Как появляются легенды (джен)

— То ли сдуру, то ли просто,

То ли осень, то ли звёзды,

Не тоска и не смятенье,

Может, чьё-то сновиденье? — С чувством выдал Кроули, присаживаясь на корточки, чтобы получше разглядеть распластавшегося у ног каменного ангела каменного же змея. Змей был знатный! Зубастый, извивающийся, с сильными крыльями и лапами — настоящий дракон просто, а не змей! Детально проработанная чешуя, различимая даже в неверном свете осеннего облачного полнолуния, внушала восхищение и просилась на "погладить". Ну, Кроули и погладил. Напряжённый бок, когтистую лапу, оскаленную пасть...

Стоявший рядом Азирафель с удивлённо открытым ртом и по-кошачьи круглыми глазами рассматривал шестнадцатифутового каменного ангела. Его закованные в броню ноги, тяжёлый пластинчатый сабатон⁽¹⁾, прижавший голову шипящего змеедракона, двойную римскую птеругу⁽²⁾ под греческим доспехом споласом⁽³⁾, развевающиеся одежды и правильные линии безучастно-мёртвого лица с широко распахнутыми глазами и изогнутым в кривоватой улыбке ртом...

— Если скульптор пытался изобразить сосредоточенное одухотворение битвы — он облажался! — Заявил Кроули, неизвестно когда вставший рядом, плечо к плечу. — Ты не такой.

— Почему ты решил, что это я?! — окончательно сник Азирафель.

— И меч странный... — Демон встал на цыпочки, разглядывая профиль каменного клинка и стиснувшую его рукоять руку, пренебрежительно посвистел сквозь зубы. — И хват у него неправильный! Если бы ты так держал оружие, тебя первый же попавшийся разбойник развоплотил бы!

— Да почему ты решил, что это я?! — оторопь ангела сменилась раздражением, плавно и быстро перерастающим в гнев. Гнев безадресный и потому ужасный: у демона даже холодок между лопаток проскочил...

— Ангел, ангел, притормози! — Кроули на всякий случай соединил ладони перед грудью в умоляющем жесте. — Я не говорил, что это ты! Я просто сказал, что никто нормальный не будет так держать меч!

Цунами негодования замерло и, чуть поколебавшись, превратилось в облако белых сияющих крыльев за спиной Азирафеля и волну поднятого ими ветра. Демон выдохнул и расслабился — на этот раз вроде миновало.

Ангел легко вспорхнул и замер, разглядывая каменное лицо в обрамлении вьющихся мраморных волос. В его душе тугой часовой пружиной закручивалось сомнение, а голове селевым потоком бились мысли: "Неужели именно такими нас видят смертные? Неужели именно это — их идеал Ангела Господня? Неужели этому они столько веков подражают?! И все их деяния — неуклюжие попытки следовать нам?!"

— О Боже... — прошептал ангел. — Прости всех нас!

Рядом прошелестели чёрные крылья, вознося фигуру в чёрном упелянде⁽⁴⁾ с золотой отделкой.

— Азирафель? — Позвал Кроули. — Ну ты что, всерьёз, что ли, убиваешься над этой безвкусицей? Да Мерлин с ней, не рви сердце, она того не стоит!

— Кроули, ты не понимаешь... — посланник Неба на земле медленно двинулся вокруг исполинской статуи, демон отзеркалил его движение — и они полетели по кругу, как планеты по орбитам. — Это то, как люди представляют себе нас. Тебя, меня, наши действия и образ мыслей, наше отношение друг к другу и Бога — к этому всему. И это ужасно, Кроули!

— Почему? — с искренним интересом спросил демон, вглядываясь в печальное лицо приятеля.

— Потому что Богом заповедано любить и прощать друг друга! — сорвался Азирафель. — Любить, понимаешь?! Любить! А не убивать. И ангелам тоже — любить живое! Оберегать, учить... Мы создания любви и сострадания, а не войны! Христос сказал: "Да любите друг друга!" — и что? Кто его услышал? Ответь, сколько веков мы готовимся к Армагеддону, а люди убивают друг друга в споре о том, как Он это сказал?! Разве это — исполнение заветов Божьих?!

Голос ангела разносился над ночным городом Брюсселем, одинаково легко вспарывая его сонное спокойствие, тревожное ожидание, злое предвкушение, пьяное веселье и унылое безразличие. По площади перед ратушей разнёсся тихий, на грани слышимости, шёпот опасно задрожавших оконных стёкол.

— Эй! Ангел! — Кроули ускорился, подлетел вплотную, маяча перед потемневшими глазами Азирафеля. — Ты всю округу сейчас перебудишь, оглашенный! Ну, не нравится тебе сие творение — чудесни и не мучайся! Сделай такую статую, какую тебе хочется, чтобы по душе и со смыслом!

Ноль реакции. Только светлые брови грозовыми тучами сошлись, рисуя горькую складку.

— Ну, давай я чудесну! Пока ты тут всё не разнёс до основанья, — Змий приблизился вплотную, аккуратно приобнял ангела за плечи. — А зачем? Зачем это делать, Азирафель? Люди старались, аж с тысяча четыреста второго года горбатились, полвека на эту стройку положили, а ты тут сейчас всё разнесёшь в праведном гневе, Перст Господень...

— Кроули...

— Пять тысяч лет Кроули, ангел.

— Ты не понимаешь...

— Ну, почему? Очень даже понимаю! Я же демон, а не дурак! Думаешь, мне этот вот гибрид под твоим железным сапогом нравится? — сказал Змий с Серебряным языком и тут же этот самый язык прикусил: сказанные им слова окончательно разрушили самоконтроль Азирафеля, синие глаза полыхнули Небесным сиянием, крылья мощным взмахом вознесли ангела ещё выше, а руки шевельнулись, принимая хорошо знакомое положение...

Ангела накрывало редко — но метко и капитально, и сейчас, понял Кроули, как раз такой случай! Додумывал мысль он уже на ходу, зажмурившись и рывком поднимаясь к эфирному, попытавшись ухватить его за запястья, удержать от непоправимой глупости: сам себя ведь запытает совестью до развоплощения, когда успокоится, в Ад не ходи!

Он промахнулся. Вот просто промазал сослепу и вместо ангельских запястий вцепился в широкие рукава серебристо-серого упелянда — что держал, что мимо проходил! Так что идея провалилась. С блеском разлетевшихся стёкол и треском мрамора — только осколки брызнули!

Демон тихо выругался и перетёк в змеиную ипостась, стараясь подстроиться под движения Азирафеля (явно решившего пустить шпиль с дурацкой скульптурой на щебень!), обвить его руки, мешая чудесить, и докричаться, наконец, до разума и души.

Ага, щаз, неси седло!

Ангел опять сместился, меняя угол атаки, и Эдемский Аспид потерял точку опоры, соскользнул с гладкого шёлка ангельской одежды, как мыло с мостков, и, отчаянно извиваясь, полетел вниз, к земле, со всей ясностью понимая, что ни черта не успевает, разве что перейти в состояние потока электронов... Но сделать это ему не дали: Азирафель вскрикнул, догнал, подхватил и взмыл вверх под испуганное аханье набежавших зевак, позволяя обвиться вокруг себя так, что остались свободными только крылья...

Они снова сидели на верхушке шпиля брюссельской ратуши, восстановленной Азирафелем лёгким движением руки, а полная (уже ноябрьская!) луна нежно серебрила статую ангела, одетого в ризы, и огромного змея, обвившего его тело и доверчиво положившего голову на подставленное плечо.

— Как думаешь, пернатый, долго она просуществует? — спросил изрядно захмелевший Кроули, с удовольствием привалившись спиной к горячему боку сидящего рядом Азирафеля.

— Думаю, что не менее пятисот лет, мой дорогой, — улыбнулся тот, старательно делая вид, что не замечает змеиных поползновений и словно случайно укрывая замёрзшего Аспида своим крылом: всё-таки ноябрь в Эдеме и ноябрь в Бельгии — совсем не одно и то же! А Змию изрядно досталось...

— Ты...

— Да.

— О. Ну, в общем, это...

— Я знаю.

— Тогда вообще зашибись.

И бутылка "Бургундского" снова перешла из рук в руки.

1) Сабатон — латный ботинок, который крепился к наголеннику и защищал верхнюю часть стопы.

Вернуться к тексту

2) Птеруги (птериги) — элемент античного защитного доспеха, состоящий из кожаных полос на бёдрах и плечах (такие прямоугольные фестоны с фигурной бахромой на концах). Термин происходит от греч. πτέρυγες («крылья», «перья»). Слово «птеруги» обычно употребляют во множественном числе, но возможен вариант единственного — «птеруга»

Вернуться к тексту

3) Сполас — древнегреческий и древнемакедонский панцирь, по форме похожий на современный бронежилет. Изготавливался из вываренной кожи или многослойного многократно проклеенного льняного полотна, по плотности сравнимого с парусиной (собственно, это тоже льняная ткань, тяжёлая, плотная из толстой пряжи)

Вернуться к тексту

4) Упелянд — верхняя мужская одежда различной длины для торжественных случаев, прогулок, верховой езды, появившаяся во Франции в конце четырнадцатого века, рукава сильно расширялись книзу, часто достигали земли; низ и края рукавов отделывались фестонами листообразной формы; иногда применялась отделка мехом. Во второй половине пятнадцатого века упелянд появился и в женской верхней одежде. Он имел два фасона: один — широкий, цельнокроеный, с длинными широкими рукавами; другой — отрезной в талии, с очень широкой юбкой-шлейфом из нескольких клиньев. Края упелянда, в основном на рукавах, отделывались фестонами.

Вернуться к тексту