Говорящее молчание (джен)

Сэм абсолютно уверен, что Дин не переставал балаболить дольше, чем на десять секунд, с той минуты, как они покинули машину этим утром. Трескотня доводит Сэма до безумия. Прямо сейчас брат объясняет ему в деталях и подробностях тонкости какой-то игры под названием Angry Birds, которая, очевидно, стала популярной, пока Сэм был занят другим.

— Ей-богу, Сэмми, — говорит Дин. — Я зависаю на несколько часов.

Сэм перестал отзываться примерно две мили назад и, борясь с головной болью, сосредоточенно следит, чтобы не споткнуться о корни под ногами. Но Дин по-прежнему не собирается затыкаться, безжалостно перетряхивая свой запас пустяков до тех пор, пока Сэм не чувствует внутри зуд раздражения. Он понимает, разумеется, что делает Дин: пытается отвлечь Сэма от тайн последних полутора лет, чтобы он сконцентрировался на деле. Пытается помешать ему царапать стену.

Так же было в прошлый раз, когда они охотились на вендиго; сейчас Дин изо всех сил стремится приспособиться к непредвиденному возрождению брата. В тот раз Сэм был пронизан горем, его одежда — все еще пропитана дымом, в волосах остался запах сгоревшей плоти Джессики. Ничего удивительного, что Дин с трудом с ним справлялся. Он был вне себя — взвинченный, непредсказуемый; его бросало от гнева к ужасу и отчаянию, он был разом в безмерной ярости и в безмерном облегчении от того, что снова оказался рядом с Дином в рутине, от которой столь упрямо стремился сбежать. Охота помогла ему — так, слегка, дав временный выход исступлению, нараставшему внутри него. Но позже, вернувшись в мотель, после того, как они выпили и Сэм наконец-то провалился в забытье, его сон заполнили полыхающие тела. Он увидел, как длинный труп вендиго запылал и в огне переплавился в белые, нежные руки Джессики. Когда он проснулся, его душил воображаемый дым, а Дин сидел на соседней кровати, сжав в кулаках одеяло, и пристально, тяжело смотрел на Сэма.

Святый боже, Дин тогда был мальчишкой. При одной мысли об этом у Сэма сжимается в груди. Он вспоминает, как выглядел старший брат, совсем молоденький, закутанный в великоватую отцовскую кожанку, словно в теплое одеяло. Они оба были сопляками. Ничего удивительного, что Дин наломал дров, пораженный взрывом спутанных эмоций Сэма. Но Сэм ясно помнит, как Дин не жалел усилий, чтобы разъяснить всё, как старался дать Сэму повод и возможность поговорить о Джессике, как предлагал Сэму ключи от машины, будто ими можно исцелить боль. Он помнит Дина с широко открытыми от ужаса глазами, когда силы Сэма начали проявлять себя, Дина, настаивающего, что ничего не изменилось. Как бы смутно и нелепо ни пережил Сэм свое горе в тот год, брат помог ему пройти через скорбь. Это было важно.

Это было важно; и это все еще важно, и Сэму теперь следует быть так же благодарным. Дин только пытается уберечь его. Но это трудно. Честно говоря, Сэм изо всех сил старается радоваться, что вновь вынырнул наверх. Да, он ужаснулся, когда понял, что дошел до точки, глотая демонскую кровь в переулке Детройта. Но до того, как это произошло — и до того, как он прыгнул, — он провел долгие, бессонные ночи, снова и снова перебирая причины для того, что задумал сделать. Это было расплата, восстановление баланса. Он принимал решение отдать свою жизнь в искупление за свои грехи. А сейчас?

Когда Сэм очнулся в убежище в доме Бобби, была долгая минута растерянности, когда ему показалось, что он все еще на детоксикации, что весь этот длинный год с тех пор, как он выпустил Люцифера на волю, был просто еще одним лихорадочным кошмаром, что он вообще не убивал Лилит. В этот короткий промежуток он чувствовал охеренно головокружительное облегчение, с благодарностью расслабился от мысли, что все это в его жизни прекратилось. Хоть какая-то надежда. А оказалось, все обернулось более или менее с точностью до наоборот. Извлеченный из погибели, он страдает под вновь появившимся бременем вины, которое становится все тяжелее от общих упорных требований не касаться этого проклятия. Если бы Дин просто велел ему выбросить из головы потерявшиеся месяцы, Сэм, скорее всего, проигнорировал бы это. Мучительный припадок в Род-Айленде мог бы заставить его опомниться. Но реально больше всего напугала Сэма мрачная настойчивость Кастиэля не предпринимать ничего, что поставит под угрозу его психическую стабильность. Кас — неумелый лжец; у него нет причин лгать. И по словам Кастиэля, при текущем состоянии души Сэма скорее можно было бы видеть парализованным, овощем в коме, мертвым. С «мертвым» Сэм мог бы смириться. Со всем остальным — не уверен. Мысль попасть полуживым в ловушку внутри окаменелого тела-раковины настолько ужасает, что он не позволяет себе обдумывать ее всерьез.

Как бы то ни было, попытка подойти к краю и изучить состояние своей души включает в голове Сэма неуютный хитиновый скрежет. Который вызывает ознобные мурашки, нарастающее давление в висках и ощущение ползущих по коже тварей. Его головная боль усиливается.

Дин тем временем уже в середине пересказа анекдота, который Сэм точно слышал раньше минимум дважды.

— ...И я сказал этому парню: понимаешь, тебе вообще ничего не светит с тачкой, как у тебя.

Когда Сэм поднимает взгляд, Дин выжидающе смотрит на него, поэтому Сэм надеется, что нацепил подходящую улыбку.

— Ха, — подтверждает он. — Ничего не светит.

Дин скептически вздергивает бровь.

— О чем это ты думаешь, Сэмми?

— Ни о чем, — отвечает Сэм. И потом: — Я Сэм.

Он зашибает палец об особенно запутанный клубок корней, застревает и почти падает. Смех Дина неминуем, даже ожидаем, только Сэм не в настроении веселиться. Он высвобождает ногу, затем обходит Дина на обочине тропинки.

— Пошли, — говорит он. — Не хочу груши околачивать и дожидаться темноты, чтобы вендиго пришел и утащил нас к себе.

— Чувак, еще только обед, — хмыкает Дин, — спасибо тебе за блестящую идею встать на ранней, блядь, гребаной зорьке.

Но он подчиняется, так что упрямое и неуклонное движение Сэма вперед озвучивается теперь ритмичным треском сухих веток, хрустящих под ботинками брата. Дину не понадобилось много времени на то, чтобы просмеяться, прочистить горло и снова начать болтать. Очевидно, Сэму необходимо ознакомиться с полным бейсбольным сезоном, который проходил в пропущенный им год. Сэм почти не следит за бейсболом (как и Дин), но, по крайней мере, эта тема не требует слишком активной реакции.

Они прошли уже больше шести часов, прежде чем достигли пещеры, и несмотря на все старания, Сэм все еще чувствует себя раздраженным и не в духе. Россыпь шипов оторвалась от кусачих стеблей, окаймлявших тропку, вонзилась в джинсы и больно царапает ему лодыжки при каждом шаге. Карта, в которой и так недостаточно информации, слишком крупная и неповоротливая, она болтается и теряет их позицию каждые пару сотен ярдов. А монолог Дина всё течет рекой, привлекая внимание Сэма ровно настолько, чтобы досадить. Слова продолжают проникать в уши, мешая отключиться от окружающего дискомфорта, от неотвязчивой боли в исколотой ноге и от неизменного монотонно долбящего настроя не думать обо всем том, что он больше всего хочет знать. «Заткнись, — хочет сказать Сэм. — Заткнись-заткнись-заткнись». Он хочет закатить истерику. Он сдерживается.

Все-таки.

Все-таки они наконец добрались, и Сэм с облегчением говорит:

— Мы на месте.

Он оглядывается и видит, что Дин с сомнением рассматривает узкую темную расселину, которая образует устье пещеры. Она не очень высоко врезается в поросшую зеленью скалу, но с этого места ведет глубоко вниз, в недра земли. Это одна из самых обширных систем пещер в Соединенных Штатах, часть ее выходит на поверхность почти что в семидесяти пяти милях к северу, освоена и подчиняется Службе национальных парков с ее гидами в униформе и экскурсиями к летучим мышам. Однако с этой стороны есть неизученные участки, туннели, сужающиеся в никуда, огромные пространства, не нанесенные на карту. Сэм не вдавался в такие подробности с Дином, который склонен к клаустрофобии — это одна из причин, по которой он не любит самолеты. Но Дин не думает (не разрешает себе думать), что Сэм знает об этом, потому Сэм старается подыгрывать.

И даже так, глядя, как Дин стискивает зубы, готовясь войти, Сэм чувствует себя бессердечным.

— Тебе не обязательно идти со мной туда, — предлагает он, хотя, если честно, его не очень привлекает перспектива столкнуться с вендиго в одиночку. — Я войду и попытаюсь выгнать его, а потом ты его подпалишь, когда он попадет в дневной свет. Может, будет полезнее, чтобы кто-нибудь ждал его у выхода, понимаешь? Чтобы он не сбежал.

Дин прищуривается.

— Ага. Само собой. Я просто отправлю тебя в... — и он непринужденным жестом указывает на щель, — ...в гребаную мохнатку смерти в одиночку.

Несмотря на раздражение и беспокойство, что весь день терзали Сэма, он чувствует, как в глубине горла зарождается смех.

— Чего-чего? — переспрашивает он.

Дин снова делает жест, еще конкретнее, и Сэм наклоняет голову набок, чтобы рассмотреть темную трещину пещерного устья под неровной бахромой зелени.

— Адова манда, Дин, — говорит он, и смех вырывается наружу.

Когда он оглядывается, Дин сияет, довольный собой, вернувший большую часть бравады, которой ему недоставало.

— Понимаю, Сэмми, — продолжает Дин. — Малость нездешнее зрелище для тебя. Дай мне знать, если требуется, чтобы я начертил тебе диаграмму. — Он делает паузу. — Хотя, полагаю...

— Что? — говорит Сэм, не улавливая сути, и только когда Дин отвечает: «Ничего», вспоминает, что, конечно, его бездушный вариант не мог удержать дружка в штанах. Это один из тех эпизодов прошлого года, о которых Сэм совсем не хочет задумываться. Его тело делало то, чего сам он не сделал бы, с людьми, которых Сэм даже не помнит, — и это вообще отбивает у него желание прикасаться к кому-нибудь снова.

Какая-то часть сокрушений Сэма, должно быть, отразилась на лице, потому что самодовольство Дина испаряется почти сразу.

— Эй, — говорит он. — Извини. Не стоило мне.

— Нормально, — откликается Сэм. Он подтягивает рюкзак на спине повыше. — Погнали.

* * *

Спустя десять минут дневной свет совсем растаял. В пещере темно. Ну да, велика новость! Вот только здесь реально херово темно. Фонарики, которые они оба несут, кажется, лишь делают тьму тяжелее, их колеблющиеся желтые лучи подчеркивают густую, бархатную плотность черноты вокруг. Когда Сэм направляет луч прямо перед собой, ему не видно ничего, кроме пыли, танцующей в пятнышке света, жука или случайно промелькнувшего крошечного мотылька. Когда вниз, то луч выхватывает выбеленную грунтовую тропку, усеянную каменным крошевом, которое выскакивает из-под ног и рикошетом щелкает в скальные стены, тянущиеся по обе стороны. Проход узкий, чуть больше ширины плеч. Дин от такого точно не в восторге.

— Нормально? — вполголоса спрашивает Сэм.

— Ага, — выдыхает Дин. — Давай просто доберемся, разберемся и нахер уберемся, а?

— Только за.

Сэм надеется, что вендиго скоро объявится, что он устроил логово где-то в верхних уровнях пещеры, не слишком далеко от леса с удобно расположенным буфетом из туристов. Однако парень, чье исчезновение привело их сюда, был спелеологом, что означает, что потенциально эта тварь может прятаться в самых дальних углах системы. Читая объявления о розыске при просмотре своих обычных сайтов, Сэм почти автоматически отслеживал повторяющуюся модель. Довольно-таки безошибочно: группы из четырех или пяти авто- или пеших туристов пропадали без вести на одном и том же небольшом участке леса, с пятнадцатилетними интервалами между нападениями. Как ни странно, спелеолог исчез рановато. То есть никто не должен был здесь теряться еще два года. Но Сэм посчитал, что если парень действительно спустился в пещеру, может, он наткнулся прямо на кладовку вендиго. Тут даже самому осторожному монстру трудно устоять перед искушением.

В любом случае, после пары их предыдущих катастрофически неудачных охот оба, и Сэм, и Дин, не хотят упустить шанс легкой победы. Если они смогут достать эту нечисть, пока она еще более или менее в спячке, они спасут всех людей, на кого бы она нацелилась через два года, и больше того, через пятнадцать лет, тридцать, сорок пять. Максимальная эффективность. Минимальный урон.

Теоретически, во всяком случае, но когда они сидели в номере мотеля, все это выглядело намного убедительнее. Здесь, в черном пещерном лабиринте, Сэм начинает сожалеть об их беспечной и высокомерной самоуверенности, когда они кинулись убивать эту тварь без малейшего представления, где она обитает.

Пока они идут, он ведет свободной рукой по изрытой поверхности скалы. Не однажды его пальцы проваливаются в пустоту, тропа постоянно ответвляется в каверны и отнорки, лазейки и укрытия прячутся рядом с главным коридором. Вокруг, должно быть, сотни миль пещер. Кто сказал, что они найдут эту тварь? Кто сказал, что смогут найти их?

Он борется с нарастающей тревогой, когда позади него Дин внезапно оступается и вскрикивает. Из темноты впереди звук возвращается искаженным, гулким, огромным. Сэм ведет лучом по сторонам, по полу и обнаруживает открытый проход. Он отличается от тех неглубоких гротов, которые они проверяли по пути. Перемещая свет фонаря вперед, Сэм видит вздымающиеся сталагмиты, капающие сталактиты, как зубы окаймляющие распахнутую черную пасть. За ней только темнота, но эхо довольно ясно показывает размер полости, куда они подошли.

Пораженный, Сэм резко останавливается. Дин втыкается ему в спину, и его возглас удивления разносится по пещере и возвращается отброшенным от стен.

— Ха, — говорит Дин. Пауза, вдох, а затем он орет во все горло: — Сэм Винчестер бегает, как девчонка!

Пустота отсылает слова обратно.

— Хэй! — кричит Дин. «Хэй-хэй-хэй-хэй», — отзывается пещера.

— Прекрати, — обрывает его Сэм.

Ему бы радоваться, что Дин достаточно расслабился, чтобы валять дурака. Но он не может забавляться голосом брата, возвратившемся из каменной пасти. От этого у него ощущение, будто реальность перекосилась: знакомые звуки стали чужими, звуковые волны как-то странно растянулись. В настоящий момент Сэму достаточно доппельгангеров, спасибо.

Преодолев беспокойство и намереваясь продолжить путь, Сэм идет к ряду оскалившихся каменных клыков и светит фонариком в пустоту за ними: почва уходит вглубь и пропадает из виду позади цепи сталагмитов. Ему не хватает духу соваться вниз, в никуда, остается надеяться, что вендиго прячется не там.

— Считаю, нам сюда, — наконец говорит он, и, хотя он произносит это тихо, пещера возвращает ему слова, и в уши вливается шепот: «Сюда, с-с-с-сюда. Считаю, считаю, считаю».

Хотя Дин только что ребячился, его лицо в тускло-желтом освещении кажется серьезным. Он молча кивает и вслед за Сэмом минует полость, чтобы вернуться в узкий проход, по которому они шли до сих пор.

Прежде чем они обнаружили вендиго, им пришлось пройти еще двадцать минут — достаточно долго, чтобы Сэм начал прикидываться, сколько времени им еще нужно до того, как развернуться и отправиться восвояси. С первой минуты это был до жопы безумный план — лезть в пещеру вслепую. Он надеялся, что дело будет как-то более доступно: маршрут передвижения вендиго окажется очевиден, турист оставит какой-то явно заметный след. Вместо этого все, что у них есть, — ничего не говорящие беспросветные серые камни, угнетающее чувство, что скала давит на них, труднодоступные тоннели, открывающиеся по обе стороны.

Однако в конце концов утомительно механические действия Сэма, который светит в в каждую нишу, мимо которой проходит, окупаются зрелищем аккуратно сложенной груды останков. Череп глядит пустыми глазницами в гнезде из бедренных костей, лопаток, изящно изогнутых ребер. Сэм останавливается и протягивает руку за спину, чтобы дотронуться до груди Дина: подожди, мол. Тот выглядывает из-за Сэма, наклонив голову набок, и они с осторожностью, приглушив свет фонарей, всматриваются в разлом перед ними.

Никто из них не ожидал того, что предстает их глазам.

Длинное тело вендиго вытянулось по полу пещеры и окружено костями и изъеденным походным снаряжением. Одинокий туристский ботинок валяется расшнурованным около проволочно-тонких ног. Но чудище явно мертво. Его конечности запеленала паутина, по торсу деловито снуют жуки, а плоть на руках и ногах высохла и сморщилась, сделав его еще скелетообразнее, чем оно было при жизни. Нигде в пещере никаких следов туриста, исчезновение которого привело их сюда. Грунт на твердом каменном полу не нарушен. Похоже, тут ничего не тревожили годами.

— Что за херь? — говорит Дин тихо, дыша теплом в ухо Сэма. Сэм качает головой. Эта охота только что стала еще дьявольски чуднее, и он не уверен, что сумеет немедленно понять все события и последствия.

— Мы все равно должны сжечь его, — говорит Дин, выходя в центр пещеры.

— Не думаю, что это хорошая мысль, — начинает Сэм, туманно соображая об уровнях кислорода, канарейках и шансе, что они здесь задохнутся, но Дин уже выудил зажигалку из заднего кармана джинсов и щедро брызжет на труп бензином. Чудовище настолько сильно обезвожено, что, когда Дин поджигает его, высохшая плоть выгорает почти вмиг с замирающим «фух-х-х». Глаза Сэма слезятся. Пламя начинает танцевать и расплываться перед ним, першит горло от сладковатого зловония дыма, который проникает внутрь. Тьма, запах гнилья и яркий оранжевый свет складываются в неудачную комбинацию и вызывают у него воспоминания о припадке две недели назад: ощущение, что горит его собственное тело, треск жира и пламя, которое стремительно слизывает волоски на руках.

Сэм неясно сознает, что уронил свой фонарик. Он падает на землю с твердым пластиковым стуком. Сэм нагибается за ним, потом приседает на дрожащих ногах. Чья-то рука крепко берет его за плечо.

— Эй, — толкает его Дин. — Эй.

Сэм смотрит на него, освещенного чахлым лучом фонарика.

— Извини, — говорит он. — Огонь.

Он не видит выражения лица Дина, но слышит, как брат нервно откашливается.

— Давай выбираться отсюда, а?

Теперь, когда они выходят из пещеры, впереди Дин, но вскоре Сэм начинает беспокоиться, правильно ли они идут. В темноте легко пропустить поворот, случайно сбиться с пути, по которому они шли. Как просто было бы оставлять метки по следу. В настоящий момент Сэм действительно не в форме. Обычно он никогда не делал таких дилетантских ошибок. Он может поспорить, что прошлый, другой Сэм, не допустил бы подобного промаха. «Эффективный», — как описал его Дин. А еще «мудила».

— Не дергайся, — тихо говорит Дин. — Сколько времени мы сюда добирались, помнишь?

Брат Сэма может быть пиздец доставучим, но иной раз он понимает, что именно Сэму надо услышать от него. Только стыдно, что Сэм так некстати, как и боялся, ослабел. Это у Дина клаустрофобия, это Сэму следует его успокаивать.

— Да, — смущенно говорит Сэм, наверно, громче, чем собирался. — Понимаю, Дин. Все путем.

«Все путем, — отвечает ему пещера. — Путем, путем, путем».

В этот раз звук приносит облегчение. Они должны быть уже около устья пещеры, оставив позади добрую часть пути к солнцу и зелени. Но когда Сэм светит фонариком налево от себя, туда, где должна быть полость, он потрясен, потому что не обнаруживает ничего, кроме плотно слежавшихся обломков камней. Он проверяет снова, тщательнее, вперед и назад, и по сторонам. Один узкий длинный коридор, который погребает их обоих.

— Ты в порядке? — окликает Дин.

Что-то начинает сжиматься в груди Сэма; свет фонарика невероятно растягивается и искажается, желтизна переходит в кислотную зелень.

— Ты слышал это эхо? — спрашивает Сэм.

Он не получает ответа Дина. Поворачиваясь, чтобы оглянуться в третий раз, он цепляется ногой за неровный пол, теряя равновесие, неуклюже делает шаг вперед и опирается рукой о стену. Скалы здесь отличаются от прочных плит, которые они видели там, где проходили раньше, и какие-то куски подаются, смещаются и с шумом падают на пол.

— Дин? — вскрикивает Сэм.

Длительный грохот — валится еще больше камней — превращается в рев, и внезапно фонарик Сэма выбивает у него из рук, когда увесистая глыба сильно бьет по запястью. Нагнувшись, он шарит по полу, нащупывая фонарь, когда еще одна тяжело хлопает его по плечу, по спине, а потом они молотят по нему и каждая как удар кулаком, безжалостно вбивают его в землю.

* * *

Темно. Сэм задыхается от пыли, толстый слой которой покрывает рот, высушивает его. Он кашляет и чувствует, как песчинки слетают с губ. «Дин», — произносит он, но имя едва слышно, сквозь месиво, что забило ему горло, продирается лишь надсадное карканье. Он сглатывает, снова кашляет, отчаянно хватает воздух.

— Дин, — говорит он громче.

О Боже. О Боже! Сэм дергает свою руку, выцарапывая из-под зажавшего ее грубого основания скалы.

— Дин! — снова окликает Сэм. Голос у него сел, и ему наверняка не стоит шуметь, вдруг остальная часть потолка рухнет на них, но нахер, если Дин уже мертв, избит и переломан под камнепадом, тогда Сэму все равно. — Дин!

— Сэм.

Голос Дина тихий, но ближе, чем Сэм ожидал, дрожа от разбегающихся по хребту шоковых мурашек. Он доносится так, будто Дин в нескольких метрах где-то справа от Сэма.

— Эй, — звучит устало, немного задыхаясь.

«Он пострадал», — думает Сэм.

— Очень плохо?

Пауза, скрежет камня о камень.

— Думаю, я о'кей, — отвечает Дин. — Но, Сэмми, я довольно крепко застрял.

У Сэма душа проваливается в пятки. Получается, они оба.

— А ты? — спрашивает Дин, и в его голосе такой трепет надежды, что у Сэма больно сжимается сердце. Но нет смысла лгать.

— Да, — уныло говорит Сэм. — И я застрял.

Дин выдыхает печальную усмешку.

— Очешуеть, — говорит он.

— Извини, — отвечает Сэм.

Если бы он никогда не заметил этого туриста. Если бы он не подумал, что в этой долбаной охоте на вендиго есть нечто походящее на прошлое... А теперь они умрут, пойманные вместе в ловушку в бесконечной тьме, и никто не знает, что они здесь.

— Ты не виноват, — говорит Дин.

Еще скрежет, царапанье, пыхтенье — звуки напряженных усилий. Дин пытается освободиться. Сэм на пробу тянет вверх собственное колено, но оно поймано в тиски между камнями. Вдобавок он не может пошевелить правой рукой, а в локте пульсирует боль, которая рассылает красные вспышки по всему полю зрения. В темноте боль начинает принимать форму: звезды и спирали вращаются накренившись, как галактика. Сэм смотрит прямо в ее сердце. Он падает вперед, в нее, плывет в глубоком черном море... идет ко дну. На несколько долгих мучительных минут он тонет.

— Сэм, — снова говорит Дин, говорит тихо, но Сэм с судорожным вздохом всплывает. — Насчет этого года. Насчет… робо-тебя.

Тема застает Сэма врасплох, вводя в недоумение, слепя, как яркий свет.

— Я думал, ты не хотел об этом говорить. Я думал, ты беспокоился, что это вскипятит мне мозг.

— Раз нам все равно здесь умирать, — категорично заявляет Дин, — то ты тоже должен знать. Я думал, ты хочешь знать?

Сэм сглатывает, облизывает губы. Да. Да, он хочет знать. Он уверен, что хочет узнать об этом.

Пока Дин думает, что-то проносится сзади по шее Сэма. Он чувствует прикосновение каждой лапки. То есть не один из крошечных жучков, которых они видели, а кто-то побольше, может, размером с грецкий орех. Он осторожно дышит: вдох, выдох. Он закрывает глаза. Когда он их открывает, все точно так же: кромешная тьма без просвета, голос Дина.

— Ты напугал меня, — говорит Дин, — когда вернулся.

Ну да, в этом есть смысл. И Сэма это ужасает — мысль, что этот человек, наполовину он разгуливал по земле, носил его лицо, вел себя так, как Сэм даже предположить не может, подчиняясь только собственным желаниям.

— Знаешь, Сэмми, — продолжает Дин, — мы долго не понимали, что что-то не так. Понимаешь?

— Да, — откликается Сэм.

— Я думал, это просто ты.

— Да.

Смысл есть. Но следствия страшат. Что, если бы это был просто Сэм После Ада? Дин возродился колючим, внушающим страх, агрессивным, обремененным вдвойне — гневом и виной. Что, если бы Сэм от травм Люцифера стал каким-то социопатом? Что, если бы Кас сунул руку ему в живот и обнаружил, что душа Сэма изранена, но на месте? Что тогда мог бы сделать Дин?

— Прострелил бы тебе голову, — говорит Дин.

Сэм не… он, должно быть, ориентируется хуже, чем полагал, потому что не помнит, чтобы произносил эту тираду вслух.

Дин застрелил бы его. Не так давно Сэм почти целый год пытался уговорить Дина на это.

— Всё меняется. Ты наворотил дерьма, Сэмми, — в тоне Дина сожаление.

— Но я... — начинает Сэм, — я...

Его сердце больно колотится в сдавленной груди. Это был не он. Дин говорил ему раньше, когда Сэм извинялся, что это был не он. Дин должен поверить. Сэм зависит от этого. Как в тот год после смерти отца, когда Сэм был уверен, что перейдет на темную сторону, когда, просыпаясь каждое утро, боялся, что, открыв глаза, может не оказаться самим собой. Порой только настойчивость Дина, что в Сэме этого нет, была единственным, что помогало ему выползти из постели.

— Кое-что случилось с тех пор, — тяжело говорит Дин.

— Правда, — отвечает Сэм. Конечно. Он думал, что они пережили это до того, как он бросился в ад. Он думал, что одна из причин, по которой он прыгнул, — так он зарабатывал право на доверие Дина. На возвращение доверия. Он сделал правильный выбор. Он сделал правильный выбор и умер. Получается, первое, что совершил тот, другой Сэм, — перечеркнул всё.

— Но ведь это был не я, Дин.

— Да-да-да, — Дин не убежден. — Знаю, что ты разберешься во

всей этой хурде-мурде.

— Хм... — говорит Сэм.

Он не «разбирается» в этом. Не хочет. Дело не только в том, что он приобрел чересчур много социальных приличий, чтобы отдавать Дина каждому вампиру, которого они встречают. Он воздерживается от того, чтобы вывешивать как приманку невинных граждан или трахать замужних женщин в каждом туалете, где ему случится побывать, не просто потому, что «так не принято».

В голосе Дина нет жалости.

— Это должно быть где-то внутри тебя. Он должен быть в тебе. — Пауза. — Он был тобой с недостающей деталью. Не тобой с добавкой. Понимаешь?

— Да.

— С душой или без, ты наворотил гору дерьма.

Сэм даже не понимает, о чем сейчас говорит Дин: то ли он рисует в памяти еще больше ужасов из прошлого, которого Сэм не может вспомнить, то ли только что вернулся к длинному перечню грехов Сэма за всю жизнь. В любом случае в последнее время всё это перемешивается в образах, которые каждую ночь накидываются на Сэма в изломанных снах. Он видит такое, что заставляет его трястись, вызывает тошноту, и притом он не может сказать, делал он это или выдумал. Иногда ему хочется узнать, не случилось ли что-то из приснившегося с ним самим, не делал ли Люцифер эти кошмарные вещи с ним, когда он был в клетке внизу. Он не знает. Как он мог бы узнать?

— Мне жаль, — прерывает его Дин. — Всё это. Всё плохое. Оно реально.

Сэм принимает эти слова безропотно.

— Ты знаешь, — говорит Дин. — Я спасу тебя, мой долг — спасать тебя. В этом я за всю жизнь натаскан, понимаешь? Но я не знаю, Сэм. Не знаю, смогу ли я смотреть на тебя и не видеть, что внутри тебя, не видеть, что ты делал.

В глубине черепа Сэма как будто возникает тяжесть, что-то давит на кирпичи и цемент в его разуме. Он чувствует, как стена вспучивается внутрь, как непрочная штукатурка начинает осыпаться.

— Это как с чудовищами, — говорит Дин. — Никогда не угадаешь, когда они обернутся.

И всё раскалывается, расщепляется сверху донизу, вскипают гигантские клубы пламени, облизывают жаркими языками тело Сэма. Сэм цепляется кончиками пальцев в холодную сырую скалу, которая держит его в плену, но его руки и ноги костенеют, и крутясь в отвесном пике, он быстро теряет сознание и падает в пропасть.

* * *

— Сэмми!!!

На его лице теплые пальцы. Свет такой слепящий, что виски Сэма пронзает боль. Он закрывает глаза и пытается отвернуться, но он в ловушке, тело намертво застряло между неподатливыми каменными плитами.

— Твою ж... — тихо шипит Дин сквозь зубы, и свет удаляется.

Когда Сэм снова открывает глаза, всё размыто, золотисто-желтый ореол вокруг фонаря растворяется в темноте. Скрежет и стук, и порыв холодного воздуха касается его ноги. Дин ворочает камни.

Сэму следует постараться помочь ему. Ему надо встать и помочь брату. Однако он не может встать, потому что в ловушке. Все правильно. Его нога тяжелая. Его голова тяжелая, и такое чувство, что шея размякла и сгибается, как стебелек под весом цветка. Он сдается и позволяет голове неловко поникнуть на бок, болезненно натягивая сухожилия в плече.

Дин все еще трудится над камнями. Давление на руку Сэма усиливается, слабеет, а потом вдруг громадная холодящая тяжесть справа от него сдвигается в сторону. Не сопротивляясь, он склоняется вбок.

— Сэм, — резко окликает Дин. — Ты со мной?

Сэм сглатывает, открывает рот.

— Э... — говорит он.

— Тебе нужно выскользнуть, — продолжает Дин. — Думаю, ты теперь можешь выскользнуть, давай, ногами вперед, понял?

Сэма тянут за ступню, но его нога такая же обмякшая, как и остальные части тела, — ботинок соскакивает.

— Давай, Сэм, — повторяет Дин. Его голос на грани паники.

— Ладно, — говорит Сэм, а выходит бормотанье, будто через слой тряпок. Он двигает кистью и обнаруживает, что она насмерть оцепенела — к живой руке каким-то образом пришита ладонь мертвеца. Он волочит омертвелую кисть из-под камня, пока свирепая боль иглами и булавками не пронизывает его до бицепса и не заставляет всхлипнуть.

— Ты в норме? — спрашивает Дин.

— А-ха, — выдыхает Сэм.

Он не уверен, что в состоянии сейчас выдать что-то более сложное.

Рука Дина снова на его ноге, крепко сжимает за щиколотку и пятку. Сэм уступает давлению, уменьшается, насколько может, и выскальзывает в прореху, которую сделал Дин.

В момент, когда его плечи задевают края пролома, он застревает, — чувствует, что застревает, — и давешний густой гнетущий страх поднимается из глубин его тела. Он начинает дышать чаще, перед глазами распускаются цветные вспышки... Но потом Дин сильно дергает за голень, и он выскальзывает; он оцарапан шершавой поверхностью скал, но свободен и скрючился, тяжело дыша, на земле у ног Дина.

Свет фонаря придвигается ближе, выжимая слезы из глаз Сэма. Дин ощупывает его, проводит по лбу, щеке. Кожа вокруг рта Сэма влажная, и Дин едва касается ее кончиками пальцев.

— У тебя был еще один приступ, Сэм? — резко спрашивает Дин.

— М-мнеаю, — говорит Сэм. Он не может вспомнить. Он не может думать.

— Твою ж мать, — опять говорит Дин. Он ставит фонарь на землю, забрасывает руку Сэма себе на плечо и, крякнув, подымает его прямо. — Сейчас мы пойдем погуляем, Сэмми, ясно?

Ноги у Сэма подгибаются, а рот полон песка. Он облизывает губы, сглатывает, чувствуя, что песчинки облепили ему язык. Он слишком много своего веса перекладывает на Дина, но ничего не может поделать: ему кажется, что ноги чересчур растянуты в сухожилиях, они болтаются в суставах, словно он марионетка на изношенной веревке.

— Все хорошо, — говорит Дин, — все в порядке, — и тянет Сэма вперед, уже поторапливая, спотыкаясь о камни.

Бедро Сэма больно бьется о стены. Он пытается сказать: «Слишком узко», но из-за спешки слова вылетают смятыми, криво слепленными из невнятных согласных и деформированных гласных.

На мгновение плечо Дина под его рукой каменеет, но брат не позволяет себе сбиться с шага.

— Прямо сюда, вверх. Почти на месте, — говорит Дин и светит своим фонариком на свежевырезанную в стене зарубку. Ага. Слава яйцам, что по крайней мере хоть Дин был сегодня в форме.

— Будет типа тесновато, зажмет, — голос Дина тоже зажат, в нем связались озабоченность и тревога. — Ладно, ты иди первым, а я буду прямо за тобой. — Он кладет руку на затылок Сэма. — Держись за стены, если тебе надо, понял?

Сэм, шатаясь, делает два шага вперед без поддержки, прежде чем уступает неизбежности и опирается руками на стены.

— Вот так, — говорит Дин. — Чудно.

Его фонарик светит сзади, выхватывая из тьмы проход, который почти загораживает Сэм. Сэм плетется вперед, брат подпирает спину. В одном месте стена слева от Сэма совсем исчезает, и он качается, едва не падает, не удержавшись от судорожного вздоха. Хватка Дина не ослабевает, только перемещается свет фонаря, когда он другой рукой обнимает Сэма за талию, удерживая его в равновесии. Когда Сэм распрямляется, его шатает, но он движется дальше и наконец видит впереди бледно-серую полоску света.

— Ну вот, — говорит Дин с радостным облегчением. — Видишь?

Карабканье к выходу занимает вечность, но Сэм старается сосредоточиться на том, как поднимать ноги одну за другой, и вот наконец они вываливаются в спутанный подлесок, под деревья.

Сэм бредет еще несколько шагов вперед и наклоняется, чтобы его вырвало. Солнечный свет кружит белыми кольцами у него перед глазами.

— Вот и ладно, — говорит Дин, подталкивая его к дереву. Сэм садится, прислонившись спиной к коре, закрывает глаза и ждет, пока мир станет на место. Он глубоко дышит. Сейчас, когда они снаружи, ему как-то не хочется глядеть на Дина. Из-за всего того, что брат наговорил во тьме. Он раздвигает пальцы и зарывает кончики в землю. Может быть. Может быть. Может, он еще должен быть там.

— Всегда вытаскиваешь меня из провалов, — говорит он, открывает глаза дневному свету и косится на Дина. Он боится, что брат собирается сказать что-то резкое, бесповоротное, что вызовет сожаление.

По виду Дин тоже ошеломлен.

— Ага. Может, хватит? — отвечает он.

Сэм кивает. Лес пахнет зеленью. Он снова закрывает глаза.

— Ты, э... — через некоторое время говорит Дин, — ты готов в поход на ночь глядя? Думаю, скоро стемнеет. Раньше, чем мы вернемся к машине.

В идеале Сэм хотел бы оказаться снова в «импале» сию минуту, даже если Дин в самом деле желает ему смерти.

— Мы просто... — спрашивает он. — Мы просто возвратимся? Ты не против?

— Конечно, Сэмми. — Дин не выглядит уверенным.

Сэм улыбается насколько может широко.

— Готов прогуляться, — говорит он. — После всего здорово будет размять ноги.

— Ага, — иронично отвечает Дин. — Гребаная защита и опора, вот ты кто. — Но подает Сэму руку и вытягивает его вверх, помогает выпрямиться, удерживая ладонью между лопатками и тактично не обращая внимания, как Сэм шатается, вставая на ноги. — После тебя, Бэмби.

Конечно, сейчас у них только один фонарик — Сэм потерял свой в обвале, как и все остальное из сумки, — и когда солнце начинает клониться за деревья, Дин идет впереди.

Сэм, спотыкаясь, плетется за ним, мышцы ноют, глаза зафиксированы на белой полоске шеи Дина над воротником куртки. Каждые пять минут Дин бросает подозрительный взгляд назад, проверяя Сэма. Он всего лишь следит за тем, чтобы Сэм не отставал. И только. Или, возможно, тревожится о ноже в спину, зубах в плече, ударе в основание черепа.

Сэму не следует думать об этом. Он не должен. Он не дурак. Сегодня у него уже был один припадок. Но это бремя — утраченное доверие Дина — душит его, давит на грудь. Из-за этого у него перехватывает дыхание и кружится голова. Из-за этого он до боли сжимает зубы, чтобы усилить самоконтроль.

Сэм настолько сосредоточен на том, чтобы держаться, настолько измучен телесно и настолько одурел от последствий припадка, что вскоре тащится уже полубессознательно. Деревья расплываются в темные полосы по краям поля зрения. Лицо Дина время от времени возникает светлым пятном прямо перед его взглядом. Ноги несут вперед по ковру из веток и земли, запинаются о камни и корни, двигаются в темноте. Пока Сэм дремлет, образы только что прошедшего дня проскакивают в его голове. Туристские ботинки, полупрожеванные и полусгнившие, лежащие рядом с телом вендиго. Резкая боль, когда его кисть выскользнула из отверстия в скале. Шепот эха, несущийся к ему со всей пещеры.

Дин поворачивается и кладет руку Сэму на плечо, вырывая его из размышлений и заставляя подскочить.

— Ёпт, — говорит Дин. Сэм хлопает на него глазами, сердце замирает. Фонарик подсвечивает лицо Дина снизу, солнечно-желтым — подбородок, закатно-оранжевым сквозят крылья носа и мочки ушей. — Что тебя гложет, Сэм?

— Ничего, — отвечает Сэм. А потом, нечаянно, сердито, жалея о словах в ту же секунду, когда он их произносит: — Значит, мы просто не будем об этом разговаривать?

Дин смотрит вверх в темнеющее небо, сжимает губы и снова опускает взгляд вниз.

— Ты имеешь в виду свой приступ? Потому что мне есть что сказать про то, как ты вызвал это дерьмо.

Может, это Сэма качает. Может, деревья.

— Нет. То, что ты мне сказал, — говорит он.

Дин смотрит на него непонимающе.

— Когда?

Сэм тяжело вздыхает, сжимает руки в кулаки, загоняет обратно влагу, жгущую ему глаза.

— Ну же, чувак. Когда мы были в ловушке в скалах. О... об утрате души и... ты понимаешь...

Брови Дина грозно сдвигаются.

— Не хочу говорить об этой херне, — заявляет он. — Бля, Сэм, ты что, хочешь замучить себе еще хуже?

— Но это ты начал! — возражает Сэм до неприличия высоко и пронзительно.

— Я серьезно без понятия, о чем ты болтаешь, — говорит Дин. — Насколько я помню, мы шли по пещере, ты типа отключился и начал хвататься за стену, а потом тебе на голову упала хуетонна камня. — Он трет лицо. — Это было до усрачки страшно, поэтому я буду признателен, если ты никогда больше этого не повторишь.

Сэм впадает в замешательство.

— Ты... Что ты..? Брось, Дин, это фигня. Ты тоже был в ловушке. Ты со мной разговаривал.

Дин качает головой.

— Не знаю, что и сказать, чувак. Не было меня. Я просто... Меня не было. Я мозги сломал, валандался над этим попадаловом. И потом еще долго старался продраться через ту долбаную каменную дуру, которая — я уже говорил? — свалилась тебе на голову. Никаких глубоких бесед. — Он слегка облизывает губы и на долю секунды отводит взгляд в сторону. У Сэма щемит сердце. Ложь. — И кстати, от тебя вообще — ни звука, что ничуть не помогло моему будущему инфаркту. Спасибо, что спросил.

— Ты не... — начинает Сэм, но продолжение уходит в никуда. «Ты не делал этого», — говорит ему его разум, и Сэму является внезапное видение собственного рта, обращенного в камень, с неровными острыми зубами, хватающего секреты из воздуха.

— Эхо, — объясняет он Дину. — Я догадался. Это пещера.

Подсвеченные фонариком тонкие морщинки вокруг глаз Дина вдруг глубоко выделяются — натянулись лицевые мускулы. Он ничего не говорит.

— Пещера, — повторяет Сэм. — И эхо. Вендиго не убивал того путешественника, понятно?

— Да… — медленно говорит Дин.

— Это было, — говорит Сэм, — как раз перед обвалом, ты слышал? Эхо, а мы шли в проходе, Дин, ему некуда было взяться. Но эхо. — Он нервничает, пытается быть доходчивым, но слова у него по-прежнему получаются более исковерканными, чем хотелось бы. Если бы он только мог заставить свой разум работать как следует! — Пещера была живая, она говорила... или что-то в пещере. Нечто, что было в эхе. Это было не... это было чудовище, живое существо, дух. Кто-то. Тот, кто говорил с нами. — Дин прищуривается, но по-прежнему ничего не произносит, поэтому Сэм поправляется: — Со мной.

Брови Дина самую чуточку опускаются.

— Говоришь, что ты беседовал с пещерой?

— Я думал, это был ты.

— Что я тебе сказал? — спрашивает Дин. — То есть что ты думал, я сказал?

Его рука сжата на плече брата, пальцы жестко впиваются в бицепсы, накачанные робо-Сэмом.

Губы Сэма пересохли. Он облизывает их, прикусывает нижнюю губу — настолько сильно, чтобы мысли сосредоточились. Ему должно быть легче, верно? Ему должно стать легче. Ведь это был не Дин. Это было эхо. Это была пещера.

Дело как раз в в эхо. Что-то нужно, чтобы оно пробудилось.

Есть два способа, как все может произойти.

Сэм перечислит все, что сказал ему Дин, все слова, которые ранят ему глотку просто от одной мысли произнести их, и выслушает, как Дин кипит и фыркает от возмущения. Он услышит, как Дин скажет ему: «Сэм, чувак, Сэмми, брось. Прекрати. Как ты мог хоть на секунду подумать, что я так думаю о тебе?» Он почувствует, как Дин стукнет его по плечу, крепко, как обнимает. Он узнает, что Дин все это время не боялся, что Сэм может перейти на темную сторону.

Или же.

Или же Сэм перечислит все, что Дин сказал ему в пещере, и заметит (потому что знает брата), как глаза Дина виновато стрельнут вбок, увидит, как тень натянутости пробежит по его лицу. Он рассмотрит, как Дин проглатывает факт, что его тайные мысли дошли до Сэма, и увидит, как он избавляется от него и затем выдает большую, шумную ложь; услышит, как Дин говорит ему: «Брось, старик» — светло и фальшиво, и узнает, что Дин точно думал — думает — всё это и что думает он достаточно интенсивно, чтобы пещера выудила эти мысли из его разума.

Не так давно Дин сказал Сэму, что больше не узнает его. Он сказал Сэму, что тот чудовище и Дину придется его подавить.

Дин никогда не убивал его. Вместо этого Сэм вызвал дьявола. С тех пор они не говорили об этом.

Сэм мог бы выяснить всё. Он мог бы разобраться. Пятьдесят на пятьдесят, верно? Пещера уловила либо его мысли, либо Дина.

А может, это вообще трюк, наживка, заставляющая людей думать о худшем, вынуждающая отказаться от всего. А может, это источник правды.

Пятьдесят на пятьдесят. Орел или решка.

Сэм смотрит на Дина, трепеща от невыразимой истины.

— Ничего, — говорит Сэм. — Ты прав. Просто я... просто я там запаниковал.