся у входа в шатер. Причем едва ли от хмеля и вряд ли живой. Уж очень широкая лужа крови темнела под ним.

Оставшиеся стражи отражали натиск отчаянно, но слаженно и успешно. Преграждая путь к входу и закрывая погибшего товарища, они время от времени резкими выпадами норовили достать ближайших мертвяков, держа их на расстоянии. Некоторые из выпадов даже удавались. Нора обратила внимание, что почти у половины ходячих трупов не хватает руки.

Что до самих мертвяков, то они, напирая и толкаясь, больше мешали друг дружке, чем атаковали. Рано или поздно скупые, но по большей части меткие удары герцогских телохранителей обещали их измочалить до полной безобидности. Гибель же одного из стражей иначе как трагической случайностью объяснить было нельзя.

Появление подмоги телохранителей обрадовало. Один даже поприветствовал трех подоспевших воинов коротким радостным возгласом.

Решил не оставаться в долгу и один из одербуржцев, пришедших с Норой. Выкрикнув что-то вроде боевого клича, придуманного на ходу, он кинулся на ближайшего мертвяка и размашистым ударом меча по иссохшей шее снес ему голову.

«Вот дурак! — только и успела подумать Нора. — Неужто не знает, что Скверне не нужна голова… не нужны глаза, от которых ничего не осталось. Не нужны давно сгнившие мозги. Разве что рот мог бы пригодиться. И то если с зубами».

А в следующее мгновение повернувшийся к лихому рубаке ходячий труп кинулся на него, опрокидывая на землю и вцепляясь в горло.

Одна рука умертвия уже потянулась к лицу, к глазам поверженного воина. Однако что-то невидимое, но сильное подняло мертвяка в воздух, отрывая от жертвы. А затем швырнуло прямо на его гниющих подельников.

Те повалились в кучу, словно жерди опрокинутого забора. Да так и остались лежать, копошась неуклюже и беспомощно. Так и не успели подняться, когда струи огня из обеих рук Норы обрушились на них. Превращая сборище мертвяков в огромный костер.

Погребальный костер. Точь-в-точь как у варваров-северян. А частенько и в западных горах, подвластных Одербургу. Где следование этому древнему языческому обычаю вызывает бессильный гнев и скрежет зубовный у святых отцов.

Горела мертвечина ярко и жарко, не хуже целой поленницы дров. Одербургские воины даже попятились опасливо, стараясь оказаться подальше от этого жара.

Тем не менее, такое завершение схватки позволило им с облегчением вздохнуть. Кто-то загомонил радостно, засмеялся.

Норе же было не до смеха. По голове словно палицей треснули. Или она горела изнутри. И сделалась тяжелой, будто мешок с камнями. В глазах темнело, и темноту эту не мог развеять даже свет от огромного костра. Не держали и ноги.

Последнее колдовство, уничтожившее кучу мертвяков, далось женщине особенно дорого.

— Так вы ведьма… колдунья… миледи? — успела услышать Нора.

Теперь, когда напряжение битвы отпустило воинов, они таки соизволили обратить на это внимание. Осознав, что спасшие их всех огонь и молнии ну никак не могла сотворить простая смертная женщина.

— …долго скрывала… его сиятельство, — еще долетели до нее обрывки чьей-то фразы.

— Стойте здесь. Защищайте, — из последних сил сумела пробормотать сама Нора слабым голосом, еле слышно. Прежде чем отяжелевшая и почти не соображающая голова вместе с ослабевшими ногами увлекли ее на землю.

Женщина рухнула возле костра, чудом не свалившись в огонь. Да так и пролежала там, так и не очнулась до самого рассвета. Когда мертвяки не то сами угомонились — иссяк прорыв Скверны, пробудивший их. Не то доблестные воины Одербурга собрались-таки с силами и отразили нападение.

Не так ведь и много ходячих трупов поднялось в эту ночь. Просто у страха глаза велики. Особенно спросонья и в темноте.

Что до Норы, то здесь же ее и схватили — у почти догоревшего к тому времени костра из мертвяков. Когда проснувшийся с похмелья герцог выслушал донесение о случившемся ночью да о роли своей союзницы и фаворитки. После чего, немедленно, без лишних раздумий (и без того голова болела!) решил ее судьбу.

И речь, разумеется, шла не о награждении.

— Тварь! Паскуда! — бесновался герцог, стоя перед Норой, привязанной к вкопанному посреди лагеря столбу. Только так он осмелился приблизиться к союзнице-фаворитке-любовнице, оказавшейся колдуньей.

Его тусклое сиятельство не знал, что растратившая силу на схватку с мертвяками, Нора не смогла бы заколдовать и муху. Собственно, именно поэтому ее удалось схватить, сопротивления не встречая. В противном случае женщина бы, разумеется, живьем не далась.

— Мразь! — и герцог с размаху ударил связанную Нору по лицу рукой в латной перчатке.

Ощущение было — будто конь лягнул копытом.

— И ты скрывала это… от меня? — в последней фразе Карла Дерзкого слышалась уже не только ярость, но и что-то вроде обиды избалованного ребенка. — Даже от меня?!

— Я же спасла тебя… зверюга ты тупая! — не выкрикнула, а, скорее, выдохнула Нора, шевеля разбитыми губами и шмыгнув носом, из которого сочилась кровь. — Бежала… спешила к тебе!

— Вообще-то это правда… ваше сиятельство, — раздался голос за спиной герцога.

Робкий такой, осторожный, но голос в защиту, если не лично герцогской подстилки (плевать на нее могло быть говорившему!), так хотя бы справедливости как таковой.

— Я сам был там… тоже сражался… и я…

— Заткнись! — рявкнул Карл Дерзкий, оборачиваясь и со злобой оглядывая воинов, столпившихся вокруг него, Норы и столба.

Еще никогда лицо его сиятельства не бывало так похоже на морду взбесившегося хищного зверя. А рот — на клыкастую звериную пасть.

— Кто? — не говорил, а почти рычал герцог, вперив в толпу взгляд сверкающих злобным блеском глаз. — Кто ты… тот, кто посмел перечить мне?! Своему правителю и сюзерену? Присягу забыл… кому на верность присягал? Так он тебе напомнит!

И с этими словами похлопал по эфесу висящего на поясе меча.

Последний довод оказался решающим. Желающих дальше спорить, выгораживая опальную герцогскую фаворитку, среди одербургских воинов не нашлось.

Но Карл Дерзкий не унимался.

— Она ведь могла сама все это подстроить, — были его слова, — нападение мертвяков, я имею в виду. Чтобы втереться ко мне… к нам всем в доверие! Дьявольское отродье… а прежде меня совратила, суккуба проклятая. Задумав погубить и тело, и душу. А если бы мы приняли ее уже как колдунью… когда бы она ничего не скрывала… тогда б души всех нас были обречены на адские муки!

Внезапно Нора рассмеялась. Был тот смех не радостный, не беззаботно-веселый. А какой-то нездоровый и издевательский.

— Чему радуешься, дерьмо демона? — зарычал, оборачиваясь к ней герцог. — Думаешь, я не осмелюсь? Поверь, стерва, если ты меня вынудишь, я и не на это пойду. И плевать на твои проклятья… на месть после смерти.

Когда оказавшуюся колдуньей женщину схватили, беспомощную и сонную, его тусклое сиятельство был готов самолично порубить ее мечом. Но один из командиров (из тех, кто постарше да поопытнее, и уважаем даже правителями) остановил его. Сказав, что если ведьму просто убить, она может перед смертью наслать на убийцу проклятье. А если и не успеет, то ее дух не найдет посмертного покоя. И будет вечно бродить по земле, вредя живым.

А чтобы не случилось этого, и требовалось расправляться с колдунами, как учат святые отцы. С молитвами о спасении души, угодившей в дьявольские сети. Ну и, разумеется, с очищением огнем, освобождавшим душу из узилища грешной плоти.

На то, чтобы принять эти доводы, здравомыслия герцога хватило. Но вот беда: на все воинство одербургское не нашлось ни одного священника, ни даже монаха.

Простодушные по натуре, уроженцы западных гор обычно не чувствовали груза грехов на своей душе. Даже те, кто без кровопролития жить не мог. А потому не были столь озабочены вопросами веры, как их соседи, не зря назвавшие свою дряхлую империю «священной». О Всевышнем подданные Карла Дерзкого если и вспоминали, то лишь когда жареный петух принимался настойчиво клевать в небезызвестное место. Вот как теперь. А до того… достаточно сказать, что во многих поселениях даже церквей не имелось.

В городке, едва не ставшем жертвой нападения одербуржцев, и церковь и священник были. Вот только гонцам от его тусклого сиятельства тамошний святой отец… нет, не отказал напрямую. Но заявил, что освободиться сможет только на следующий день. В городке-то мертвяки тоже до кое-кого за ночь успели добраться. И теперь этих несчастных требовалось отпеть, как полагается, похоронить. Не говоря уж об особом молебне, отгоняющем от погоста Скверну. Ну, чтобы она больше не прорывалась. И покоиться с миром не мешала.

Сколько правды было в этих отговорках, ни сам Карл Дерзкий, ни его гонцы судить не брались. Не исключали даже, что священник просто не горел желанием помогать вторгшимся на его родные земли захватчикам. Однако насильно приводить святого отца герцог заранее и строго запретил. Не тот был случай, чтобы ссориться с единственным духовным лицом на многие мили вокруг.

Оставалось ждать. Ну и еще пытаться выместить злобу на связанной ведьме. Стараясь, чтобы при этом она осталась в живых.

— Что смешного ты видишь? Мразь! — вопрошал герцог, глядя на смеющуюся с каждым мгновением все громче Нору.

— Тебе не нужен… священник из городка, — прошептала женщина, когда Карл Дерзкий помимо воли приблизился к ней на пару шагов. — Ты ж сам… так вещаешь. «Адские муки», «погубленная душа». Как с амвона, ни дать ни взять. Да что там… даже в нашей деревне, помнится, святой отец не проповедовал с такой яростью. Так что тебе не на троне сидеть надо, а…

Новый удар оборвал смех Норы и заставил голову ее дернуться. Колдунье даже показалось, что еще немного — и голову просто оторвет от шеи.

«Волосок», — вспомнила она с грустью. Волосок с тела его тусклого сиятельства. Он же ее единственная возможность хотя бы поквитаться с герцогом, оказавшимся таким неблагодарным ублюдком.

Увы, волосок этот, спрятанный в шкатулке, оставался в ее шатре. То есть, в свете нынешнего положения Норы — бесконечно далеко. И в голову не пришло прихватить его с собой на битву с мертвяками. Ни к чему. Не говоря о том, что шкатулку все равно бы отобрали, когда вязали разоблаченную ведьму.

А теперь и подавно. С тем же успехом он мог находиться по другую сторону южных хребтов. Или даже на луне.

Однако Нора не была бы собой, вообще бы не дожила до нынешних лет, если бы не хваталась за малейшую возможность спастись. Или хоть чего-нибудь добиться в жизни.

— А вашему сиятельству известно, — начала она еле слышно и с какой-то злорадной вкрадчивостью, — что ходячие трупы не только в бою опасны. Не только могут сожрать или растерзать. Еще они болезни разносят. Много разных опасных болезней. Даже смертельных. Не знаю, скольких ваших воинов мертвяки убили… но ранили, я уверена, еще больше. Теперь они все заражены. А я могла бы приготовить зелье…

— Искушаешь, — со злостью молвил герцог, — мало тебе уже одного меня совратить. По-крупному играешь… все войско искусить и отравить задумала… зельями своими.

Затем, немного помолчав, добавил, словно окончательный приговор вынося:

— Только зря надеешься, стерва. Я больше на это не клюну. Как и никто другой. Потому что завтра с утра… мы спасемся. А ты будешь сожжена.

И как бы подчеркивая, что приговор действительно окончательный, что дальнейшая судьба бывшей фаворитки и союзницы не имеет для него значения, зашагал прочь от Норы и столба.

Разошлись вскоре и зеваки-воины. Да, поход откладывался, но и на привале у каждого имелись свои дела.

После обеда из ближайшего леса вышел и направился к лагерю человек в зеленоватом плаще с капюшоном. Немолодой, морщинистый, но еще крепкий. По виду его можно было принять за военачальника средней руки или ветерана городской стражи.

Никто не звал и не ждал этого человека, но прошел он беспрепятственно. Единственный часовой, встретившийся у него на пути, по загадочному совпадению оказался из новобранцев. Той толпы бывших крестьян, что решила исход недавней битвы.

Хотя было ли это совпадением — тот еще вопрос.

Другие воины тоже, если и заметили незваного гостя, то не придали значения его присутствию. Мало ли кто это мог быть… из тех, кому, в общем-то, не воспрещалось здесь находиться. Доброволец, решивший вступить в ряды победоносной герцогской рати — в пользу этого предположения говорили суровое лицо и военная выправка чужака. Кто-то из жителей городка-соседа, набивающегося чуть ли не в союзники. Посланник от местного владетеля. Торговец, наконец.

Что до самого человека в зеленоватом плаще, то он ничего не продавал. И воевать на стороне Одербурга не горел желанием тоже. По крайней мере, под командой Карла Дерзкого и его прихлебателей. Войну он и его подобные вели свою, вели почти каждый день. И на собственных условиях.

К одербуржцам он, впрочем, пришел с миром. Но послал его отнюдь не здешний барон, от страха в замок забившийся.

Встречных воинов этот визитер еще приветствовал коротко: «Здравствуй, Оскар!», «Добрый день, Гуго!» или «Рад приветствовать, Пауль». Не всех, разумеется. Только тех, кого знал по именам. Но и этого хватало, чтобы прочие обитатели лагеря признали его за своего. Или хотя бы не относились как к подозрительному чужаку.

Еще человек в зеленоватом плаще не плутал среди шатров, как мог бы тот же чужак подозрительный и опасный. Шагал уверенно, выбирая кратчайший путь. Словно по улице родного города шествовал. Что тоже добавляло ему доверия в глазах обитателей лагеря. Ведь раз так уверенно шагает человек — значит место это ему знакомо. А если знакомо, то он бывал уже здесь и не раз. Ну а коли бывал да остался в живых, значит, ему дозволено здесь находиться. Дозволено самим герцогом.

Понимая это, будучи способны на хотя бы такое немудрящее заключение, воины Одербурга не чинили визитеру препятствий. Не то, думали, задержишь его — сам его сиятельство не обрадуется. А сиятельство и без того был не в духе. Из-за истории с Норой-то.

Собственно, к герцогскому шатру гость в зеленоватом плаще и держал путь.

Снова успевший подвыпить, но все равно мрачный и злой, Карл Дерзкий ждал его в шатре один, сидя на походном ложе. Точнее сказать, его сиятельство не ждал никого. Все, чего хотел — забыться. Для чего тряс глиняную бутыль перед собственным раскрытым ртом, пытаясь вытряхнуть из нее последние капли вина.

Вот только человека в зеленоватом плаще желания его сиятельства не очень-то волновали. На ходу бросив «Здравствуй, Том» одному из телохранителей у входа в шатер, он стремительно и уверенно прошагал внутрь. Даже шага не сбавляя. И тем более не давая доблестным стражам ни мгновения, чтобы себя задержать.

— Ты?! — воскликнул герцог, отбрасывая бутыль и поднимая взгляд на незваного гостя.

Незваный, он, кстати, не становился менее знакомым. Хотя знакомство и не делало его желанным. Особенно из-за последних событий.

— Это ведь ты… и шайка твоя подложили мне ведьму! Отродье Сатаны… суккубу-искусительницу!

— Она человек, — ответил визитер невозмутимо, — просто человек очень одаренный. И чей талант на голову выше, чем у большинства двуногих, топчущих землю. Мы же… наше Братство, просто помогли ей раскрыть свой талант. И обратить на пользу.

Не лишним будет еще сказать, что и мимо столба с привязанной в ожидании казни Норой он проходил тоже. И тоже поприветствовал пару воинов, оставленных караулить разоблаченную ведьму. Ни тот, ни другой не заметили, как женщина смотрела на этого человека. С неожиданно вспыхнувшей надеждой.

А любой жест симпатии со стороны опальной герцогской фаворитки был нужен человеку в зеленоватом плаще как собаке крылья. По крайней мере, до встречи с его сиятельством.

— Пользу? Чью пользу? — Карл Дерзкий расхохотался грубым гортанным смехом. — Колдуны могут приносить пользу? Да я скорей поверю, что можно жрать дерьмо… и грызть камни!

— Не забывайте, ваше сиятельство, — поспешил напомнить его гость, — Элеонора еще и побочная дочь Альбрехта Третьего. То есть ваш ключ к трону Нордфалии.

Еще более громкий смех был ему ответом.

— Ключ? Вот мой ключ! — сквозь смех почти выкрикнул герцог, похлопав по мечу. — Мы разбили рыцарей этого труса Альбрехта в пух и прах. И теперь я сам, силой добуду себе трон. Без всяких… ключей. И этот ваш клоповник, который вы называете Братством, я в землю втопчу. Походя. Всех в Преисподнюю отправлю, вместе с вашими колдунами… полезными якобы.

Потом добавил, помолчав несколько мгновений:

— А эти сказочки про королевскую дочь оставь простолюдинам.

— Сказочки, значит, — молвил человек в зеленоватом плаще, покидая шатер, — ну-ну. Пусть будут сказочки… для простолюдинов.

Герцог и не подозревал, что репликой своей пьяной подсказал посланцу Братства Ночи дальнейшие действия. Впрочем, под хмелем люди вообще-то редко способны задумываться. Над собственными словами — в том числе.

Вскоре после ухода человека в зеленоватом плаще лагерь одербургского войска покинули и большинство новичков — тех, что помогли разбить рыцарей Нордфалии.

Под знаменами герцога осталась примерно одна десятая часть того пополнения. Да и тех вовсе не чувство долга удержало, не верность едва данной присяге. Но то обстоятельство, что в войске банально… бесплатно кормили. Причем лучше, чем сами они питались в мирные времена, будучи крестьянами.

Да и в доспехах эти люди смотрелись, как многим из них казалось, солидно. Как персоны, достойные уважения, а не твари дрожащие. Чей удел — падать ниц перед такими вот молодцами в кольчугах и при оружии.

По этой причине — надо ли говорить, что и дезертиры выданную им амуницию ничтоже сумняшеся прихватили с собой.

А одербуржцы даже не пытались остановить такую кучу народу. Герцогское-то воинство и без того мертвяки потрепали. Как и рыцари Альбрехта Третьего, хоть и в меньшей степени. Теперь же, коль и новобранцам приспичило разбежаться, воинов у его сиятельства оставалось еще меньше. Гораздо меньше независимо от того, отпустят ли новичков с миром или попробуют удержать силой.

Точнее, в последнем случае потери ожидались еще большие. Ведь мало того, что на этих бывших крестьян как на воинов более рассчитывать не приходилось. Их пришлось бы убить или держать в плену… кормить опять же. Так вдобавок и некоторые одербуржцы (да, более опытные и боевитые) в схватке с ними все равно могли полечь.

А швыряться воинами, особенно опытными, Карлу Дерзкому было не с руки. Тем более война ведь только началась.

Потому все войско Одербурга от командиров до зеленых юнцов, не сговариваясь, предпочло меньшее из зол. Разойтись со своими теперь уже бывшими союзниками без шума и пыли. А про себя радоваться, что эти, ими же вооруженные оборванцы не повернули мечи и луки против них же. Хотя бы чтоб попытаться вызволить свою так называемую королеву, с чьим именем на устах этот сброд громил нордфалийских рыцарей.

Но такой поворот, даже если допустить возможность успеха, был бы для Норы слишком хорош. Тянул на подарок небес, ни больше, ни меньше. Подарок, который эта женщина в своей жизни греховной, положа руку на сердце, не заслужила.

Правда, совсем без подарка она в этот день она не осталась. Только был он поскромнее. И высшие силы к нему причастны были едва ли. Если кого и стоило благодарить, так это человеческие усилия. Или, если угодно, происки.

Но об этом — немного попозже.

А прежде чем удача улыбнулась-таки Норе, к столбу, к которому она была привязана, снова пожаловал сам его тусклое сиятельство.

Произошло это в сумерках, когда обитатели лагеря уже готовились отойти на боковую. За исключением тех, кому выпало дежурить в ближайший час.

Герцог был пьян пуще бедного родственника, попавшего на чужую свадьбу. Но на ногах еще держался — а то б не дошел. И языком худо-бедно ворочал.

— Пшли вон! — рявкнул он на пару воинов, стоявших в карауле и стерегших Нору. — Сменщиков себе найдите. Никуда эта тварь не денется. Видите? Привязана она…

Часовые удалились, в споры и препирательства с его сиятельством, и не думая вступать.

А герцог, оставшись с Норой наедине, подошел к ней почти вплотную. И ее, прямо так, привязанную, вместе со столбом обеими руками обхватил.

— Не могу без тебя, — зашептал он ей в ухо, дыша перегаром, — хочу забыть… проклясть и забыть… но не могу. Ни вино не помогает, ни…чего. Видишь, чего ты добилась? Поработила… привязала меня к себе. Тварь! Дьяволица!

— В такой позе я еще не пробовала, — так же шепотом, в тон ему, проговорила Нора, ухмыльнувшись разбитым ртом, — даже не уверена, получится ли. Хотя если вашему тусклому сиятельству до того невмоготу…

— Видишь, чего ты добилась, с-сука! — вскричал Карл Дерзкий, чуть ли не переходя на визг и резко отстраняясь.

От нового его удара у Норы потемнело в глазах и заложило уши.

— Радуйся, радуйся, пока можешь, — пробормотал он, не заботясь, слышит женщина, привязанная к столбу или нет. — Недолго осталось. Завтра… священник. И очищающий огонь.

С этими словами герцог заковылял прочь, провожаемый недоуменными взглядами новой пары часовых, прибывших на смену предыдущей.

Потом за сумерками пришла ночь, стражи у столба с Норой сменились тоже. И… самое время перейти к подарку судьбы, который эта незадачливая колдунья и несостоявшаяся королева все-таки получила.

Очередная пара караульщиков не простояла и пяти минут. Оба (неслыханное дело!) в сон провалились, почти одновременно. Сказалась, не иначе, бессонная прошлая ночь, потраченная на схватку с мертвяками. А может, оба вояки что-то не то съели, что-то не то выпили. Что-то из провизии, которой жители городка откупились от одербуржцев. Или торговца заезжего стоило винить. Ну, у которого эти двое накануне приобрели за сущие гроши по бочонку пива. И уже успели пригубить.

Трудно сказать, ибо это вообще нелегко — докопаться до истинных причин происходящего. Важно было, что почти на час опальная фаворитка и бывшая союзница Карла Дерзкого осталась без присмотра. И этим временем с успехом воспользовался человек, весь день следивший за событиями в лагере.

Да, большую часть дня он предпочитал отсиживаться в лесу. Но и несколько вылазок успел сделать — кратких и незаметных. Достаточно, чтоб выведать, что к чему. Узнать о падении Норы, не так давно готовой хоть самому королю диктовать условия. И о брожениях в рядах славного герцогского войска.

Про то, что Нору охраняют, этот человек знал. Как знал и то, что часовые имеют свойство сменяться. А еще некоторые из них не настолько дисциплинированы, чтобы ждать сменщиков. Предпочтут сами за ними пойти или просто смыться. Так что на какое-то время пленница-колдунья должна была остаться одна.

Времени этого человеку должно было хватить, думал он сам. Но даже если не удастся сыграть на возможном воинском раздолбайстве (слишком добросовестными окажутся стражи), он надеялся сладить с ними. Рассчитывая, во-первых на внезапность нападения, а во-вторых на меч, самими одербуржцами ему любезно предоставленный. Возможно, и сама Нора могла помочь, своим колдовством. Видя, что пришли ее спасать.

В общем, не боялся караульных этот человек. И все равно… увидев к удивлению своему, что эти двое отправились в Страну Снов — просто-таки превзойдя его ожидания — воспринял это как подарок судьбы уже себе.

И, кстати говоря, к Братству Ночи этот человек, в отличие от давешнего герцогского гостя незваного не принадлежал. Совсем. Более того, к Братству вышеназванному он имел свои счеты. Из тех, что не монетами оплачиваются, но кровью. Поэтому человек, подоспевший на выручку к Норе, очень бы удивился, если б узнал, что действует с Братством заодно.

Хотя данный вопрос его не шибко волновал. Человек преследовал собственные интересы.

А имя человеку было — Освальд.

— Ты? — с удивлением воскликнула Нора, узнав в подошедшем своего несостоявшегося убийцу. А также ценного пленника, о котором едва не забыла.

— Тихо ты! — прошипел Освальд, для пущей надежности зажимая женщине рот левой рукой, а правой махнув в сторону спящих вповалку часовых. — Хочешь, чтоб эти двое проснулись? У них был тяжелый день, а прошлая ночь еще тяжелее. Так не будем мешать.

Нора согласно кивнула, и вор убрал руку от ее рта.

— Ты как крыса, — прошептала она, — или как таракан. Сколько тебя ни лови, сколько ни топчи, а ты все равно везде шныряешь… где хочешь. И выскакиваешь в самых неподходящих местах.

— Ну-ну-ну, — примирительно молвил Освальд, — в данном случае место как раз подходящее. Ведь я пришел…

— …закончить начатое? — перебила его, колдунья. — Так в этом нет нужды. Даже если бы ты не пришел… завтра бы меня сожгли на костре. И колдун, который тебя прислал, мог бы плясать от радости. Пока песок не посыплется. Как, кстати, и его величество.

— Не все так просто, — возразил Освальд, — и ты ошиблась, моя дорогая. Кстати, ничего, что я на «ты», а? В твоем положении не до титулов и прочих расшаркиваний. Так вот, я не убивать тебя пришел. А наоборот вызволить. И не надо пучить глаза как испуганная жаба.

С этими словами он выхватил меч и одним ловким движением перерезал веревки, опутывавшие Нору с головы до ног.

— Ах… благодать, — тихонько прошептала она, шевеля затекшими руками и переступая с ноги на ногу, которым тоже неподвижность на пользу не пошла.

Затем Нора совершенно не к месту вспомнила, что облачена во всего лишь ночную рубашку, вдобавок, замаранную кровью и местами порванную. Перед посторонним мужчиной.

И зачем-то обхватила руками собственное туловище на уровне груди.

— Холодно, понимаю, — сочувственно проговорил Освальд, — прости, что не прихватил ничего теплого. Готовился с боем тебя вызволять и вместе удирать потом. А это лучше налегке делать.

Потом добавил:

— На мои тряпки не смотри. Я все-таки не герой баллад, рыцарских романов… не сэр какой благородный, чтобы ради дамы собой жертвовать… даже так. Но не бойся. Сейчас главное, до леса добраться. Да забиться туда поглубже, чтобы одербуржцы не нашли. А потом я тебе что-нибудь… хм, раздобуду. В ближайшем городке хотя бы.

И наконец, понял жест Норы правильно. Да поспешил внести ясность.

— А стесняться меня не надо, — были его слова, — повторяю, я не герой рыцарских романов. Чтобы, едва выручив даму из беды, непременно посягнуть на ее добродетель. В данном случае — на твою потрепанную добродетель.

Деталей их отношений с герцогом Освальд не знал. Но сильно сомневался, что женщина, приближенная к такому скоту как Карл Дерзкий, имела шансы остаться невинной.

Впрочем, и Нора ни обижаться, ни спорить не стала. Хотя бы в глубине души признавая правоту своего спасителя.

— И да: ты не в моем вкусе, — еще добавил вор, — между прочим.

Только после этого у Норы отпало желание обнимать саму себя, пытаясь прикрыться.

Но от одного вопроса все-таки не удержалась. Задала, когда Освальд за руку потащил ее через лабиринт шатров прочь из лагеря.

— Но… почему? Сначала убить меня пытался… не отрицай. Теперь вот спасаешь. Хотя мог бы дождаться, пока меня сожгут. И бежать к королю с мешком для золота.

— Тс-с-с! — остановившись на миг и обернувшись, вор приложил палец к губам. — Немного тише говори. Хорошо? Так вот, как я уже говорил, не все тут так просто.

— Поясни-ка, — попросила Нора.

— Если кратко, то я вернулся потому, что задание мое не было выполнено. Более того, оно не считалось бы выполненным, если бы я бросил тебя на растерзание одербуржцам и дал погибнуть.

— А поподробней? Потому что я все равно не понимаю.

— Ладно, — Освальд вздохнул. — Наше… мое задание заключалось в том, чтобы доставить тебя в Каллен, в королевский замок, моя дорогая.

— Доставить? — не поняла Нора. — Живьем? В целости?

— Насчет «живьем» граф этот… Бракен-как… или Бракен-хряк ничего не говорил, — нашелся с ответом вор.

Не сказав, что ценно, ни слова лжи. Не считая искажения фамилии королевского приближенного.

— А насчет целости скажу вот что, — продолжал он. — В целости тебя доставить лучше всего. В смысле, целиком. А граф с его величеством уж сами разберутся. Ну, какая часть тебя им нужнее. Не маленькие.

— Даже так? — Нора нахмурилась. — А если я откажусь? Мало ли что король со мной сделает.

— Король? А почему не папочка? — хмыкнула Освальд, продолжая тащить ее за собой, хотя женщина пыталась упираться, заставляя считаться с собою. — В любом случае у тебя нет выбора. Вряд ли король сможет сделать хуже, чем сделал бы герцог. Не так ли? Или я. Все-таки у меня меч, и если ты будешь брыкаться, мой план под угрозу ставя, то я… хм, еще подумаю, а так ли важно тебя целой оставлять. Может, королю с графом и головы твоей хватит.

А немного помолчав, добавил:

— Ну и фокусами своими можешь меня не пугать. Колдунья, ха! Я колдунов и посильнее видал. Да если б ты была способна на что-нибудь эдакое… сейчас, неужели дала бы себя связать? Да готов медяк против золотого поставить, что тогда ни герцогу бы не поздоровилось, ни всему его хваленому войску.

Нора вздохнула, снова признавая правоту спасшего ее человека. И покорно поплелась следом. Уже не сопротивляясь.

И лишь когда оба выбрались из лагеря, хлопнула себя по лбу, едва не вскрикнув.

— Проклятье! Волосок… шкатулка!

Освальд снова обернулся и молча уставился на нее с недоумением.

— В моем шатре шкатулка осталась, — сказала Нора почти жалобно и виновато. И таким же жалобным взором уставилась на вора.

Но тот был неумолим.

— Прости, но нам не до бабских безделушек, — были его слова, — и так еле выбрались. Да и не оторвались до конца.

После этого Норе только и осталось, что язык прикусить. Ибо спорить в данном случае означало посвящать Освальда в свои затеи. А он, как ни крути, оставался чужаком и вообще человеком, работающим на ее врагов.

А что же мастер Бренн?

Надо сказать, что и без того его соратникам пришлась не по душе его готовность договариваться с Норой.

«Должен же быть другой способ выручить Освальда», — говорила еще Равенна. Но предложить такой способ не могла.

К тому же до самой Норы тоже нужно было как-то добраться. Задание-то от графа фон Бракенгарда никуда не делось. И если выполнить его не удастся, плакал титул вкупе с ленным правом для мастера Бренна… в лучшем случае.

А в худшем, прикрываясь королевской дочерью, на трон Нордфалии сядет Карл Дерзкий. И уж тогда тем более Бренну и его команде нечего будет ловить. Только и останется, что рвать когти. Желательно за южные хребты. Потому что про герцога Одербургского хоть и немного было известно, но это немного не оставляло ни малейшей надежды.

Мало того, что нраву герцог был воинственного и даже среди своих бывал мстителен и не сдержан. Так вдобавок он яростно ненавидел колдунов. До такой степени, что Альбрехт Третий с его приближенным казались на этом фоне воплощением терпимости и благодушия.

В общем, безвыходным казался расклад. Но и выход, какой предложил мастер Бренн, подопечных его, мягко говоря, не порадовал.

— Был бы с нами Освальд, — посетовала Равенна, — он бы даже не понял, зачем тратить время на разговоры. Если ты, мастер, стоял так близко к этой стерве, то мог бы превратить ее в жабу… он бы предложил. Ну, или какими-нибудь чарами оторвать голову. Чтобы королю и его приближенному принести.

— К сожалению, Освальд не с нами, — напомнил Бренн, — и ему бы очень не понравилось, пойди я на такую выходку. Потому что… страшно представить, что сотворил бы с ним герцог в отместку за гибель своей не то пассии, не то союзницы.

Равенна замолчала и сникла, признавая его правоту. А почтение к Бренну как к наставнику не позволило пускаться в бесплодные споры.

Зато сэра Андерса договоренность Бренна и Норы привела в ярость.

— То есть… как это понимать? — прямо вскинулся он, нависая над столом, за которым старый чародей и рассказывал о своей встрече с побочной королевской дочерью. — При всем почтении… ты предлагаешь, старик, убить короля? Короля, которому я поклялся служить?!

— Успокойтесь, благородный сэр, — веско осадил рыцаря Бренн, — лично вам я ничего не предлагаю. Убрать Альбрехта… и других я надеюсь с помощью магии. Так что королевской кровью вы свой меч не запачкаете. Если это вас беспокоит.

— Не только это, — молвил сэр Андерс уже спокойнее, и снова сев на свое место.

Вот только выражение его лица ничуть не смягчилось.

— Я узнал, что моему королю угрожает опасность. Знаете, что предписывает мне мой долг? Сделать все, от меня зависящее, чтобы спасти его величеству жизнь. По меньшей мере, донести на вас Дитриху фон Бракенгарду. А если не по меньшей… мне придется убить тебя, старик.

— Можете попробовать, сэр Андерс фон Веллесхайм, — подчеркнуто бесстрастно ответил мастер Бренн, — только должен предупредить: я буду сопротивляться. Остальные, я думаю, тоже не станут безучастно смотреть, как вы тут будете мечом размахивать.

Рыцарь покосился на соседей по столу.

Поймал взгляд Равенны — крайне неодобрительный. Едва ли она даст в обиду своего наставника и старшего соратника по колдовскому ремеслу.

Лицо Сиградда оставалось бесстрастным, словно из камня вытесанным. Но и на его поддержку сэру Андерсу рассчитывать не приходилось. Насколько рыцарь знал, варвара изгнали соплеменники. А мастер Бренн приютил. Так что в некотором смысле был единственным близким ему человеком.

— К тому же, — добавил старик не то назидательно, не то примирительно, — вы не видели битвы, благородный сэр. А я видел. Скажем так, имел несчастье видеть, как этот ваш король, в верности которому вы клялись, послал на смерть многих, таких как вы, сэр Андерс фон Веллесхайм. Такие же, как вы благородные рыцари сложили на том поле головы — и совершенно напрасно.

— Вам, простолюдинам, не понять, — сказал рыцарь тихо, — сначала я упустил родовое имение. Теперь вынужден клятву преступить. Спустить в нужник уже собственную честь. И что тогда от меня останется?

— Тогда как я своих соратников не бросаю, — продолжал Бренн, словно не услышав его сетований. — Напротив, хочу спасти одного из вас, оказавшегося в плену. И кто, по-вашему, поступает достойнее? Король или я?

— Для меня главное — поступать достойно самому, — не без гордости заявил сэр Андерс, — а не судить других. Как баба-сплетница на рынке.

Такой ответ его самого ободрил, придал уверенности. Рыцарь уже готов был даже перейти в наступление в этом словесном поединке. Что оставался поединком, хоть и велся словами, а не мечом.

Но мастера Бренна тоже пронять было не так-то просто.

— Так поступайте достойно, благородный сэр, — были его слова, — поступайте! Повторяю еще раз: самому вам мараться не придется. Мы с Равенной все сделаем сами. А насчет достоинства и верности скажу вот что. Про верность королю вы уже сказали. А верность соратникам как же? Боевым товарищам, братьям по оружию? Для вас ведь это не пустой звук… я надеюсь?

Рыцарь молча покачал головой, и собеседник его продолжил:

— Тогда напоминаю, что один из ваших, я подчеркиваю, ваших братьев по оружию и соратников сейчас в плену. И если я не выполню свою часть сделки, он может погибнуть. Вы — как? Готовы его предать?

— Нет, это немыслимо просто, — сэр Андерс по-прежнему говорил вполголоса, но тон его снова сделался угрожающим, — жизнь короля за жизнь простолюдина… тем более, вора. Нечего сказать, хорошая сделка!

Он снова обвел взглядом сидящих за столом. И опять не нашел поддержки. Так что попытался зайти с другой стороны.

— Ты вот хулил его величество, старик, — сказал рыцарь спокойней, — но думаешь, эти, которые на его место метят — лучше? Побочная дочь-простолюдинка, умеющая разве что корову доить. Ну и… под нужных людей стелиться.

Он был готов выразиться грубее и хлестче. Но не привык оскорблять женщину. Даже неблагородного происхождения и за глаза.

— Что она знает о государственных делах? — продолжал сэр Андерс. — Что дело короля… или королевы — сидеть на троне, устраивать пиры, где можно жрать в три горла. И вообще купаться в роскоши. Нужна ли нам такая правительница? Про герцога я уже молчу… это зверь. Хищник в людском обличье. И ты хочешь его сюда привести? Ради титула и лена… а оно того стоит?

— Ради спасения одного из ваших соратников, благородный сэр, — вздохнув, напомнил мастер Бренн с усталой укоризной терпеливого учителя, вынужденного вновь и вновь повторять для туповатого ученика.

— Который не справился, — в свою очередь напомнил и ему сэр Андерс, — только бахвалился почем зря… в грудь себя бил.

— Вы, благородный сэр, не сомневаюсь, могли бы справиться лучше, — здесь Бренн не удержался от шпильки, — но вы отказались. Забыли? И потому, прошу: не мешайте нам, простолюдинам, пытаться что-то исправить своими силами.

— Исправить, — горестно вздохнув, передразнил его рыцарь, — сдать Каллен и всю Нордфалию Одербургу — это, по-твоему, исправить, старик? Не надейся, что одербуржцы… герцог их будут к тебе благосклонны за ту услугу, какую ты им оказал. Беда в том, что ты колдун. А ты ведьма.

С последней фразой он уже обратился к Равенне.

— А с колдунами в Одербурге, как я слышал, не церемонятся. Жгут почище, чем в наших краях.

— Это одна сторона медали, — дипломатично заметил мастер Бренн, — но есть и другая. Напомню: войско его величества потерпело поражение. Может, конечно, не безнадежное. Может, еще сумеет, ряды пополнив, задать одербуржцам жару. Но пока расклад таков, что Одербург побеждает. И за седмицу-другую вполне сможет добраться до Каллена. И что делать нам? Погибать в безнадежной войне? Может, это приемлемо для благородных сэров вроде вас, Андерс фон Веллесхайм. Но нам, простолюдинам, собственная жизнь дорога. Чем угодно могу поклясться, что принесу больше пользы, оставшись в живых. Как и остальные. Для чего вообще мы собрались, вы сами-то не забыли, благородный сэр? Не сегодня за столом, а вообще.

— Нет, но…

— Без «но», — теперь в голосе мастера Бренна, обычно добродушном, звучал металл. — Что именно вы можете предложить? Нам всем, а? Без нравоучений и похвальбы собственной честью. Я слушаю.

— Думаю… лучше уехать куда-нибудь подальше, чем становиться изменником, — со вздохом проговорил рыцарь, — для меня, конечно, это не годится. Но для вас… клятвами не связанных…

— Тогда уезжайте сами, благородный сэр, — подвел черту под разговором Бренн, — точнее, уходите. Если больше не считаете наше общее дело своим тоже. И готовы нас бросить… так или иначе. Как я уже говорил, никого не удерживаю.

Снова сэр Андерс посмотрел на сидевших за столом. После чего молча встал и вышел из комнаты.

Лишь на следующий день Равенна, вселив свое сознание в тело птицы и покружив над лагерем одербуржцев узнала, что расклад в этой далеко не благородной игре изменился вновь.

Освальд в лагере не обнаружился — не то сбежать умудрился, не то с ним все-таки расправились. Равенне больше верилось в первый вариант. Просто хотелось верить.

Да и ходившие среди воинов разговоры о нападении мертвяков, случившемся накануне ночью да заставшем лагерь врасплох, внушали надежду. Потому как… ну, просто не верилось, что такой пройдоха как Освальд не воспользовался этой заварушкой, дабы под шумок удрать. Он ведь, в конце концов, привык выживать среди лихих людей и прочего сброда. Что ему какие-то одербургские вояки. Свирепые — но простодушные.

Другой новостью, о которой узнала Равенна благодаря зачарованной ей птице, стала участь побочной королевской дочери. Что не поделила та с Карлом Дерзким, волшебница не знала. И судить не бралась. Видела лишь, что из фавориток и союзников своих герцог Нору вычеркнул. Иначе как объяснить ее пребывание у позорного столба?

Более того, из подслушанных обрывков разговоров стало ясно, что Нору ни много, ни мало обвиняют в колдовстве и собираются сжечь. С подобными обвинениями сама Равенна была знакома не понаслышке. И потому знала, сколь ничтожны в этом случае шансы просто остаться в живых. Не говоря уж о том, чтобы снова занять место рядом с герцогом.

А коль так, то договоренности между Норой и мастером Бренном отныне не стоили ломаного гроша. Планы же по уничтожению короля, столь разозлившие сэра Андерса, тем более были теперь на полпути в Преисподнюю.

Жаль только, что сам рыцарь успел покинуть временно занятый мастером Бренном дом. Получил от него несколько золотых монет на первое время и поселился на одном из городских постоялых дворов.

А еще день и ночь спустя — видел уже сам старик-чародей — из лагеря одербуржцев исчезла и Нора. Что с одной стороны вроде говорило о справедливости обвинений, но с другой — могло объясняться тем, что бывшей герцогской фаворитке помогли.

Кто помог — вопрос отдельный. Но Равенна предположила, что это мог быть накануне сбежавший Освальд.

«Хорошо, если так, — говорил мастер Бренн, — это сильно облегчило бы нам дело. Только… это было бы слишком хорошо».

А пока единственное, что они знали: Нора исчезла. Да, поддержки герцога Одербургского она лишилась. А значит, для его величества была уже неопасна.

Однако по-прежнему жива. Так что задание Дитриха фон Бракенгарда осталось не выполненным. И как его теперь выполнять, мастер Бренн сотоварищи не представляли.

Не стоило забывать и про одербургское войско. Про победоносное одербургское войско, шедшее на Каллен. В той связи, что много ль будет толку от дарованного королем титула, если сам Альбрехт Третий лишится трона и жизни?

Карл Дерзкий же, как верно подметил сэр Андерс, с колдунами церемониться не будет. Как, впрочем, и со всей Нордфалией.

И впрямь оставалось надеяться разве что на неприступность стен Каллена, о чем мастер Бренн предупреждал Нору. На неприступность стен — и героизм защитников города.

По большому счету только это и оставалось Бренну и его подопечным. Надеяться и ждать. Потому что от действий толку теперь было немного. А планы строить… о, уже говорилось, как могут ответить высшие силы, узнав о планах простых смертных.

* * *

Вернемся же к Норе и Освальду, которым, надо сказать, повезло. Сначала они выбрались из погруженного в темноту лагеря. Благополучно избежав нежелательного внимания часовых. Потом успели скрыться в лесу. И никакие ищейки за ними его тусклое сиятельство не послал. Да он бы и не успел.

За день, проведенный на свободе и предшествовавший освобождению Норы, Освальд успел соорудить в лесу шалаш — примерно в миле от опушки. А теперь, среди ночи сумел найти к нему дорогу благодаря волшбе своей спутницы, освещавшей путь. Уж на тусклый голубоватый свет, исходивший от ладоней, силенок у бывшей герцогской фаворитки хватило.

В шалаше Освальд успел припасти немного съестного — сказал, что раздобыл-де его в городке. Там же для Норы нашлась какая ни на есть замена теплой одежде. Одеяло, старое и не отличающееся чистотой. Его женщина смогла накинуть на манер шали поверх ночной рубашки.

После беспокойной ночи и целого дня стояния привязанной у столба Норе ничего так не хотелось, как улечься, хоть на то же одеяло, в шалаше калачиком свернувшись, хоть прямо на траву. И спать, спать, еще раз спать хоть до скончания века.

Но Освальд оставался непреклонен. Голод утолить — пожалуйста. Отдохнуть пару часов — на это он тоже был согласен. Но не останавливаться на ночлег.

— Даже если поутру тебя не хватятся, — были его слова, — и не примутся прочесывать весь лес, шалашик этот для нас двоих тесноват. Если и сможем мы там вдвоем улечься, то только прижавшись друг к другу. Вряд ли тебе это понравится.

И с этими словами обнял сам себя, передразнивая давешний стеснительный жест Норы.

— Ты не в моем… ох, то есть, я не в твоем вкусе, — немедленно напомнила женщина.

— Ну… мало ли, — хмыкнул вор, — в темноте, знаешь ли, вкусы не так уж важны.

Потом, немного подумав, добавил:

— А в герои рыцарских романов, как уже говорил, я не набиваюсь. Поэтому ночевать снаружи, предоставив шалаш в распоряжении дамы… как-то не хочется.

— А если наоборот? — осторожно предположила Нора.

— Чтобы ты сбежала, пока я демон знает, какой по счету сон вижу? Неплохая попытка, но… нет. А веревку, чтобы связать тебя, я не прихватил. Ужасная оплошность, за которую прошу прощения.

Нора хотела сказать, что бежать ей, лишившейся покровительства герцога, по большому счету некуда. И участь бродяжки ее прельщала не больше, чем возможность попасть в королевский замок. Пусть даже в качестве пленницы.

Ведь кто знает — может, его величество смилостивится и хотя бы приютит Нору у себя. Просто приютит, не признавая дочерью и наследницей. Даже тогда женщина станет ближе к своим целям. А там видно будет.

Хотя с волоском его тусклого сиятельства возможностей было бы побольше. Для торга хоть с самим королем — в том числе.

Нора многое могла бы сказать своему спасителю, но предпочла держать рот на замке. Тем паче в одном Освальд оказался прав. С герцога станется действительно начать лес прочесывать. Как и всякий уважающий себя хищник, Карл Дерзкий скорее умер бы, чем упустил добычу. Пусть даже предназначенную для ритуального сожжения.

Потому больше спорить женщина не стала. И, поев да немного передохнув, она и ее Освальд двинулись в путь.

Так они и шли, день за днем — по лестным просекам и трактам, держа путь в Каллен. Ночевали то в деревнях, покинутых взбунтовавшимися крестьянами, то в подвернувшихся трактирах.

В одной из таких деревень, в заброшенном доме, где остановились путники, для Норы нашлось платье по размеру. Да, скромное, даже неказистое — для крестьянки. Но всяко лучше, чем разгуливать, кутаясь в грязное одеяло поверх ночной рубашки.

А кошель, утащенный Освальдом на пороге одного из трактиров у мертвецки пьяного постояльца, уснувшего в паре шагов от крыльца, позволил оплатить ночлег и в этом заведении, и во многих других.

Одербургское войско, если и шло за ними по пятам (да наверняка шло), то не для преследования, а просто потому, что герцогской рати тоже было по пути. Тоже рвалась к Каллену. И сильно отставала, погоней за парочкой пленников утруждая себя едва ли.

О ходе войны и продвижении вражеского войска ходили разные слухи, ими охотно делились постояльцы тех же трактиров. Но противоречили один другому. Отчего веры им не было ни на грош.

Одни говорили, например, что королевское воинство собралось-таки с силами и задало захватчиком хорошую трепку. Другие — что трепку получили, скорее, воины его величества. Опять. А одербуржцы и из этого сражения вышли победителями. По словам третьих то вообще было не королевское воинство, но крестьянское ополчение, только сумевшее вооружиться не хуже самих одербуржцев. А о победителях судить было трудно, поскольку и битвы-то полноценной не было. Просто в течение нескольких дней ополченцы понемножку портили герцогскому войску кровь. Нападали короткими набегами и после скоротечной схватки отходили в леса.

Еще говорили, что дела у войска Одербурга не слишком хороши и без назойливого ополчения. Что-де среди герцогских воинов разразилась чума, сводящая их в могилу одного за другим.

По другим слухам была это не чума, но проказа. Отчего лица одербуржцев теперь обезображены, и сами они похожи на мертвяков. А еще по другим — что не только похожи. Что войско Карла Дерзкого давно перемерло от чумы, но осталось на ходу благодаря помощи адских сил. Этим, последним, немудрено было помогать герцогу, ведь при дворе он держал настоящую ведьму, а то и демона-суккубу. И теперь войско нежити под предводительство демона шагало по землям Нордфалии.

Временами отыскать заброшенный дом или трактир дотемна путникам не удавалось, приходилось ночевать под открытым небом. На лесной опушке, например. Дежурили по очереди, благо, научились друг другу доверять. Вор уже понял, что сбежать его спутница не пытается. А та, в свою очередь, не опасалась домогательств со стороны Освальда.

Да и чего опасаться-то, если подумать. Не чудище же он какое. Обыкновенный мужик. Едва ли хуже его тусклого сиятельства, например.

А меч Освальда и волшба Норы, успевшей восстановить колдовскую силу, позволяли не опасаться лихих людей.

В одну из таких ночевок произошла встреча, вора несколько огорошившая. Оторвавшись от разжигания костра, Освальд заметил, как из леса выходят несколько человек в зеленоватых плащах с капюшонами. В знакомых ему распроклятых зеленоватых плащах — сразу заставивших вспомнить историю с некромантом Лиром.

«Братство Ночи!» — пронеслось в его голове, а рука потянулась за мечом. Да, в одиночку справиться с целой ватагой у Освальда вряд ли бы получилось. Разве что напади он сам и внезапно. Однако ж с ним была Нора. Самого вора в свое время неплохо обезвредившая.

Но спутница его повела себя странно. Вместо того чтобы обрушить на людей из Братства какие-нибудь смертоносные чары, сказала Освальду: «Не бойся, это друзья». И шагнула навстречу людям в плащах.

Ей навстречу выступил, отделившись от других людей Братства, немолодой, но еще крепкий мужик. И протянул небольшую деревянную шкатулку. Простую и дешевую, хоть и разукрашенную узорами в виде веток и листьев.

— Ты, должно быть, это искала, — молвил человек из Братства просто.

С замирающим от радости сердцем (приятные неожиданности всегда приятны!) Нора приоткрыла шкатулку, заглядывая внутрь. Волосок с тела Карла Дерзкого обнаружился на прежнем месте. Лежал на маленькой тряпочке, прикрытый небольшим пергаментным листом.

А Нора уже не надеялась снова его получить!

Вручив шкатулку, люди Братства как по команде развернулись, и молча убрались прочь. Снова скрывшись в лесу, из которого вышли.

Только после этого Освальд осмелился открыть рот.

— Вот те на! Я-то думал, достаточно тебя узнал, — проговорил он, — думал, что неожиданностей от тебя больше ждать не стоит. А ты… вон чего. С Братством Ночи якшаешься!

— С Братством Ночи, — подтвердила Нора, ничуть не смутившись. — Удивлена только, что ты тоже знаешь о Братстве.

— Имею несчастье, — вор вздохнул, — гнусные люди, кстати. Подлые и опасные.

— Ой, кто бы говорил, — Нора легонько взмахнула рукой, словно слова Освальда были мухами, от которых она отмахивалась, — беззащитную женщину готов прирезать и не поморщиться. А уж чужие вещи для тебя присвоить — как чихнуть.

Потом добавила, немного погодя:

— А Братство Ночи сделало для меня больше, чем кто-либо в мире. Люди Братства нашли меня, когда я прозябала в своей деревушке. Помогли развить мои умения знахарки, от матери полученные, чтобы превратить их в настоящее могущество. Но главное: от них я узнала о своем происхождении. О том, что я дочь короля… хоть и внебрачная.

— Благородные господа при дворе говорят «побочная», — зачем-то вставил Освальд.

— …и как можно использовать это обстоятельство, — продолжала Нора с вдохновенным видом, реплики своего спутника будто не услышав, — с его тусклым сиятельством… герцогом Одербургским они тоже меня свели. Ведь мало претендовать на престол. Важно еще, чтобы тебя поддерживало достаточно мечей и копий.

Ее побегу из одербургского лагеря тоже могло поспособствовать Братство Ночи — усыпив тех же часовых хотя бы. Но на сей счет женщина распространяться не стала. Хотя мысли такие имела.

— Трон… корона… власть… мне кажется, все это переоценивают, — заметил Освальд с видом мыслителя, — хотя… положа руку на сердце, денек побыть королем я бы не отказался. Больше бы не выдержал. Скучно же! Сбежал бы, прихватив мешок золота из королевской казны.

— Охотно верю, — Нора прыснула, коротко хихикнув.

Затем добавила — уже совершенно серьезно:

— Но сама-то я не из-за золота в королевы метила. Не из-за роскоши. Хотя и это приятно: дочь Яры-знахарки из Всевышним забытой деревушки — и так выбилась в люди, что соседям и не снилось. Но еще у меня была мечта. Установить в королевстве такие законы, чтобы люди вроде меня…

— Колдуны, ведьмы, — подсказал Освальд.

— …жили спокойно и открыто. Не боясь ни нападок черни суеверной, ни церковников с инквизицией. Просто делали свое дело. Как делают кузнецы, например. Плотники. Или башмачники.

— Соблазнительно, конечно, — прокомментировал ее признание спутник-вор, — заманчиво. Но, боюсь, неосуществимо. Ведь стоит появиться такому королевству, где колдунов привечают — и мигом соседи объединились бы и в поход на него пошли. По благословению Святого Престола… как на юг когда-то. И не без резона, надо сказать. Во-первых, колдуны тоже разные бывают. А во-вторых, кто ж откажется владения свои прирастить или казну пополнить, гнездо ереси разорив и пограбив.

— Может, отбились бы, — предположила Нора, с мечтой расставаться решительно не желавшая, — поставив всех чародеев королевства в строй. Они бы такого жару задали — вся Священная Империя бы содрогнулась.

— Может, и отбились, — не стал попусту ломать копья Освальд, — хотя, как я уже говорил, колдуны бывают разные.

А следом не удержался от вопроса — от природы будучи любопытным:

— Скажи хоть, чем тебе на этот раз это твое Братство помогло. Что принесли? Чему ты так обрадовалась?

— Принесли? Шкатулку, — лаконично и уклончиво отвечала Нора.

— А в шкатулке? — не унимался вор.

— Дополнительный довод в переговорах с его величеством.

Когда на исходе очередного дня пути, уже вечером, небо очистилось от злополучной пелены, и впереди замаячили ставшие видимыми стены и башни Каллена, Освальд не сдержал вздоха облегчения. Походившего, правда, скорее, на выкрик.

Успели! Скоро они будут в безопасности… относительной. И никакие одербуржцы пока в затылок не дышат. А значит, еще долго не смогут дышать.

По такому случаю Освальд и Нора даже шагу прибавили. Стараясь добраться до ближайших городских ворот прежде, чем их закроют на ночь.

Они успели… едва. А Освальд еще на всякий случай сунул обоим стражникам по монетке. Чтобы не придирались к подоспевшей пешей парочке, по виду — сущим бродягам.

По улицам столицы Нордфалии они шли гораздо медленнее. И оттого, что устали оба, и по вине Норы. Та не столько шла, сколько глазела по сторонам, чуть ли не шею себе выворачивая.

— А в Одербурге не так, — поделилась она впечатлениями со спутником, — там здания не лепятся друг к дружке. И таких улочек нет… в которых чувствуешь себя как на дне оврага. Там к горе постройки лепятся, опоясывают ее… в несколько ярусов. Или, скорее, спиралью. А у самой вершины — твердыня герцога.

— Может, оттуда и солнце видно? — поинтересовался Освальд. — Ну, из герцогской твердыни.

— Увы, — Нора вздохнула, — такая роскошь даже его тусклому сиятельству недоступна. Сама там была и видела: пелена висит слишком высоко.

Вздохнул и ее спутник-вор. Только молча и устало. Утратив даже проблеск интереса к столице герцогства Одербургского.

Винить, впрочем, его было не за что. Путь через пол-Нордфалии вымотал Освальда. И все, чего он хотел к концу его, это добраться до дома, занимаемого командой мастера Бренна. Где спокойно поесть да поспать на нормальной кровати. А главное — сбыть с рук живую ношу по имени Нора. Снять с себя ответственность за нее.

Ох, как не любил вор это слово!..

Потому в дверь нужного дома Освальд не просто постучал — заколотил. Да так, что услышали соседи, наверняка уже готовящиеся ко сну.

Отворив дверь, на пороге их встретил Сиградд. Здоровяк-северянин почти закрывал собой проем, держа наготове секиру — на всякий случай. Но и посторонился, и оружие убрал, увидев, кто перед ним.

— О! Ты вернулся! — гаркнул он немногословно, облапив Освальда и прижимая к груди.

— Тихо ты, — попросил вор, высвобождаясь из медвежьих объятий, — раздавишь еще. Все кости переломаешь.

Тут внимание на себя обратил мастер Бренн, скромно стоявший рядом.

— Вот мы и снова встретились, ваше величество… или высочество, — были его слова, обращенные к Норе, — или вам хватит просто миледи… в вашем теперешнем положении?

— «В положении», как ты говоришь, колдун, — не растерялась с ответом женщина, задетая его нескрываемой колкостью, — я никогда не была и надеюсь, не буду. Жалко на это свою единственную жизнь тратить. Ну а если ты ко мне неравнодушен… просто поделись ингредиентами.

— Для чего? — насторожился Бренн.

— Позднее обговорим, не сейчас. И… на всякий случай: ты, колдун, наверное, не знаешь. Но мы с тобой… в некотором смысле… хм, собратья по ремеслу.

— Вот как! — воодушевленно воскликнул старый чародей. — В таком случае можешь звать меня Бренном. А то все колдун да колдун.

Между тем, пройдя в дом, Освальд плюхнулся за стол на ближайшую лавку.

— Выпить хочу! — заявил он тоном посетителя в кабаке. — Заслужил. Неужели ничего нет? Жаль. Тогда… а где, кстати, наш благородный сэр Андерс? Он-то сейчас среди нас самый нужный. Пусть аудиенцию с его величеством нам устраивает. Да побыстрее! Или хотя бы с графом этим… который фон.

Мастер Бренн смущенно кашлянул в ответ на эту речугу.

— Увы, но сэр Андерс нас покинул, — гораздо конкретнее выразился прямолинейный Сиградд.

— То есть как это? — мигом помрачнел Освальд. — И давно это случилось? Надеюсь, его смерть была хотя бы не напрасной.

— Да нет! — это подала голос подошедшая Равенна. — Сэр Андерс жив, просто у нас с ним размолвка… небольшая. Но я знаю, на каком постоялом дворе он остановился. И могу сбегать.

— Уж сделай милость, — попросил мастер Бренн.

— Рада, кстати, что ты жив и справился, — сказала волшебница, проходя мимо Освальда и хлопнув его по плечу, несколько по-ребячески. Иных проявлений чувств себе позволить она не решилась.

— Ну, насчет «справился» вопрос спорный, — не мог не заметить мастер Бренн, имея в виду, что побочная королевская дочь осталась жива.

— Я надеюсь его решить, — отозвалась Нора, — особенно если… достопочтенный Бренн поделится ингредиентами. И… кстати.

Она проводила тревожным взглядом прошмыгнувшую мимо и выскочившую за дверь Равенну.

— А не боитесь отпускать ее одну? На ночь глядя. На здешних улицах-то, небось, даже днем не всегда безопасно.

— Это да, — хмыкнул Освальд, — но не боимся. Потому что… ну, такое дело. Мир полнится слухами, а этот дом колдунами. Особенно сегодня. Так что слабая женщина… не такая уж и слабая, в общем.

Разумеется, даже сэр Андерс (даром, что вернувшийся и оттаявший) не мог устроить встречу сразу же. Тем более что Нора верно заметила — приближалась ночь.

И все-таки рыцарь сделал, что мог. Благодаря чему принять его соратников и Нору в королевском замке согласились уже на следующий день. Ближе к обеду. Хотя на обед приглашать, разумеется, и не подумали.

Зато в этот раз аудиенция состоялась не в приемной, но в самом тронном зале. И присутствовал на ней не только граф Дитрих фон Бракенгард. Но и сам его величество, король Нордфалии Альбрехт Третий.

В отличие от приближенного своего монарх смотрелся по-настоящему величественно. Или, если угодно, на фоне господина графа.

Заметно выше ростом, даже в свои далеко не юные годы Альбрехт Третий мог считаться красавцем благодаря пепельно-серебристой шевелюре и такой же, аккуратно подстриженной бороде.

Глаза короля на породистом холеном лице смотрели сочувственно и с некоторой грустью. Но и с толикой высокомерия тоже. Монарх явно не сомневался в собственном превосходстве над простыми смертными. Как и не был чужд снисходительности к ним. Подобно тому, как иной человек охотно снисходит до голодного бродячего пса, подкармливая его.

В общем, даже если бы Альбрехт Третий не сидел на троне, встречая посетителей, было бы понятно, что перед ними, по меньшей мере, кто-то высокопоставленный. А король, вдобавок, не забывал о придворном этикете. И именно на троне находился, когда в зал вошли сэр Андерс, мастер Бренн, Освальд, Равенна и Сиградд. Ну и, разумеется, Нора.

Граф фон Бракенгард притулился рядом с троном, стоя на полу.

— Ваше величество! — Нора приблизилась к трону, опускаясь на колени. — Я не жду, что вы признаете меня, позволите назвать вас отцом. По крайней мере, сразу. Но я должна вам сказать, что больше не претендую на трон. И не собираюсь посягать на честь вашего величества.

Дитрих фон Бракенгард хмыкнул, на долю мгновения обменявшись взглядами с королем. Попробуй, мол, посягнуть и претендовать — теперь-то! Когда войско герцога Одербургского больше не стоит у тебя за спиною.

А о размолвке Норы с Карлом Дерзким что граф, что король узнали от сэра Андерса.

— Но я надеюсь на вашу благосклонность, — продолжала Нора, — в обмен на службу, которую я намерена сослужить для вашего величества.

— Служба? А вот это уже интересно, — не смолчал король.

И замолчал, уставившись выжидающе на побочную дочь.

— Для вашего величества не будет секретом, что на Нордфалию напал герцог Одербургский, — начала та, — и что война складывается для королевства… не лучшим образом.

— Ужасно складывается, я бы сказал, — молвил король. — Проклятого герцога все никак не могут остановить.

И неодобрительно посмотрел на своего приближенного, как будто он один и был виноват в военных неудачах. Граф чуть поклонился, прижав руку к сердцу и с подчеркнуто-смиренной миной на лице.

— И здесь я могла бы помочь, — осторожно предложила Нора, — видите ли, ваше величество. Я знахарка… потомственная. Как и моя мать.

— Ведьма, — мигом поправил ее оживившийся Дитрих фон Бракенгард, — колдунья.

Смирение с его лица, само собой, при этом улетучилось.

— Колдовать я тоже умею, — с достоинством подтвердила Нора.

И сразу уточнила, проявив разумную скромность:

— Немного. Знаю, во всяком случае, способы не только лечить, но и калечить. Кому как не знахарю разбираться в таких вещах.

— Не буду спорить, продолжай, — с искренним интересом попросил король.

Король — и попросил! Неслыханное дело!

— Раздобыв… частичку тела Карла Дерзкого, я могла бы наслать на него болезнь, — пояснила Нора. — С которой не смогут ничего сделать самые умелые лекари… тем более что врачевание никогда не было сильной стороной одербуржцев. Так что эта болезнь быстро сведет герцога в могилу.

— А что. Хорошее дело, — не мог не признать уже и граф фон Бракенгард, — без герцога Одербургу и войску его станет не до войны. Не до походов за новыми землями. При тамошнем дворе начнут власть делить, наследники… возможные в горло друг другу вцепятся. Не говоря уж о том, что придется усмирять земли, покоренные предыдущими герцогами. Они ж… едва почуют слабину, так сразу отвалиться захотят. Да, не до Нордфалии тогда сделается. Не удивлюсь даже, если войско одербургское расколется. Отдельные отряды будут друг дружку тузить. Хорошо.

В этом был весь граф. Колдунов не любил и не скрывал этого. Зато всегда был рад использовать их в собственных целях и на благо королевства. А уж в понимании и целей этих, и блага, и способов достижения, равных фон Бракенгарду по большому счету не было. По крайней мере, в Нордфалии.

— Я тоже согласен, что задумка неплохая, — заключил Альбрехт Третий, обращаясь к Норе, — и если она у тебя действительно удастся… что ж, я даже согласен признать тебя своей дочерью. Только наследовать престол ты не сможешь. У меня уже есть наследник. Не говоря уж о том, что, как правило, трон Нордфалии передается по мужской линии. От отца к сыну… не к дочери.

— Ничего, — примирительно и с подчеркнутой кротостью, достойной ягненка, молвила Нора, — я понимаю.

А понимала она еще и то, что в случае надобности сможет избавиться от наследника так же, как и от Карла Дерзкого. Если захочет. Или если Братство Ночи потребует. Этих тоже со счета сбрасывать не стоило, будь ты хоть трижды принцесса.

Но откровенничать на этот счет Нора, само собой, не стала. Не привыкла говорить лишнего.

— Тогда все, пожалуй, — сказал король, немного поерзавший на троне.

Не терпелось ему, видимо, закончить прием. Готов был хоть немедленно соскочить с трона. Но удержался, ибо придворный этикет писан для монарха тоже. Вот и вынужден был ждать, пока посетители не покинут зал.

— Подождите, ваше величество, — внезапно подал голос Дитрих фон Бракенгард. Еще больше отдаляя Альбрехта Третьего от долгожданного мига, когда он сможет покинуть свое жесткое и неудобное сиденье.

Монарх покосился на приближенного неодобрительно. Словно тот рыгнул или высморкался прилюдно. Граф снова поклонился с прижатой к сердцу рукой. И только затем произнес:

— Еще один вопрос остался. Вон тот колдун…

Он простер руку в сторону мастера Бренна и его соратников.

— Я дал шанс ему и его шайке послужить на благо вашего величества. Дал задание. Которое они не выполнили.

— Ваша светлость… — начал было, обращаясь к нему, пытаясь оправдаться и возразить, мастер Бренн.

Но его опередил Освальд.

— То есть, как это — не выполнили? — почти выкрикнул он, не утруждая себя расшаркиванием, и выступил вперед.

Встал рядом с Норой.

— Задание было — доставить сюда ее голову, — напомнил вор, — не повторяю дословно, что говорил его светлость только чтобы не оскорбить ваше величество. И даму, которую ваше величество готовы признать законной дочерью. Так вот…

С непосредственностью на грани фамильярности он легонько похлопал Нору по макушке. Та осталась невозмутимой, не дрогнула даже. Слишком много времени провели эти двое вместе, чтобы стесняться друг друга, друг от друга отгораживаться.

— Видите? — продолжал Освальд. — Ваше величество и ваша светлость, голова этой дамы перед вами. А о том, что других частей ее тела присутствовать здесь не должно, его светлость не говорил. Нет ведь?

Дитрих фон Бракенгард раскрыл рот, готовый возмутиться наглостью этого простолюдина. А может, и посетовать на собственную недальновидность.

Но так и замер с открытым ртом, что рыба вяленая. Потому что слово взял Альбрехт Третий.

— Надо было формулировать точнее, — заключил он с внезапно прорезавшейся твердостью в голосе. — А так… парень прав. Придется их наградить. Чтобы никто не мог сказать, что королевский дом Нордфалии не платит свои долги.

— Они просили титул и лен для колдуна, — со вздохом не то сообщил, не то напомнил граф. Сдаваясь и даже не пытаясь больше возражать.

* * *

Прореженная заразой, подхваченной от мертвяков; потрепанная атаками королевского войска и несостоявшихся союзников — ополчения бывших крестьян, поднятых Братством Ночи — одербургская рать все-таки достигла Каллена. Успела окружить город, встав осадой под стенами. Успела даже повредить их требушетными ядрами… немного. Зубцы попортить.

Но делала все это уже без огонька. Без прилива боевого духа от предвкушения близкой победы. Просто… как будто трюк отрабатывала. Подобно дрессированному зверю бродячих лицедеев, голодному и умученному.

А уже пару дней спустя войско снова снялось с места. И отправилось в обратную сторону. Прочь от Каллена, прочь из Нордфалии. Граф Дитрих фонд Бракенгард верно рассчитал. Коль герцог безвременно покинул мир живых, во владениях его намечалась грызня за власть. Что гораздо интереснее и может оказаться выгоднее, чем сложить голову под стенами чужой столицы. Стенами, которые вообще-то не так-то просто взять.

А когда одербуржцы убрались, вскоре покинули Каллен и мастер Бренн со своими соратниками. Вернулись в бывший донжон, принадлежавший теперь старому чародею по праву.

Точнее, сэру Бренну фон Нисбанду. Посвятил-таки Альбрехт Третий старого чародея в рыцари.

Что до мира как такового… да, солнце по-прежнему не показывалось, скрытое за серой пеленой. И по-прежнему находились люди, видевшие в этом предвестие скорого конца света.

Зато для всех остальных жизнь продолжалась.

8-30 марта 2021 г.