Птичка со сломанной шеей (джен)

Шатёр короля Магнуса был освещён лишь двумя толстыми, потёкшими свечами у изголовья кровати. Сам король тяжело дышал, лёжа на расправленной постели, белый, точно снег, и находящийся в забытьи. Рядом с ним вился придворный лекарь, невысокий щуплый мужчина, едва ли не годившийся королю в отцы, а чуть поодаль, нервно перебирая длинную прядь своих русых волос, стояла сестра Магнуса, Хельга. Её лицо, строгое и непроницаемое, не выражало ни единой эмоции, будто не её брату становилось всё хуже и хуже; лишь уголок глаза время от времени едва заметно дёргался, выдавая то напряжение, что сковывало её в своих тисках.

Лекарь тяжело выдохнул, и, устало проведя ладонью по лбу, будто попытавшись разгладить сморщенную от напряжения кожу, обернулся. Во взгляде его покрасневших глаз не было ни капли сомнений в исходе сегодняшней ночи.

— Мне очень жаль.

Хельга судорожно выдохнула, подошла ближе к больному и сжала его натруженную, горячую, липкую от пота руку между своими ладонями. Её брат был высок и силён, как бык, он смог пережить множество битв, с поистине королевским равнодушием наблюдая за тем, как в мучениях гибнут его воины, но теперь какая-то жалкая болезнь внезапно подкосила его, и вслед за братом угасало всё вокруг.

За пологом шатра собралась шеститысячная армия, по ту сторону реки — восьмитысячная армия врага, а на завтра был запланирован бой двух королей, что мог бы разрешить исход войны без лишнего кровопролития. Но теперь клятва двух рыцарей, скреплённая словом чести, катилась к чертям. Один из них вскоре должен был умереть, и не на поле брани, а в кровати, точно немощный старик.

— Сколько ему осталось? — не оборачиваясь, спросила Хельга.

— От силы часа два, — произнёс лекарь, выжимая мокрую тряпицу над тазом. — Не стоит ли вам позвать кого-нибудь?

— Мне кажется, Аримунд, когда я отсылала стражу, ты был согласен, что все, кто должен быть у постели моего брата, уже находятся рядом с ним.

Холодный тон принцессы заставил Аримунда напрячься. Он знал эту девчонку с малолетства, и подобная решительность в её голосе могла значить лишь одно — у её высочества зародилась идея, и остаётся разве что пожалеть того дурака, что встанет у неё на пути. У Аримунда появилось скверное предчувствие, что на этот раз тем самым дураком суждено стать ему.

— Я понимаю ваши чувства, и всё же у некоторых подданных могут возникнуть никому не нужные подозрения, будто смерть вашего брата не была естественной, — осторожно уточнил он.

Хельга отпустила руку брата, напоследок нежно прикоснувшись к ней в поцелуе, и встала с края постели. Её лицо, суровое, как и у её покойного батюшки, обратилось к Аримунду, и на мгновение тому стало не по себе. Та ли стояла перед ним девчонка, что носилась по замку, постоянно падала и сбивала коленки в кровь? Та ли девушка, что нежной улыбкой и добрым словом могла растопить лёд в сердце любого, кто осмелился пребывать в чёрном расположении духа? Та ли женщина, что могла песчинку за песчинкой изгнать пустыню из мыслей путника и приучить его к морозам и северному сиянию? Нет, то была не маленькая принцесса. То была королева, властная и решительная.

— Ты прав. Но что будет, когда король Ульрих прознает о том, что случилось с Магнусом?

— Думаю, в таком случае у меня появится очень много работы, — Аримунд тяжело выдохнул и протёр предназначавшимся королю компрессом свой морщинистый лоб.

— А тебе оно надо? — скептически отозвалась Хельга, вздёргивая кверху бровь.

— К сожалению, я не вижу иного выхода. Ваш брат вскоре отправится вслед за вашим батюшкой, мир праху его. Я могу разве что облегчить страдания короля, но не более.

— Действительно? Не более? — она неприятно улыбнулась. В уголках её глаз закипали слёзы.

Аримунд с силой сжал челюсти. Не нравилось ему, к чему всё шло.

— Я не понимаю ваших намёков.

— А я думаю, что понимаешь. Вспомнился мне один случай. Тогда мне было от силы лет шесть, не больше. Тем утром я нашла своего соловья мёртвым и отнесла к тебе. Я горько рыдала над его тельцем, голова едва не раскалывалась от плача, и я попросила вылечить птичку, обещала отпустить её на свободу, подарить тебе — всё, что угодно. И ты сжалился. Взял соловья в руки, и спустя пару секунд он вновь запел. Ты оживил его.

— Вы были маленькой, и я всего лишь обманул вас, чтобы вы не расстраивались, — попытался возразить Аримунд.

— Я помню, что произошло тогда, — с нажимом произнесла Хельга, прерывая его. — И молчала, много лет молчала. И слова не сказала, когда отец умер. Но сейчас дело не в брате, хоть я и люблю его, и горюю от того, что Господь забирает его у нас. Сейчас речь о тех воинах, что надеются вернуться домой, о тех воинах, что ещё живы. Сейчас речь о том, чтобы сдержать слово, данное Ульриху.

Аримунд бросил компресс в таз и медленно направился в сторону Хельги. Его глаза опасно сузились.

— Да, я оживил птицу. И стоило вам, обрадовавшись, покинуть меня, как я свернул ей шею. Оживление мёртвых — занятие не для человека. Лишь Господь решает, воскрешать кого-либо или нет. И, полагаю, вы помните, насколько редко он делает исключения.

Глаз Хельги стал дёргаться сильнее, но она словно не обращала на это никакого внимания, продолжая неотрывно сверлить взглядом Аримунда.

— Тебе ли поминать Господа, чужестранец, не знакомый с крестом?

— Я знаком с крестом, только не с того конца, что вы.

— И от того боишься кары небесной?

Голос её дрогнул, и Аримунд, смягчившись, отвёл взгляд, обнял её за плечи и притянул к себе.

— Поверьте, принцесса, я видел такое, отчего сомнительные россказни об адских муках стали бы казаться вам лишь нелепыми сказками, — прошептал он ей на ухо. — Я видел, что бывает с вернувшимися оттуда. Помнящие всё, что было при жизни, они не могут ничего почувствовать: ни солнечного тепла, ни радости, ни смеха. Они существуют для этого мира, но мира не существует для них. У них нет души.

— И вернуть душу… Вернуть душу невозможно? — спросила она, отстранившись.

— Это не в моей власти.

— То есть возможно?

— Не имею ни малейшего представления.

Хельга постояла пару секунд, обдумывая сказанное, а затем помотала головой, будто отгоняя непрошеные мысли.

— И пускай. Мне лишь нужно, чтобы Магнус мог держать меч в руках. Больше от него ничего не требуется.

Аримунд выпустил её из своих рук и вновь принялся за компресс, бездумно опуская его в воду, отжимая и повторяя свои действия снова и снова.

— Хорошо, допустим, я его оживлю. Но что вы будете делать с ним после? Куда вы денете мёртвого изнутри короля?

Почувствовав его раздражение, Хельга подошла ближе и аккуратно вытянула тряпицу у него из рук.

— Я сделаю с ним то, что ты сделал с соловьём, — уверенно ответила она, нежно прикоснувшись кончиками пальцев к его груди. — И ты мне в этом поможешь. Ведь поможешь?

На мгновение задержав взгляд на её пальцах, Аримунд заколебался, а затем, недовольно поджав губы, прикрыл глаза и отрывисто кивнул.

— Спасибо, — Хельга едва ощутимо провела ладонью по его щеке, благодарно улыбнулась и отошла, оставив немолодого лекаря в смятённых чувствах.

Сидеть у постели больного, питая пусть слабую, но всё-таки надежду на его выздоровление — не то же самое, что сидеть у постели умирающего, ожидая минуты, когда всё станет кончено. Удовлетворённая исходом разговора, Хельга вновь склонилась над братом, всякий раз вздрагивая, стоило Магнусу слабо застонать или сделать совсем уж тяжёлый вдох. Лекарь наконец положил компресс на горячий лоб больного и уселся на раскладной стул, устало положив голову на сложенные в молитвенном жесте ладони. Долгая ночь начиналась.

* * *

Ожидания не оправдались — Магнус продержался вплоть до середины ночи, испустив свой последний вздох, лишь когда звёзды стали гаснуть на светлеющем небосводе. Времени на ритуал оставалось крайне мало.

— Тебе нужна помощь? — обеспокоенно, без тени скорби спросила Хельга, когда лекарь подтвердил наступившую смерть.

— Моя госпожа, вам лучше просто постоять у входа в шатёр и посторожить его. И самое главное — ни в коем случае не молитесь. Священное Писание, знаете ли, плохо сочетается с подобными обрядами, — он ободряюще подмигнул ей и кивнул в сторону входа.

Хельга отвернулась от тела брата и направилась к полам шатра. Чуть отодвинув одну из них, она выглянула наружу, едва дыша, и обвела взглядом открывавшийся вид. Приближённые брата, лорды и военачальники разбрелись по своим палаткам, вблизи всё было тихо. Лишь издали доносились громкие разговоры подвыпивших вояк; с тех же сторон виднелись небольшие зарева костров и вившийся над ними дым. Не страшно — солдаты слишком заняты собой и слишком боятся королевского гнева, чтобы докучать. Главное, чтобы никто из соседей не проснулся раньше времени.

Позади раздался голос Аримунда, неуверенный, но стремительно набирающий силу, будто давно забытые знания оживали в его памяти и дарили наслаждение от того, что всё ещё пребывали с ним. Слова на неведомом языке, словно снежный ком, наслаивались друг на друга, складывались в раскатистые песнопения, пробиравшие до дрожи в коленях. Нечто дикое, первобытное, противное человеку было в произносимых заклинаниях, как и нечто таинственное, тягучее, волнующее. Оно заставляло вслушиваться в каждый слог, каждый звук; оно заставляло сжимать кулаки в попытке совладать с собой, ведь, казалось, ещё немного, и душа отделится от тела и пустится в загадочный пляс, уносясь всё дальше и дальше от мира людей, от рая и от ада, от всего сущего в миры, неизвестные даже Богу.

Но так же быстро, как волна этого странного чувства захлестнула Хельгу, оно и испарилось, и реальность с горланящими солдатами, стрекочущими цикадами и приближающимся рассветом упала на неё, точно глыба льда, и чуть не придавила к земле. Не уверенная в том, закончился ли ритуал и можно ли ей оборачиваться, она вцепилась в полу шатра, не решаясь сделать лишнее движение. Внезапно на Хельгу навалилось осознание того, что именно за обряд они проводят — и оживление человека уж точно не шло ни в какое сравнение с оживлением неразумной птицы. Слёзы грешника, осознавшего своё злодеяние и раскаявшегося в нём, подкатили к её глазам, но она не дала им скатиться вниз по щекам, стремительным движением стерев выступившую влагу с век. Не время для раскаяний.

Рука Аримунда мягко легла ей на плечо, тормоша и пробуждая от мрачных дум. Хельга обернулась, и нерадостная улыбка тронула её губы, стоило лекарю утвердительно кивнуть. Дело было сделано. Для всего мира Магнус ожил. Или вовсе никогда не умирал.

Хельга неспешно подошла к кровати, всматриваясь в лицо брата. Оно не выглядело ни лихорадочным, как при жизни, ни бледным, как после смерти. Но глаза Магнуса были холодны и равнодушны ко всему, точно глаза рыбины, чью голову размозжили об лёд — как и предупреждал Аримунд, в них не было ни капли жизни. Однако Ульриху с лихвой должно было хватить и этой части Магнуса.

— Брат мой, я благодарна Всевышнему за то, что он позволил тебе остаться в этом мире, — пробормотала Хельга, застыв на месте, как вкопанная. Она испытывала неподдельную радость при виде ожившего брата, и всё же тошнотворный комок отвращения подкатывал к горлу, стоило бросить взгляд на его рыбьи глаза, подёрнутые пеленой.

Медленно Магнус разомкнул сухие губы и ровным, лишённым всяких эмоций голосом произнёс:

— Не думал я, сестра, что настанет день, когда я вынесу тебе смертный приговор.

— Что ты говоришь, брат? — широко распахнув глаза от удивления, Хельга, ища поддержки, перевела взгляд на Аримунда, уже успевшего оказаться у неё за спиной. Тот сосредоточенно глядел на короля, не моргая, будто, как и Хельга пытался понять, о чём толкует Магнус, но отчего-то ей показалось, что он, напротив, уже догадался, чем вызван гнев оживлённого мертвеца.

— И ты, преданный слуга моего отца. Преданный одному предал другого, — в ответ на этот выпад Аримунд лишь сухо ухмыльнулся и склонил голову в язвительном поклоне.

— Король слышал наш разговор, — растолковал он Хельге реакцию Магнуса. — И сравнение с соловьём ему не понравилось.

Сбитая с толку, Хельга почувствовала, как страх стал закрадываться в её сердце. План пошёл под откос, стоило только выполнить все его пункты. Теперь перед королевством встала новая угроза — живой мертвец на троне, угроза, о которой она не подумала. Если с ней что-то случится, если она не выйдет из шатра живой… Король Магнус вернулся, да здравствует король, только чего ждать от правителя, не способного на милосердие и сострадание? Битва с армией врага, подчинение другой стране — ничто не принесёт горя большего, чем реки крови, которые несомненно прольются, стоит Магнусу вернуться на своё законное место в этом мире. Разве есть иной выход? Есть, хоть он и крайне нелеп.

Стараясь не давать волю чувствам, она как ни в чём не бывало завела руки за спину и раскрыла правую ладонь, в которую тут же лёг небольшой охотничий нож. У неё была фора — Магнус ещё не пришёл в себя до конца, кровь не успела разогнаться по его жилам, и он едва мог пошевелить рукой. Быстрый, точно молния, теперь он был гораздо медлительнее её, но возвращение прежней силы — лишь вопрос времени.

— Я оживила тебя, и так-то ты благодаришь меня?

— Не ты оживила. Он. И не ради меня. Ради них, — медленно подняв руку, Магнус дрожащей ладонью указал на выход.

— Я всего лишь приняла решение. И будь передо мной прежний Магнус, он бы меня понял. Магнус всегда ставил благо других выше собственного, он был готов умереть и проиграть, лишь бы его воины вернулись домой, а если бы война оказалась неизбежна, бился бы на равных со всеми, пошёл бы впереди своего войска на врага. А ты… Ты лишь жалкая оболочка, знакомая с долгом короля лишь на словах.

— Не зли его, — раздался позади едва различимый шёпот, тут же перетёкший во вкрадчивый, громкий голос. — А вы, ваше величество, не злите меня.

— Кажется, женщина и чернокнижник возомнили о себе слишком много. Стража! Схватите мятежников!

Глаз Хельги снова дёрнулся. Нерешительно, она расцепила руки и показала Магнусу нож.

— Не шуми, никто не придёт, — пробормотала она хриплым голосом, в котором отчётливо слышалась дрожь.

— Я могу сделать это за тебя, — подал голос Аримунд.

— Нет, это была моя ошибка, мне и исправлять.

Спустя всего мгновение Хельга нависла над изо всех сил пытающимся встать братом. Схватив его за горло, она опрокинула его на постель, точно безвольную тряпичную куклу, и занесла над ним нож, собираясь с духом, чтобы нанести единственный точный удар.

— Миледи… — раздался низкий мужской голос у самого входа в шатёр. Показавшись лишь на половину, между складками ткани стоял грузный мужчина, ночная рубашка которого была едва заправлена в штаны. Рот, окружённый густыми усами и бородой, был раскрыт в удивлении, а глаза сновали от принцессы к королю, от короля к стоявшему у столика с медным тазом лекарю и обратно. Всё могло бы получиться. Аримунд следил за реакцией Хельги, готовый в любой момент напасть на вошедшего и оглушить его тазом, стулом — тем, что только попалось бы под руку. Но вместо того, чтобы одним движением вонзить лезвие в горло брата и покончить со всей этой историей, она опешила, поражённо уставившись на мужчину.

— Лорд Олафсон… — разочарованно выдохнула Хельга, сползая с распластанного под ней тела брата и пряча стремительно краснеющее лицо за своими кулаками.

— Лорд Олафсон, схватите мятежников. Кару для них я придумаю позже, — приподнявшись на локтях, отдал приказ Магнус.

Потрясённый увиденным, лорд подошёл к Хельге, вынул из её податливых рук нож и ненамеренно грубо взял её под локоть. Однако, обернувшись, он осознал свою ошибку — лекарь Аримунд исчез, будто сквозь землю провалился, и начавшиеся тут же поиски не принесли никаких результатов.

* * *

Бой короля Ульриха и короля Магнуса закончился победой второго. По договору, скреплённому словом чести двух благородных рыцарей и справедливых правителей, все претензии Ульриха к пограничной территории протяжённостью тридцать две мили остались без удовлетворения. Эта мысль грела сердце Хельги, сидевшей в заточении уже десять дней. По крайней мере, благодаря её вмешательству конфликт обошёлся без военных действий. А вот что будет дальше — одному Богу известно.

В темнице пахло сыростью и плесенью, но сено на полу было свежим. Хельга сильно сомневалась, удостаивался ли хоть один пленник ниже её по статусу такой роскоши, как подстилка. Часы складывались в дни, а дни постепенно перетекали в недели, и в какой-то момент ей стало казаться, что она никогда не покинет стен своей темницы, навеки оставшись пленницей четырёх стен.

В заточении у неё появилась возможность спокойно помолиться, хотя крест, сколько бы она ни упрашивала стражу, ей так и не принесли. Перебрав все известные ей по памяти отрывки из Священного Писания, она принялась говорить от себя. Не так красиво, не так складно, но её душа требовала выхода всем тем мыслям и страданиям, что накопились в ней. Она взывала к Богу, молила о прощении, о милости для тех, кто столкнётся с Магнусом, молила о том, чтобы её страхи оказалисчь напрасными, и та тень, что осталась от её брата, была похожа на него прежнего гораздо больше, чем представляла себе она.

И вот, спустя десять дней, дверь её темницы отворилась, и внутрь вошёл всё тот же лорд Олафсон, теперь уже серьёзный, угрюмый и полностью одетый. В руках у него было одно из её платьев, самое лёгкое, не стесняющее движений, с широким вырезом на груди — идеальное для того, чтобы заставить женщину сесть на колени и отрубить ей голову.

— Пора, ваше высочество. Одевайтесь, — хрипло обронил он, протягивая ей одежду и стараясь не пересекаться с ней взглядом. Вид лорда, прежде казавшийся собранным, теперь же представлялся ей на редкость неуверенным, будто он уже понял, какую совершил ошибку, уведя её от постели короля в ту роковую ночь.

Приняв платье, Хельга взглянула на лорда Олафсона исподлобья, точно загнанный зверь, и уточнила:

— Мне отсекут голову?

— Народ требует зрелища. Боюсь, в выборе между плахой и костром вы всё равно посчитаете первый способ более предпочтительным.

— В виселице мне отказано именно поэтому? Недостаточно зрелищно? — накинулась она на него со всей накопившейся в ней злостью — злостью и на Магнуса, и на бросившего её Аримунда, и на саму себя, поддавшуюся искушению и избравшую, как оказалось, самый лёгкий и самый тёмный путь.

Лорд Олафсон стыдливо потупил взгляд, и Хельга пришла в себя.

— Простите.

— Не извиняйтесь, ваша милость. Ваш гнев справедлив.

Качнув головой, лорд Олафсон вышел из темницы и прикрыл за собой дверь. В пальцах Хельги появилась дрожь. Снимая с себя старое платье, надевая новое, она ни на миг не переставала думать о том, что ей предстоит. Короткая встреча со старым знакомым взбодрила её, но стоило тому покинуть её последнюю в этой жизни комнату, обжитую и по-своему полюбившуюся, как осознание захлестнуло её с головой и утопило в своих тёмных водах. Срока ей осталось от силы полчаса, и умрёт она как преступница, мятежница, на плахе, под гвалт обезумевшей, жаждущей её крови толпы. С рождения и до самого конца кровь отделяла её от них: но если прежде обращённые на неё взоры полнились уважением и трепетом, то теперь она для них как никчёмная букашка, и вся жизнь её сводится к тому, чтобы умереть под чьим-то сапогом.

До последнего она надеялась, что Аримунд вернётся за ней, но час за часом проходили в одиночестве и тишине, и, наконец, она убедила себя в том, что её предали. С другой стороны, она всё ещё допускала, что брат мог выставить у дверей её узилища надёжную охрану, а знания Аримунда по части колдовства далеко не так безграничны, как кажутся. В конце концов, знакомство с одним, пускай и самым тёмным и сложнейшим искусством магии, вовсе не значило, что человеку известны и иные формы.

И всё же надеяться было не на что, и Хельге оставалось лишь простить всех, примириться с самой собой и с мыслью о скорой встрече с Всевышним выйти навстречу своей судьбе.

Расправив юбку и положив ладони на живот, она глубоко вдохнула, выдохнула и уверенно на негнущихся ногах направилась к двери, на ходу протягивая руку, чтобы постучать в неё. Стоило раздаться стуку, как дверь тут же распахнулась, и стражники, стоявшие по обе стороны от входа, во главе с лордом Олафсоном, обступили её и повели наружу, к помосту, на котором уже стоял палач, напоследок натачивающий лезвие топора.

Толпа бушевала. Толпа кричала, требуя казнить ведьму. Толпа вела себя ровно так, как и подозревала Хельга. То была не первая казнь, на которой ей довелось побывать, хоть и первая в роли приговорённой, но люди неизменны — им лишь бы увидеть что-то интересное, что-то необычное, а что может быть интереснее, чем наблюдать за оголёнными страхами и слабостями преступников, ведомых на смерть? Что может быть необычнее чувства ненависти, разделённого с кем-то другим?

— Хельга, дочь Эмунда, за покушение на убийство короля и использование колдовства ты приговариваешься к смерти через отсечение головы. Приговор будет приведён в исполнение незамедлительно. Можешь произнести своё последнее слово, — откуда-то сзади раздался голос Магнуса, но Хельга не обернулась.

Случайно углядев среди сборища будто бы знакомую фигуру и тут же потеряв её из виду, Хельга металась взглядом, пытаясь отыскать её в толпе вновь, но всё тщетно. А люди продолжали кричать, всё громче и громче, но теперь все их слова сливались в один сплошной неразборчивый шум, не производивший того впечатления, что в первые секунды на помосте. Отчего-то на сердце стало легко, будто все беды уходили прочь, и Хельга нашла в себе силы вдохнуть грудью побольше воздуха и заговорить настолько громко, насколько это было возможно:

— Я не буду каяться, — перекинув волосы через плечо, она тут же уложила голову на плаху, и уверенно произнесла: — Рубите.

Топор палача поднялся в воздух, и его лезвие холодно блеснуло на солнце.

* * *

Стежок. Стежок.

Кропотливая работа подходила к концу. Все сосуды были снова соединены, а куски кожи пришиты друг к другу самыми искусными швами, на которые он был способен. Принцесса, холодная и всё ещё не лишившаяся своей прежней красоты, лежала на некогда обеденном столе, и голова вновь принадлежала ей. Плоть её не досталась королевской усыпальнице — по договорённости с палачом, за отдельную плату, две части её тела уложили в повозку, накрыли тёмной тканью и отправили с миром под присмотром совсем недоброго человека. Но он постарается, очень постарается, чтобы на этот раз всё прошло без сучка и задоринки. Магия срастит её кости, высосет из тела инфекцию и вернёт ей разум.

Получится ли вернуть душу? Одному Богу известно.